***
В шестнадцать, смирившись с клеймом трудного подростка, начал сбегать из приюта в город, потолкался там и тут, не особо желая связываться ни с криминальными авторитетами, ни с наркотиками, ни с ослабевшей после протестов оппозицией. Нашел себя в подпольном бойцовском клубе, куда сперва приходил просто подзаработать: мыть полы, разносить пиво, стаскивать с ринга нокаутированных бойцов. Понемногу втянулся, научился драться сам – охотников потренировать диковатого мальчишку было полно, и здесь к нему впервые отнеслись по-свойски, сделав этаким талисманом, сыном полка. Такая вот новая семья: мощные, с переломанными носами и ушами, громко хохочущие бородачи с татуировками на плечах и спинах. Каждый учил его всему понемногу: уходить от чужих ударов и наносить свои, ставить блок, вставать после того, как блок оказался неудачным, смеяться над болью, курить сигареты, ругаться по-немецки, штопать раны и вправлять вывихи, подделывать возраст в паспорте при помощи воска, лезвия и перьевой ручки, отличать хороший коньяк от подделки… В восемнадцать лет его с облегчением выставили за дверь приюта. Он сходил в армию, задержался на четыре года по контракту. За год до его окончания одна молодая, но амбициозная техномедицинская компания прислала в часть первые нейроимпланты, позволяющие связывать носителей в подобие единомыслящей сети, идеальная находка для пекущихся о дисциплине прапорщиков. Олег согласился на внедрение легко, увидев в договоре сумму, которую предлагали за установку импланта в тестовом режиме. С этими деньгами устроиться в Петербурге было проще, можно было снять квартиру и без спешки искать работу, а может, чем черт не шутит, подумать, наконец, о каком-нибудь образовании. Но он, конечно, по старой памяти наведался в бойцовский клуб. Там предложили работенку: охранять на встрече одного богатого парнишку, потом другого, постоять с суровым лицом на важном мероприятии – и завертелось.***
Очередная презентация очередного стартапа закончилась вечеринкой в новом небоскребе «Башня» на острове Декабристов, куда Волков прибыл для усиления охраны. К «Башне» курсировали фуникулер и новомодные аэрокары. Один из таких Олег взял в каршеринге, не упустив возможность козырнуть свеженькими правами класса «Аэро». Его отправили в пентхаус. Под потолком мерцали голограммы, по залу дрейфовали синие воздушные шары с логотипом в виде пальцев, сложенных в знак “V”, официанты сбивались с ног, разнося шампанское и закуски. Ничего нового, но Волков оценил вид из панорамных окон и приятную музыку – не долбящее по ушам техно, а что-то старое, времен его юности, и довольно мелодичное. Церемониальные представления Волков пропустил мимо ушей, и сейчас не имел ни малейшего представления о том, кто приглашен, а кто тут всем заправляет. Впрочем, платила ему все равно охранная фирма, так что иерархия не имела особого значения. Из круговерти людей возникали примелькавшиеся лица техноблогеров, но вскоре внимание Олега привлекла одна фигура. Парень примерно его возраста или чуть младше с длинными рыжими волосами, забранными в высокий хвост, в умопомрачительно лиловом пиджаке и сбившейся рубашке танцевал так самозабвенно, словно от этого зависела его жизнь. Он, наверное, выпил больше, чем того требовали приличия, но выглядел и двигался восхитительно. Пройдясь глазами по залу, Олег поймал еще несколько взглядов, направленных в ту же сторону. Но, казалось, ему и дела нет до жадных глаз, до смеха и возгласов – словно он был один на танцполе, и музыка существовала только для него. В полночь Волков сдал смену, но почему-то не ушел домой, как собирался. Вернулся в зал, беззастенчиво цапнул с ближайшего подноса бокал шампанского и устроился за пустым столиком. Как-то сам собой взгляд снова притянул танцующий юноша. Что ж, раз он больше не на работе, надо дать глазам отдых, решил Волков. На парнишке глаза отдыхали, это верно. Он был как-то гипнотически, почти болезненно красив и словно не вполне реален. По волосам стекали блики неона, на лицо и руки ложились отсветы голограмм, и оттого он сам казался голографическим, существом скорее из единиц и нулей, светящихся точек и лазерных лучей, чем из плоти и крови. Хотелось коснуться, ощутить биение пульса под пальцами, узнать, как мягки эти волосы и кожа на покрытых веснушками запястьях. Олег задумчиво прикончил второй бокал и потянулся за третьим. Он тоже собирался пить сегодня больше, чем того требовали приличия. Наверное, только опьянением можно было объяснить то, что в какой-то момент его взгляд отказался фокусироваться на чем-либо, кроме гибкой фигуры в пустеющем зале. А потом план сменился на крупный, как в кино – лицо юноши близко к нему, в расплывающемся прицеле глаз, и ехидный смешок в самое ухо: – Так и собираешься пялиться весь вечер? – А есть другие планы? – развязно уточнил Олег. – Есть. – Прозвучал ответ. – На тебя.***
Утро было похоже на множество других утр после грандиозной попойки: болела голова, сладко ныли мышцы ног, под затекшей левой рукой ощущался край скомканной рубашки. Последние несколько часов всплывали в памяти обрывочными кадрами, вспышками ощущений – уже совсем не бесплотные руки расстегивают пуговицы рубашки и проводят по обнажившемуся животу. Земля уходит из-под ног, когда его буквально швыряют на диван – на спине отпечатываются рубчики вельветовой обивки. Снизу вверх – искаженное лицо, прикушенная в нетерпении губа. Запястья оказываются вздернутыми за голову, и он мог бы освободиться в два счета, но не делает и движения. Горячие губы проходятся по виску, щеке, ниже к шее, оставляя цепочку быстрых укусов-меток – боль от них резкая, яркая, как разряд тока. Со свистом вылетает из шлевок ремень, колено требовательно разводит бедра, восхитительной тяжестью наваливается сверху гибкое разгоряченное тело… Почувствовав, что снова куда-то проваливается, Олег через силу разлепил глаза. Солнце немилосердно жгло даже сквозь веки – на панорамных окнах отсутствовал какой-либо намек на шторы. Интересно, где это они? Судя по остеклению, все еще в Башне, но вообще – нет никаких гарантий. Помещение казалось едва обитаемым: диван сиротливо стоял посреди комнаты, в углах под чехлами угадывались офисные столы и какая-то оргтехника. Олег попытался сползти на пол, что оказалось не так уж легко – на бедре по-хозяйски лежала чужая рука. Плед запутался в ногах, язык присох к нёбу. У ножки дивана обнаружилась бутылка воды, в ведерке из-под шампанского с давно растаявшим льдом, и Олег похвалил вчерашнего себя за предусмотрительность. Он выхлестал полбутылки восхитительно ледяной влаги, капая водой на грудь, и с сожалением закрутил крышку. Придя в себя достаточно, чтобы отделить чужую одежду от своей в спутанном комке на полу, оделся, и только потом толкнул свернувшегося в груде диванных подушек рыжего. Ответом ему был страдальческий стон и невнятное ворчание. Олег чувствовал себя не лучше, но все же посочувствовал: – Водички? Из-под пледа высунулась рука, сграбастала мокрую бутылку, и судя по звукам, пролила половину на диван. Наконец, из-за подушек высунулась взъерошенная голова, и неожиданно ясный взгляд голубых глаз сфокусировался на Олеге. – Ты мой спаситель, ты это знаешь? Может, у тебя и алказельцер есть? – Чем богаты, – Олег развел руками. – Жалко, ну ладно. Х-ха, а ты хорош, а? Я собирался сделать это еще четырнадцать лет назад. – Переспать с охранником? – Съязвил Волков. По утрам он обычно бывал мрачен и неразговорчив. – С тобой, чудила… Погоди-ка. – Рыжий сел на диване. – Ты меня так и не вспомнил? – Как, говоришь, тебя зовут? – Господи, Волчок, ты невыносим! – Ночью ты кричал другое… как ты меня назвал?! И тут же понеслось перед глазами: Олегу тринадцать, его только что вернула в детдом очередная, какая там, третья по счету семья. Он не был плохим. Не в этот раз. Он очень старался быть хорошим. В семье уже был другой мальчик, родной сын, на несколько месяцев старше Олега. И он, по словам родителей, так хотевший себе братика для игр, тут же показал их новому члену семьи. Бил исподтишка, рвал и пачкал одежду, которую Олегу покупали, подсыпал ему соль и перец в чай, отчего мальчик кашлял и давился под неодобрительными взглядами домашних. Стукачить Олег ненавидел, бить названого брата тоже не казалось хорошей стратегией. Он правда очень хотел остаться в семье. Наконец-то быть хоть с кем-то. Называть кого-то «папой» и «мамой». Он пытался поговорить с братом, но тот поднял его на смех, взрослые тоже не отнеслись серьезно: мальчишки вечно дерутся, сколько бы им ни было лет, вы привыкнете друг к другу, не обращай внимания, это пройдет. Не проходило. Однажды брат принес из школы маленький пакетик с чем-то белым. Вечером его било судорогой и громко рвало в туалете, родители бесконечно звонили в скорую, Олег носился туда-сюда с мокрыми полотенцами и активированным углем, скорая все не ехала, но как-то успела вовремя. А наутро отец, собирая Олега в школу, привычно сунул в карман его куртки деньги на обед – и вытащил оттуда замусоленные остатки пакетика. Олег не успел даже ничего сказать. В то утро его били. Не как в детдоме, когда толпа налетает бешеной круговертью рук и ног, осыпает ударами и так же быстро уносится прочь. Нет. Отец ударил Олега по лицу. Он отлетел к двери, впечатался макушкой в косяк и сполз на грязный коврик. А отец добавил ногой в бок, как бездомного пса пнул. Он и стал бездомным. Снова. Его вернули в приют и наплели, что он сбежал из дома и ввязался в драку. Разбирательства почему-то не было. Олег не помнит, почему, тогда этого его не интересовало. Те несколько дней вообще прошли в тумане, наверное, из-за сотрясения мозга. Его тошнило, знобило и бросало в жар одновременно. В стылом лазарете из лекарств были йод, активированный уголь и какие-то немудреные обезболивающие – и больше ничего. Реальность возникала из тумана вспышками, статичными кадрами, которые отпечатывались на внутренней стороне век. Слышалось шуршание одежды, далекие шаги, и один раз, отчетливо, это самое «Волчок», сказанное тихим, ласковым голосом, отчего ему снова захотелось жить. И он стал понемногу возвращаться. Первым, кого он увидел, когда пришел в себя – мальчишку с самыми рыжими волосами на свете. Он сидел на одеяле в пятне солнечного света из окна, и лучи просвечивали сквозь его встрепанные космы, рисуя нимб вокруг головы. Его лицо и руки были покрыты такими густо-зелеными пятнами, словно его покрасили валиком или целиком окунули в бочку краски. От этого сочетания цветов Олег опять поплыл. – Мне сказали, что ты уже болел ветрянкой, и потому положили тут, с тобой. Чтобы не было скучно, – проговорил мальчик, очень привычно вытягиваясь на одеяле поверх ног Олега. И тут же прямолинейно добавил, – но мне скучно. – Я буду веселей, обещаю, – ответил Олег. Хотел саркастично, а вышло почему-то ласково, наверное, от слабости. Но мальчик посмотрел на него так доверчиво, что подкалывать расхотелось. И Олег стал веселей. Сережа, так звали рыжего, поправился быстрей, но наотрез отказался выходить из лазарета без Олега и изворотливо притворялся больным, нагревая градусник на батарее и растирая лицо Олеговым свитером. Они разговаривали дни напролет, громко и шепотом, прятались под одним одеялом с фонариком и книгами, рассказывали друг другу страшилки, засыпали под утро, совершенно обессиленные и счастливые. А потом Серёжа будил его тихим «Волчок», и все начиналось заново. Это была тайная кличка, только для них двоих, а для Сережи Олег так и не придумал ничего толкового, называл грубовато-ласково «Серый», хотя какой он был серый – сполохи красок: светящиеся, казалось, даже в темноте волосы, красные пальцы с обкусанными заусенцами, россыпи веснушек, похожие на брызги акварели, под вездесущими мазками зеленки. В палате дуло из-под окна, старая штукатурка шла пузырями, но они теснее прижимались друг к другу и согревались. Построили собственное убежище из подушек и одеял. Вскоре внешний мир перестал их беспокоить, и лишь изредка к берегам их плота посреди холодного океана прибивало редкую медсестру с таблетками или остывшим ужином. Но однажды двери распахнулись, и вошедший врач объявил, что Олег совершенно здоров и может выметаться из этой гостеприимной обители. А следом, с отчетливыми вздохами облегчения, выгнали и Сережу. И прошло еще три прекрасных, полных игр и приключений весенних месяца, и наступило лето, обещавшее еще больше, но обещания, по обыкновению, не сдержавшего. Серёжу забрали в семью. Не могли не забрать. В него влюблялись с первого взгляда, так, что Олегу порой хотелось его спрятать, запереть в комнате и никогда не показывать взрослым. Но взрослые приходили, слащаво улыбались, бесцеремонно врываясь в их безопасный мирок, приносили странные игрушки и мысли из наружности, сюсюкались с Сережей, словно он был младенцем. Олег смотрел волком, но Сережа охотно принимал и подарки, и внимание, и ласку. Он был распахнутой душой, он жаждал внешнего мира, новых людей, новых красок. И мир забрал его. Они прощались на обшарпанном приютском дворе, обещали писать и звонить друг другу, и встретиться, обязательно встретиться после выпуска. В первое время действительно созванивались часто, но с каждым таким звонком Олег все яснее понимал – трещина внешнего мира, разделившая их, будет шириться, и в конце концов он станет для Сережи обузой, напоминанием о несчастном детстве. Он, конечно, не мог удержаться от того, чтобы звонить и писать, но однажды телефон оказался недоступен, а последнее отправленное письмо вернулось назад с извещением, что получатель по данному адресу больше не живет. Олег все понял и не стал навязываться. Бережно сохранил в памяти рыже-веснушчатую весну 2013-го – и запретил себе тосковать и злиться. Если бы у него была семья – настоящая, любимая семья, он тоже постарался бы забыть всё прошлое и жить только настоящим. Но семьи у него так и не появилось. Неудивительно, с той биографией, что он успел заработать. Иногда ему казалось, что прошлое больше его не побеспокоит. Забудется, сотрется, как стерлось со временем лицо рыжего. Но вот: одно слово – и вспышки в голове соединяются в общее сияние, озаряя дальние уголки памяти. – Серый… – выдохнул, как в воду прыгнул, – Серый, ну какого же черта… – Мы не так должны были встретиться, да? – С печальной усмешкой спросил Сергей. – Выпьем?