Замкнутый круг

Сейчас

      Наташа в растерянности расхаживает по комнате, дожидаясь, когда Джон оденется и выйдет из ванной. Когда он, наконец, появляется — на нём удобные чёрные штаны и футболка в тон.       Он входит в комнату в тот самый момент, когда она в который раз мысленно спрашивает себя, что вообще, чёрт возьми, делает здесь, учитывая, как всё закончилось между ними несколько лет назад. А также думает о том, что, видимо, это всё ещё острое ощущение разбитого на мелкие осколки сердца и съедающего опустошения — никогда не уйдёт, а будет преследовать её до конца дней.       Она прекращает ходить и замирает, жадно втягивая в себя воздух. Пытается понять, что кроется в его тёмных глазах, которые кажутся ей опасно проницательными, знающими её слишком хорошо. От этого чувствует, как руки и ноги наливаются свинцовой тяжестью.       Привычно серьёзный и молчаливый, Джонатан смотрит на неё в ответ так же пристально. Взгляд его хоть и цепкий, но прочесть в нём что-либо сейчас не представляется возможным. Или просто нечего больше в нём искать. Он отчужденный, безжизненный. Это взгляд человека, который равнодушен ко всему.       «Почему ты так холоден? Что стало с твоей душой, Джон?» — хочется ей спросить, но она не говорит ни слова, разглядывая его лицо, на которое словно легла тень.       Тягостное, отчасти неловкое молчание первым нарушает именно он, прочищая горло, но в пространстве звучит не совсем то, что она хочет услышать, лишь короткое, по-прежнему без эмоций:       — Бурбон, как всегда?       Романофф слабо мотает головой, отказываясь и тем самым сбрасывая оцепенение, затем отводит от него глаза и невольно ухмыляется. А чего она ожидала? Признаний? Он вряд ли скажет ей, что на протяжении этих лет хоть изредка вспоминал о её существовании. Что сожалел о том, как обошёлся с ней. Да и в этом нет смысла. Это всё равно ничего не изменит. Но при этом она убеждается, что с прошедшими годами всё же стала сильнее, твёрдо стоящей на ногах, уверенной в себе женщиной, которая умеет контролировать свои чувства, иногда и вовсе стараясь не обращать на них никакого внимания.       — Честно говоря, сама не знаю, зачем я пришла... — Наташа пожимает плечами с искренним недоумением, вслед за чем снова бегло осматривает его, желая уловить хотя бы намёк на то, что с ним происходит на самом деле. — Просто... Я узнала, что ты тоже здесь. И это удивило меня. Что является причиной твоего возвращения, Джон?       Он хмурит брови, из-за чего выглядит ещё более грозным. Но вскоре эта гримаса всё-таки сходит с его лица, по которому он тут же проводит ладонью и попутно тяжело вздыхает, затем принимаясь рассеянно потирать шею. Ей ничего не хочется знать о женщине, которая забрала его у неё, но это неизбежно. Если она желает узнать, что же привело его сюда, ей придётся коснуться прошлого.       Мужчина молча отходит от неё и поворачивается к ней спиной. Слышен звон стекла. Наташа догадывается, что он всё-таки решает не отказывать себе в алкоголе. И её предположение сразу же подтверждается, когда он рывком опустошает стакан. Крепкие плечи заметно расслабляются, давая понять, что напряжение постепенно отпускает его.       Тем, кто давно знаком с ним, известно, что Джон не из тех, кого легко вывести на откровенный разговор. Даже ей не без труда удалось в своё время заглянуть ему в душу, которую он, судя по всему, снова держит под замком, что хочется сорвать, чтобы добраться до настоящих чувств.       Он глубоко вдыхает и возвращает стакан на место, после чего раздаётся его хриплое и даже немного грубое:       — Это тебя не касается, Романофф. Не надо тебе вмешиваться в мои дела.       «Уже вмешалась. Дуло моего оружия дышит тебе в затылок холодом смерти. Именно я — тот жнец, которого отправили за тобой. Они требуют, чтобы я отняла у тебя жизнь», — мысленно твердит она, чувствуя привкус горечи от слов, что так и вертятся на языке, но которым, по всей видимости, не суждено слететь с него.       Оказывается, нелегко вот так стоять прямо перед ним сейчас, как будто ничего не было, смотреть ему в глаза, ждущие ответного хода с её стороны, и размышлять о своей роли в происходящем, что больше напоминает жестокую насмешку, а не судьбу. Ведь ложь съедает её заживо изнутри. Ей отчаянно хочется признаться ему во всём. И будь что будет. Но слова скребут острыми краями осколков разбитых надежд где-то в горле, оставляя глубокие шрамы. Ведь правда может прозвучать ещё страшнее и увеличить в размерах пропасть, что и так уже существует между ними.       Судорожно сглатывая, девушка лишь кивает, тем самым соглашаясь со сказанным им. Это всё, на что она способна в этот момент. И дело вовсе не в смелости, а в том, что она не желает, чтобы он считал её ещё одним своим врагом, способным с лёгкостью всадить нож в спину.       — Да, так и есть... — заявляет она, сжимая и разжимая пальцы, которые едва не ломает из-за собственной нервозности. — Это не моё дело.       В его пронзительном взгляде неожиданно появляется что-то знакомое, отдающее подобием теплоты, которая пока ещё смутно виднеется на самом донышке расширенных зрачков. Он смягчается, и пусть даже совсем немного, но это позволяет ей догадаться, что к нему приходит понимание: его тон звучит крайне неприветливо и является неподходящим для встречи со старым другом, коим он её до сих пор считает. Всего лишь другом. Встречи, что состоялась спустя годы разлуки и молчания.       Но не ей винить его в этом. Она сама оборвала связь, сожгла мосты, отправившись на другой континент. Сама запрещала себе поддаваться порыву услышать его голос.       Теперь они как чужие. Но это больше не столь болезненное чувство для неё, как было раньше. Наташа научилась жить с этой мыслью. Буря в душе улеглась, оставив после себя только осадок. И всё, что она испытывает в этот момент, — это сожаление, с которым сейчас смотрит на него. Потому что их отношениям уже не стать прежними.       Джон протяжно выдыхает, сжимая челюсти, и после этого произносит:       — Я только пытаюсь сказать, что не хочу обсуждать, почему я здесь. И что в помощи не нуждаюсь.       Романофф хмурится, поджимая губы от досады. Неужели они настолько далеки друг от друга, что он теперь нисколько не доверяет ей, чтобы поделиться с ней хотя бы частью своих переживаний?       — Когда дело доходит до войны — один в поле не воин, — возражает она, делая несколько шагов к нему.       Её глаза не отрываются от него ни на миг, снова внимательно скользят по нему в очередной попытке найти хоть самую малость того, что подскажет ей, о чём он думает и что чувствует. И наконец-то обнаруживает выражение холодной ярости, недостачно хорошо прикрытой притворным безразличием.       Она вмиг осознаёт, что он находится буквально в шаге от того, чтобы выпустить своего внутреннего зверя на свободу, которого посадил в клетку несколько лет назад, думая, что сможет стать кем-то другим, если начнёт новую жизнь. От этого гнева, пока что тихо кипящего внутри него, не удастся укрыться и ей, находясь прямо на линии огня.       — Мне не привыкать работать одному. — Монотонный голос Уика окутывает её всё тем же арктическим холодом, что вынуждает девушку ощутить дискомфорт и желание поскорее убраться отсюда. Такого прежде в его присутствии она не чувствовала. — И это только моя война. Держись в стороне, потому что может задеть. А этого я не хочу.       Наташа в бессильной злости вновь до боли сжимает пальцы. Изнутри её разрывает на части понимание того, что она так и не сможет сознаться ему в том, что в действительности делает здесь, как бы ни старалась заставить себя это сделать. Иначе он в самом деле увидит в ней одну из тех, по души которых явился сюда. И будет прав, чёрт возьми!       — В таком случае... — Она пытается собраться с мыслями, желая подобрать подходящие слова, да хоть какие-то, но, как назло, ничего не приходит на ум. Поэтому лишь произносит с усталым вздохом: — Ты просто береги себя, Джон.       Она проходит мимо него, намереваясь направиться к двери, поскорее добраться до выхода, но... Он не позволяет ей сбежать, неожиданно обхватывая её запястье сильной, привыкшей держать оружие рукой.       Все звуки вмиг стихают. Прошлое в мгновение ока накрывает её, точно сплошным потоком, и проносится яркими картинками в голове. От этого дыхание перехватывает и волнение растекается хлынувшей волной по венам. Она замирает рядом с ним, ощущая, как кровь приливает к вискам, глухо пульсируя.       Джон до дрожи медленно скользит фалангами к её ладони, чем посылает электрический разряд по коже, и сплетает их пальцы, словно ищет поддержки, пусть даже такой — молчаливой, но всё же необходимой ему, которую готов принять только от неё. Этот жест напрочь вышибает воздух из её лёгких, которые через миг охватывает пламенем от его недостатка.       Он заходит ей за спину, не отпуская её подрагивающие пальцы, и неторопливо, удивительно осторожно, наверняка предполагая, что она оттолкнёт его, проводит свободной рукой по её, а затем двигается вверх и достигает плеча, которое потом легонько сжимает. Из-за чего Наташа закрывает глаза, старательно прислушиваясь к ощущениям, и только сейчас понимает, как же сильно соскучилась по нему.       Такое чувство, как будто недостающий кусочек пазла возвращается на место, предназначенное лишь для него...       Мужчина зарывается носом в её рыжие локоны и глубоко вдыхает. Всегда так делал, когда позволял себе редкое проявление привязанности, нежности. Эта его привычка по-прежнему вызывает мурашки, что раз за разом пробегают по её телу.       Она же, в свою очередь, не в силах даже пошевелиться, не может издать ни звука, расслабляясь в его объятиях и улавливая нотки до боли знакомого парфюма, которым он продолжает пользоваться, так и не сменив его с тех пор, как она подарила ему самый первый.       Романофф прижимается к нему чуть крепче, едва ощутимо, с быстро бьющимся сердцем, и чувствует такие же частые удары у него в груди. Это выбивает у неё из-под ног твёрдую почву, пытаясь пробить оборону, которая служит ей надёжным щитом на протяжении долгих лет.       Она заставляет себя отстраниться от него, чтобы повернуться к нему лицом. Его тёплое дыхание касается её щеки, в который раз посылая дрожь по всему телу, что тянется к нему, всё ещё нуждаясь в нём каждой клеточкой. Ощущает, как на мгновение замирает его грудная клетка под её странствующими ладонями, которые от него отделяет ткань футболки. И как напрягаются его руки, что бережно придерживают её за талию, когда он слегка наклоняется к ней.       Всего несколько жалких дюймов теперь разделяют их, преодолеть которые не осмеливается ни один из них. Щёки Наташи начинают гореть от жара, что устремляется волной вниз по шее и в одно мгновение охватывает её полностью, в то время как его лицо, обрамлённое прядями тёмных волос, теряет прежнюю суровость.       Господи... Он всё ещё такой родной.       Испытание пристальными взглядами, как когда-то, первым не выдерживает Джон, который еле слышно вздыхает, прикрывает глаза и сталкивается своим лбом с её. Но он не спешит отпускать девушку, в которой всегда нуждался гораздо больше, нежели мог позволить себе признать.       А она всё так же смотрит на него, не отрываясь, продолжает блуждать взглядом по его чертам, словно пытается запечатлеть их в памяти вплоть до мельчайших подробностей, и никак не может насытиться им, жадно упиваясь каждой секундой их объятий.       От всего того, что она испытывает к нему, ей так и не удалось избавиться. Его не вытравить из неё. Его никому не заменить.       «Не имеет значения, как далеко он находится и что вообще сделал, заставив тебя страдать... Ты всё равно не сможешь разлюбить его. Потому что сама не хочешь этого. Иначе потеряешь смысл жизни, который удерживает тебя на плаву, вынуждает бороться. Это всегда был и будет только Джон Уик... Вот за что я готов возненавидеть его. За то, как меняется твой взгляд, когда ты иногда говоришь о нём. Ты никогда не смотрела и уже не посмотришь на меня точно так же, как будто для тебя больше не существует никого, кроме меня. Хотел бы я оказаться на его месте», — как-то сказал ей парень по имени Клинт Бартон, в котором она желала найти утешение. Но так и не вышло. Между ними тенью стоял человек, который прочно укоренился в её сердце, истерзанном им.       Сейчас она готова согласиться, что Клинт говорил правду, которую до этого упрямо отрицала. Джонатан для неё словно спасательный круг, за который она продолжает держаться, в противном случае — давно пошла бы ко дну. И плевать, что любить его чертовски больно.       — Как бы мне хотелось увидеться с тобой при других обстоятельствах, — шепчет Наташа, лаская кончиками пальцев его небритые скулы и ощущая, как по её щеке невольно скатывается слеза. — Как бы хотелось сохранить тебе жизнь. Но не в моих силах уберечь тебя.       Потому что клятва безжалостно душит её, удерживая за горло мёртвой хваткой. И попытка вырваться из этого захвата — может обернуться бедой. Но... Возможно, ей стоит рискнуть.       Они оба молчат. Слова не нужны им в этот момент.       Наташа крепко обнимает его, судорожно обхватывая руками плечи, как будто это на самом деле в последний раз, когда она может вот так прижаться к нему и почувствовать, как его сердце отбивает тот же ритм, что и её собственное. И он отвечает ей тем же, прижимаясь щекой к её виску и едва касаясь губами волос. Его тепло согревает, позволяет на миг забыться, укрыться от жестокого мира, который не жалует слабых.       В эту минуту они не первоклассные киллеры, представляющие из себя смертоносное орудие для расправы, что находится во власти других, а просто два человека, которые никогда не перестанут быть родственными душами, пускай даже запятнаными кровью, и теперь нуждаются друг в друге как никогда сильно, хоть и ни один из них не признается в этом вслух.       В её грудной клетке щемит так болезненно, что ей не удаётся вдохнуть как следует. Она старается глотнуть побольше воздуха, но тщетно. Лишь зажмуривается сильней, когда прозрачная пелена застилает взор, ощущая при этом подступающий к горлу комок.       Как же ей хочется послать всех и вся к чертям... Или же вернуться бы в прошлое, чтобы пойти другой дорогой, которая не привела бы ко всему этому.       Только сейчас она позволяет себе дать слабину, в этот момент являясь всего лишь женщиной, которая не может отказаться от того, кто по-прежнему ей небезразличен. И её пальцы цепляются в него с отчаянием утопающего, сминая в кулаках ткань его футболки.       Ей бы надышаться им напоследок, так жадно, чтоб до головокружения, но не получается, лёгкие всё так же сдавливает неподъёмным грузом, а на душе висит камнем недосказанность.       Романофф заставляет себя отстраниться от него, зная, что ни секунды больше не сможет стерпеть происходящее, что кажется ей то ли пыткой, то ли долгожданным облегчением. Не надо было ей приходить сюда. Рана, что почти затянулась, снова начинает кровоточить, становясь куда глубже, чем раньше.       — Уже очень поздно... — произносит она практически шёпотом, оставляя невидимый, но ощутимый след от прикосновений на его предплечьях, после и вовсе отпуская. — Думаю, мне пора возвращаться к себе.       Встречаясь с ней взглядом, Джон проводит ладонью по её волосам. На губах его внезапно появляется печальная улыбка, которая столь же быстро угасает. Он стремительно становится мрачным, каким был прежде, возвращаясь обратно в реальность и снова выстраивая прочную стену между ними.       Не задумываясь, она протягивает руку, чтобы вновь дотронуться до его щеки. Её пальцы уверенно касаются волевого подбородка, принимаясь нежно поглаживать. А он продолжает смотреть на неё так, словно до сих пор не знает, что должен сказать ей.       В глазах его, в которые она когда-то смотрела и больше не видела себя, теперь столько всего... Что это заставляет её растеряться.       Наташа с замиранием сердца наблюдает за тем, как он обхватывает запястье и медленно убирает её руку от лица, после чего на мгновение задерживает в своей горячей ладони, крепко сжимая. Что выглядит как прощание. Молчаливое, окончательное, без права на многоточие в конце. Которое ранит гораздо больнее, чем какие-либо слова или действия, скользя острым лезвием по сердцу и оставляя порезы, которые уже вряд ли смогут полностью затянуться.       Больше ничего не говоря, она как можно глубже вдыхает и делает шаг назад, лишь бы не находиться к нему так мучительно близко. Отпускает его руку, до этого даже не представляя, что будет настолько больно смотреть ему в глаза и находить в них сожаление, тоску, от которой по душе как будто скребут когтями.       Она понимает, что от них, по сути, ничего не зависит. Они как пешки в игре, пожертвовать которыми можно без сожаления. Остаётся лишь надеяться, что судьба вправду помогает тем, кто осмеливается бороться, не боясь добровольно броситься в огонь.       Она продолжает пятиться, не разрывая их зрительный контакт, а затем резко разворачивается и направляется к двери, чтобы не успеть найти повод остаться здесь. Но как только её пальцы обхватывают ручку, нерешительно нажимая на неё, низкий и усталый голос за спиной вынуждает её остановиться, просто застыть на месте и в томительном ожидании закрыть глаза, в то время как между рёбер грохочет так, что у неё даже не выходит услышать внутренний голос, который без устали твердит о чём-то своём.       — Ты тоже береги себя, Наташа...       Даже не думая о том, чтобы обернуться к нему, иначе так и не сможет уйти, Романофф лишь горько усмехается. Как раз этого она обещать не может.