Все ради любви

Джон

Холодные брызги разлетались в стороны, когда Вороной стремглав пересекал мелководье, а когда они оказались на том берегу, конь замотал неистово головой, размахивая черной гривой, радостно фыркая, словно чувствуя, как бешено и радостно бьется сердце Джона. Призрак тоже не находил себе места, высоко поднимая голову и то и дело поглядывая на хозяина. Сегодня, к обедне, они почти уже водрузили флаг на неказистый шпиль замка и даже все время хмурый в последние дни Эли заулыбался, задрав кверху голову, а Тормунд, открыв рот, вот-вот готов был выкрикнуть победный дикий вопль. Джон оглядел толпу вокруг: как они замерли в предвкушении, словно этот странный рисунок на черном полотнище мог изменить их жизнь к лучшему. Белый, потрескавшийся череп единорога с золотой короной набекрень на черном фоне — таков теперь был герб Королевства За Стеной. Джон сощурил глаза от солнца и понял вдруг, что он так же глупо улыбается. И в этот миг кто-то прикоснулся к его плечу. Это был мейстер, его лысина вспотела, а редкие по бокам волосы повисли влажными паклями. Старик тяжело дышал, словно пересек на своих двоих весь Зачарованный Лес.  — Ваша Светлость, — он выдохнул, а его мутный карий взгляд все норовил взглянуть на флагшток. — Король Джон, магистр Абель Авиоллис прибыл на встречу с вами, а с ним и свита Короля Шести Королевств. Но Брана и Дейнерис с ними не было, как пояснил его мейстер Альвинг, они сразу направились к роще чардрев. Однако по словам Детей Леса, Бран вернулся сюда лишь затем, чтобы навеки слиться с чардревом, почему же он взял с собой Дени? «Она сама так решила. Он дорог ей». И все же Джон не мог ждать, не хотел, и сам решил отправиться к ней навстречу. «Ее гвардейцы никогда здесь не были, она может заблудиться в лесу, в холмах и не знает, где брод в реке. В лесу полно хищников», — ему казалось, он придумал достаточно причин, чтобы отправиться в путь. Ближе к роще чардрев лес не был таким густым, как за его спиной, словно сами земли решили, что можно расслабится, да и в суровые зимы редко кто доходил до этих мест. Плотные лучи солнца упрямо разрезали хвою страж-деревьев и покрывали золотом черные прямые стволы и бледные лишайники, и от такого редкого здесь лета в пучках упрямых трав, словно отвечая теплу, желтели лютики, и островки маленьких голубых цветочков расползались нежным призрачным ковром. Громко заухала лесная птица и ей вторил заливистый треск неведомой живности — лес словно ожил, наполняясь звуками и свежей невиданной раньше зеленью. Все чаще стали встречаться тонкие стволы широколистов, тихо звенящие серебристой мягкой листвой, а значит, скоро он должен был выехать на поляну или луг. Джон притормозил Вороного, вглядываясь в прореженный лес, пытаясь заставить сердце биться ровнее и привести мысли в порядок, но густой воздух вокруг пьянил его разум, и даже дрожащие бока коня под его ногами словно говорили: «Не стоит и пытаться». Он крепко сжал поводья и огляделся, выискивая Призрака — уж лютоволк-то должен был почуять ее раньше, чем его человеческий глаз сможет заметить. Он бы мог стать им, и наверняка уже точно бы знал, где Дейнерис, как долго он еще не сможет увидеть ее — час, два, минуту, но вместе с этими мыслями приходила тревожная неуверенность, что это будет нечестно, и он говорил сам себе, что должен встретить ее в теле человека. «Ты просто трус, просто откладываешь будущее, просто боишься его. И ее». Он спешился, когда доехал до небольшого каменного вала, меж валунов которого росли лиловые пучки стрел вереска, и его нежная рассыпь цветов предрекала долгожданное неизбежное. За камнями, на той стороне поляны он увидел одинокую лошадь и маленькую фигурку на ней в широком серебристом плаще. Вокруг, оглядываясь по сторонам и снова подбегая к низенькой лошади, едва ли намного выше его самого, сновал Призрак, всем своим видом давая понять, что всадник находится под его защитой. Джон шел к ней, к Дени, и эта поляна казалась бесконечной, а жесткая трава так и норовила сбить его с ног, цепляясь колючками за сапоги. Она была совсем одна, ни слуг, ни стражи, и Джон пытался рассердиться на Брана, и думал, какие он скажет слова их мейстеру, этому старику и всем, кто прибыл с ним, но все это было неважно сейчас, и уже различая ее скованную улыбку и серебристые пряди волос на складках плаща, он забыл и о Бране, и о всех прочих. Когда Джон наконец дошел до нее, Дени все так же сидела на лошади, словно и не думала слезать. Ее взгляд казался на удивление спокойным, словно она не плыла недели в опасном море, словно не проделала весь этот путь и не стоит теперь одна посреди дикого леса. «И как будто ей все равно…» — кольнуло внутри иголкой. Но Джон заметил, что под глазами ее пролегли тени, а в них самих, в лиловой глубине словно в запертой клетке прячется что-то, боясь вырваться наружу. Ее неказистая старая широкая лошадь качнула желтой гривой, косясь на Призрака, и Джон едва успел схватить ее за уздцы.  — Ш-ш… Призрак, — тихо приказал ему исчезнуть, не сводя глаз с застывшей в каком-то ожидании Дейнерис. Она осторожно слезла с лошади, все еще кутаясь в плащ.  — Дени, — Джон шагнул вперед и только хотел взять ее за руку, как она отступила назад, прижимая руки к груди будто бы защищаясь. — Я… Почему ты одна? Где Бран, где твои гвардейцы? — не это он хотел сказать и сам себя назвал дураком, видя, как она опустила глаза на его такие глупые сейчас претензии. Ему не надо ничего говорить — это никогда особо не получалось, она здесь, и она одна, и все это может значить лишь то, что они непременно должны были встретиться. Он вгляделся в лес, шепчущий за ее спиной шелестом листьев, почти в надежде, что там никто не появится. А там и не было никого, только белая тень Призрака, мелькающая среди стволов. На его попытку снова приблизиться она нахмурила брови и взмахнула рукой, а ее губы прошептали его имя. Полы ее плаща тут же распахнулись и руки безвольно повисли вдоль выступающего живота. Она была в положении, сомнений быть не могло. Смятение завладело всем его разумом, он не видел ничего, даже ее лица, только ее раздувшуюся талию под серым бархатом и руку, защищающую свое нерожденное дитя.  — Джон… — снова послышался ветром ее слабый голос, и внутри все сжалось от страха и будущего. — Это ты, это твой ребенок.  — Я? Он осмелился взглянуть на нее, на ее нерешительную улыбку и глаза, в которых тоже был теперь страх. Глупец, какой же он глупец, что заставил ее сомневаться. Джон подошел совсем близко, и больше она не бежала. Так близко, что слышал ее теплое дыхание губ и видел, как слабый румянец покрыл ее щеки. Он осторожно прикоснулся к ее плечам, чувствуя, как они дрожат и тут же стянул перчатки, чтобы быть к ней ближе. Джон трогал ее лицо, теплое и нежное, чувствовал шелк ее волос, вдыхал ее запах. «Джон, Джон…» — шептала Дейнерис уткнувшись ему в грудь, цепляясь своими дрожащими ладонями за плечи. Она положила его руку себе на живот, на это упругий шар, что он создал в ней, и вздохнув болезненно, он забыл, как дышать. Уткнувшись лбом в ее лоб, он вдруг понял, что из глаз текут слезы.  — Что ты? — Дени прижалась губами к его щеке, и ее нежный голос сам готов был заплакать. — Все хорошо, Джон, мне тоже было страшно. Теперь я здесь, мы с тобой, — она покрывала его лицо поцелуями, а от нереальности происходящего кружилась голова. Он впился пальцами в ее спину до ее стона, словно желая удостовериться, что это не сон.  — Прости, прости меня. Просто… просто я совсем не знал… не думал… — он замотал головой разгоняя сбивчивые мысли.  — Не знал, что от этого бывают дети? — она тихо засмеялась и шмыгнула носом, сама едва сдерживая слезы.  — Нет, — он чувствовал, что сейчас просто глупо улыбается, и это было лучшее, что он знал в жизни. — То есть да, конечно. Дени, — ее губы заманчиво блестели, и он не смог отказать себе в удовольствии поцеловать ее. А она и не сопротивлялась, покорно расслабившись и мягко отвечая ему. Руки легли на плечи, змеями обвили шею, зарылись нежно в его волосах. Сердце сладко запело, и все стало просто и легко. Они могли вечно стоять на этой поляне, среди сочных высоких трав, под охраной колючей стены страж-деревьев, но за его спиной его ждали люди, только сегодня осознавшие, что они одно целое, один народ и страна, а позади нее в сумраке старой пещеры все еще был ее муж, Король Бран.  — Я отвезу тебя в город, — не размыкая объятий, он подвел ее к своему Вороному. Они поедут вместе, на его коне — Джон решил, что никогда больше не оставит ее одну, — Это, конечно, не Королевская Гавань… По тени на ее лице он понял, что сказал то, что не следовало говорить.  — Мне жаль, Дени. То, что случилось.  — Не говори ничего, не сейчас, — он подсадил ее и от тяжести тела мышцы вздрогнули радостно. Все это казалось удивительным. Каким-то чудом. — Джон, Бран просил тебя навестить его.  — Зачем? Она взмахнула головой, словно хотела что-то сказать, но так и не сказала. Быть может подумала, что он тоже не хочет знать, не хочет думать сейчас о Бране. Вороной переступил с ноги на ногу, почуяв на себе седока и устав бесцельно стоять, и Джон поспешил оседлать его. Она была так близко, почти сидя у него на коленях, мягкая и податливая, и только сейчас он заметил, что округлился не только ее живот. Сложенные в простую короткую косу, волосы растрепались и щекотали лицо, и Джон жмурился от этого и не мог перестать любоваться на ее профиль, вздернутый нос и волнующий изгиб губ. Он не хотел расстраивать Дени, и раз она считала, что им с Браном непременно надо поговорить, — что ж, пусть будет так, как она хочет, пусть решиться быстрей все, что может решиться — он поедет прямо сейчас. Вороной не спеша брел по опушке, мимо тонких весенних стволов широколиста и берез. Солнце уже не так палило, небеса посинели и кое-где даже затянулись серой дымкой. Лошадка Дени, привязанная к его коню, казалось, брела еще медленнее, и Джону приходилось постоянно дергать ее за поводья. Дени словно уснула, откинувшись ему на грудь, но как только он подтянул упрямицу, снова так же настойчиво положила его руку себе на живот и гладила и сжимала его пальцы.  — Тебе удобно? — совсем скоро он понял свою ошибку. Ее близость просто сводила с ума, а Дени словно ничего не понимая, ерзала всем своим телом.  — Вполне.  — Стой! — он остановился. — Слушай, — откинув ее немного на спину Джон заглянул ей в глаза. Но прежде, чем спросить, снова поцеловал осторожно губы. — Только не говори мне, что Эли не знал. Не знал о том, что ты…  — Знал, — кротко ответила она. — Но ты не сердись на него, я сама запретила рассказывать.  — Вот засранец.  — Не сквернословь, Джон Сноу, — она снова удобно устроилась на его груди и, немного помолчав, спросила: — А что бы ты сделал, если бы узнал? Джон не знал, что бы он сделал, но ему хотелось верить, что будь так, ей бы не пришлось разочароваться.  — Я бы поехал за тобой. Да. И увез бы.  — Это было бы замечательно, — вздохнула она мечтательно. — Жаль, что Эли боится меня больше, чем тебя. Но он хороший.  — Да, пожалуй. Тихий и спокойный вечер наполнил все вокруг запахом леса и своих скромных цветов, и Дени в его руках, такая расслабленная и спокойная, такая нереальная. Он, снова вдохнув ее, прижался к спине. Быть может потом, когда он переговорит с Браном, тот выставит свои условия или скажет что-то, что нарушит этот покой, но не сейчас. Пока Вороной тихо бредет по лесу, есть еще время. Он погладил ее по ноге неловко закинутую за луку седла. Рука скользнула глубже, в складки ее мягкого платья, и греховные образы стали затмевать глаза. Он вовремя остановился, лишь слегка сжал ее бедро и, выпрямив спину, попытался отстраниться.  — Он все же не должен был отпускать тебя одну.  — Со мной должны были ехать стражники и Грибочек, — она снова поерзала и обернулась, соблазняя одним взмахом ресниц. — Но я не захотела ждать.  — Почему? Ее ресницы опустились, скрыв влажную глубину глаз. Было похоже, что она смутилась, что все еще не сделала выбор, не решила, как быть. Джон подумал, что она вовсе и не собирается задерживаться здесь надолго, просто он должен знать правду — так она могла подумать. Дейнерис никогда не умела врать. Он погладил ее по животу, осторожно касаясь ее пальцев, и не отпуская поводьев, крепко прижал другой рукой к груди.  — У меня есть замок. Его Тормунд начал еще строить, — прошептал Джон на ухо. — Ты, конечно, видела замки красивей и лучше. А я даже не хотел начинать его и высказал все Тормунду, все, что я думаю об этом. Но когда я узнал, что ты скоро будешь здесь, то приказал выкрасить все двери в красный цвет. В какую бы ты не вошла, все двери в этом замке красные, — он чувствовал, что пугает ее, что заставляет торопиться, но не мог остановиться, ведь если сейчас он не скажет ей все, то может быть поздно. Когда-то он уже опоздал. — И мы должны пожениться. Не знаю как, ведь Бран до сих пор твой муж. Хочу, чтобы ты всегда была рядом. И эти люди считают меня чуть ли не королем, а мне нужна твоя помощь. Да, тут все устроено не так, как за Стеной, и люди…  — Джон, — она прервала его и улыбаясь посмотрела так, что внутри все сжалось. — Не надо сомневаться. Во мне. В нас. Прошу тебя.  — Я люблю тебя. Ее губы коснулись его, и все сомнения развеялись. Она здесь, с ним и никуда больше не исчезнет. Все его желания сосредоточились на ее мягких губах, растворились в них сладким желанием, сдались навеки этой женщине. Неожиданно ее живот дернулся, и Дени охнула, не размыкая с ним губы.  — Ребенок! — на его обеспокоенный взгляд она тихо рассмеялась. — Ребенок шевелится! В его ладонь изнутри снова ударило. А потом прошлось волной, мягко касаясь. Это было пугающе и восхитительно одновременно — новая жизнь вовсю заявляла о себе.  — А он бойкий, — Джон сразу подумал о мальчишке.  — Может, это она.  — Может, — спорить совсем не хотелось, хотя он и был отчего-то уверен, что это мальчик. — А имя? Ты придумала уже как его… — он осекся заметив, как ее упрямые брови сдвинулись, — прости, ее назовешь?  — Я думала, ты мне поможешь. Если девочка, как я думаю, то мы можем назвать ее в честь твоей матери, Лианны, — она стала серьезной. — Если ты захочешь, конечно. Или, если все же мальчик, в честь Нэда Старка: я знаю, ты любил его. И он воспитал человека, которого люблю я. Самого лучшего на свете. Ее слова и этот взгляд, заставлявшие задуматься о болезненном прошлом, были наполненны ожиданием и любовью, обещая излечить все раны, и заслуживали отдельного поцелуя. Едва она отдышалась от его губ, то снова сказала:  — Я решила, что раз уж тело мое само решило, кто это будет — мальчик или девочка, то выбор имени за тобой.  — Мне помнится, я тоже принимал в этом участие. Думаешь, от мужчины ничего не зависит, от того, что он оставляет в женщине? — мысли снова утекали в жаркую сладость, и он заметил, что и Дени не осталась равнодушной — щеки ее покрылись румянцем. Она настойчиво сжала его пальцы и снова вернула руку на живот. Потом она дрожащим неуверенным голосом сказала, что мейстер Альвинг не рекомендовал любые отношения в ее положении, и Джон уверял ее, что он будет соблюдать все его мейстерские советы, но целовать и трогать-то ее никто не запрещал. Она смеялась на его увещевания, и в ее фиалковых красивых глазах блестело счастье.  — А что касается имени, то у него, или нее, будет свое, особенное имя, не имя предков, не имя людей, что жили раньше. У нашего ребенка должна быть своя судьба и свое имя. К озеру они спускались уже пешком, и Джон крепко держал ее за руку. Отражаясь красным, гладь воды сияла даже под затянутым небом, словно вобрав в себя весь этот сумасшедший мир. С пригорка видно было, что древние черные камни, выставленные вокруг большого чардрева составляли спираль, закрученную к мощному белому стволу. Как рассказал ему Муравей, это были не просто куски обсидиана, а какие-то магические камни, наполненные силой Старых Богов. Поэтому все Трехглазые Вороны находили себе приют в корнях этого чардрева.  — Так значит, не все Дети Леса погибли, — Дени крепче сжала его руку, спускаясь с большого валуна. — Когда мы сюда прибыли, у дерева не было никого. Они испугались?  — Не знаю. Вчера они не выглядели пугливыми. У них есть свое оружие, они быстрые и ничем не уступают человеку по уму. Это их дом, Дети Леса всегда здесь жили.  — Когда-нибудь они появятся, Грибочек будет рада. Знаешь, — она остановилась, задумавшись, — а ведь я исполнила свое обещание. Странно, совсем об этом не думала, весь путь. Но я вернула ее домой, — Дейнерис довольно улыбнулась.  — Ты молодец. Быть может, это место станет и твоим домом.  — Мой дом там, где ты, — ее рука прохладно легла на его щеку. — Жаль, что я поняла это так поздно.  — Ничего не поздно. Не кори себя. Не думай об этом, — он провел по ее щеке и опустил руку на живот. — Думай о нем. Это наше будущее. Рядом со входом в пещеру все выглядело так, словно тут никогда не ступала нога человека, но приглядевшись Джон заметил примятую траву, и сломанную ветвь у входа, завешенного корнями. Крона над их головами тихо звенела кровавым облаком, а Джон, слушая ее шелест, все не решался войти. Дейнерис совершенно спокойно уселась на корень и, устало выдохнув, стала потирать вытянутые ноги. С неба упали невидимые капли дождя и все, даже воздух, вокруг замерло. «Надо было отвезти ее в город», — теперь он корил себя за это, ведь и путь обратно был не близкий. Как бы ему не хотелось оставлять ее, все же было лучше скорей покончить со всем этим, выслушать от Брана его речь о прощении, или же о том, что во всем виноваты боги. Быть может, он просто даст ему совет, откроет тайну, как сделать ее счастливой и стать таким самому. И Джон выйдет назад, оставив позади, в этой пещере всю тяжесть, что есть в его сердце. Будет помнить брата таким, каким он и был когда-то — маленьким смешным мальчиком с синими смышлеными глазами, и таким, каким он стал — мудрецом, не ведающим человеческих пороков. Он улыбнулся ей, и Дени, склонив голову, заправив за ухо снова выбившуюся серебряную прядь мягко улыбнулась в ответ, помахав опавшим красным пятипалым листком. И тогда Джон решил, что не важно, что скажет Бран, все что случится после — это новая жизнь, и только им решать какой она будет. В сумраке пещеры, наполненном спертым запахом земли, белые, извилистые корни светились в темноте, и ему приходилось иногда склонять голову, чтоб не зацепиться за свисающие отростки. Где-то впереди капала вода, и было видно едва различимое голубоватое сияние. Скоро он вышел на источник этого света: в окружении корней, опутанный белыми змеями, на символическом возвышении сидел его брат. Длинноногий и длиннорукий, похудевший безмерно, похожий на старика со впалым иссохшим лицом, он едва узнал его. Казалось, Бран спит, закрыв посеревшие веки, но стоило Джону шагнуть вперед, как глаза открылись, и мутно-синий взгляд казался единственным, что было живым на этом сером лице. Больше не было Брана-Короля-Шести-Королевств, надменного молодого короля, который знает все на свете, было что-то другое, и он вернулся сюда ради этого. «Почему?»  — Здравствуй, Бран, — земляные стены и тьма глушили его голос.  — Джон, — звуки, что издавал он, не были похожи на голос его брата, это были десятки других голосов, звучавших одновременно, старых, молодых и совсем юных. Быть может, среди них был и его Бран. — Ты пришел, — прикрыв глаза, он закряхтел и хрипло закашлялся, и старые корни, что крепко держали его, тяжело заскрипели. Бран тяжело поднял веки. — Я знал, что скоро увижу тебя. Я все знал. Все и всегда. И знаю, что будет. Он хотел что-то сказать, как видел Джон, Трехглазому Ворону видимо не терпелось поделиться своей мудростью. Что ж он не будет мешать, не будет задавать вопросы, на которые и так знает ответ.  — Ты верно думаешь: «Мой брат хотел убить меня, хотя если бы не я, он не стал Королем. Наверное, это все из-за ревности. Или из-за тех сокровищ, что ты нашел. Или из-за еще чего-то…»  — Совсем недавно ты спас меня. Та стая воронов, это ведь был ты?  — Я ошибался, — быстро насколько мог сказать, сказал он. — Не тогда, раньше. Когда был еще человеком. Когда еще мог желать. Мог заблуждаться. — А сейчас, сейчас ты не человек?  — Не знаю. Не тот, что был. Не в этом мире, — Бран попытался поднять руку, и серая труха, как сухой лист стала облетать вниз. Казалось, он сам рассыплется, если сделает еще хоть одно движение. «Зачем он здесь? Зачем я здесь?»  — Но Боги избрали меня, они же указали путь, — «Так значит все же это боги». — И тебя. И ее. И даже Эгиль, ты не знаешь его, мальчишка из клана теннов, ты убил его отца. Он тоже лишь проводник божественного замысла.  — И что, теперь он захочет убить меня, отомстить?  — Нет. Сегодня он умрет, Менно Острый Зуб ранит его, и Эгиль не доживет до заката. Джон хорошо знал Менно. Худой и жилистый с седой длинной косой, в парке из одних заплат, хотя сам искусный скорняк. Он ненавидел теннов за то, что те убили всех троих его сыновей.  — Ты думаешь, зачем я говорю тебе это? И Эгиль, и Дейнерис, и ты — малые части большего. Всего. И мои слова тоже. Ведь все уже существует, хотя ты и не видишь этого. Теперь ты думаешь, раз выбора нет, то все бессмысленно, и бороться незачем? Но выбор есть, я его сделал, и я боролся, — на миг Джону показалось, что голос стал прежним, задумчивым и родным, а в тусклых волосах Брана сверкнула рыжина. — Но я все равно здесь. Дороги, которые мы выбираем — вот что важно. Даже если они ведут в один дом. Ты всегда знал это, помни и впредь. Бран замолчал и склонил голову, волосы паклями повисли на его исхудавшее лицо. Джон подошел ближе — глаза под ссохшимися веками подергивались, а с приоткрытых скорбных губ срывались тихие неровные вздохи. От входа донеслось далекое завывание ветра, и лицо охладил порыв. А он все смотрел на Брана и чем дольше, тем меньше узнавал своего брата. Лицо его плыло, меняясь, становясь то шире, то уже, лоб вытягивался и расширялся, и даже нос, искажаясь, терял форму, а кожа меняла цвет. В этих потемках, подсвеченных лишь странным светом от корней, все казалось иным, не таким, как на солнечном свете. Джон подумал, а что если Бран ошибается? То, что было Браном. Может, вырвать его из объятий магических корней, этого места и вынести на свежий воздух. Тогда он придет в себя, и его лицо и голос станут прежними. И он сможет поговорить со своим братом, с настоящим Брандоном Старком. И как только он об этом подумал, костлявые тонкие пальцы сжали белых змей, и худое тело словно ушло глубже. Он, кто бы это сейчас ни был, не хотел этого, и Джон понял, что не должен решать за него. А вернуться он всегда успеет. Он развернулся, намереваясь уйти. К Дейнерис. К новой жизни.  — Джон, — послышался жалобный голос, и теперь это был точно его брат. — Прости меня за все. Я не хотел бы этого знать, — он хотел сказать, что все в прошлом, он и в самом деле не держал на него зла, но обернувшись, Джон не увидел брата. Бран простился с ним навсегда, и Джон отчетливо понял, что они никогда больше не увидятся.