Все ради любви

Тирион

Мгновенье назад Тирион, разморенный душным воздухом в карете, почти перестал испытывать неудобство, вызванное съехавшей подушкой за его спиной, и почти заснул, когда его кортеж, состоящий из повозки, запряженной двумя лошадьми, и четырех всадников, что сопровождали его в пути, въехал в тень высоких тополей на Золотой дороге. Яркий свет, пробивавшийся сквозь решетку окна и проем нежной шторки, перестал беспокоить его зудящие глаза. Он почти заснул, и думы, что беспокоили его всю дорогу, уже почти рассеялись смутными образами: странная жалость и тоска, когда он думал об оставленной позади Королевской Гавани, и почти осязаемое воспоминание о далеком прошлом; сладкие попытки вспомнить каждый уголок давно оставленного Бобрового Утеса, его неуловимый теплый аромат — все сменялось, картинки прыгали, погружаясь в туманный сон. Но это было мгновение назад, а теперь он очнулся и в первую секунду совершенно не понял, что случилось — желтая шторка прыгала, прилипая к его вспотевшему лицу, а спустя секунду он едва успел схватиться за поручень на стене. Карета скрипела и шаталась из стороны в сторону, грозясь развалиться на части. «Кони понесли», — понял наконец Тирион. Осторожно пробравшись вперед и открыв непослушную створку окна, он увидел лишь напряженную, обтянутую серым сукном спину Марти и прыгающие белые хвосты лошадей в сумерках. «Уже так темно?» — вместе с мыслью об этом, Тирион попытался вылезть в окно, но карета в очередной раз высоко подпрыгнула, и острая боль в затылке пронзила его до самых пяток. Потолок с резными лепестками, пол устланный потертым розовым ковром, вышитые золотом бархатные подушки — все завертелось перед глазами и смешалась в какую-то беспощадную какофонию звуков и цветов. А потом он наконец погрузился в сон. А потом сон исчез, и первое, что он почувствовал — это боль. Голова нещадно гудела, а половина тела онемела и не желала слушаться, когда он попытался встать. Теперь уже было по-настоящему темно, но Тирион все равно потрогал свое лицо, проверяя, на месте ли глаза, настолько все жгло и болело. К счастью, они оказались на месте, только правый глаз значительно заплыл, а на затылке волосы слиплись коркой от крови. Когда глаза привыкли к темноте, а тело начало хоть сколько-нибудь подчиняться разуму, он попытался понять, что происходит. Почти на ощупь определив, что карета перевернулась набок и дверцей не воспользоваться, Тирион попытался найти окно, и всматриваясь в перекошенные изломанные линии, замер — прямо перед его глазами разверзлась яркая чернота, глубокая, как вечность, и сотни ярких кружащих звезд взирали на него сверху. Он едва устоял на ногах. Выбравшись на ощупь из заточения Тирион сразу же споткнулся и упал на что-то покрытое грубой шерстью. Это была мертвая лошадь, уже холодная, с округлым вздутым боком. По крайней мере, так ему показалось в темноте, когда он ощупал что-то упругое и большое. В нос ударил запах навоза, так ярко, что его едва не стошнило. Кроме звезд на небе вокруг не было видно ни огонька, вообще ничего, только смутные образы, и было так тихо, что, казалось, он слышит эту зудящую пульсирующую боль, вспыхивающую в его голове яркими кровавыми цветами. Споткнувшись несколько раз и оставив попытки что-то понять, Тирион решил, что лучшее, что он может сделать — это подождать рассвета, лучше лежа. «Нужно что-то… Боги, как же мне холодно…» Пришлось снова забраться в карету, а оказавшись внутри, накатила такая слабость, что он подумал, что лучшего места для ночлега сейчас не найти. Прислонившись к стене и нащупав покрывало, что лежало когда-то на сиденье, натянув его, бесконечное, себе на голову, он мгновенно выключился из этой жизни. Руки, узкие и тонкие тянулись к нему, маленькие пальцы прикасались к носу, ко лбу, тормошили его за одежду. «Эй, карлик, это карлик…» — шепот смешивался с солнечными бликами. «Оставьте меня». Сон не желал покидать. Тирион попытался спрятать лицо, но боль в голове явственно сказала ему, что он окончательно проснулся. Он махнул руками, отгоняя это, что бы это ни было. Руки и лица исчезли, а он снова оказался один в разломанной карете, среди подушек, опрокинутого сундука и осколков стекла. Но голоса не прекращались — снаружи кто-то был. Он осторожно выглянул в перекошенный разломанный проем — так и есть, трое внимательно смотрели на него. «Почти дети». Худой высокий мальчишка с палкой, как посохом, второй помельче и что-то похожее на девчонку со спутанными желтыми волосами. В таком возрасте даже крестьяне выглядели более опрятными и должны были быть сейчас скорей всего в поле, а не на дороге, праздно пиная камешки и ковыряя в носу. Но даже с детьми одному ему было не справиться, и миролюбиво улыбнувшись распухшими губами, он протянул руку:  — Милые дети, помогите же мне, — парень перестал стучать палкой по камню и посмотрел на маленького в длинной рубахе. Мальчишка, расплывшись в улыбке, кинулся к Тириону и протянул ему свою маленькую ладошку. — Спасибо, мальчик, — он наконец оказался на свободе. Слабость еще не оставила его тела, да и голова кружилась, и неприятно сильно, так, что, как только он взглянул вверх, показалось, что горы сейчас свалятся и похоронят его маленькое тельце. — Я отблагодарю вас, конечно же. Э… — он, набрав в легкие побольше воздуха, снова огляделся, изо всех остатков сил стараясь выглядеть спокойным и уверенным. — Со мной была охрана и кучер. Вы случаем не видели кого-нибудь из них?  — Ваш кучер мертв. Лежит под вашей лошадью. А других мы не видели, лорд бывший Десница, — сказал довольно развязно высокий парень, медленно подходя к нему. Марти было жалко: вместе с Тирионом они исколесили множество дорог Вестероса, десятки раз он тащил его наполненное вином тело до очередного ночлега, и ни разу Тирион не усомнился в его верности. Но, видимо, позади он должен был оставить не только Королевскую Гавань, но и все, и всех, кто был связан с его службой Королю. Его экипаж перевернулся, съехав с дороги, и теперь лежал поломанной грудой на камнях. Они уже достигли холмов, и теперь и справа, и слева возвышались серые скалы с проросшими в расщелинах елями и березами. «Это полпути. Еще столько же, и я был бы дома». Девчонка и мальчик между тем уже были внутри кареты и Тирион слышал, как весело и звонко радуются их голоса своей добыче. «Пусть берут, — решил он, - в конце концов, того кошеля, что висит на поясе с лихвой должно хватить, чтобы добраться домой. Домой…» Но длинный так смотрел на него своими серыми глазами, что Тирион засомневался, что сможет добраться с комфортом, и машинально сжал рукой кожаный мешочек с золотом. На ближайшие лиги не было ни таверны, ни замков, только лес позади, да старые горы окружавшие Золотую дорогу. Так сказал Кип, мальчик, что был за главного в этой странной компании. Они бы могли, конечно, достать ему лошадь, за плату разумеется, но на это надо время, а оставаться здесь одному Тириону было опасно. Кругом ведь полно бандитов, тех, что без жалости перережут ему горло за пятак.  — Вы можете пойти с нами. Там, — юноша махнул в сторону чернеющего узкого ущелья, — там есть заброшенная септа, и мы живем там. А к утру я найду лошадь. Тирион вовсе не хотел идти с ними. Это были, конечно, дети, казалось безобидные, но кто стоит за ними? И его лошади, не эти ли люди явились причиной того, что животные взбунтовались, и Марти лежит теперь раздавленный одним из них?  — Не стоит беспокоиться, Кип. Я, пожалуй, пойду тихонько на запад, а там, глядишь и встречу какую-нибудь повозку, — он попробовал беспечно потянуться, но стоило ему поднять руки, как горы снова угрожающе задребезжали и склонились, а блики прохладного солнца заставили зажмуриться, расплываясь за прикрытыми веками кровавыми язвами.  — Вам плохо, милорд, — его подхватили под руку, — пойдемте с нами, там, в септе есть септон, он поможет вам. «Возможно. Быть может, мальчишка и прав». Тирион устало присел на камень, думая о том, что может делать септон в заброшенной септе. «Зачем я им? Я бывший Десница, он сам сказал. Знают ли эти дикие дети про Гейба? Он непременно спасет меня. Заплатит или отвоюет. Так и будет, если они задумали недоброе». Они шли узкой тропой вверх, и ноги путались в траве и запинались о камни. А когда горы почти сомкнулись над их головами, они вышли на плато, где поросшая орешником и колючими кустами, белея редкими проплешинами покрытых мхом стен, возвышалась старая септа. Дверей у здания давно не было — они сгнили от времени, — как и высоких окон — их дыры были заполнены буйной зеленью, деревья вокруг склонились к проемам, словно пытались найти бога и для себя. И септон, который мог здесь служить, должен был бы дожить лет до двухсот, скептически решил Тирион. Но вскоре он понял загадку с септоном — это был просто сумасшедший старик, который где-то раздобыл церковное облачение. Длинное и грязное платье еще поблескивало на груди золоченой вышивкой под редкой седой бороденкой, а изуродованное старостью и безумием лицо с косматыми седыми бровями было преисполнено торжеством и благодатью, которое бывает только на лицах безумцев.  — Это карлик, карлик, — прошипел старик, склонившись над Тирионом. — Исчадие ада, сын демонов и шлюх.  — Прошу прощения, уважаемый септон, — возразил Тирион, — но моя мать была не шлюха, хотя отец согласен, мог бы замещать какого-нибудь демона на его посту. Позади раздался смех, и обернувшись, Тирион увидел еще людей. Молодая девушка и парень держались за руки.  — Тили-тили тесто, жених и невеста! — детский голос разнесся эхом по высокому облезлому куполу. Лохматая девочка, что он встретил, когда очнулся, прыгала вокруг парочки, кривляясь и пританцовывая. Парень, белея костлявой грудью в распахнутом поношенном кафтане, ухватил ее за ухо, и она взвизгнула, вырываясь.  — Оставь ее, Руперт! Елена, хватит! — осадил их Кип, нахмурив свой узкий лоб. — У нас гость, разве вы не видите. Визг маленькой Елены неприятно резал слух и снова напомнил ему о разбитой макушке. Но девочка улыбнулась ему, обнажая щербатые зубки, и он милостиво потрепал ее по спутанным волосам, подумав, что бедняга должно быть не знала ни матери, ни отца, не знала никогда лучшей жизни.  — Эй, септон, лорду Деснице нужна помощь.  — Не думаю… — Тирион было покосился на грязные руки старика, на его мутный взгляд, но септон уже на удивление проворно оказался у него за спиной. — Ой! Осторожнее, — он чувствовал жжение от прикосновений и неприятный запах от близости старика. — Там, в карете, есть вино, если вам не будет так трудно, то думаю мою рану стоит промыть. Но все, что можно было забрать и принести на худых плечах, уже было в этой старой септе. И присев рядом с пустым алтарем, в окружении расплавленных вонючих свечей, под стертым временем, пустым взглядом Отца со стены, — или это был Кузнец, Тирион так и не смог разглядеть, — септон щедро поливал его разбитую голову красным дорнийским.  — Хм… — старик склонил его голову к себе на колени и стал перебирать волосы. Тирион ощутил запах паленого — видимо, старик сильно приблизил свечу. А в следующий миг дернулся от острой боли. Казалось, «лекарь» пытался залезть пальцем в самую рану.  — Все, ваше преосвященство, — сказал он, как можно спокойнее. — Думаю, вы достаточно сделали, и я премного благодарен вам. Казалось, вино проникло сквозь рану прямо в его кровь, дурманя и кружа разум.  — Я должен зашить вам рану! — беспокойно причитал септон, но Тирион решил, что вина достаточно, кровь уже не шла, а позволь он ему ковыряться иглой у себя на затылке, то неровен час старик проткнет его мозг насквозь. Посреди уже развели костер, над которым в большом чане что-то кипело и булькало, источая острый аромат жира и специй. В животе, несмотря на не проходящую тошноту, сосало от голода, и если в нем использовались те запасы, что он взял с собой в дорогу, то Тирион был не прочь опробовать это варево. Тем более пахло довольно вкусно. Он только поест, отдохнет и по-тихому уйдет, когда все уснут. Совсем близко с пылающими лепестками костра сидела Елена, она едва держалась, чтобы не уснуть, сложив голову на поджатые острые колени; рядом, с сожалением увидел Тирион, вертя в руках и иногда отпивая из бутылки, разморенный жаром огня и вином, что-то напевал себе под нос мальчишка.  — Ты еще мал, — он забрал бутыль и потрясая ею, раздосадовано понял, что она уже пуста. «И куда в тебя влезло?» Он снова посмотрел на белеющие у стены, где в спутанных, проросших сквозь треснувшую стену извилистых ветвях кустов, кучей лежали черепа и кости, и передумал есть. Кип сказал, что еще до них кто-то разграбил усыпальницы, а кости заботливо скинул в этом месте. Но Тирион готов был поклясться, что среди них есть и довольно свежие. Вдаваться сейчас в подробности об их происхождении совсем не хотелось. Елена взяла непонятно откуда взявшийся бумажный листок и подожгла его кончик. Бумага мгновенно вспыхнула, и она, сонно моргая глазами, поднесла пылающий факел к лицу. Не успел Тирион подумать, что так девочка может обжечься, как что-то внутри него вспыхнуло тревогой. «Моя книга». Он выхватил догорающий лист из ее руки. Так и есть — округлые мелкие строчки, местами зачеркнутые, его почерк, вся его жизнь.  — Тебя не учили не портить чужие вещи?  — М? — глаза непонимающе округлились.  — Отдай, — он забрал уже изрядно похудевшую стопку листков, проверяя, что исчезло. Если бы он был в ее возрасте, то вероятно заплакал бы, или ударил несносную девчонку. «Пропала вся битва с Королем Ночи, — раздосадовано понял Тирион. — И часть путешествия перед сожжением Королевской Гавани». «Я нахлебался воды, соленой и тяжелой, но все же я был жив…» — прочитал он, вглядываясь в черные строчки, которые терялись в темноте, дыме и отблесках пламени, на ходу прикидывая, сколько времени займет все восстановить. «Зато в этот раз получится лучше», — успокаивал он себя.  — Не злись на нее, лорд Десница, — долговязый Кип присел на другой стороне костра, и от его шепота мурашки пошли по спине Тириона. — Для нее это просто игра: Елена любит, когда что-то горит. Это с детства. Она не помнит, но я помню вас. Вас и других в Королевской Гавани. Помню вашу сестру, жену Короля Роберта, Королеву Серсею.  — Так вы из столицы? — он вгляделся в его узкое лицо, прикрытое наполовину засаленной черной челкой. Он совершенно не помнил никаких детей. Но и все эти забытые имена — Роберт, даже Серсея, казались такими далекими теперь.  — Мы — пташки. Пташки Паука Вариса. Так он нас называл. Как и другие, после него, — Тирион всегда опасался этих детей, стараясь не смотреть в их глаза — звериные и злые. — Перед смертью Варис предупредил нас, чтобы мы держались подальше от города. Поэтому мы живы.  — Точно. Сколько вас было у Паука? Даже я не знаю. Мне жаль, — он не знал, что сказать. Когда-то он считал евнуха другом, но совершенно не интересовался этой стороной его деятельности. Просто не хотел знать. — Так вы до сих пор прячетесь? От кого? Не думаю, что вам стоит кого-нибудь бояться. Никто не знает вас, никто не помнит. Но Кип, казалось, не слышит его.  — Не все выбрались из города, когда Королева на драконе сожгла его. Елена отчего-то помнит, поэтому она так любит его. Еще она любит конфеты.  — Жаль я не захватил их в дорогу.  — Да, мы проверили все, — пробормотал юноша. — Знаете, что самое интересное? Королевской Гавани снова нет. Она разрушена, — Тирион не понимал, что такое говорит этот мальчишка, прячущийся в горах и лесу от жизни. — Прилетел ворон и принес весть. Город разрушен. Поэтому тут так трясло вчера днем. И наверное, поэтому ваши кони взбесились, — он пожал плечами и неотрывно смотрел на Тириона, словно он Тирион мог дать ответ, что случилось. «Ворон? Откуда здесь ворон? Он просто шутит… или издевается».  — Я больше не служу Королевской Гавани. И Королю. Я еду домой, к сыну, — сказал он так, как если бы ему на самом деле было все равно, если бы Королевская Гавань снова пала. Но ведь это было невозможно.  — А я рад. Рад, что ее больше нет, — сказал он, и Тирион так и не разобрал, что он конкретно имел в виду. «Он тоже просто делает вид, что ему все равно», — понял Тирион, наблюдая за тем, как старательно Кип ковыряется в костре дымящимся прутиком. — Вы почитайте ей, почитайте свои истории. И может быть, хоть сегодня она заснет спокойно.  — …И тогда я отправил корабль с колдовским огнем в воды залива, — тихим зловещим шепотом продолжал свой рассказ Тирион. — А когда он поравнялся с врагами, на чьих парусах реял кровавый огненный герб, лучник отправил стрелу и корабль взорвался адским зеленым племенем, — он замолчал, посмотрев на Елену. Ее глаза немигающе следили за ним, а рот был приоткрыт. — Жестокий Станнис и ведьма, что помогала ему сгорели в адском пламени. Враги были повержены, — он снова посмотрел на девочку. Она больше не смотрела на него, а, опустив голову, клевала носом и что-то перебирала у себя в непослушных волосах. — Почти, — тише сказал Тирион. — Но кое-кто успел достигнуть берегов Королевской Гавани и тогда ваш слуга, и Король Джоффри, конечно же, самоотверженно ринулись в бой. Там, кстати, я и получил этот шрам, — он притронулся к рубцу на своем лице и, стараясь не спугнуть, Елену тихо кашлянул, прочистив горло. — Пока мы спасали город, Королева спрятала весь народ в замке, ты тоже была там, она мне сама рассказывала, что видела чудесную маленькую девочку с рыжими волосами. Только ты была так мала, что и не помнишь этого… — он вздохнул. — А потом прекрасные девушки благодарили нас за спасение, а певцы сочинили много красивых песен… Зажав рот, Тирион снова закашлялся от дыма и посмотрел на девочку. Елена спала, доверчиво уткнувшись макушкой ему в бедро и сжав кулачки у лица. Он осторожно выбрался, зажатый сонными детскими телами, и стараясь не обо что ни споткнуться, прошелся, разминая ноги и разгоняя озноб на спине. Перед глазами снова затанцевали невиданные огненные цветы, должно быть, от слишком резкой смены света костра на сумрак. У алтаря, стоя на коленях, тихо бормотал септон, молясь богам, которых здесь давно не было, а в каменной нише, приглядевшись, он и в самом деле разглядел ворона — большую чернобокую птицу с редкими вкраплениями серебряных перьев.  — Ка-а-ар! — раскатистым эхом крякнула птица, разинув широко клюв.  — …отец, мать, старица…. — громче завыл старик, вскидывая крючковатые руки в темноту. — …прости нас грешников… мы снова и снова идем по кругу, покуда все мы еще дети… Ворон снова вскрикнул, хлопоча крыльями и почти задевая трепетавшие свечи. В этом крике и бормотании септона Тирион расслышал еще какие-то странные звуки, словно кто-то стонал от боли. Он обернулся и вздрогнул — за его спиной возвышался Кип. Его блестящий взгляд и скорбный изгиб рта зачерненный тенями делали его похожим на привидение.  — Это Руперт и Бази. Они муж и жена, — и вправду, звуки были лишь стонами любовников, забывшихся в своей страсти. — Ведь мужу и жене можно.  — Конечно, Кип, мужу и жене можно, — возражать, что они были слишком молоды и что вряд ли обряд этого старика делал их брак законным, он не стал. «Гейб и Пипита ненамного старше, а я сам был моложе Гейба, когда заделал его». Он ощутил себя старым, старым и разбитым, и странное чувство тоски наполнило его. Тирион уже давно пожалел, что согласился идти с ними, он был бы сейчас намного уверенней, даже бредя совсем один по опасной дороге. — А… ворон?  — Я же сказал, ворон принес нам весть, что Королевской Гавани больше нет. Тириону прямо сейчас захотелось увидеть уходящие к самым воротам города высокие звонкие вязы, ту таверну с брякающей вывеской, скрытую от чужих глаз и усталых стражников с черными крыльями на груди. В этой разрушенной, поросшей мхом и зеленью септе, пропахшей затхлыми лесными ароматами и какой-то гнильцой, еще недавно мечтавший до боли вглядеться в золотое солнце Бобрового Утеса, он отчего-то подумал, что не прочь бы был прямо сейчас поспорить с Королем. И ясно понял, что дороги назад больше нет. И все внутри кричало, что если он сейчас же не выберется из этой септы, то не будет и пути вперед. Тирион нащупал замшевый мешочек у себя на поясе и, не сводя глаз с мальчишки, попытался вытащить пару монет. Одной рукой это оказалось трудно, и он просто сдернул кошель и протянул его Кипу.  — Отведи меня прямо сейчас туда, где есть люди. Потом получишь намного больше. Кип протянул ладонь, а когда монеты коснулись его тонких пальцев отнял руку, и они со звоном, слишком громким для ушей Тириона, посыпались на битую плитку. А серые блестящие глаза не обратили на этот звон никакого внимания. Тирион понял, что так просто ему не выбраться, что вовсе не из-за денег или сострадания он оказался здесь. Страх пронзил холодом все его тело, отдавшись болью в многострадальную голову. «Чего он хочет от меня? Быть может, это приказ Брана?» Он хотел посмотреть на ворона, но ему все казалось, что если упустит взгляд Кипа, то случится непоправимое. Краем глаза он все же увидел, что Елена проснулась. Одной рукой она потирала глаза, а другой держала косточку, посасывая ее, как соску. Промелькнула мысль схватить девчонку, как заложницу, уж сил свернуть ей шею ему должно было хватить, и ринуться с ней в тот проем, в самую темноту, и бежать, покуда есть мочи. Борясь между желанием бежать и попытаться договориться, Тирион переминулся с ноги на ногу. «Надо все же подождать до утра, и попробовать разговорить этого странного Кипа…»  — Ки-ип… — жалобно протянула девочка. — А карлики такие же вкусные, как и дети? Рука, метнувшаяся к девочке, застыла всего на долю секунды, а потом все большие распахнутые глаза исчезли и все его существо заняла горячая боль, разлившись красной кипящей бездной. В спину ударило — он упал, а в глазах потемнело, и белые лица, как восставшие покойники склонились сверху. Бледный рот сузился в трубочку, облизывая кость, как сосательную пастилу, и рыжие ресницы пушисто и медленно моргнули, растворяя все вокруг. Рука взметнулась, блеснув сталью, и его грудь словно расплющило, превратив сердце в разорванный кусок мяса. Все вокруг в последний раз вспыхнуло горячими кровавыми маками. А потом он исчез.