Тогда
В клубе «Красный круг», как и всегда, гремит музыка и веселится толпа, танцуя в свете мерцающих прожекторов. Но Наташа целенаправленно пробирается к барной стойке, позволив себе отвлечься от всего в этот субботний вечер. Усаживаясь на высокий стул, она тяжело вздыхает, после чего озвучивает свой заказ бармену, решив сегодня пить что угодно, но только не бурбон. Мартини с водкой, которое она потребовала, служит отличным способом избавиться от напряжения в теле. Оно обжигает горло и при этом незамедлительно приносит за собой желанное расслабление. Романофф настолько погружается в свои мысли, отрешаясь от происходящего вокруг, что даже не сразу замечает, как рядом с ней присаживается кто-то ещё. По правде говоря, ей всё равно. Она сама по себе. Как обычно. Быть одной — уже становится нормой, образом её жизни. Но уж точно не её выбором. По крайней мере, отчасти. — Типичная картина... — раздаётся со стороны женский голос, что частично заглушается громкой музыкой. Романофф бросает беглый взгляд вправо и находит на соседнем стуле знакомую брюнетку, которая не сводит с неё хищных глаз, поглаживая ножку бокала с красным вином. — Отвергнутая женщина пытается унять боль с помощью алкоголя. Здесь не обошлось без мужчины и любовного треугольника. Наташа крепче сжимает коктейльный бокал, чувствуя, как её тут же бросает в жар от гнева, что пугающе быстро вспыхивает внутри, охватывая огнём не только кожу, а и все внутренности. Но она не отводит взгляда от надоедливой, самоуверенной собеседницы, надеясь, что девушка сумеет разглядеть в её глазах молчаливое предупреждение, а также требование заткнуться и не лезть на рожон. — Ты ошиблась в своих догадках, Перкинс, — наконец произносит Наташа в ответ с притворной непринуждённостью и всё же отворачивается, небрежно отбрасывая назад рыжие кудри и снова делая внушительный глоток довольно крепкого напитка. — Неделя выдалась довольно напряжённой, не более того. Она замечает, как брюнетка чуть прищуривается и смотрит на неё с недоверием. Что ещё больше раздражает её. — Может быть, и так, — всё-таки соглашается девушка, отпивая вино из бокала. На её губах, как отмечает про себя Романофф, появляется ядовитая полуулыбка, когда она продолжает: — Только верится с трудом. Работа никогда по-настоящему не выматывала тебя, ведь это, так сказать, действительно твоя стихия. Такой профессионал, как ты, не знает усталости. Поэтому... Кто-то всё же является причиной твоего желания напиться и забыться. Это Джон Уик, да? Уверена, что именно из-за него ты в таком состоянии. Одно только это имя — как мощный удар в солнечное сплетение, из-за которого перехватывает дыхание. Каждый вдох и выдох даётся особенно болезненно. Ещё и чёртово сердце щемит от боли, нахлынувшей так некстати. — Кажется, ты пытаешься сунуть нос не в своё дело, Перкинс, — цедит Наташа сквозь зубы со сдерживаемой злостью в голосе, всем нутром желая приложить её головой к барной стойке, чтобы напрочь выбить из неё любое намерение задеть за живое. — Напрашиваешься? Девушка лишь усмехается, видимо, нисколько не испугавшись предостерегающего тона и угрожающего вида Романофф, которая, разгорячённая алкоголем, едва ли сохраняет жалкие остатки самообладания, глядя на неё с яростью, что лихорадочно сверкает в её потемневших глазах. — Остынь, Нат. Не нужно злиться. Тем более на правду. — Перкинс вскидывает руку в примирительном жесте. Но едва заметная ухмылка по-прежнему не сходит с её лица. — Я ведь говорю о том, что вижу. Просто мне показалось, что ты выглядишь такой подавленной из-за того, что Джон выбрал ту женщину, Хелен, а не тебя. И теперь так сильно желает покончить со всем одним махом, чтобы жениться на ней, что даже готов сделать невозможное, только бы Тарасов отпустил его и тем самым позволил ему зажить тихой семейной жизнью. Романофф хмурится, ощущая, как горло вдруг охватывает спазм, словно его стальной хваткой сжимает невидимая рука. Она пытается сглотнуть комок, что мешает не то что говорить, а даже дышать, но тщетно. В ушах начинает шуметь от притока крови к вискам, на которые хочется посильнее надавить пальцами, чтобы унять бешеную пульсацию. — Откуда тебе об этом известно? — Наташа надеется, что её голос не срывается предательски, а звучит предельно спокойно. Злость, что до этого бушевала в ней, слишком быстро сменяется потрясением, которое даже не пытается скрыть. Перкинс молчит до раздражения долго, медленно потягивая вино и притворно задумчиво разглядывая его насыщенный бордовый цвет на дне бокала. Отчего она с трудом сдерживает себя, чтобы не встряхнуть её, требуя от неё ответа. Девушка, наконец, снова устремляет взгляд на Наташу, глядя на неё теперь без намёка на улыбку. — Знаешь, тебе лучше узнать обо всём и во всех подробностях у самого Джона, — заявляет брюнетка, тон которой так и сочится плохо скрываемым злорадством. Она поднимается со стула и оставляет на барной стойке купюру, а после добавляет: — До встречи, Романофф. Желаю тебе удачи. Перкинс уходит прочь и направляется, по всей видимости, к выходу сквозь толпу танцующих, затем и вовсе исчезая из виду. А она старается не обращать внимания на нарастающую по новой боль, что сдавливает тисками грудную клетку, в которой становится так тесно, что не вздохнуть свободно. Наташа всё же делает вдох и следом даёт знак бармену повторить её заказ, желая выжечь дотла чувства в душе крепким алкоголем.***
Глядя на клавиатуру телефона, что сейчас расплывается перед глазами после всего выпитого ею в клубе, Романофф назначает Джону встречу прямо здесь, в отеле «Континенталь», давая ему всего полчаса на то, чтобы он приехал. Ничего в ответ: ни звонка, ни сообщения. Но она знает, что он обязательно приедет. Не может не приехать. Просто не посмеет. Глупость, прихоть или ещё что, но ей всего лишь хочется заглянуть ему в глаза и убедиться, что это, действительно, конец всему, из чего состоят их отношения уже многие годы. Благодарность, взаимопонимание, поддержка, привычка, даже любовь, пускай и не такая с его стороны, какую она к нему испытывает. Откладывая телефон и сбрасывая туфли, Наташа усаживается в кресло и переводит взгляд на окно, так и намереваясь провести время в ожидании его появления. В номере темно, настенные светильники и прочие лампы, имеющиеся здесь, остаются выключенными, только тусклый свет фонарей, что находятся на улице, проникает внутрь. Она теряет счёт времени, оставаясь на месте. Но внезапно понимает, что уже не одна здесь, вспоминая, что намеренно оставила дверь приоткрытой. Для него. Его тёмный внушительный силуэт стоит неподвижно посреди комнаты. Тягостное молчание, которое витает сейчас в воздухе и вмиг становится удушающим, даже нестерпимым, — нарушает лишь его умеренное дыхание. Она замечает, что дышит в том же ровном ритме. Что даже не вздрагивает, стоит ему заговорить с ней. Сосредоточившись на здании напротив, она продолжает неотрывно всматриваться в одну точку. — Что случилось? Тишину наконец рассекает его чуть хриплый баритон, что сейчас звучит приглушенно, пока он подходит к ней ближе. — В чём дело, Романофф? «Что случилось?» Серьёзно? Зачем он делает вид, что ничего не понимает? Или так проще? Она качает головой и ухмыляется. У жизни определённо нездоровое чувство юмора. И от этого на душе как никогда скверно. Только сейчас всерьёз задаётся вопросом: зачем на самом деле заставила его приехать сюда? Чтобы убедить его передумать? Или для того, чтобы ещё больше растравить рану, которая и без того не прекращает кровоточить? Неожиданно щёлкает кнопка и тёплым оранжевым светом загорается настольная лампа, из-за чего она инстинктивно прищуривается. Голова гудит всё больше, вынуждая её поморщиться от неприятных ощущений. Не стоило ей так увлекаться выпивкой. — Это правда? — вырывается у неё тихо, с сиплым выдохом. Её пальцы с нажимом впиваются в подлокотники кресла, несмотря на ледяное спокойствие, что кажется ей удивительным, учитывая происходящее. — Ты решил создать с ней семью? Что для этого готов сделать абсолютно всё, желая освободиться. «А как же я, Джон? Я вдруг оказалась лишней, да?» — проносится в её мыслях с невероятной быстротой, рискуя сорваться с губ оглушительным криком, полным обвинения и нестерпимой боли от несправедливости. Но она ни за что не произнесёт это вслух. Уж лучше подавиться словами, которые застревают костью в горле, нежели признать, что ей чертовски больно сейчас. Что изнутри её постепенно съедает обида, а глубокая привязанность, которую испытывает к нему, превращается в настоящее мучение, что пожирает и так изрядно потрёпанную душу. Его хмурые глаза недолго всматриваются в её лицо. Он словно решается на что-то. — Я действительно хочу нормальной жизни. Без всего этого... — заявляет мужчина со всей уверенностью и тут же умолкает. Но после короткой паузы прочищает горло, собираясь снова заговорить, чего она не позволяет ему сделать. — Из-за этого у нас ничего не получилось, так выходит? Потому что мы слишком похожи? — Наташа смотрит на него пристально, испытующе, стараясь найти ответы. — Поэтому ты нашёл ту, которая принесёт покой в твою жизнь. Чего не могу сделать я. — Послушай, — вздыхает он. — То, что произошло когда-то между нами... Все сказанные слова неожиданно приводят её в чувство. Она рывком поднимается с кресла, чувствуя лёгкое головокружение вместе с накатившей тошнотой, и резким взмахом руки вынуждает его замолчать. — Нет. Достаточно. Так и есть... Я не смогу дать тебе всё то, к чему ты столь упорно стремишься после стольких лет, наполненных мраком жизни киллера. — Романофф разглядывает его, не скрывая горечи, и ловит себя на мысли, что чертовски сложно признавать правду. — И... На самом деле не нужно никаких объяснений, Джон. Ты полюбил другую женщину. А мне необходимо осознать, что у вас с ней всё настолько серьёзно... Единственная наша с тобой ночь осталась в прошлом. Время не стоит на месте. Мы сами убедились в этом. Поверь, вот теперь я понимаю: то, что связывает нас с тобой, больше ничего не значит. Теперь это не так важно для тебя. Это и есть та самая правда, которая сжигает последние мосты, уничтожая особую связь, что до этого времени невидимой нитью соединяла их — двух потерянных, никому ненужных людей, жизненное кредо которых до сих пор остаётся неизменным: бороться или умереть. Ей кажется невыносимым смотреть на него, общаться с ним сейчас, зная, что должна отпустить, добровольно отказаться от единственного близкого человека и отдать его другой, которая заняла её место рядом с ним. Она не может заставить его любить её так, как ей хотелось бы, только потому, что для неё самой всё становится бессмысленным без него. — Я просто хочу, чтобы ты попыталась понять... — вполголоса говорит он, не сводя с неё глаз, наполненных неподдельным сожалением. — И чтобы знала, что я всегда, несмотря ни на что, буду тебе другом и приду на помощь, если понадобится. «Другом». Это слово почему-то вызывает в ней злость, едва ли не ненависть. Она не в состоянии удержаться от язвительной усмешки, полной презрительного недоверия, за которым пытается укрыться от действительности. Не может определиться, к чему в этот момент больше склоняется: то ли рассмеяться, то ли позволить слезам, которые сдерживает усилием воли, хлынуть градом из глаз. Нет, последнему уж точно не бывать. Ведь она славится своей выдержкой, к которой сейчас мысленно взывает. — Чего ещё ты хочешь, Джон? — интересуется она монотонным, вмиг ставшим безразличным тоном, когда их взгляды в очередной раз сталкиваются. — Чтобы я пожелала тебе счастья? Что ж... Надеюсь, твоё решение — покончить со всем раз и навсегда, чтобы начать новую жизнь — сделает тебя по-настоящему счастливым человеком. Он сжимает пальцами переносицу и судорожно потирает её. После чего протяжно вздыхает и поднимает голову, вновь неотрывно всматриваясь ей в глаза. — Чего я точно не хотел — так это сделать тебе больно, — признаётся он с нестерпимой для неё сейчас искренностью. — Прошу... Прости меня. Девушка напрягается, когда он подступает к ней с осторожностью. Она невольно отстраняется, отходя назад и давая ему понять, чтобы он не приближался, иначе для неё будет ещё сложнее справиться с эмоциями, что едва не выходят из-под хрупкого контроля. — Возвращайся к ней. Давай. Ты можешь идти. А я... Я со всем справлюсь. Как всегда. Романофф разрывает их зрительный контакт, ощущая жуткую усталость во всём теле. Она ещё никогда так сильно не желала забыться сном, как сейчас. — Возможно, ты возненавидишь меня за всё это. Имеешь полное право. — Его голос уже не такой уверенный, каким был прежде. Он сжимает руки в кулаки и хмурит брови, понимая, что она намеренно избегает возможности снова встретиться с ним взглядом. — Но... — Просто уходи, Джон, — шепчет она хрипло, а потом отворачивается от него, не дожидаясь, когда он прислушается к её просьбе. Но вместо шагов по направлению к двери — в пространстве звучит тихое, с придыханием и такое редкое в его исполнении, почти нежное: — Наташа... Ей не удаётся найти в себе силы обернуться, больше ничего не желая слышать и стремясь поскорее сбежать от него, чтобы он не заметил, что она совершенно разбита. Так ничего не ответив и даже не оглянувшись напоследок, она скрывается за дверью в ванной, где устало оседает на пол и с тяжёлым вздохом закрывает глаза. Романофф прикусывает нижнюю губу, чтобы не завыть от несправедливости этого жестокого мира, раздираемая чувствами и разумом, что ведут между собой борьбу, словно непримиримые враги. Как же это, оказывается, нестерпимо больно — любить и терять. Даже несмотря на то, что её мышцы начинают болеть от напряжения, а рассудок как будто окутывает дымкой, она приказывает себе быть стойкой, способной выдержать любое испытание, как это обычно было. Убеждает себя быть той, которую не так-то просто сломать. И больше ни одному мужчине она не позволит заставить её страдать. С этой самой минуты её сердце, которое сейчас просто разбито вдребезги, закрыто для других. С трудом поднимаясь и стараясь удержаться на ослабевших ногах, она подходит к умывальнику и опирается на него в изнеможении, чувствуя при этом прохладу, что мгновенно отрезвляет. Поднимая голову и ощущая её свинцовую тяжесть, заглядывает в зеркало, в отражении которого как будто видит незнакомку, а не себя. Волосы в беспорядке, помада стёрлась с губ, а глаза больше не горят, в них теперь пустота, что угрожает поглотить её целиком. И которую уже ничем не заполнить. В этом беспокойном потоке мыслей — ей всё же удаётся выделить одно... Уверенность в том, каким должен быть следующий её шаг. Наташа намерена пойти дальше собственным путём, который не будет пересекаться с тем, что она собирается оставить в прошлом. Она тоже жаждет освобождения. От всего, что непосильной ношей лежит на её плечах.