Все ради любви

Джон

Еще Дети Леса назвали это озеро Кровавым. И теперь Джон понимал, почему. С высоты Последних Холмов Зачарованного Леса оно, впервые растаявшее за тысячи лет, наполненное светом заката и отблесками листвы чардрев, заполнивших все в округе, и вправду словно было наполнено кровью. Он приложил ладонь ко лбу и сосредоточил свой взгляд на западе. Там, у подножья Клыков Мороза, у буйной широкой реки, стекающей из ущелья, он едва разглядел стоянку, наполненную людьми, которой вчера еще не было. Только сейчас он почувствовал, как камни, на которых они распластались, жестко впились в тело. Позади заерзал и тихонько заворчал так же распластавшийся Призрак.  — Тс-с…  — Они не услышат нас, Джон, — загромыхал Тормунд, и Джону показалось, что он слышит шелест камней, падающих в пропасть от его голоса. Он, в отличие от Джона, даже не собирался напрягать глаза, предпочитая смотреть через новинку — специальную трубку, которая все делала ближе. — Кажется, там собрались не только тенны. Полсотни, не меньше.  — Все равно мало, — Джон перевернулся на спину. Сочное темно-синее вечернее небо распростерлось над ним. Слабый ветерок обдувал лицо, принося с собой запах прохладного леса. Он снял перчатку и, откинув руку, сжал камни в ладони. Мелкие и жесткие, они царапали кожу. — На что они надеются?  — Просто старый Атли сошел с ума. Последний магнар действительно имел на это право — тронуться умом. Грозный и несговорчивый, с испещренным шрамами и глубокими морщинами лицом, верящий только в силу своего огромного бронзового топора, старик мог обезуметь, когда нашел своего единственного верного сына мертвым. И убил его кто-то из людей Джона, так он посчитал. Быть может, сыновья, которые его предали и примкнули к остальному вольному народу. Но были ли они теперь вольными? Пока Джон скитался по Вестеросу, Тормунд не подвел его — он честно и преданно хранил для него всех этих людей. Заботился о них. Первым делом, как и советовал Джон, купил мейстера, и жена Дьярви из клана, что с Ледяной реки, наконец родила ему первенца. Теперь они могли сами ковать ножи и мечи, а мальчишка Мари вдруг обнаружил в себе настоящий талант так их расписывать и украшать янтарем, что недавно даже один торговец из Эссоса заплатил ему немалую сумму, чтобы тот продавал свои изделия только ему. На берегу Студеного моря вырос порт и рынок, неказистый, шумный, с хаотичным нагромождением пестрых кораблей у своих берегов. Заколосились поля, налитые рожью, а прямо у Безымянной реки, на востоке от места, где они сейчас были, на большом холме, где раньше были лишь бескрайние снега, сопками уходящие в бесконечность, вырос Замок Короля — так его называл Тормунд. Сама природа вокруг подыграла им: теплые ветра, казалось, навсегда поселились в этих землях, растопили озера, наполнив реки живительной водой и диковинной рыбой; оттаяли берега, скованные вечным льдом, обнажив богатые залежи янтаря, а вода так напитала земли, что за год, что его не было, было собрано несколько урожаев. Люди быстро привыкают к хорошему, расслабляются от сытой жизни, и вот уже свобода не так уж и важна, когда нет страха, что твои дети умрут от голода и холода, когда ты знаешь, что твою спину прикрывают толстые стены и острые мечи. «Они устали от войн. Нас стало слишком мало», — так сказал Тормунд, так он считал, но Джон-то знал, что не обошлось без крови. А старик Атли с остатками несогласных жить новой жизнью теперь собирался напасть на них. Но он имел на это право, когда нашел окровавленное тело своего единственного верного сына. Только это сподобило его решиться на такое.  — Они на что-то надеются, — наконец сказал Джон. — Есть еще что-то. Или кто-то.  — Предатели? — дикий взгляд Тормунда ясно сказал, как он поступит с ними. — Я давно бы убил их, ты знаешь Джон. Но мои люди не нашли никого среди наших. Но знаешь что, может быть, ты и прав. Быть может, есть один, кого следует порвать на части. Тормунд что-то знал, но молчал до сих пор и это не понравилось Джону.  — Я знаю, ты злишься, — наконец усевшись, он растопырил крепкие пальцы, обвешанные камнями. — Но это только слухи. И те, кто их знал, теперь умолкли навеки. Ваше Величество, — неожиданно добавил он. Тормунд явно готовил почву для того, чтобы преподнести эти новости так, чтобы Джон не рассердился.  — Да говори уже.  — Говорят, мальчишку не просто убили, — он покачал косматой головой. — Ублюдок надругался над ним. И только потом перерезал горло. Магнар Атли просто сошел с ума. Поступи так кто с моим сыном — я бы сам взбесился, хорошо, что у меня одни дочери.  — Женщин тоже насилуют.  — На то они и женщины. Некоторые не очень сговорчивые, — он неуверенно засмеялся. — Не смотри на меня так, я — нет. Тормунду никто не отказывает.  — Скоро они все умрут, — Джон снова посмотрел на желтеющий отблеск костра, вокруг которого сгрудились остатки древних теннов. — И даже не узнают, из-за кого, — он послал человека к Атли, чтобы договориться золотом, но теперь понимал, как глупо было на это надеяться. Сам магнар сразу дал понять, что он думает по этому поводу — лошадь посыльного сама притащила его истерзанный окровавленный труп. Кто-то из его людей совершил страшное мерзкое преступление, а он должен теперь защищать их, их всех, даже того, кто это сделал. Так поступают вожаки, так поступают настоящие Короли.  — Я честно замешкался, когда узнал об этом. Ты ведь понимаешь, кто первые попадет под подозрение. Твой…  — Эли? Мальчишка не способен на такое, — быстро сказал Джон. «Но он странный. Не такой, как все. Что его на самом деле заставило бежать из Королевской Гавани?» — Он даже не способен защитить сам себя, я видел. И крови боится.  — Да, поэтому я молчал. Я ведь знаю, почему ты держишь эту бабу рядом, — с тихим смехом гремел его голос в ночной тиши, когда они спускались к городку, что вырос рядом с замком. Основание этого неуклюжего строения было сделано из грубо отесанного камня, вросшего в скалу над обрывом Безымянной, а выше — толстые бревна железоствола, навеки скрепленные горячей смолой, четыре башенки по бокам, соединенные каменными галереями, и одна посередине — толстая и высокая, с узкими окнами на самой макушке. Треугольную крышу украшал бревенчатый шпиль, поутру нелепо чернеющий в рассветных лучах солнца. Тормунд все говорил, что им нужен флаг, но Джон так и не решил, что должно быть изображено на полотнище. Символ их нового государства словно должен был стать последней точкой, за которой возврат назад невозможен, и Джон все откладывал это, сам не зная почему. Дома, что окружили замок Короля, были мало похожи на жилища в Королевской Гавани. Большинство и домами-то было нельзя назвать — просто шатры из шкур и бревен. «Ради чего все это? — спрашивал он себя, оглядывая свои владения с высоты замковых стен, на сгрудившиеся вокруг скромные жилища, окруженные человеческой вонью и копотью. — Они боролись за свободу, и я дал им ее, дал эту оседлую жизнь без войн и обманчивую защиту от самих себя за хлипким частоколом». И совсем скоро они должны были уничтожить последний оплот настоящей свободы — тех, кто не желал подчиниться ему. Возвращаясь в замок, осторожно вышагивая по бревенчатой, с просочившейся грязной жижей, дороге, они решили зайти в таверну. Такие заведения всегда появляются там, где есть мужчины и золото. У питейного заведения даже было название — «Валисса» — хозяин, приехавший сюда, по его словам, из Простора, вроде как взял в жены ведьму Валиссу. Его румяные щеки давно поблекли и ввалились, а пышные песочные усы повисли, но светлые глаза по-прежнему были веселы, как будто бы он еще на что-то надеялся. Тормунд едва не стукнулся лбом, проходя в низкий проем, и как обычно выругался:  — Тилло, если ты ничего тут не исправишь, клянусь, в следующий раз я сожгу это чертову лачугу! Тилло мигом выскочил вперед из-за косой стойки и отвесил поклон.  — Ваша Светлость, это честь для меня, видеть здесь Вас. Маленькую темную каморку, пропитанную стойко винными парами и немытыми телами, заполнил грубый гогот. Вольных всегда веселила потребность людей с юга поклоняться кому бы то ни было. «Мы не поклонщики», — говорили гордо они, вот и сейчас Джон услышал это, как какую-то молитву, словно она могла сохранить их последнюю веру в то, что они все же свободны.  — Вот как мы кланяемся королю! — один из одичалых встал, уронив при этом стул и сгреб Джона в охапку. Потом отстранился и с силой стукнулся лбом о его лоб. Кости в ушах лысого громилы глухо брякнули.  — Ханк, я рад видеть тебя живым сегодня, — хлопнул он по крепкому плечу обтянутому оленьей кожей. — Отойдем, есть разговор. Ханк Голова Младенца был одним из самых сильных людей за Стеной, и по праву считался предводителем двух сотен таких же сильных и смелых мужчин, составляющих что-то типа постоянной гвардии города, охранявшей его и поддерживающей порядок. Кроме того, Джон так и не дослушал тогда рассказ Тормунда: его дочь умудрилась выйти замуж за торговца из Вольных городов, а тот в свою очередь был тесно связан с Железным Банком. И Ханк теперь ревностно охранял покой Земель-за-стеной, донося ранее Тормунду, а теперь и Джону, признаки каждого узнанного им писка недовольного.  — Они уже покинули свои стоянки и переночуют сегодня с запада Кровавого озера, — объяснил Джон. — Но я не уверен, что это все их силы.  — Здесь все тихо, — раскинул огромные лапищи Ханк.  — Рогоногие отдали половину своих людей. А остальных — слишком мало, и они не организованы, раскиданы по всему лесу. Вороны со Стены принесли весть, что хоть сколько-нибудь большого скопления не видно.  — Предатели могут быть в горах. А мы засели тут, — Тормунд с силой ударил кулаком по-столу и костяная кружка со свечой упала, — и ничего не знаем.  — Нас все равно больше, и мы сильней. Да и оружие у нас лучше, — Ханк качнул свой огромный меч, выкованный лучшими мастерами Эссоса. Но Джон не хотел, чтобы гибло слишком много людей, лучших людей, он бы хотел найти того, кто это сделал с мальчиком Атли и отдать его еще живое тело на растерзание безутешному отцу. Это было бы справедливо. Но если это чей-то сын, брат, друг, большее, что ему позволят эти люди — это казнить самому. Но поверит ли Атли отрубленной голове, что не может сказать и слова? Впрочем, все эти размышления были почти напрасны: слишком мало времени для того, чтобы найти подлеца. А если все это не просто животная жажда одного похотливого мужеложца? Если это чей-то точный расчет? «Золото, золото может быть всему виной… И не связано это ли как-то с тем, что…» Но он запретил себе думать об этом. Сидя в своем кресле, большом, обитой мягчайшей кожей, в тронном зале (так назвал его Тормунд) у огромного очага, пылающим красным жаром, Джон снова взял в руки письмо и снова отложил. Неделю назад ворон доставил это послание и всего лишь раз он прочитал его. Да и он бы все равно не смог прочесть сейчас, все свечи на столе были потушены, а за стенами опустилась глубокая ночь. Очаг лишь слепил глаза, но не давал света. Джон положил руку на белеющий в темноте полированный череп — это успокаивало. Провел по краям чернеющей глазницы, цепляясь за острые зазубрины, по тонким выступающим косточкам носа, чудом сохранившимся за сотни лет. Витой рог не меньше полметра высился между глаз, острый на кончике, как лучший кинжал и такой же прочный. Он нашел этот череп единорога за рощей чардрев, там, где по словам Тормунда никогда не ступала нога человека, там, куда забрел за несколько дней после своего появления в этих землях, в надежде снова ощутить ту заманчивую пустоту, где не было ничего, где не было этого чувства в сердце, что заставляло его так тревожно биться. Там, за рощей, за горным перевалом и сопками, у неизвестной спокойной реки, оттаявшей с приходом весны в застенье, он и нашел целое кладбище этих костей. Огромные, больше крупной лошади, и совсем маленькие, не больше поросенка, они словно умерли враз, пав от мигом подкосившей смерти. Нежная свежая травка пробивалась сквозь белеющие останки, и холодные воды обмывали те кости, что были ближе к реке, а стервятник, широко раскинув крылья, все еще пытался чем-то поживиться. Джон прогнал его и долго сидел, слушая шепот реки и звон истлевающих на солнце и ветре тонких косточек. Местами сохранилась даже грива: животные судя по всему были такие же разномастные, как и лошади — рыжие, черные и ослепительно белые. И теперь, их наконец освободившиеся от ледяного плена длинные волоски уносились от каждого порыва ветра. Один из тех черепов и лежал теперь на его крепком дубовом столе, таком же неотесанном, как и стены. Женский смех выдернул его из воспоминаний: две девушки, смеясь, вошли в покои. Он замер, откинувшись в кресле, понимая, что они его вряд ли заметят, если, конечно, не подойдут ближе. Одна, в подобранном за пояс платье, склонилась, старательно махая метлой, при этом коса ее, черная и толстая, все время норовила тоже подмести сор.  — Что там? — шагнула в его сторону вторая. Широкое в веснушках лицо белело в потемках. Она смотрела прямо на Короля и не видела. Джон почти не дышал, сам не понимая почему скрывает свое присутствие. Когда они его обнаружат, то скорей всего испугаются, и он будет в этом виноват.  — Не трогай тут ничего! Красавчик-Эли не разрешает.  — Наш Джон тоже ничего, — хихикнула девушка.  — Да. Только женщинами он не интересуется, — в свете очага он рассмотрел, что у девушки с черной косой такие же черные глаза и скорее всего смуглая кожа. Она выпрямилась и замахала веником в знак своей правоты.  — Не-е-ет… Не может быть. Не-ет… Он? С ним? — белолицая махнула рукой на двери. Чернявая приблизилась к ней и ее волнующийся голос поведал слова, от которых Джону захотелось одновременно заткнуть уши и немедленно рассекретить себя:  — Его член откусила Драконья Королева. Они обе замолчали, а потом, не в силах сдержать веселья рассмеялись громко, несдержанно. Девушки кривлялись, шипя друг на друга и широко разевали рты, должно быть представляя каково это — откусить член. Потом, должно быть черненькая, сказала, что она точно это знает, что там, откуда она родом — это знают все. В Дорне, под жарким сладким солнцем девушки знают толк в мужских столбиках, что она проплыла много-много дней в сундуке капитана одного корабля с золотыми парусами, а когда его команда разбредалась по каютам, голая она танцевала на палубе под светом луны. А он осыпал ее драгоценностями. Вторая ей не поверила и назвала лгуньей, обиженно насупившись. Спор девушек прекратил Эли, появившись наконец так кстати. Не переставая, он все теребил мех на своей безрукавке с грубо вышитыми цветами.  — О, милорд Эли, — беленькая в кожаном платье и штанах притворно охнула, — мы заждались вас.  — Вы должны были уже все убрать здесь, — юноша был странно взбудоражен. Нервозность всегда присутствовала в его женских движениях, но теперь это было особенно заметно.  — Если бы вы подольше позабавились с вашей…девушкой… или, или как это называется?  — Прочь, негодницы! Прочь! — метаясь по комнате он наконец заметил и Джона. — Идите, идите же, сейчас Государь Джон придет. Когда девушки, смеясь, удалились, Эли молча взял свечу со стола и поджег, а затем и другие, и зал наполнился мягким светом. На Джона он словно бы избегал смотреть, а его самого сейчас очень заботили слова веселых служанок.  — Полы тут ужасные, — он всплеснул руками. — Если Тормунд сам не хочет этим заняться, то позволь мне. Их надо полировать, а потом можно застелить коврами.  — Вряд ли ковры подойдут.  — Конечно, — перечил он сам себе. — Эти мужланы никогда не научаться следить за своей обувью. Хотя бы те, кто ее вообще носят. Это можно убрать в архив? — он взял письмо состоящее всего из пары строчек. Пары строчек, которые Джон так и не смел перечитать.  — Оставь, — Джон вцепился в жесткий лист, чувствуя, что Эли так же не хочет отпускать его.  — Эли, а про кого они говорили? Ты нашел себе кого-то? — спросил он как бы между прочим.  — Ты ревнуешь?  — Прекрати! Это серьезно. Я должен знать, — он должен знать, кто мог сотворить такое с мальчиком. Эли прямо посмотрел на него и в карих блестящих глаза Джон увидел страх.  — Он тут не причем.  — Ты про что? — сложив наконец лист, он придавил его обеими ладонями.  — Тот мальчик, Хейгар тут не при чем. «Так его зовут Хейгар, и Эли защищает его от того, чего никто не должен знать. А он знает». Джон схватил его за руку.  — Откуда тебе известно про то, что случилось с мальчиком? Этого никто не знает. Хейгар сказал? А он откуда знает?  — Нет! Нет, Джон! — Эли выдернул руку, а его визгливый голос резал этот мягкий свет. — Он просто знает и все! Мало ли кто что знает, ты ведь тоже откуда-то узнал. У тебя здесь много женщин, вокруг тебя их сотни — бери любую, а у меня только он! Но ты не хочешь быть счастливым, а я хочу! Он и так уедет вскоре, лишь закончит закупки шкур и уедет. Ты даже письмо не можешь прочитать, — хныкнул обвиняюще он. — Ты боишься, всегда боялся ее. Боишься своих чувств. Если бы ты только знал! — он замолчал на секунду, переводя дух. — А я нет. Я хочу быть счастливым, хоть ненадолго. Это просто чудо, что я встретил его в этом аду. Перестав трясти руками, успокоившись так же внезапно, как и вспылив, Эли сел на высокую лавку, потирая свой длинный нос. На его узком запястье Джон увидел браслет. Медный, расписанный так, как здесь и не встретишь. Должно быть, это было подарком от любимого.  — Прости, Джон, — он встал и смиренно склонил курчавую голову. — Простите, Ваша Светлость. Но надежды Эли не оправдались — Хейгар оказался именно тем, кого Джон и искал. Он окропил своей черной кровью разбросанные вокруг нежные шкуры, и Джон сам сделал то, за чем пришел. Браслеты на его руках и серьги в ушах были такие же, как и украшение Эли, а на мускулистой смуглой шее красовалось замшевое ожерелье, теперь густо покрытое красным. Возвращаясь обратно, тяжело поднимаясь по ступеням замка, в бликах факелов он увидел черные пятна. Обмакнув свои окровавленные пальцы и приблизив к лицу, разницы между кровью и этой жидкостью Джон не заметил. Рука сжалась в кулак. Двери были распахнуты, а стражи не наблюдалось. Призрак, почувствовав его напряжение, тоже напрягся, вытянувшись струной, и вопросительно посмотрел на хозяина. «Я отвлекся, пошел по ложному следу, и враги пришли в мой дом». Шаги позади заставили его оглянуться. Один из стражников, пыхтя в тяжелых латах, поднимался вверх.  — Джон! — махнул он рукой и наступив на пятно едва не поскользнулся. — Черт! Они опять разлили.  — Что это?  — Ты же сам приказал покрасить все двери в красный. Красный, как кровь. Судно с красильщиком прибыло сегодня утром, и он сразу приступил к работе. Говорят, там стояла ужасная вонь, но вроде сейчас не пахнет, — он шумно принюхался. И вправду, он сам дал такой приказ, после того, как ворон принес то письмо из порта Белой Гавани. О том, что галера Железного Банка направляется к ним, а вместе с магистром на борту находятся Король и Королева. Это письмо показалось тогда чьей-то злой шуткой, но вскоре он понял, что заставило их отправиться в путь. Другое письмо пришло со Стены — Королевская Гавань лежит в руинах, рок обрушился на этот несчастный город, снова стерев его с земли. И судя по всему, дела были плохи не только в столице: все Шесть Королевств изнывали от жары, бурь или холода. Болезни выкашивали целые деревни, а прибрежные поселения — волны. Реки шли вспять, а посевы гнили, так и не взойдя. Даже дракон Дейнерис, словно обезумев, разбился о скалы Черноводного залива. Некоторые считали, что это и есть причина всех несчастий. «Она страдает, очень страдает сейчас. Ей больно, как никогда в жизни», — его сердце чувствовало все ее беды. Но все же она плыла к нему, не важно, что с мужем, Джон верил, желал этого, просто взять ее за руку, просто сказать, что все наладится. Потом он осек себя, напомнив, что есть Бран, и что он вряд ли сможет украсть Дейнерис, как здесь было когда-то принято. Но все же, картины, рисующиеся его взбудораженным в тот день разумом, по-мальчишески простые в своей искренности и горячей жадности, никак не отпускали его. Словно все боги мира, сговорившись, устроили этот кавардак лишь бы они были ближе друг к другу. Он называл себя дураком и твердил, что у них просто нет выхода, что она везет сюда Брана, чтобы излечить его — так говорили письма: Король тяжко болен, а Королева добра и милосердна и теперь у нее нет ничего и никого, кроме мужа, которому она дала клятву, скрепленную священными узами семерых. Поутру его воспаленный разум дал ответ: Джон приказал подготовить комнаты для Короля и Королевы Шести Королевств и покрасить все эти чертовы двери. Пусть она видит, знает, где ее дом, где он может быть, если она захочет. Потом представляя, как его нелепое жилище будет зиять этими кровавыми ходами, он запретил себе думать и мечтать о том, что может быть и что было. Ведь вряд ли ей, видавшей лучшие палаты и замки мира, придется по вкусу эта грязь и дикие нравы. Ей тогда и Винтерфелл не очень понравился, хотя она и словом не обмолвилась, но он-то знал это, видел. «Глупец, — снова говорило внутри него, — она столько видела, столько пережила, помнишь, как билось ее обнаженное сердце в твоей ладони? Разве имеет все для нее значение?» И вправду в Его Королеве был заключен целый мир вместе с болью и радостью, нищетой и золотом, смертью и жизнью. «Я никогда не был достоин ее». Весть, что последний магнар теннов Атли собрался отомстить, пришла как нельзя кстати и отрезвила Джона, заставив занять свою голову чем-то действительно важным. С Тормундом и Ханком они решили, что лучше будет не дожидаться пока Атли подойдет к их стенам, а встретить его у подножья тех холмов, с которых они следили за теннами. Лес остался позади, солнце окрасило золотом макушки гор, а вороной конь Джона лениво ступал по мягкой свежей траве и им оставалось только обойти высокий холм, покрытый тонкой порослью берез и осин. Они передвигались очень тихо, в морозном утреннем воздухе были слышны только шуршание шагов по траве, да пестрая перекличка лесных птиц из полеска. Призрак застыл, внимательно вглядываясь вперед. Это могло означать только одно — враг близко. Джон натянул поводья. Конь встал и, качнув мордой, застыл, словно уснул на ходу. Позади его воины тоже затормозили, и напряжение предстоящего боя тяжело легло на плечи, подталкивая идти вперед. Сбоку маячила рыжая голова Тормунда, и он отчего-то вспомнил, что так и не достал ему секиру из валирийской стали. Высокое синее небо в спокойных облаках, застывшие вдалеке шапки чардрев, даже щебет птиц, казались спокойными, как на картине, словно время остановилось в это мирное утро. Внезапно птицы смолкли. Тормунд взглянув на него, замер, сжав свое оружие, и Джон положил руку на Длинный Коготь. Тонкие деревья качнулись, крылья с треском вспорхнули и птицы, словно вырвавшись из плена, веером разлетелись в небесах. А потом раздался крик, голоса множества людей зашлись воинственным криком и тенны с их дикими раскрашенными синими лицами, сквозь деревья стали сбегать с холма навстречу. Оставалось только быстро спрыгнуть с коня — он не был боевым и лишь помешал бы.  — Джо-он! — вместе с предупреждающим криком он едва увернулся от летящего копья и подсек ногу человеку с раскрашенным синим лицом. Вокруг кричали, рычали и бились. Особо отчаянные собратья бежали вперед, врываясь в самую гущу навстречу смерти. Все смешалось — звонкие удары оружия, дикий смех и предсмертные вопли. Лицо, искаженное голубыми полосами и шрамами, так и застыло в оскале, когда меч Джона рассек грубую кожу и ворвался в мягкую плоть. Раздался свист, а затем крик, и он услышал, как рядом глухо упало тело. Джон рубил мечом и люди, не его люди, умирали вокруг. Сердце стучало и кровь билась в висках, а он уже не чувствовал своих сжатых ладоней, Длинный Коготь сам знал, чья кровь должна пролиться в этот миг. Он размахнулся и легко подсек руку, размахивающую остропалую палицу. Брызнул алый фонтан, вопль, тяжелая, палица рухнула, увлекая за собой обрубок кисти. Рядом что-то просвистело. Стрела. Он быстро наклонился и поднял маленький щит. Еще одна, в цель — в дерево. Рвущий орущего тенна Призрак сразу понял взгляд Джона и метнулся на холм. Скоро о лучнике можно будет забыть. Рядом бился Рони, и теперь он уже не был тем пухляшом, каким встретил его Джон в первый раз. Рони явно испытывал трудности, хотя и орудовал двумя короткими клинками. Противник, приземистый тенн, с медным круглым нагрудником и защищенными металлом руками, рыча махал мечом совсем перед его носом. Джон просто ударил его в спину, по шее. Седая коса отлетела с брызгами крови, и позвонки хрустнули. Рони раскрыл было рот, но тут его взгляд метнулся за спину Джона и тот, сразу развернувшись, даже не глядя, с размаху разрубил кого-то еще. И слева, и справа к нему бежали синие лица, искаженные ненавистью. Один упал, сраженный ударом Ханка, но его место тут же занял другой. И стоило Джону разделаться с ними обоими, как другие уже подступали, яростно выставив вперед палицу или копье. Каждый тенн, кому повезло остаться в живых, сразив его человека, устремлялся к нему, и только огромный меч Ханка прореживал эти бесконечные попытки добраться до Джона. Он снова размахнулся, развернувшись, но позади не оказалось никого. Только Тормунд раскидывающий врагов направо и налево, и несколько бьющихся друг с другом. Все вокруг было завалено трупами, частями тел, и от холодной, пропитанной кровью земли шел пар. В ушах гулко ухало, и холодный воздух жег горло. И синее-синее небо, огромное и безучастное, зависло над ними. Бой незаметно сместился к горам, к узкой расщелине. Тенны были согнаны словно бараны, хоть и бараны с волчьим оскалом, и теперь им осталось их только добить. Но это были не все, понял Джон, оглядываясь на холм. Тонкие деревья молчаливо замерли, Призрак тяжело дыша смотрел издали на него. Наконец он закрыл пасть и вытянул морду, принюхиваясь по ветру, а затем быстро стал сбегать вниз по камням, переваливаясь мощными боками. Лютоволк кого-то учуял. Джон почувствовал, как взмокла его спина. А затем холод упал на плечи, и в нос врезался запах дубленой кожи. Он стремительно обернулся.  — Там кто-то есть! — крикнул Гарт, и его туго стянутая в косу острая борода устремилась вверх, как и рука. Ярдах в тридцати сверху, на острых черных камнях было несколько человек. И они не были теннами, слишком много кожи и странные маски скрывающие лица. Длинный узкие мечи казались легкими, как перья и едва были видны. И они явно не желали им добра. Прыгая с камня на камень нападающие быстро спускались к ним. И даже остатки теннов перестали сопротивляться.  — Разойтись! — крикнул Джон, думая, как будет лучше обороняться. Они заняли достаточно выгодную позицию, но чужаков было не так уж и мало, и Джон решился действовать. Он быстро обежал крутой спуск и найдя подъем поудобнее, быстро вскарабкался на плато. Дальше по узкой тропинке и, чуть не оступившись на перекатывающихся под сапогами камнях, еще выше. Сверху их было не менее пятидесяти, и половина уже спустилась вниз. Звон мечей сказал ему, что снова начался бой. Он склонился над обрывом. Они двигались, как тени, быстро, гораздо быстрей его людей. Если все чужаки окажутся внизу, то им не поздоровится.  — Эй! — эхом разнесся его хриплый голос. Длинный Коготь звонко ударил по камню, отдавшись в тело своей силой и остротой. Люди в масках, те, кто еще не успел спуститься, обернулись и замерли. Один, высокий, не спеша вышел вперед. Смоляные волосы развевались от порывов ветра, а медные браслеты на его руках звенели от каждого движения. Наконец и Призрак поднялся, и его грозное рычание придало уверенности. Воздух словно сотрясся, и камни посыпались вниз. Произошло что-то странное, понял Джон. Люди в масках тоже явно не этого ждали. Он взглянул вниз и сразу зажмурил глаза. Яркая вспышка, словно костер вспыхнул зеленым и синим, наравне с гулом, заложившим уши, ослепила глаза. А за ним другой и снова вспыхнуло, озаряя черные камни бело-зелеными бликами. Впрочем, те, кто напал на них, явно решили не отступать от своего плана. Но, быть может, это был их план? Острие нацелилось на Джона и клинок противника стал невидимым. Блестящие глаза сквозь прорезь маски хотели убить, и тень бросилась на Джона. Коготь взметнулся и разрезал пустоту, Джон едва увернулся, и если бы не Призрак, то следующим ударом боец бы рассек его так же незаметно, как незаметен был его воздушный серебряный меч. Прижатый волчьей пастью он замычал, но когда вырывают куски мяса, даже самый стойкий не сдержит крика. Это словно послужило толчком остальным и десяток смертельных мечей понеслись к Джону. «Будет трудно», — только и успел подумать он, и тут за очередным взрывом и вспышкой опустилась ночь: синева небес стремительно стала покрываться черным и через миг все горы словно смешались с этой чернотой и все вокруг заполнилось гулом и треском. Это были сотни птиц — черных воронов. Они летали у самых ног, громко хлопая крыльями, мельтеша в глазах и кружа голову. «Кар-кар!..» — разносилось звонко, и куда бы Джон не глядел, он видел только этот черный вихрь. Он прикрылся мечом, готовясь противостоять новому противнику, но вороны даже не пытались тронуть его. Скоро на согнутых лапах к нему подкрался Призрак и прижавшись к ноге, склонив голову искоса поглядывал кровавыми глазами. «Неужели это Бран?» Но Бран хотел убить его когда-то. «Но еще не конец, и он может это сделать». Но все закончилось: вороны исчезли так же быстро, как и появились, они просто рассыпались в стороны и постепенно превратившись в черные точки, исчезли над макушками леса и гор. Вокруг не было никого, только пара серебристых длинный клинков валялась на камнях, а на сухом скрюченном дереве сидел ворон и широко разевая черный горбатый клюв протяжно выводил свое «Кар». Джон взглянул вниз — на острых выступах лежали тела, как сломанные куклы, и только один был еще точно жив, он стонал и пытался шевелиться, и пара птиц неистово рвала его окровавленное лицо. Взрывы прекратились, только черный прозрачный дымок все еще вился ввысь, и видимо из-за него так едко пахло. Его люди казалось никуда не спешили и ни с кем не дрались — это он понял по их неспешным движениям. Рядом был кто-то еще, но не его воины. И в их руках не было оружия. Рыжую голову невозможно было не заметить, даже с такой высоты. К нему подошел кто-то, и Тормунд махнул рукой. Несколько человек бросились врассыпную, а он продолжал бродить меж тел.  — То-ормунд! — крикнул Джон и эхо прыгая разнеслось в округе. — Тормунд! Рыжая голова посмотрела наконец вверх и увидела Джона.  — Эх-е-ей! — его секира радостно взметнулась вместе с рукой и ответным эхом. Усталость навалилась на все тело, словно бой длился не один день. Щеку защипало и проведя по ней рукой, он увидел на перчатке кровавый блестящий след. Плечо болело не меньше. Обратно он спускался гораздо медленней. Детей Леса он узнал сразу, все они, пять маленьких существ, были похожи на Грибочка — большие острые уши, землистая узловатая кожа и огромные глаза, мало напоминающие человеческие. Было видно, что его люди побаиваются их, предпочитая наблюдать издалека, и лишь Тормунд стоял рядом с ними.  — Дети Леса, Джон, — махнул он секирой. Тормунд был растерян, таким Джон не видел его никогда. — Они существуют.  — Да, Тормунд, — он рассказывал ему про Грибочка, но видеть своими глазами — совсем другое. В руках одного из существ было копье, украшенное красными листьями чардрева. Джон решил, что он главный, или она — понять было сложно. — Наверное, мы должны благодарить вас. Эти взрывы… и птицы — это вы все устроили? «Наверное, это все-таки мужчина», — решил Джон, когда существо с копьем вышло вперед. Он был выше остальных и облачен в кожаные штаны, а на лице вокруг рта застыли выпуклости, будто бы там внутри застыли скрученные в зимнюю спячку черви, напоминавшие своими изгибами бороду. Лесной житель поклонился, приложив зеленую ладонь к груди.  — Приветствую тебя, Король Людей, — голос его был плавным и гладким, не таким трескучим, как у Грибочка. — Мое имя — Муравей, и все мы, — он обвел рукой остальных, — все, что осталось от нашего народа.  — Я бы предложил вам защиту, но, похоже, вы и сами неплохо можете справиться. И все же это было удивительно — то, что они живы. Джон исходил все земли за Стеной, в шкуре Призрака добирался до самого края, туда, где сотни лет не ступала нога человека. И не видел, не чувствовал их. Темно-желтые глаза переливались, сужаясь и расширяясь черными лучами, отходящими от зрачка, и от этого начинала кружиться голова. Джон перестал пристально вглядываться, подумав вдруг, что им может все еще угрожать опасность.  — Тормунд, вы все проверили?  — Тут больше нет никого, — пропел Муравей. «Все в порядке, Джон», — донеслось из-за спины.  — Где вы были все это время? — «Тысячи лет».  — Прятались в пещерах, там, в наших деревьях. Старые Боги и предки надежно хранили нас. От всего. И от всех, — он мотнул головой, и кожа на длинных ушах зашлась едва различимыми волнами. Солнце уже давно взошло и теперь даже напекало голову. Расщелина, засыпанная трупами его людей и теннов, и совсем чужаков, теперь наполовину залилась светом. Под склоненными зелеными ветвями шиповника он увидел мальчишку. Мертвого, как и все вокруг, пронзенного в грудь стрелой. Он не видел, кто это — свой или чужой, но решил сейчас, что все мертвые должны найти свой дом, свое последние пристанище. И сегодня к небу вознесутся десятки костров, женщины и дети по обе стороны гор будут плакать, а Призрак будет беспокойно крутить носом, вдыхая запах горелой плоти.  — Джон! Ханк сообщил, что нашел Атли, и тот все еще был жив. Старик Магнар едва держался на коленях, поддерживаемый за горло острыми клинками. Шкуры на его груди висели кровавыми ошмётками, а лицо заплыло черно-голубыми подтеками. Распухшие окровавленные губы что-то силились сказать и, казалось, он держится за жизнь только своим цепким взглядом единственного ярко-голубого глаза.  — Джон Сноу, — прохрипел он и попытался плюнуть. Кровавая слюна застыла на грязном подбородке.  — Я рад, что ты еще жив, Атли. Старик замотал головой, его не радовала смерть на коленях, и закачался еще сильней. Джон взял поднесенный ему мешок и вывалил его. К ногам последнего магнара упала отрубленная голова, звякнув медными серьгами.  — Этот человек обидел твоего сына. Он признался. Старик хрипло выдохнул и теперь не сводил с головы глаз. Джон склонился к нему ближе, и запах крови и нечистот стали ярче.  — Ты видишь, кто это? Знаешь его? — магнар болезненно скривил лицо. «От боли или сожаления?» — Он пришел с ними, с теми, кто пытался меня сегодня убить. А они были с вами. Он заручился поддержкой убийц своего последнего сына. А теперь они все умерли. Сжатые губы Атли говорили, что он все понимает.  — Я не хочу убивать тебя, магнар теннов.  — Ты должен, — голубой глаз сверкнул и снова потух. Он знал, что умер бы и так, через час или ближе к ночи, даже не добравшись до своей стоянки.  — Должен, — согласился Джон. — И сделаю это. И хочу, чтобы ты знал, те дети и женщины, что остались за перевалом, не умрут. И сирот мы воспитаем. Отдадим тем теннам, что давно примкнули к нам.  — Нет, — он сказал это так громко, что казалось это отняло у Атли последние силы. Дальше Джон едва слышал его. — Джон…пусть их возьмут другие… не эти предатели…  — Хорошо.  — …за тебя заплатили, грязная ворона… за твою смерть заплатили… золота… будь ты проклят… — он еще что-то говорил, хрипя и булькая кровью в горле. Джон прекратил его мучения. Отсеченная голова подпрыгнула на жесткой траве и легла вровень с головой убийцы его сына, глядя голубым застывшим глазом в его мертвые глаза. Черные тени застыли на древних камнях этого сакрального места древних, а по ту сторону костра Джон видел только блеск глаз Детей Леса. Закатное низкое небо пылало яростно, шапки чардрев черные в ночи снизу, сверху на самых макушках казались продолжением этого кровавого моря. Извилистые корни деревьев бледно сияли в темноте, как камни подножья волшебного замка. Джон почувствовал, как Призрак вздохнул и уселся за его спиной, и сразу стало спокойнее. Сойка, самая мелкая из лесных существ, казалось, состоящая только из тоненьких зеленых косточек, склонилась над дымящимся чаном над костром, помахала рукой, разгоняя дым, и до Джона снова донесся пряный густой запах. Позади послышался громкий чих. Дети Леса пригласили его к своему костру, как сказал Муравей: «Раз уж наше существование теперь не секрет, то мы должны поверить в безопасность друг друга». И испить какое-то «зелье истины» в знак мирной жизни рядом. И теперь, наполненное кореньями и травами, это нечто бурлило на костре, а Призрак чихал при каждом дуновении ветра в его сторону. Дети Леса намазали его рану на плече жутко пахнущей мазью, но это помогло, и его рана теперь совсем не болела. Джон все ждал, что они заведут разговор про золото, спрятанное в пещерах в округе: быть может, Дети Леса считают его своим и будут против добычи. Он готов был уступить, правда не очень понимал, на что им золото.  — Что-то будет? — спросил он, принимая из рук Сойки плошку с зельем. Что это питье непременно как-то подействует, он почти не сомневался, наблюдая за переглядками и пересмешками этих странных существ. — Не забывайте, там, у холмов, мои люди сейчас сжигают тела умерших и скоро вернутся за мной. Муравей, сидящий рядом, надрывно засмеялся, и сжал его руку своей. Его кожа была сухая и жесткая, а тягучие слова со звоном таяли вместе с искорками костра:  — Думаешь, мы хотим отравить тебя? Мы долго прятались и нам нет резона наживать себе врагов. Тем более твой брат, Король Шести Королевств, так он называл себя, совсем скоро прибудет к нам. Вряд ли он обрадуется, что ты умер. Джон даже не удивился, что они знают об этом: связь Брана с этим местом и со Старыми Богами была известна многим, но это же и доказывало, что они не так уж и сильно знают его брата, иначе бы, желая ввести его в заблуждение, не стали упоминать о человеке, который пытался его убить. Джон понюхал дымящуюся жидкость и смело отпил большой глоток. Горячее и густое заполнило его, а на языке прилипла травинка. По крайней мере, это добавит тепла в прохладную ночь.  — Ты сказал, что Бран называл себя Королем. Почему?  — Но теперь-то нет, — Дитя Леса пожал плечами. — Он не вернется в свое королевство, — его голос стал глубже и сильнее, как если бы говорил обычный человек. Глаза Муравья оказались прямо перед Джоном. Они горели и трепетали мягкими золотистыми озерами, как два огонька свечи. А потом стали сливаться в одно большое желтое пятно. «Как ты, Джон?» — услышал он далекий исчезающий голос. «Джон!.. Джон!..» — звал его слепящий теперь свет. Белый свет. Как искрящийся бесконечный снег на морозном солнце. Это и был снег. Зима. Он не видел, но знал, что позади высится лес, мощные, древние деревья скрипели на морозе. А впереди белела Стена, извиваясь огромной голубой змеей и теряясь в тумане. Джон вдохнул холод, и сотни колких снежинок заполнили его. Башенки Стены, припорошенные снегом и скованные льдом, были едва различимы в холодной голубизне неба. А он стоял посреди белого бесконечного поля, и вокруг не было никого и ничего, и только тихий свист ветра нарушал вечную тишину. Но он знал, что должен встретить кого-то. Там, в самой центральной башне, кто-то непременно должен был быть. Так и есть, предчувствие не обмануло: там показалась еле заметная фигура, такая же белая, как и все вокруг. А потом он увидел ее лицо — бледное и обеспокоенное, и прекрасные фиалковые глаза. «Дени». С именем прозвучавшем в голове пришло успокоение. Джон видел ее глаза так близко, что мог разглядеть каждую жилку в этих прекрасных озерах, каждую искорку и каждую снежинку, застрявшую в ее заиндевевших ресницах. Но Дейнерис не видела его, смотрела словно сквозь, всматриваясь в снежную белизну. Ее надтреснутые от мороза губы слабо шевелились, и он знал, что в этом шепоте звучит его имя. Джон хотел притронуться к ее лицу, такому замерзшему, но все пропало. Он снова видел лишь обеспокоенные тусклые глаза.  — Как ты, Джон? Желая удостовериться, что с ним все в порядке, каждый считал необходимым подойти и участливо потрогать его за плечо.  — Все в порядке. Кажется, я просто уснул, — он знал, что не спал, и знал, что они знали, но ему совсем не хотелось говорить о том, что ему пригрезилось. Но на удивление он чувствовал себя очень бодрым, как если бы проспал несколько часов подряд, однако ночь вокруг и бледная, скрытая в розовых облаках луна, которая все еще была на своем месте, говорили, что не прошло и получаса. — Мое плечо совсем прошло, и даже царапина на щеке затянулась. Так значит Королева привезет сюда мужа, и вы поставите его на ноги?  — Да, Королева Драконов тоже прибудет. «Почему он сказал так? Какое им дело?» — ведь он не хотел говорить о ней.  — Но твой брат никогда не будет ходить. И он знает это. Прости, мы ничего не сможем сделать. Но Джону сейчас было все равно, что будет с Браном, и самое ужасное, как ему казалось в этот миг, было все равно, что нет стыда за свои мысли. Будто бы нет у него брата. Будто бы он умер так давно, что даже скорбь прошла, и даже память о нем перестала иметь значение.