грешные локоны

Огонь продолжал трещать в камине подобно сухому хворосту под ногами, пока его пламя тихо качалось из стороны в сторону, завораживая своим цветом и теплотой. Подсохшие локоны бледноволосого теперь лежали неопрятно и слегка завивались от его постоянных попыток поправить прическу. Ветер за окном уже не так сильно стучал по стеклам, а капли были еле слышны. Диалог дальше не складывался, да и массивная кружка в руках Амадриана была практически пуста. — Тебе пора, — немного грубо сказал Менхель, докуривая вторую за вечер самокрутку. Его голос словно вывел парня из глубокой медитации, и тот встрепенулся, убирая ладонь, подпиравшую его щеку. — Что, извините? — устало спросил эльф, подобрав свою сумку с пола. — Ливень закончился. Ты можешь идти, — по его скрещенным на груди рукам и хмурому взгляду было видно, что у мужчины нет ни единого повода оставить беглеца еще хотя бы на минуту, да и Амадриан понимал сам: задерживаться в чужом доме, к тому же, когда ты незваный гость, — наглость. Как бы здесь не было тепло и чисто, возвратиться в свою хату необходимо хотя бы из побуждений совести. — А, да, извините, сейчас, — пробормотал Амадриан, подбирая просохшие вещи. Все они были аккуратно перештопаны по не одному десятку раз и, конечно, не отличались особой красотой. Но Амадриан никогда не искал богатства, не посягал на чужое, понимая, что сам отчасти виноват в таком исходе собственной судьбы. Стыдливо смотря в пол, он хотел даже вернуть капральскую одежду, но его остановили, сказав, мол «воришке нужней». Кофта хотя и была велика, и на груди виднелись пятна то ли вина, то ли выстиранной крови, Амадриан оставил ее себе — в хозяйстве пригодится. Он попытался расправить складки, делая это как можно тише: он ощущал на себе чужой взгляд и неприятную тишину, в которой не хотелось лишний раз кашлянуть, чтобы ненароком не нарушить ее. Немного помедлив, эльф все же поднял глаза и добавил: —Спасибо, что помогли… Менхель усмехнулся. — Не за что. Это разовая акция, старайся больше не попадаться на глаза патрульным. Я служу при дворе, и вот от тебя мне как раз проблем не хватало. Амадриан ничего не ответил, лишь вздохнул и направился к заднему выходу. Он знал, что таких, как он, презирают и избегают. Вряд ли кого-то будет интересовать твое прошлое, когда ты отвергнутый обществом грешник. Никто не пожалеет, никто не поможет. Такова правда: каждый бледновласый — потенциальная опасность, и пойди разбери, кто стал жертвой несправедливых судей, а кто — лжец и предатель. Эльф открыл дверь, натягивая на себя черный плащ, из-под которого едва виднелись белые, как звездный свет, выбившиеся пряди. Амадриан тихо пошел, виляя между запутанными улочками, на которых был слышен один шелест сточной воды, ссоры из белокаменных домов и кошачий плач, эхом отдающийся по городу. Иногда парень оборачивался, слыша жандармские свисты и размеренный цокот копыт, будь то телега или один из патрульных. Только ближе к нищенским кварталам дороги начали расширяться, лужи на них становились глубже, а обочина все больше сливалась с землей. Хотя отшиб и был самым большим районом в городе, правительство так и не выделило средства даже на починку вырезанной из камня лестницы, ведущей прямо в сердце Сильвариила. И если это была столица, то Амадриану было страшно представить, как живут эльфы за высокими горами, стоящими над городом. Амадриан сорвал с ближайшей стены объявление и тихо чертыхнулся на эльфийском диалекте. Бумажка уже промокла, ее края оборвались, вздрагивая, как парус в море. В сумеречном полумраке можно было разглядеть кривой набросок с темным капюшоном и длинными белыми волосами, которые были перечеркнуты на пол листа кривой алой надписью: «Разыс— кивается!». Внутри что-то судорожно откололось. В порыве паники эльф сильно сжал пальцы, превращая свой смертный приговор в ничтожный комок бумаги. Амадриан обернулся. Вокруг никого не было. Только проходящий рядом полоумный старик взглянул с неодобрением. Посмотрев парню прямо в лицо, он пробурчал что-то неясное себе под нос и пошел дальше, крепко держа старую трость в руках. В ушах звенело, парень не мог теперь даже и представить, сколько таких бумаг развесили по всему городу, отчего сердце быстро колотилось, и казалось, что оно вот-вот лопнет прямо в груди. Город уже готовился отойти ко сну, только женщины кричали на небольшой площади, которую было видно из-за арки, и агитировали вступить в их повстанческие ряды. Они всегда выходили сюда и кричали, пытались воззвать к чужим сердцам. Протестующие были известны во всем городе. В кварталах побогаче их считали никем, говорили, что они ничего не добьются своей клоунадой. Сам император называл их вошью на голове общественности. В нищенском районе им не доверяли, боялись идти за помощью, даже когда повстанцы им предлагали поддержку. Бедным было проще помереть с голоду, чем встать на сторону оппозиции. Это продолжалось уже несколько лет, и каждый боялся, что, присоединившись к ним, он будет убит незамедлительно. Повстанцы просили лишь равных условий для всех жителей города и более низких налогов, которые больше походили на поборы. Им было непонятно, куда идут эти деньги, ведь улицы все еще были разбиты, а богоугодные заведения выглядели просто адски. Однако император Ильванор всегда был строг и не терпел любых протестов, поэтому судьба каждого из оппозиции была одна — виселица с грубой веревкой. Но даже если смерти и удавалось избежать, то каторга и обложение непомерными налогами были неминуемы. Таких протестанток обливали грязной водой прямо на улице, не пускали в таверны, выгоняли из лавок. Никто не хотел себе клейма агента под прикрытием. Всему виной был глубокий страх, живущий в каждом и не дающий мыслить иначе. Амадриан был таким же. Таким же загнанным и напуганным. Хотя он и был во многом согласен с идеями этого движения, все равно предпочел бы молча сидеть в своей маленькой комнате, в которой он никогда не чувствовал себя защищенно.       Он идет, стараясь не привлекать к себе внимания. Обычно в этом квартале мало людей, но сейчас, когда за его голову могут дать неплохой куш, он не доверяет даже случайному взгляду из окна. Теперь дома кажутся одинаковыми, а улицы — жуткими и бесконечными, от чего кружится голова и предательски дрожат колени. Ноги сами несли парня, иногда он цеплялся пальцами за каменные стены, чтобы не свалиться от нарастающей паники прямо на улице. Ему было сложно дышать, он словно оказался под водой, где темно, холодно и пугающе тихо. Казалось, что дорога до его коммуны заняла вечность, но вот показались старые ивы и покосившаяся калитка с воронами на кривых шпилях. В саду было тихо и спокойно, как за высокими крепкими стенами. Обвивая ветвями ограду, пышные кусты и сорняки закрывали небольшой дом с плющом на окнах. Свет все еще горел, значит, Амадриана до сих пор ждали, и он спокойно выдохнул, протирая лицо руками. Паника отпускала и больше не душила с прежней силой, и он смог тихо пройти в задний двор и сесть на мокрую лавку, переводя дух. За занавесками он видел силуэты своих друзей: кто-то вовсю жестикулировал с вилкой в руке, кто-то важно стоял, подперев бока. Здесь он жил не один: по меньшей мере с дюжиной таких же, как он. Поэтому Амадриан знал точно — его не сдадут. Собравшись с мыслями и скинув с головы кажущийся непомерно тяжелым капюшон, он все-таки встал со скамьи и пошел к единственной не заколоченной изнутри двери возле кухни. Она была деревянной и отворялась только после того, как тетушка Мирайа посмотрит через цепочку, кого к ней так поздно занесло. — Амадриан, звездочка ты моя, ну где же ты пропадал?! — добродушная женщина выглянула из-за двери. Она поспешно сняла цепочку, впуская эльфа внутрь. — Обещал вернуться к обеду, а тут мы не успели и выйти, как уже прокламы с твоим плащом по всему городу висят. — Тетушка, не переживай. Мне просто пришлось спрятаться от патрульных, которые за мной гнались, — заходя, Амадриан повесил плащ на кривой крючок прямо на двери и обнял хозяйку дома. — Мне повезло, что в такой ливень им было невозможно задеть меня своей магией. — Эх, молодежь… — пробубнил старик Голлен, наливая себя дешевого вина в стакан. Он играл в карты на деньги с пришедшими друзьями-собутыльниками, постоянно кряхтя и громко ругаясь по матушке. На полу валялись старые игрушки и обрезки цветной бумаги, которую Амадриан подарил детям. Послышалось громкое «Амариан!» из залы и топот башмачков. Дети вместе накинулись на парня, обнимая его за шею. Двое из них — те что постарше — успели залезть на диван, вцепившись в белую рубаху, а младший забрался на колени, хвастаясь своей игрушкой. — Эй! Я же столько раз говорил, что я А-мад-ри-ан, почему вы никак не запомните? — Ну они же дети, — сказала их мать, стоя в дверном проеме. Амадриан хмыкнул и взглянул на нее. Неламею еще в юности встретила тяжелая судьба — ее выгнали из дома. Женщине приходилось, что называется, прогрызать себе дорогу к выживанию, и в конце она все же пришла сюда, где смогла почувствовать себя нужной. Ее темные волосы спадали по плечам и завивались у концов, и лишь две пряди на висках, вплетенные в косу, сверкали в свечном свете. Амадриан всегда восхищался ее стойкостью и внутренним стержнем. Хотел бы он хоть на крупицу быть таким же сильным, как его сожители. — Ты бы видел, как смешно они коверкают имя Миноркима. Амадриан в ответ тихо засмеялся, несколько грустно взглянув на детей. Неламея работала в парикмахерской недалеко от коммуны, поэтому каждый раз, когда подруга просила его посидеть с детьми, они, как и сейчас, играли с его волосами, выстраивали из них башню, подражая матушке, после чего лоснящиеся локоны выглядели, как одно сплошное перекати-поле. Кухню наполняло множество запахов: и тяжелый перегар, и аромат булькающего в кастрюльке супа. Амадриан не любил такое и часто скрывался от всего, что ему казалось излишним: от громких звуков, от людей, от запахов. Поэтому он незамедлительно встал с дивана, взяв на руки мелкого, и пошел в свою комнату. Женщине же ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. — Я знаю, о чем ты думаешь и это не так, — начала она, сев на чужую кровать. Она тут же усадила ребенка рядом и пригрозила ему пальцем, когда мальчик захотел укусить Амадриана. — Ой, да ладно тебе, не ври хотя бы себе… — он вздохнул и попытался расправить спутавшиеся волосы. — Ам, ты просто что-то вбил себе в голову и почему-то живешь с этим по жизни, — она посмотрела на эти попытки привести себя в порядок и закатила глаза, достав из кармана гребень: — Ты не слабый и ты нужен нам, правда. Видел бы только, как Мирайа за тебя переживала. Неламея аккуратно расчесывала длинные волосы, держа их в крепком пучке, пока читала парню нравоучения будто своему очередному ребенку. Он иногда шикал, когда гребень слишком грубо путался в волосах в попытке вычесать спутавшиеся локоны. — Может ты и права, но сама посуди. У тебя есть дети, работа… А я что? Сижу здесь целыми днями, шью эти бесконечные кофты и штаны, которые отличаются друг от друга только размером. — Значит, твое время еще не пришло, — она ловко заплетала мелкие косы у висков и крепко завязывала волосы лентой, которая бы точно не дала распуститься стройному хвосту на затылке. — Времена сейчас сам видишь какие: никогда не знаешь, где ты будешь завтра. Мне кажется, люди скоро пойдут на бунт. Вон только сегодня… Милест, закрой уши. Только сегодня на площади женщину чуть до смерти не забили за какой-то там клочок белых волос. А сами-то они чем лучше? — Ты с ума сошла?! — испуганно сказал Амадриан. — Не дай небеса, это кто-то узнает. — Да кто узнает? Все свои. И знаешь что? Переставай уже наконец жить в своем коконе, вот это точно ни к чему хорошему не приведет, — Она напоследок выровняла волосы в прическе, затянув их потуже. — Вот и все, — Неламея похлопала его по плечу и шумно встала с кровати, раскачавшись. Она уверенно взяла сына на руки и ушла. Дверью хлопнуть не получилось — вместо нее на косяке висела длинная занавеска, колышущаяся от любого шороха. Так было безопаснее, Амадриан знал по своему опыту. Парень задумчиво стянул с себя рубаху и осмотрел ее. На ней все так же виднелись бледные пятна, и Амадриан решил сделать на них вышивку, чтобы занять свои руки. Соседа по комнате, видимо, сегодня ждать не стоило, а значит, можно было побыть в тишине хотя бы до утра.