Сейчас
Она врывается в свой номер, не в силах унять бешеное сердцебиение, и тут же закрывает за собой дверь, к которой следом в изнеможении прижимается спиной. После чего с тяжёлым выдохом закрывает глаза и упирается затылком в прохладное дерево, чувствуя каждый отчётливый толчок в груди. Это всё — слишком даже для неё. Слишком много событий и чувств за прошедшие дни. То, что происходит, словно очередная проверка её стойкости и нервов на прочность. Но много ли нужно для того, чтобы оказаться на грани? Её по-прежнему удивляет то, какой полной неожиданностей бывает жизнь. К тому же удары её куда сильнее любых других. Они сбивают с ног, а потом бросают на самое дно. И подняться порой не очень-то легко. Хотя прежде для неё тоже ничего не было простым. Но сейчас ей особенно трудно даётся одно только понимание того, чего именно от неё требуют. Никому из них не понять, каково это — оказаться на её месте. Они подталкивают её к тому, чтобы окончательно растоптать собственную душу, разорвать на лоскутки. И в итоге погибнуть самой, ведь попади она в кровавое месиво, которое является неизбежным, то даже у неё будет мало шансов выжить. Так как с лёгкостью можно поймать случайную пулю в перестрелке, находясь между двух огней. Сегодня же... Ей удалось справиться со своего рода испытанием. Хотя смотреть в глаза Джона и молчать о том, что ей приказывают стать его палачом — мучительно, даже нестерпимо. А обнимать, жадно вдыхать, впитывать в себя запах родного человека, как глоток воды в пустыне — отчаянно необходимо. До сих пор её руки дрожат от пережитых эмоций, когда как тело, словно наполненное непосильной тяжестью от усталости, помнит тепло его объятий. И сопротивляться этой тяге к нему — чертовски трудно. Неужели то, в чём она убеждает себя вот уже на протяжении нескольких лет, — это всего лишь самообман? Потому что едва ли остывшие чувства теперь раскалённым докрасна металлом жгут изнутри. Из-за чего хочется просто разодрать грудную клетку, вырвать оттуда их с корнями, чтобы больше не терзали, становясь порой для неё настоящим мучением. Романофф мотает головой, избавляясь от оцепенения, и устремляет взгляд куда-то в пространство номера. Где царит тишина. Глубокая, тягостная, давящая на барабанные перепонки. И ещё темнота, что обволакивает её со всех сторон, точно вязкая смола, в которой она утопает, рискуя быть полностью поглощённой ею. Это и есть напоминание об одиночестве, что продолжает сопровождать её на этом долгом жизненном пути. Она всё же отрывается от двери и проходит дальше, едва ли не на ощупь бредёт к кровати, где присаживается на край и принимается понемногу собираться с мыслями. Неподвижный и мрачный взгляд её направлен на стену, что находится напротив. Ей хочется осыпать проклятиями всех и вся, при этом не сдерживая слёз, полных разочарования и обиды на несправедливую судьбу. Но всё-таки не позволяет им сорваться с ресниц, желая оставаться сильной даже наедине с собой. Наташа продолжает разглядывать стену в полумраке, понимая отчётливо, что тупик. Можно биться головой сколько угодно, но маловероятно, что изменится что-то. Выход из непростого положения не удаётся найти. Как и затолкать в самый дальний угол сознания обрывки памяти. А лучше бы вычеркнуть их совсем, чтобы забыть о них раз и навсегда, только не получается. И вряд ли когда-нибудь выйдет. Думать о том, что творится сейчас внутри, почти невыносимо. Никто представить не в состоянии, что на самом деле скрывается под маской её хладнокровия и в то же время решительности. Её настоящую знает только Джонатан. Ведь их обоих всегда будут прочно связывать столько общих воспоминаний, что не сосчитать, а также сложностей, с которыми старались справляться вместе. Одному ему известны все её слабости... Романофф невольно отмечает, что минуты протекают удивительно медленно, неторопливо отсчитывая секунду за секундой. Чуть позже, поднимаясь и подходя к окну, она успевает по пути щёлкнуть кнопкой настольной лампы, после чего вокруг становится чуть светлее, разгоняя тени. В руках она теперь держит небольшой бархатный мешочек, где хранит те немногие вещицы, которые ей дороги. На её раскрытой ладони оказывается серебряный кулон с цепочкой, что снова напоминает ей о том, как много значит для неё человек, которому признаться во всём, наверное, куда более трудно, нежели отказаться от него. «Никогда не сдавайся». Вот что гласит аккуратная гравировка на этом украшении, которое она сжимает до того крепко в кулаке, что остаются багровые следы на коже. — Я стараюсь, Джон, — шепчет она вслух едва слышно, ощущая, как продолжает болезненно ныть в груди израненное сердце. Смотрит неотрывно в окно и не видит ничего перед собой, теряя себя в мучительных размышлениях. — Но... Знал бы ты, как всё труднее мне становится это делать. Особенно сейчас. За этим следует вздох и попытка судорожно сглотнуть комок, образовавшийся в горле от упрямо сдерживаемых эмоций. Сдаться вот так просто она тоже не может. Это не в её правилах. Остаётся безрассудно броситься в самое пекло с головой, не думая о том, чем подобное действие может для неё обернуться.***
Романофф допивает уже вторую чашку кофе, желая взбодриться, ведь сон, что длился не более четырёх часов, не принёс особой пользы, и теперь ей приходится расплачиваться головной болью, которую никак не удаётся унять. В качестве места для встречи выбрав кафе неподалёку от отеля, где ранним утром, к счастью, находится не слишком много посетителей, делая при этом вид, что с интересом листает страницы женского журнала, она на самом деле дожидается старого знакомого — их общего с Джоном друга, который первым вышел на связь с ней. На столик вдруг приземляется газета, что заставляет её невольно вздрогнуть от неожиданности и поднять глаза. Напротив неё незамедлительно присаживается мужчина, который до раздражения неторопливо окидывает её изучающим взглядом, слегка прищуриваясь. Какие изменения, незаметные ей самой, они все пытаются разглядеть в ней?.. — Здравствуй, Наташа. Давно мы с тобой не виделись, правда? — наконец произносит он, откидываясь на спинку стула и ладонью прижимая газету к поверхности стола. Она чуть наклоняет голову и вздыхает: — Да, достаточно давно, чтобы забыть, когда именно это было. Извини, что ни разу не связалась с тобой. Мне в самом деле очень жаль. Но у меня на то были свои причины... Ладно, ближе к делу. Ты узнал, что я вернулась, и решил встретиться со мной. Зачем, Маркус? И ты опять остановился не в «Континентале», насколько мне известно. По-прежнему не изменяешь своим принципам. — Так и есть. Предпочитаю не останавливаться в этом отеле. Не люблю, когда кто-то загоняет меня в рамки дозволенного. А что касается дела... Во-первых, я подумал, почему бы и не увидеться с давней подругой, раз появилась такая возможность, — заявляет он, неотрывно глядя ей в глаза, словно давая понять, что может видеть её насквозь. — А во-вторых... Я здесь также по той же причине, что и ты. Романофф чувствует, как её тело мгновенно охватывает напряжение, вынуждая его вытянуться струной и приготовиться к тому, чтобы отразить любое нападение. Но она ничем не выдаёт, что эти слова застают её врасплох, сохраняя выражение невозмутимого спокойствия на лице. — Не понимаю, о чём ты... — слетает её губ с притворной уверенностью. Вслед за чем она снова с подчёркнутой непринуждённостью отпивает всё ещё горячий кофе из чашки, что оставляет во рту горьковатый привкус, но при этом согревает. На лице мужчины начинают играть желваки. Он не сводит с неё глаз, полных недоверия и требующих правдивого ответа. Что заставляет её машинально сжать руку в кулак. — Нет смысла скрывать. — Он принимается постукивать пальцами по столу, в то время как она упрямо поджимает губы, готовясь к разоблачению. — Я знаю, что привело тебя сюда. Как и других. Сердце её колотится так быстро, что, кажется, оно громыхает прямо в ушах, не прекращая бить по перепонкам частыми, оглушительными ударами. Стискивая зубы так сильно, что от боли сводит челюсти, она шумно втягивает воздух через нос. Ей хочется едва ли не зарычать при упоминании её клятвы крови, пускай даже оно звучит в качестве намёка. Но она упрямо молчит, ей не выдавить из себя ни слова. Она буквально заставляет себя заговорить. — Если бы знала, к чему может привести тот или иной поступок, в том числе и жажда свободы, которая в итоге оказалась лишь иллюзией... Я бы ни за что не поклялась. — Наташа продолжает судорожно сжимать и разжимать пальцы. Это единственное открытое проявление эмоций, которое она позволяет себе в этот момент. — Но заранее предугадать, что произойдёт в будущем, абсолютно невозможно, к сожалению. Её собеседник тут же произносит: — Каждое наше действие влечёт за собой последствия, и некоторые из них дают о себе знать только через время. Вот тогда нам предстоит сделать очередной выбор, который может стоить очень дорого. Романофф со вздохом потирает фалангами пульсирующий болью висок. Отворачиваясь, в это мгновение она предпочитает сосредоточиться на происходящем за окнами кафе, наблюдая за прохожими и украдкой разглядывая соседние здания, которые отчего-то кажутся ей угрожающими, даже зловещими в свете пасмурного дня, что вполне соответствует её собственному внутреннему состоянию. — У меня нет права на это, Маркус, — говорит она на выдохе, отвлекаясь от созерцания снующих людей в суете на улице и вновь устремляя на него взгляд, в котором теперь сверкает сталь. — Выбор сделали за меня. — Наташа... — Он тоже не отводит от неё испытующего взора, явно пытаясь возразить. Только зачем? Ей и самой многое понятно. А эти разъяснения лишь ещё больше изводят её. Она хмурится, нервно сглатывая, и тут же прерывает его, не давая договорить: — Подожди... Что значит «как и других»? Мужчина с осторожностью осматривается по сторонам и только потом снова обращается к ней приглушенным тоном, чтобы услышать могла лишь Наташа, напряжённая и нетерпеливая, которая чувствует, как догадки, что она не успевает озвучить, тут же застревают костью у неё в горле, из-за чего каждый вдох даётся с трудом, наполняясь горечью. — За голову Джона назначена плата, — всё-таки отвечает он. — И она может увеличиться вдвое, если найдётся тот, кто готов будет нарушить правила «Континенталя», когда Уик появится там. Уверен, что некоторые наёмные убийцы не упустят такую возможность. Видимо, твой бывший босс решил подстраховаться, сомневаясь в твоей способности выполнить это задание даже под давлением клятвы. Девушка с упрямством старается блокировать все те чувства, что поднимаются внутри, словно буря, и вызывают в ней прилив злости, но это удаётся не с той лёгкостью, с какой хотелось бы. Ей приходится заставлять себя успокоиться, и она снова сжимает руку в кулак с такой силой, что ногти глубоко впиваются в ладонь. Но болезненное ощущение словно отрезвляет её. — Зачем ты мне это говоришь? — Романофф сердито смотрит на него, вдруг понимая, что теряет жалкие остатки терпения. Но срываться на мужчине не желает. Не он виноват в том, что она пребывает в столь затруднительном положении. — Почему бы тебе лучше не пойти к Джону, чтобы рассказать ему обо всём? В том числе и обо мне. Его взгляд вновь фокусируется на её глазах, оставаясь внимательным и пронзительным. Но мужчина помалкивает, явно пытаясь подобрать правильные слова или же просто дожидаясь, когда она сама догадается, что он намерен до неё донести. — Я просто не хочу потерять своих друзей — единственных, которые у меня есть. Ни одного из вас не хочу потерять в этом противостоянии, — говорит он необычайно мягко, хотя с его лица по-прежнему не сходит непроницаемая маска сдержанности. Сказанное посылает холодок по её спине, который волной скользит вдоль позвоночника и пробирает до костей. Неизбежность развязки ещё сильнее давит на плечи тяжким грузом, безжалостно душит её, отнимая покой и выбивая из состояния равновесия. Наташа выдыхает, даже не заметив, что задерживала дыхание, и вытягивает из кармана куртки купюру, которую после оставляет на столике рядом с чашкой уже остывшего кофе. Собираясь подняться со стула и уйти, она напоследок смотрит на мужчину из-под нахмуренных бровей. — Ты и сам прекрасно понимаешь, что мы с ним обречены, — бросает она в ответ, ощущая, как что-то обрывается внутри. — Без жертв не обойтись, как всегда. Только в этот раз мы сами оказались под прицелом, но уже друг у друга. Забавно, правда? А кто выстрелит первым... Это всего лишь вопрос времени. Мне жаль, Маркус, но такова реальность, над которой мы не властны. — Выход есть всегда, Наташа, даже когда кажется, что его не существует, — заявляет он, решительно и твёрдо, прежде чем она успевает встать, тем самым настойчиво стараясь достучаться до неё. — Стоит лишь выбрать — на чьей ты стороне. В конце концов, решение только за тобой: пойти против клятвы, не боясь того, что последует за этим, или всё же выполнить свою часть сделки. Право выбора они не могут отнять у тебя, если только ты сама не позволишь им это сделать. Верно. Но от этого легче ей не становится. Нисколько. — Если бы всё было так просто... — Наташа поджимает губы и ловит себя на том, что находится буквально на грани, отделяющей её от всепоглощающего отчаяния, которое терпеть не может. Ведь оно делает человека уязвимым. — Всем известно: если кто-то держит твой «вексель», то ты должен выполнить любое его требование. Это не обсуждается. Таков закон. Точка. Маркус тяжело вздыхает. Потому что с этим действительно трудно поспорить. Как и ей попытаться выбросить прочь из мыслей, отказаться от этого совсем. Наконец он снова обращается к ней, продолжая настаивать на своём: — Но тебе всё равно, в первую очередь для самой же себя, придётся определиться с тем, кто ты есть — просто женщина со своими слабостями или хладнокровный киллер, для которого нет никакой разницы между близким человеком и любой другой целью. И эти слова попадают точно в «десятку», оседают камнем в душе, начиная назойливо гудеть в голове. Отмахнуться от них не получается. Они без конца проносятся в сознании, словно по кругу. Как же она может сказать, что нет этой самой разницы? Если она есть. Причём существенная. Игнорировать которую никак не выйдет. Джон заботился о ней, оберегал. И при этом научил её тому, что знал сам. Он практически стал для неё семьёй, был небезразличен ей, что не изменилось до сих пор, несмотря ни на что. Как тогда она, будто какой-то предатель без капли совести, может всадить нож ему в спину? Но ей, как бы ни сложились обстоятельства, предстоит сделать выбор, и это не тот случай, когда просто нужно подбросить монетку... И расплаты не избежать. Только понять бы, за что именно она теперь должна расплачиваться? За то, кем является, отнимая жизнь у других, или за то, что Джона любит? Любит по-настоящему, ничего не требуя взамен. Что забывает обо всём, стоит ему обнять её. И что, по сути, ни в чём больше не нуждается, лишь бы с ним быть, лишь бы рядом, когда окружающий мир превращается в ничто. Романофф всё-таки поднимается со стула и подходит к другу, теперь возвышаясь над ним. Её рука опускается на его плечо, которое она слегка сжимает, при этом улыбаясь, пускай даже немного натянуто, но всё же с теплотой. — Рада была увидеться с тобой, Маркус, — произносит она совершенно искренне, заглядывая ему в глаза, в которых сквозит понимание и сожаление. — Будем надеяться, что не в последний раз.