Все ради любви

Джон

Джон посмотрел вверх. На фоне черных небес, подернутых лунным туманом, кроны чардрева почти не было видно, но тысячи искрящихся звезд устремлялись вниз. Прекрасные и чистые в вечной мгле. Эти звезды, мелкие и холодные, были всего лишь снежинками, стремящимися заполнить все земли вокруг. Он посмотрел на свою руку, и когда согнул пальцы, черная перчатка хрустнула льдом. И все мышцы внутри его тела запели хрустальным звоном. Снег ложился на его пальцы, впитываясь каждым ледяным кристаллом и жаля, проникая в кровь. Он выдохнул, отчего-то уверенный, что этот снег вылетит с его дыханием, ведь он пронзил его насквозь, но лишь летевшие мирно снежинки затанцевали от потока морозного воздуха, сорвавшегося с его губ. Он определенно чувствовал себя странно. Но он чувствовал свое тело, и как сгибаются сильные мышцы, поскрипывая на морозе, и видел глазами эту прекрасную ночь. Странный горячий писк донесся до его слуха. В танцующей поземке что-то шевелилось, что-то живое и теплое, отдающее горячим в то место, где должно быть сердце. Не думая о том, есть ли оно у него, и способно ли это новое сердце биться, Джон прошел ближе. Это был Призрак, почти все его тело было скрыто в сугробе, но он все еще пытался поднять свою окровавленную пасть. Красные угольки сверкнули, и Джону показалось, что он видит кровавые слезы, застывшие льдинками в уголках его глаз. От протянутой Джоном руки лютоволк оскалился, беспомощно забив лапами, а потом протяжно и тихо заскулил. «Он больше не чувствует во мне человека…» — Джон подумал это так спокойно, словно бы и сам не удивлялся тому, что происходит с ним сейчас. Но Призраку необходимо было помочь: стрелы, пронзившие его, лишь причиняли боль, и у его лютоволка еще было время, чтобы повыть на луну. И время, сквозь которое его глаза горячей крови превратятся в искрящийся голубой лед. Джон выдернул короткие древки, и волк, встрепенувшись в снежной купели, с воем бросился прочь. «Ты вернешься ко мне», — подумал он и обернулся. Там, у подножья чардрева, лежало еще одно пока живое существо. Серебряные пряди Дейнерис слегка трепетал ветер, а лицо было бледное, как снег вокруг. Хруст снега под ногами был как удары сердца, пока он сделал к ней те несколько шагов. Он видел, как слабый толчок всколыхнул ее живот, и Дейнерис тихо застонала. Белые пальцы ее вздрогнули. «Ей холодно. Больно. Страшно». Первой мыслью было обнять и согреть, но ведь тепла в нем больше не было. Только лед и смерть черным куском камня, там, где раньше было горячее сердце. Он чувствовал тепло под свисающими корнями чардева — проход в пещеру светился мягким желтым светом, и сейчас там прятались те, кто сделал его таким, кто сделал это с ними. Там были Дети Леса, маленькая горстка лесных существ, и его брат — то, что было когда-то его братом. Джон поддел свисающий корень своим сияющим теперь черным льдом Длинным Когтем. Он должен ненавидеть их всех, желать убить, как страстно желал Король Ночи. Привнести в этот мир ночь, которой не будет конца, и покончить с каждым огнем, что так тепло горит в каждом человеческом доме. «Ведь этого хотел Король Ночи? — спрашивал себя Джон и не находил ответа. — Но если я войду сейчас туда, если древняя магия мне позволит, то что будет с ней?» Осторожно, не прикасаясь к обнаженной коже, Джон завернул ее в свой плащ, достаточно толстый, чтобы не прожечь Дейнерис своим холодом. Вороной, покрытый блестящим инеем, подошел ближе, и его взгляд уже не был испуганным карим взглядом, а стал сияюще-голубым и спокойным, как отраженный луной лед. Теперь он нес их через горы и лес, и ветер свистел в лицо накрывая летящего коня и две фигуры на нем белым снежным коконом. Джон чувствовал биение ее крови, живой и горячей, слышал беспокойство дитя в ее чреве, и хотелось еще сильней сжать это горячее тело, чтобы снова ощутить себя тем, кем он когда-то был. Он понял, что ему жаль, так бесконечно жаль, что все это случилось, и от этого внутри словно натянулись сотни струн, грозясь рассыпаться сотнями осколками льдинок. Он хотел притронуться к ее виску, к этой посиневшей вздутой жилке, но Дейнерис вздохнула, отдавая свое драгоценное тепло, и ледяные пальцы остановились, оставив на ее скуле лишь тень своего прикосновения. Вороной со скрипом заржал, пришпоренный сапогами и лес вокруг отозвался морозным скрипом и стоном. Теряясь на западе и востоке тусклыми огнями своих башен, перед ним показалась Стена, снова величественная и переливающаяся всеми оттенками ночи. Черные ворота, казалось, не открывались уже годами, вонзив свои острые шипы в глубокие сугробы, а ветер, бушующий рядом с человеческим жилищем, словно сошел с ума, беспощадно разбивая свои снежные порывы об ледяные блоки Стены. «Но это все я». Джон похлопал своего мертвого для прочих коня по снежной гриве, и как только Вороной успокоился, стих и ветер. Дени он осторожно положил в сугроб и едва поднял руку в сторону леса, как поскуливающий Призрак, испуганный, но будто бы завороженный теперешним видом своего хозяина, послушно подполз на брюхе. «Недолго тебе осталось, — глянул Джон на его окровавленные бока. — Твое последнее тепло и силы послужат их жизням». Кровавый взгляд Призрака смотрел снизу, и Джон больше не мог смотреть на него. «Прощай, мальчик». Он медленно поехал на своем снежном коне прочь, боясь оглянуться, боясь человеческой неуверенности, все еще обитавшей где-то там, где должно быть сердце. Вскоре донесся вой, слабый, а затем сильнее, и сосны быстрей замелькали вокруг, а когда он услышал скрип открывающихся ворот, лес превратился в одну мелькающую черную полосу, и ветер снова оглушающе зашумел, завыл и скрыл все иные звуки. Потом все стихло. Холодная вечная тишина сковала лес. Вороной медленно брел меж застывших елей и сосен, стряхивая иногда своими боками обнявший их снег. Тысячи звезд зажглись на небе, как тысячи глаз взирая на все человечество сверху. И Джон понял, что вокруг никого нет. Никого и ничего, как и тысячи лет назад. «Я ведь так желал этого». Но его новое чутье подвело его — на пригорке на голом черном валуне все же кто-то был.  — Арья! — не разжимая ледяных губ, крикнул он.  — Джон! — зазвенел в голове до боли знакомый голос. Это действительно была она, его сестра, но не такая, какой он ее запомнил с последней встречи. Худенькие плечи под детским, подбитым коротким мехом плащом, и взлохмаченные волосы. Тут явно было холодно, но не похоже было, что она мерзла. И самое главное — она улыбалась. Ее юный вид нисколько не удивил его, ведь теперь он знал, что Арья мертва. Это осознание пришло вдруг, и он не ощутил отчаяния, свойственного человеческому сердцу. Ведь в конце концов он тоже был не совсем жив, а то, что случилось — уже случилось. Он осторожно положил руку ей на плечо и присел перед ней на колени. В ее озорных серых глазах сиял смех. «Но мне все же жаль, что я не искал тебя тогда…» «Пустяки, ты бы все равно не нашел…» — она пожала плечами. «И что дальше, ты пойдешь со мной?» Но она не могла идти с ним, она пришла лишь попрощаться. Щебеча детским голосом, она поведала ему, что живет теперь дома, в Винтерфелле. «Как какой-то призрак?» «Нет. Дома, с мамой и папой». «Наверное, это хорошо. Я бы хотел пойти с тобой». «Но ты не можешь, Джон. Винтерфелл никогда не был твоим домом. Твое место здесь, за Стеной. Ты же знаешь». Арья все так же улыбалась и мотала маленькими ножками, слегка пиная его по позвякивающему холодом мечу. «Да. Не могу. Тогда знаешь что, обними отца за меня». «Конечно, — она перестала смеяться, и ее глаза и брови приняли серьезный вид. От этого Джон чуть не рассмеялся. Если бы мог. — Я что еще хотела сказать, — она шмыгнула носом. — Не злись на Брана, прошу. Прости его. Он не виноват, он не хотел. Честно». «Конечно, — он не мог перечить ее детским увещеваниям и внутри него отчего-то было стойкое чувство, что и он, Джон, в чем-то перед ней виноват. — А чего он хотел, Арья?» «Чтобы всем было хорошо. И знаешь, что? Ему повезло меньше, чем тебе. Ты можешь ездить на лошади. И у тебя есть Призрак. И синие глаза идут ему даже больше, чем красные, — Призрак и в самом деле сидел теперь рядом, сияя новыми глазами, как кристаллами. — А он сидит там один, среди корней… Совсем один. По-настоящему. Отец сказал, что я должна проводить тебя, твой замок там, — она махнула рукой в сторону холмов и опустила голову, сразу же принявшись разглядывать свои ногти. — И он мне такой же брат, как и ты, и такой же… странный…» Казалось, она сейчас заплачет, его маленькая мертвая сестра. «Прости, Арья, я наверное чертовски хреново выгляжу». «Да уж. И ты меня прости», — она вздохнула с грустной детской улыбкой и пожала плечами. Джон прижал ее маленькое тельце к себе покрепче, такое теплое и родное, быть может последнее, что он мог почувствовать в этом мире, и Арья в тот же миг рассыпалась снегом на его плечах. Джон пошел туда, куда указала Арья, где на холме возвышался Замок Короля, как его назвал Тормунд. Теперь в морозном ночном тумане он был похож на черную громадную ледяную скалу, уходящую острым шпилем в звездное небо. Постройки вокруг повалились, как от безумной бури, и уже почти скрылись под наносами снега. На какой-то уцелевшей стене редко шлепала замерзшая шкура, подгоняемая порывами ветра, и в унисон с нею раздавался тихий звон. Звякнув снова, тайный колокольчик смолк, и сквозь сумрак ночи Джон увидел, что голубые глаза Призрака смотрят на него. Черные тени сгрудились перед лютоволком, не двигаясь и не пытаясь бежать. Это была небольшая толпа людей, то, что было когда-то свободными людьми, которым он обещал защиту в поверженных теперь стенах. Мужчины, женщины, дети. Гарт — его черная борода раздвоилась морозным рогом — держал за руку своего скрюченного, как старик, больного сына. Но он был теперь просто мертвец, и уже не чувствовал боли. Джон узнал дочь Тормунда — худенькую и молодую Лили. Казалось, весь ужас ночи настиг ее, когда она спала — тонкая рубашка обняла синеватые голые ноги. Лысая голова Ханка возвышалась над всеми. «Тут не все». Он бы порадовался, если бы мог, что кто-то спасся. Что-то внутри него знало, что делать: рука словно сама поднялась и зажгла десятки голубых звезд на мертвых лицах. Замерзшие, ободранные, сломанные тела, заскрипев, зашевелились, издавая мычащие звуки. Кто-то захрипел, взмахивая хаотично руками, — должно быть свойства мертвых сердец у каждого было особенным, и этот мужчина все еще не понял, что с ним произошло. Джон сжал пальцы, до скрипа льда, и всколыхнувшаяся толпа успокоилась. Он медленно шагнул вперед, и все они шагнули назад и снова застыли. За спинами его мертвецов широкая лестница, восходящая к воротам главного Замка Короля, отливала черным льдом и звездами, а теперь странные цветные тени поплыли вверх по ступеням. Все развернулись к этому сиянию, а потом вслед за своим Королем посмотрели в небо. Там, раскинувшись на весь небосвод, гигантскими змеями изгибались всполохи — зеленые, синие, растворяясь в ночи розовой дымкой. Цветными плоскими волнами они плыли вдаль без начала и конца, взрываясь холодными искрами на острых гранях ледяных стен и башен. И звезды, звезды, словно высыпавшиеся все разом, те, что были и будут, сверкали ярче в несколько раз разноцветными огнями, словно самоцветы. Этот небесный танец словно оживил их мертвые души и указал путь — они должны войти в этот ледяной замок, бывший им домом до смерти и ставшим домом сейчас. Толпа расступилась, пропуская Джона вперед, к сияющим ступеням, и даже Призрак не смел теперь ступить вперед него. Дверь, как и все вокруг, была покрыта коркой блестящего льда и сверкала изморозью, и сквозь этот лед он видел ее алый цвет, и вместе с ним вспомнил другой блеск — аметистовых сияющих глаз. Но ставни отворились, и Джон ступил в ледяные черные покои, а за своей спиной он услышал звон остальных шагов. Черная тьма коридора вела их и здесь уже не было разноцветных звезд. Воздух стал плотным и тягучим, и сделав шаг вперед, тело словно оставалось позади и в то же время было уже дальше. Ему хотелось повернуть назад, туда, где еще было хоть какое-то подобие жизни, где в далеких кровавых огнях билось сердце и подхваченный ветром снег мог обжечься о них, где память о ней сохранялась даже в промерзших разрушенных стенах и в вечном сияние звезд. Но он не мог, черная плоть сковала все члены, заставив ощутить вечный покой, заставив почти поверить, что все что было — неважно. Потом он вздохнул, и словно тысяча льдинок вонзилась в грудь, и сердце сдавило. Тело стало тяжелым, и накатила горячая слабость и боль. Джон толкнул рукой вперед. Точно зная, что там преграда, и его ослепило. Но это были не ночные звезды, а яркий солнечный свет. Закрыв лицо руками, он почувствовал свою кожу — влажную и живую. Он был жив. Он дышал. Сердце билось болью. Под ним была трава, мягкая и теплая, а воздух под голубыми небесами был наполнен тысячью ароматами, и он вдыхал его жадно до головокружения. Отдышавшись наконец и встав на дрожащие ноги, он увидел, что перед ним раскинулась долина. Зеленые холмы пестрели островками цветов, а с запада ленты извилистой реки шапками волновался густой лес, а по синей глади плыла лодка с белым парусом. Большое дерево с белым мощным стволом раскинулось на одном из холмов, и Джон был уверен, что это чардрево, только листья его были не красными, а зелеными. А за чардревом вдалеке раскинулся белокаменный город, сияя золотыми воротами. Он здесь никогда не был. У спокойной запруды реки паслись какие-то животные, и приглядевшись, Джон понял, что это единороги: их рог на носу сливался с длинной шерстью на широких боках животных и были им под стать — черными, белыми или пегими. Один из единорогов вытянул голову и истошно закричал: так кричит рог, когда его черные братья предупреждали о том, что кто-то подходит к Стене. Все животные пришли в движение, и толкаясь толстыми боками, словно исполняли какой-то замысловатый танец, кружась и качая мордами. Потом они успокоились и продолжили мирно жевать траву. В глазах опять зарябило, и он все не мог понять почему, но потом увидел, что из-за синих далеких гор навстречу желтому полуденному солнцу восходит еще одно — белым боком медленно выползая из тумана. Рука сама нащупала загривок Призрака, и его лохматая жесткая шерсть дала ему хоть какую-то уверенность, что это удивительное место не сон.  — Все это странно, ты не находишь? — человеческие слова давались с трудом. Мокрый нос уткнулся в ладонь.  — Но теперь это наш дом, — услышав голос Эли, Джон не удивился. Он и должен был быть здесь. Юноша выглядел странно для Севера: белая тога, перекинутая через плечо украшенная по краям золотой вышивкой, и тонкий обруч на курчавых волосах. И глаза его были не синими, а черными и блестящими, как всегда. Глянув на Призрака, Джон убедился, что и тот стал прежним.  — Это не Север, — возразил Джон.  — Он стал таким. — Я всегда думал, — сказал Джон после недолгого молчания, — что на севере ничего нет, ничего, кроме снега и холода. И покоя. Вечный край зимы — так его называли люди. Это ведь он? То, что мы прошли… И Дети Леса… и та жрица, когда это случилось, — он притронулся к своей груди вспоминая, что случилось совсем недавно, но казалось было так давно, — они сказали, что я должен охранять врата. — Вечная Зима здесь только для тех, кто остался, — «Для живых». — Для всех прочих гораздо лучше вечное лето. Не знаю, как насчет покоя, я не думал об этом, но здесь точно есть вечная радость и счастье. Нет горя, страдания, болезней и мук, что остались там. Но я думаю, ты сможешь, если захочешь, устроить здесь свой персональный рай. Только прошу тебя, не простирай его слишком далеко. Я не хочу вечно носить ту тяжелую медвежью шубу, которую ты мне подарил. Только Эли сказал это, Джон подумал о снеге, и прохладные снежинки закружились перед его глазами, падая на руку и тут же тая. Розан из плоских цветных камней, весь усыпанный такими разноцветными цветами, стал мгновенно застилаться белым, а нежные розовые и голубые лепестки стали стремительно чернеть. — И тебе вовсе не обязательно сидеть здесь целую вечность. Любая живая плоть, что приблизится к замку с той стороны, умрет в ту же секунду. Здесь вовсе не плохо, Джон, — Эли широко улыбнулся, потирая себя за плечи, и Джон подумал, что никто не обрадуется здесь холоду и вьюгам. Снег тут же превратился в белые лепестки; как тысячи мотыльков, они кружили в теплом ветре, падая с тонких изогнутых ветвей раскидистых деревьев. Удушливо запахло цветами.  — Да брось, Джон. Ей бы понравилось. Все эти чудеса — единороги, два солнца и вечное лето. Дейнерис была бы рада за тебя. А город внизу… «Но она никогда не узнает, — перестав слышать Эли, с горечью подумал он. — И мне не суждено воскреснуть, как ей». Он совсем не желал ей мучитЬся, как он когда-то, теряясь в изнуряющих снах о том, что могло бы быть, пойди все по-иному. Думать о том, что она убила важного для себя человекА. «Она любила меня, так она сказала», — последнее, что слышал он, было теперь знать больнее всего. «И наш ребенок», — Джон закрыл глаза, не желая видеть теплого и яркого солнца. Человеческое живое сердце было намного слабее куска льда, что было у него совсем недавно — оно могло бесконечно истекать кровью, но так и не умереть в этом раю. Все, что он хотел сейчас — это исчезнуть, навсегда и безвозвратно. Тот, другой Король Ночи, тоже наверняка страдал, так и было. И через тысячу лет в его сердце не осталось ничего, кроме ненависти к живому. Но он не должен этому позволить жить в своем сердце, не имеет права. Ради нее. Ради их сына. Ради всех людей. Джон снова посмотрел на волнующееся зеленым морем чардрево. Быть может там, с опутанным корнями сердцем, есть свой Трехглазый Ворон, свой древовидец, который все знает. И он может спуститься туда и спросить его о том, что возможно, о том, как все изменить. Но Джон теперь и сам знал, что пути назад нет, сколько не задавай вопросов чародеям и магам.  — Чардрево, оно совсем не такое как там. Листья зеленые.  — Зеленые? Я вижу их золотыми… — казалось, Эли был удивлен. Призрак стукнул его хвостом по ноге и куда-то направился. Джон оглянулся — бедолаге здесь тоже было жарко, и опустив свою большую морду в небольшой колодец, лютоволк жадно хлюпал языком разбрызгивая воду. Дерево, что росло рядом с колодцем, низко склонило свою ветвь с сочными зелеными листьями, всю усыпанную бархатистыми плодами. Джон сорвал один персик, мягкий и сочный даже на вид. «Почему они здесь?» — вопрос, что он задал себе, тут же растаял, как снег недавно, и выпав из его руки, плод тяжело плюхнулся в воду. Это не было его сном, не было его воспоминаниями, но этот сад, наполненный белыми лепестками и цветами, этот маленький колодец и ведущая к дому каменная узкая дорожка, к раскидистому розовому кусту, вьющемуся по серым каменным стенам — это все было ее, Дейнерис. Он помнил эту обитую жестью дверь с круглым кольцом, с почти облетевшей краской. Помнил ее грусть и печаль в Дорне, когда она нашла этот дом. А теперь он здесь. И ее детский сон ожил. «Почему?» Пестрая бабочка запорхала прямо у него перед глазами, а потом смело села на ремень, стягивающий грудь. Он поддел ее пальцем, и острые коготки крепко вцепились в кожу. Это был маленький дракон, с прозрачными крыльями словно покрытыми пыльцой, и его маленькие красные рожки совсем по-боевому топорщились на длинной переливающейся ярко-зеленой чешуей шее. Джон не смог скрыть улыбки, глупой, от которой начинает щипать в глазах.  — Смотри, Призрак, — он опустил руку к принюхивающемуся носу. Драконье дитя сразу вспорхнуло и унеслось прочь. Лютоволк любопытно склонил голову, заворчав, видимо так ничего и не поняв, принюхиваясь к этому наполненному цветами густому воздуху. Это бесспорно было чудесное место, сотканное из ее лучших воспоминаний, и она была бы здесь счастлива, но его Дени здесь не было, она была там, за пеленой снега, в мире, полном скорби.  — Ты уходишь? Я знал… — Эли что-то еще кричал вслед, но Джон уже его не слышал. Пока он плыл по темноте, холод проник в его тело, а доспехи покрылись коркой вечного льда. Его замок из холода и снега словно ждал его — вместо факелов ледяные сосули горели синим холодным огнем, освещая все вокруг мерцающими бликами, а в камине бился яркий синий огонь. Он тяжело уселся в кресло, и кожа, скованная холодом, затрещала от тяжести его доспех. Мерцая инеем, череп единорога скалился ему в немом крике, тоскуя о своих живых братьях. А когда ветер завывал, укутывая полы мелкой поземкой, тихий мертвенный звон заполнял все вокруг. Здесь были тишина и покой, и в синем сиянии огня ему чудился иногда жар настоящего пламени и мягкая улыбка Дейнерис. В этих мимолетных искрах он видел ее обещание, ее страстное желание вернуться, и растворялся сам в огне и ветре. Холодная метель подхватывала тогда миллиарды снежинок и несла к Стене, мигом проносясь над всеми замками и башенками, тая в человеческих огнях и заставляя самих людей прятаться от смертельного мороза. Зима в этих краях будет долгой и злой, но не выйдет дальше ледяных стен, а потом снова придет лето, и снова зима… И когда-нибудь Дейнерис быть может вернется, и он отведет ее по ту сторону, в то чудесное место, которое они назовут своим домом. Надо только ждать.