Все ради любви

Бран

С тех пор, как несколько лет назад Бран в спешке покинул пещеру, все здесь теперь стало по-другому. Холодные неприветливые ветра сменились на едва холодящий бриз, колышущий поросль трав на холмах. Хмурое снежное небо стало голубой мягкой дымкой. Вход в пещеру, окруженный вздыбленными белесыми корнями, порос сочной высокой травой, а ледяное озеро, где погиб Жойен Рид, сверкало на солнце, ребя бликами по водной глади и тревожно отражая горящую солнцем красную крону чардрева. Носилки, на которых его тащили гвардейцы, качнувшись, остановились, и крепкие руки осторожно опустили Короля на траву. Бран посмотрел вверх. Огромное чардрево стало еще больше и пытаясь разглядеть, где кончается его листва, у него неприятно щелкнуло в шее.  — Оно впечатляет, — рядом остановилась Грибочек, так же задрав ввысь голову. — Знаешь, сколько лет этому дереву? Конечно знаешь. Больше него нет во всем свете. Серебристая легкая ткань шурша взмахнула перед его глазами, а значит Дейнерис спешилась с лошади.  — Как ты себя чувствуешь, Бран? — заботливо спросила она, присев рядом, и ему стало неудобно. — Зря мы Альвинга отпустили, — мейстер, как и все их сопровождавшие, отправились вместе с Абелем Авиоллисом в город. Старик, конечно, не хотел оставлять Короля, но Бран настоял, и так и не сказал, что они больше никогда не увидятся. Жизнь человеческая такая короткая, так пусть большую часть того, что ему осталось, он проведет в спокойном неведении.  — Зачем он тут? Он ничем не сможет помочь, — равнодушно сказал он не в силах отвести теперь взгляда от зияющей темнотой и холодом пасти пещеры. — Я хочу посидеть здесь немного, прежде чем…  — Вы слышали? Помогите Королю, — быстро указала страже Дейнерис. — Вот сюда, — она подошла к корням, с извилистыми изгибами по бокам и покрытой травой возвышенностью за очередным изгибом, достаточно низким, чтобы на них удобно было сидеть калеке. — Осторожно. Подул ветер и листья зашуршали над его головой, это было похоже на песню — их шепот: каждый остропалый красный листок запевал свою ноту передавая ее другому, бережно касаясь к нему. Бран осторожно откинулся на траву, чувствуя, как один из корней упирается в спину. В вышине он видел их движения, словно волны, танцующие в красном море. Прядь волос легла на лицо, щекоча и скрывая обзор, но он не шелохнулся, а просто сомкнул веки. Теперь, он понял это, ему не надо было даже открывать глаза, чтобы видеть. И не нужен слух, чтобы слышать. Воздух, наполненный запахом леса, свежий и чистый, наполнил его всего, заставив забыть о боли. Он откинул руки и коснулся колкой травы, а потом положил ладони на корни. Шершавые от налипшей земли и пыли, и теплые. Девушка, одетая в кожаные одежды, стояла перед ним и, если бы не длинные курчавые волосы, он бы подумал, что это мальчик. Ее яркие губы были обиженно сжаты, а черные глаза блестели, словно она готова была заплакать от обиды. «Ты умер в той пещере», — сказала Мира Рид и пошла прочь. Бран последовал за ней, ноги сами несли его вокруг необъятного ствола чардрева. «Мира! — крикнул он. — Я не умер! Это я, Бран Старк, а никакой не Трехглазый Ворон! И никогда не был им!» Она обернулась. «Но ты здесь». Они оказались по ту сторону дерева, над обрывом, за которым раскинулись бесконечные зеленые холмы и леса, уходящие до самого горизонта нескончаемыми изумрудными волнами. Когда Бран обернулся, Мира исчезла, и он вздрогнул от увиденного. Переваливаясь с ноги на ногу, как огромный медведь, качая всклокоченной головой и тяжко вздыхая, его старый друг, Ходор ходил взад-вперед вдоль ствола чардрева. «Ходор. Ходор…» — задумчиво повторял он, взмахивая руками и вздрагивая своим одутловатым лицом. Неожиданно великан остановился, глядя сквозь Брана, и губы его растянулись в улыбке, обнажая желтые, кривые зубы, словно бы он увидел кого-то еще за его спиной. Но там никого не было. Ходор повернулся к дереву, но теперь они находились ниже, под обрывом, под нависшими белыми корнями, густо обвитыми зеленью и травой, и уходящих прямо в землю. Он разгреб зеленые плющи, пыхтя, бесконечно повторяя свое имя, и вырывая слабую зелень с корнями, разбрасывая в стороны обрывки травы и листьев, а когда закончил, Бран увидел проход. Тот самый проход, в котором Ходор держал двери. Теперь дверей не было, только ворох сухой трухи и кучка истлевших костей. «Это его кости», — он перешагнул их, ступив в темноту, где в слабых лучах света клубилась пыль и тлен. Весь проход был обвит корнями, а под ногами, если можно так сказать, ног своих он не видел, белели кости — ими, насколько хватало света, был вымощен весь путь. «Где-то здесь должен быть Лето», — вспомнил Бран, но сколько он не старался воскресить память во плоти, Лето так и не явился ему. После небольшого спуска задребезжала река, и даже без тела он ощутил холод ее вод. Старый навесной мостик из веревок и палок не внушал доверия, но даже не шелохнулся, когда Бран прошел по нему. Большая пещера — то место, где Трехглазый Ворон Бринден Риверс учил его видеть и знать, казалось, теперь потеряла свой сакральный дух. Просто спутанные, вполовину иссохшие корни и спертый затхлый запах прелой древесины и земли. Даже костей здесь не было, и Бран решил, что их растащили дикие звери. Впереди снова замаячил свет, и пройдя к нему, он вышел наружу, туда, откуда и пришел. К большому кровавому озеру, и к самому себе, раскинувшемуся, словно гигантская мертвая черная птица, у подножья чардрева. Открыв глаза, Бран увидел Грибочка, которая внимательно смотрела на него, сцепив когтистые руки. Она словно ждала чего-то, его решения, его слова. Но говорить не хотелось, ведь после этого они снова двинутся в путь, стража снова усадит его на носилки, и они скроются в той пещере навсегда, оставив позади это голубое небо, тихие вздохи ветра и всю его прежнюю жизнь.  — Нам пора, — наконец сказала она.  — Бран, — Дейнерис положила свою руку на его ладонь и неуверенно сжала. Он тяжело привстал со своего импровизированного стула и едва удерживаясь за жесткую траву, все же посмотрел на нее.  — Дейнерис… Не знаю, утешит ли тебя это… Но знаешь, все могло быть по-другому. Теперь я это точно знаю. Если бы я тогда не изменил все, послушался старого Трехглазого Ворона… Ты могла бы быть другой, Джон. Все ваши судьбы могли сложиться иначе.  — Как? — она сильнее сжала его руку и испытующе впилась в него взглядом, словно знание о том, как могло бы быть, что-то могло изменить. Но он и сам не знал этого наверняка.  — Не знаю. Ведь я не могу увидеть то, что никогда не произойдет и то, чего не было. В том, другом мире ты сама бы могла решать, как тебе быть. И, быть может, поступила как-то по другому. Прости. Прости, что забрал это у тебя, — он не был ни в чем уверен, в этом возможном прошлом и будущем, и теперь, видя смятение в ее глазах, уже пожалел о своих словах. Он все знал, все что было и будет, но зыбкая правда теперь уже невозможного делала его еще большим калекой, заполняя все внутри такой ненужной сейчас тоской. — Когда ты увидишь Джона, пусть он навестит меня. Сразу, как только сможет. Ты скажешь ему это? — ее аметистовые глаза скрылись за взмахом ресниц и снова вспыхнули. — Прошу. Это важно, важно для нас всех.  — Мне пойти с тобой?  — Нет, не надо, — он махнул рукой и усталые, в тяжелых кольчугах стражники неохотно поднялись со своих мест. — Меня отнесут туда, а ты иди. Иди к нему, — он снова посмотрел на нее. Растерянная, казалось, она боялась того, что будет дальше. Рука Дени в тонкой замшевой перчатке машинально поглаживала уже выпирающий живот. — Ступай же. Все будет так, как и должно быть. И никто не в силах теперь этого изменить, — он думал, что сказал это достаточно уверенно. Когда его поднимали, красные листья и облака снова проплыли мазками, и он услышал, как Грибочек говорит Дени подождать ее. Но это ничего не изменит. Уж он-то теперь знал. Все еще человеческим глазам теперь видно было куда меньше: только яркое пятно факела, что несла Дитя Леса, и качающиеся спины гвардейцев. Большие, сильные мужчины в темно-серых плащах, что не задают вопросов. Когда они пришли в пещеру, и Брана опустили на землю, он наконец посмотрел на них. Один с белокурыми слипшимися от пота кудрями, другой плотный и крепкий, как дубовый сундук, перетянутый железными стяжками. И еще двое — в этой пещере их крупные тела казались лишними, их скованные движения, молчание, и тихий звон кольчуги — все было наполнено ожиданием.  — Как вас зовут, верные воины? — сейчас он решил, что это важно. Когда они стали его охраной, лучшие сыны своих отцов, славные рыцари, то, наверное, желали о другой жизни: о славе и почестях, уважении и подвигах, о том, что достойно замены своего имени и самого себя. А не быть, не стать безмолвной тенью тени Его Величества, Короля Шести Королевств. — Опуститесь ниже, — подозвал он их рукой. Стражники, украдкой переглянувшись, опустились перед ним на колени. Бран положил свою слабую руку на плечо одного из гвардейцев, чувствуя под плотным плащом металл, а под металлом вздыхающую человеческую плоть. Светлые уставшие глаза под свалявшимися длинными темными волосами смотрели на него, а Бран не мог сказать, видел ли он его раньше.  — Я Неван Драмм, Ваше Величество, — еле выговорил он удивленно. — Сын дома Драммов со Старого Вика.  — Не знал, что в моей охране есть человек с Железных Островов, — Драмм потупил взор. — Это ничего. А ты? — спросил он другого, со светлыми кудрями и круглыми голубыми глазами, его человеческое тело вздрагивала под кольчугой, будто бы от страха.  — Балли Булль… — быстро проговорил гвардеец, моргнув белесыми глазами. — Ваша Светлость. Простите меня… — он опустил голову, очевидно намереваясь сказать еще что-то, но не успел. Голова его опустилась еще ниже и тело начало валиться наземь, как и у других. Балли упал, как мешок с жестянками и костями, а из шеи его, между ухом и плотной стойкой воротника торчала маленькая стрелка. Над телом стояло существо. Это тоже было Дитя Леса, но не Грибочек. Бугристое зеленое лицо на длинной жилистой шее, раскосые нечеловеческие глаза. Оно шагнуло навстречу Брану, легко переступив через ноги Балли.  — Бран Старк, — голос звенел в пустоте пещеры и в его голове. — Мы давно ждали тебя. Из тени вышли еще двое и сама Грибочек. Он знал, что есть еще, знал, что они встретят его и помогут, но глядя на поверженных стражников, чьих имен он так и не узнал, Брану было чего-то жаль. Дети Леса принялись заниматься людьми: своими маленькими тонкими руками они оттащили тела к небольшому обрыву, за которым протекала подземная река. Муравей — так представился новый знакомый Брану — присел рядом с ним и, не сводя своих темно зеленых глаз, прикоснулся к щеке. Он трогал его лицо, словно никогда не видел людей, странно пощелкивая языком. Эти слабые прикосновения были ему неприятны, и даже то, что от каждого касания в голове становилось яснее и легче, казалось неправильным. Но он ничего не мог уже сделать, и пути назад не было.  — Те, другие, давали мне специальную смесь из семян чардрева. Я и сейчас должен буду это есть?  — Ты ведь знаешь, что нет, Бран Старк. Ты все знаешь, — шершавая рука нажала пальцем на щеку. Звуки, доносившиеся с обрыва, заставили его закрыть глаза на мгновенье. Все вокруг наполнилось сладковатым ароматом смерти, и даже тени от факелов стали густыми и багряными, как кровь. Он чувствовал, как корни за его спиной зашевелились, прикоснулись к его спине, взбудораженные запахом человеческой крови. «Я должен». Бран опираясь на руки, спиной подполз ближе к корням, к тому месту, которое когда-то занимал Бринден Риверс. Сил взобраться выше, на импровизированный трон, не было, и он просто откинулся назад.  — Бран, выпей это, — Грибочек поднесла к его губам маленькую каменную чашу. Он приоткрыл губы, и теплая, густая сладко-солёная жижа наполнила его рот. Он бы мог сказать этим запутавшимся в собственных сказках древним существам, что это не обязательно — убивать их, но они бы все равно его не послушали, такова их судьба: у Невана Драмма, Булля и тех двух, чьих имен он так и не узнал. — В тебе слишком много от человека, и великое древо не примет тебя таким. Когда, подхватив его на руки, Дети Леса подтащили Брана поближе к корням и усадили, на миг его обуял страх, и он было стал вспоминать слова давно забытой молитвы, но вспомнил, что все, кто услышит эти слова — лишь Старые Боги, что сами желают его судьбы, сами вели его сюда. Он, до боли в глазах, стал всматривался туда, где как он думал, должен был быть выход, надеясь увидеть солнечный свет, но видел только черноту пещеры и белесые, словно светящиеся корни, и чувствовал могильный аромат земли и смерти. Сильные корни обвили его руки, обняли за пояс и легли на лодыжки, и сквозь свое платье он чувствовал, что они никогда не отпустят его. Что-то влажное коснулось его руки, а потом на лицо упали теплые капли. Посмотрев вниз, он увидел разверзнутый живот одного из гвардейцев и как Муравей вытаскивает из этой черно-кровавой язвы кишки. Его затошнило, и звук ножа, орудующего в теле, эти шлепки и скрип о кости, показался таким громким, что заложило уши. Медленно вышагивая, торжественно вытянув руки, они несли внутренности к Брану и развешивали их на корнях, и его руках и ногах. Это безумие казалось им важным, было смыслом их маленьких жизней, и Бран подумал, что прикажи он им убить самих себя, они бы с радостью сделали это. Зловонный запах кружил голову, и кровь уже застилала глаза, слипая ресницы — Бран сжал рот, чтобы не дать проникнуть ей внутрь. Он перестал дышать и заставил себя унестись мыслями далеко отсюда, что угодно, только бы вырваться из плена, из которого ему уже не будет выхода. Это на удивление оказалось легко: он просто проник внутрь дерева и, как вода скользит по камням и обрушивается водопадом, вырвался вверх, разбившись по каждой ветви, по каждой жилке листа, навстречу небу и солнцу. Сотни воронов сорвались с места и взмыли к небу, рассыпались ожерельем и собрались снова высоко в небесах. Он был стаей, свободной и легкой, тысячей крыльев с тысячей глаз, одним огромным черным облаком, несущимся над макушками сосен, над горами и полями, а когда под ним показалась гряда гор, Бран понял, что он должен сделать. Он уже делал это — в прошлом, как рассказала одна из Детей Леса по имени Сойка. Она рассказала, что случилось недавно с Джоном, что он чуть не погиб, и только вороны и они спасли его брата. Пикируя вниз, на каменистое плато с сухим деревом, он увидел белого лютоволка, терзающего человека с коричневой кожей, и с десяток таких же, обтянутых черными кожаными одеждами с ног до головы, их тонкие мечи были направлены в одну сторону — к Джону. Его переливающийся на солнце валирийский меч едва не сшиб пару птиц в стае, а Бран уже накрыл черным покрывалом своих крыльев и Джона, и этих людей, что хотели причинить ему зло. Он сам когда-то направил их на Север, вдогонку за Джоном, заплатив немало золота, а теперь знал, что должен исправить свою ошибку. Призрак жался к растерянному хозяину, тихонько рыча, а Бран кружился неистово, вонзая сотни когтей в глаза в прорезях кожаных масок. «Могу ли я все исправить? Возможно ли вернуться назад? — думал он, стремительно кружа над скалою. — Но куда? Быть может, я должен спасти Дейнерис? Сделать так, чтобы она никогда не возвращалась в Королевскую Гавань? Тогда бы дракон никогда не погиб. Или же вернуться в тот день когда Сэмюель Тарли вошел в ту комнату, и Бран рассказал ему, что Джон — это вовсе не Джон. Но что он может сделать? Стукнуть себя по темечку? Уронить себя, того маленького мальчика с еще небольшой высоты. Пусть он расшибет себе нос и рот в кровь, но никогда не лазит на ту башню. И никогда не увидит того, что знать маленьким детям и не надо». Но все это уже было, и Бран знал, что историю не переписать, что он не сможет. Для него сейчас нет прошлого или будущего, как и нет настоящего, есть только здесь и сейчас, и Джона он смог спасти лишь потому, что все это уже случилось. Позади себя Бран услышал тяжкий вздох и шелест красных листьев — оно звало его, тоскуя по его человеческой памяти. Он взмахнул сильней крыльями в сторону юга и сотни таких же крыльев вторили ему. Озера внизу сверкали зеркальной гладью, а леса застыли зеленым морем, волнуясь острыми макушками сосен, гряды гор и почти неразличимые человеческие поселения проносились в один момент, и скоро он достиг Стены. Люди называли ее высокой и гордой, но для него теперь она казалась тонкой змейкой, отделявшей часть суши и разделявшей глупых людей. При подлете к Стене Бран понял, что он остался совсем один, стая пропала, а когда и Стена пронеслась под ним черным шпилем башни, он и вовсе оказался без крыльев. «Но я лечу, лечу, как и раньше…» Теперь не только время, но и расстояния казались бессмысленными. Он увидел Винтерфелл, его изогнутые стены и крепкие башни, и небольшое чардрево на западной стороне когда-то его дома. Красные пальцы звеня потянулись к нему, изнывая от жажды, и он спустился ниже. Глаза теперь не могли даже моргнуть. Он стал его вырезанными глазами, ликом, и мог только неподвижно смотреть вперед, сквозь мелкую снежную крупу. Сцепив в молитве руки, перед ним сидела женщина, закутанная в потертый плащ, рыжие прядки ее выбивались из-под платка, а замерзшие губы шептали неистово. Он не слышал ее слов, ведь боги не слышат слова людей — теперь он знал это. «Это Санса». Бран удивился, насколько та стала взрослой, еще год назад, на его с Дейнерис свадьбе, она была совсем другой. Руки Сансы были даже без перчаток, красные от холода, и он видел, как дрожат ее пальцы. Крупа сыпалась ей на голову, заметая от порывов в лицо, и она вздыхала, хватая губами холодный воздух. «Я рад тебя видеть, сестра». Он хотел бы еще спросить: где Арья? Где ее тело? Ведь она умерла. Но теперь он видел, что она не знала. Что Арьи не было в Винтерфелле, и Санса была совсем одна. Бран снова взметнулся над замком — за высокими травами, качающимися над снежной землей, начинался Волчий Лес, сначала одинокими елями, а дальше сплошной колючей черно-зеленой стеной. Но что-то влекло его на холм, за узкую, извилистую речушку. Этот звук жалобный и тихий, вой, заплутавший в холодном ветре холма. Ветви куста с жухлыми сухими листьями склонились к земле, снежная крупа снова зашлась поземкой, занося небольшое возвышение и истоптанную тяжелыми волчьими лапами землю вокруг него. Вокруг его мертвой сестры. Арья лежала в небольшой низине, поджав ноги, и казалась похожей на странную статую, изваянием мастера, который поклоняется смерти. Вся она была занесена снегом, только бледный нос и синие губы все еще были на свободе, а рука, прижатая к груди, сжимала узкую рукоятку ее меча. Она была совсем близко с домом, но так и не дошла. И никто не нашел ее, и никогда не найдет, а когда-нибудь и ее лютоволк покинет мертвое тело. Ее смерть казалась несправедливой, но есть ли справедливость в судьбе? Этого Бран даже сейчас не знал. Она сама победила смерть, была героем, который спас людей от Короля Ночи и его синеглазых солдатов. Она спасла его, Брана, последнего из людей, что мог стать частью чардрева, в последний миг проткнув ледяное сердце кинжалом. Вмиг стало больно. И страшно. Плечи вывернулись, скованные жесткими веревками. Он снова отвернул лицо от пробившегося сквозь красную крону лучей солнца. Бран больше не был Браном, и на него смотрели нечеловеческие глаза лесных жителей, врагов людей, так все говорили, хитрых, невидимых в густой листве леса и в высокой траве. Он, человек, впервые видел этих существ так близко. Их изъеденными корнями лица, и эти глаза, огромные, золотые и болотные с островками мути, странно пугающие с длинными кошачьими зрачками. Хрупкие, в одеждах из веточек и жухлых листьев, с почти игрушечными луками, он мог бы легко разделаться с ними, если б заметил вовремя, если бы не был сейчас связан. Он не желал им зла, и если бы рот не сжимала эта тряпка, он сказал бы им, что пришел не за их жизнями. Что там, откуда он родом, такое же голубое небо и та же гуща лесов, и мирные люди. И он не имеет отношение к тем, кто убивает их, к тем, чей смысл жизни состоит в вечной войне. Что дома его ждут дети: дочь Кайса, что еще немного и расцветет, и Фретти, сын, маленький золотоволосый мальчик, который больше любит играть с куклой сестры, чем с палками и камнями, как его сверстники. И жена, добрая и прекрасная Фригги, с мягкой молочной грудью и пышными завитками волос, пропахшими сеном. Что все, что он хочет — это просто задать вопрос колдуну, что живет под деревом, и уйти с миром назад, домой. Лица склонились над ним и из приоткрытого маленького рта донесся треск вперемешку с тонкими звуками, как если бы протяжно замяукал котенок. Никогда он не слышал подобного языка. А лесные существа склонились еще ближе, и он ощутил тонкий кисловатый запах, похожий на прокисшее молоко, вперемежку с невозможной сладостью. Их поющие звуки стали сильными, и, казалось, каждое произнесенное словно вдавливалось в кожу, касалось зрачков глаз под прикрытыми веками, а треск пронзал тонкими иголками. Слишком много, слишком много всего — хотелось заткнуть уши руками, зарыться с головой в высокую траву. Голоса резали его мозг изнутри, терзали внутренности, вгрызались в каждый палец, а их мерзкий запах распирал горло и живот. Хотелось кричать, но сквозь эту волну он услышал человеческий голос: «Убей их всех… убей всех людей…» Слова маячили у него перед глазами, словно спасительная веревка, и он уже не видел их лиц. Потом все прекратилось. Дети Леса сидели поодаль него, и лишь слабый тревожащий звон бередил сердце, а ветер слегка холодил щеки. Один молча вышел вперед, а за ним последовали остальные, вглядываясь в него, как будто бы видели в первый раз, будто бы не они привязали его к этому чертову дереву. В тонкой темно-зеленой ладони его был странный черный клинок. Он испугался, когда черная плоть разрезала его кожу, но боли не почувствовал, только страх, что все что было в прошлом — останется там навсегда. А вокруг — только холод и вечный снег. Но он еще помнил себя, помнил, что когда-то он был иным, живым и теплым. «Я должен вернуться домой, солнце растопит меня, вновь обратив в человека и я вспомню свое имя». Теплые существа были помехой, все время пытаясь его убить, и он платил им тем же. Он оседлал своего нового коня, обрел новую семью в холоде и мраке, даже новых детей — сотни их слушались одного его голубого взгляда, но вокруг всегда была пустота, тяжелая и холодная, и постепенно лед в его сердце стал вечным. Иногда, когда над его ледяным замком звезды светили особенно ярко, а сияние в вышине черных небес вспыхивало разноцветными красками, что-то кололо внутри — тоскливое и чужеродное. Тогда он понимал, что за той высокой стеной, что прячет его мир от прочих, существуют множество теплых существ с горячими сердцами, и ветра разносят ослепительный солнечный свет. Это было невыносимо, неправильно — лишь вечный черный лед и покой имеют быть право. Все прочее — это смерть его ледяного сердца. Человеческое существо отличалось от прочих — в его глазах не было страха, и прикоснувшись к руке юноши, тепло пронзило его ледяное сердце, а под ногами хрустнул хрупкий наст. Смутная, едва уловимую тень прошлого пронеслась перед глазами. Бран смотрел на себя. «Фригги, Кайса, Фретти…» — запели миллиарды снежинок. Внутри зазвенело, грозясь пойти трещинами. Он снова должен был найти его — человеческого мальчика с синими теплыми глазами. «Как море, — вспомнил он баюкающее слово. — Синие, как море». Он найдет его и, вновь обретя себя, вспомнит дорогу домой. Бран открыл глаза — после белоснежной вечности земляная пещера казалась тесной. Тихо журчала подземная речушка и четыре пары глаз Детей Леса неотрывно и восторженно смотрели на него. Едва ворочая закостеневшей шеей, он огляделся и увидел, что жертвенные кишки его бывших гвардейцев скукожились и высохли, превратившись в тонкие корни чардрева. «Словно много лет прошло», — но, если бы это и было так, он бы не удивился. Муравей осторожно подошел к корням, приоткрыл рот, явно желая что-то сказать, и осторожно поднял руку. Все казалось медленным и тягучим, время здесь текло совсем по-другому. «Я могу изменить все», — уверенно подумал Бран. Существо быстро замахало руками и задергалось на месте, а его слова превратились в нескончаемый писк. «Слишком быстро…»  — Чего ты хотел, Поющий в лесу? — спросил он, и сам не узнал своего голоса. Вернее, вместе с ним его губами, его дребезжащим горлом говорили сотни древовидцев, и все Трехглазые Вороны что были здесь до него.  — О! — Муравей пол на колени и склонил голову, а когда поднял лицо, маленькая улыбка озарила его трепетный взгляд. — Мы так рады, так рады, что Старые Боги вновь вернулись к нам, — его голос тоже изменился и казался теперь голосом молочного дитя взирающего на свою мать.  — Говори же…  — Мы лишь хотим знать, верен ли наш путь, правильно ли мы поступили? И той ли дорогой идем. Тебя давно не было с нами, Трехглазый Ворон, — тихо закончил дрожащий голос.  — Это неважно, сомнения неважны, — он всегда это знал. — Все, что будет, уже случилось, а прошлое неизменно, как и будущее. Теперь он вечно в прошлом. Десять тысяч, тысяча, сто лет назад — все существует здесь и сейчас одновременно. Смерть, рождение дитя, увядание, кровь, пролитая ненавистью, радости и любовь — тысячи жизней и их сплетение паутиной вечности и времени. Он должен видеть все это, помнить и знать. Там, над толщей земли и корней чардрева сидит Дейнерис, ожидая своей судьбы, ожидая будущего, которое еще не случилось, но уже существует. Взволнованная, она встает и снова садится на корень, теребя в своих холодных пальцах край плаща, и незаметно для самой себя все время прикасается к животу. Так будет всегда, сейчас, через сто лет и тысячу. Навсегда. И то, что случится после. Ведь дороги, что вели их сюда, к этому мгновенью не имеют иного пути. Иногда он в страхе понимал, что забывает себя, и не в силах услышать в гудении старых корней свое имя. И лишь тогда, проносясь по вселенной времени, он встречает Эвелин и ловит ее мимолетный смех и дыхание, и желая остановиться на мгновенье, снова уносится прочь, оставляя слабое ощущение от касания ее волос на коже Брана Старка. Слишком много всего, слишком огромен мир, чтобы остановиться хоть на мгновенье. Когда-нибудь он научится оставаться с ней подольше, научится быть собой в этих воспоминаниях, ведь впереди — целая вечность.