say yes to heaven, say yes to me

      К вечеру Лютик вдруг опомнился: разве не стоит что-то принести Ламберту взамен? Так они вроде делают? С пустыми руками не ходят? При дворе таких странных обычаев не было, только если это день не был праздником.       За советом он спустился к Геральту, тот только пожал плечами, сказав, что нести или нет — личный выбор. А потом добавил: «думаю, для Ламберта будет подарком, что кто-то вроде тебя посетил его берлогу».       Лютик в ответ смущенно улыбнулся и понадеялся, что то, что он с пустыми руками — не дурной тон. В конце концов, приносить-то ему было нечего. Что вообще тут едят с вином? На балах подавали целую гору закусок, но там Лютик почти никогда не трогал ни еду, ни алкоголь, так что он понятия не имел, что можно принести.       К вечеру, чуть позже ужина, он, наконец, собрался с силами. Лютик ощутил, что ему было несколько неловко снова видеть Ламберта. У них было всего четыре встречи, и только одна из них не была неловкой или постыдной для Лютика.       Но он все еще не ощущал себя противно от того, что Ламберт его таким увидел.       Может, вопрос в атмосфере? Лютик не знал.       На улице было достаточно приятно, так что ему не пришлось умирать в своем дублете. Он неловко постучал в калитку, а после так и замер, смотря на свои ладони. Происходящее казалось сюром и чем-то невозможным… Но он ведь искренне старался жить здесь обычной жизнью, не быть прикованным к непонятым правилам и константам.       Делать так, как захочется.       А выпить вина он определенно хотел. Не боясь последствий, что может перепить и не так на кого-то посмотреть. Собственно, именно поэтому своей нормы он не знал. И набухался на том корабле просто потому что ему было весело.       Калитка резко открылась, и Лютик едва не ахнул от удивления.       Ламберт широко ему улыбнулся и открыл калитку шире, пропуская его.              — Я думал, ты уж и не придешь.       — Почему? Я пришел после ужина, как и ты вчера. Или у вас какие-то другие правила по этому поводу?              Ламберт прищурился, закрывая калитку, догоняя Лютика.       — У нас тут есть только одно правило. Оно очень важное, Лютик.       — Какое? — он попытался спрятать волнение в голосе. Ведь ему ни о чем не говорили!       Ламберт по-доброму усмехнулся.       — Первое и главное правило: нет никаких правил, — он открыл перед ним дверь, но Лютик просто уставился на него.       — Как это так? Так ведь не бывает.       Ламберт склонил голову к плечу, внимательно его осматривая. Взгляд Ламберта Лютику тоже был непонятен. Совсем. Так на него смотрел отец, а так же — некоторые молодые альфы. И поэтому Лютик не понимал, что же на самом деле в его глазах.       — Почему? Вот, прямо здесь.       — Если не будет правил, то люди сойдут с ума.       — Мне кажется, невольно вы сошли с ума, обвесившись этикетом и правилами по самые уши, и теперь у вас сто видов улыбок, от « я зол» до «возьми меня замуж». Перебор, не так ли?       — Может и так. Но чем же тогда лучше полное отсутствие правил?       Ламберт устало выдохнул, будто бы счел такой диалог утомительным. Он мягко подтолкнул Лютика вперед, и тот ойкнул, заходя в дом. Так себе позволял сделать тоже лишь отец. Но так же его отец никогда не улыбался ему так, как Ламберт.       В отце Лютика так же угадывалась та же снисходительность, с которой с ним общался Ламберт. Но так же не было того озорства, что была во всех его подмигиваниях и некоторых улыбках.       От этих мыслей у Лютика заболела голова и он предпочел отмахнуться от этого.       — Скажем так, у нас есть правила, но у каждого свои. Интуитивные. Мы живем так, как нам будет удобно, и при этом чтоб не причинять неудобства другим. По правде говоря, так живут большинство людей, но богатым всегда хочется выделиться, и они не всегда понимают, что их способы — абсурдны. Скажи, в чем смысл иметь миллионы, если не можешь их потратить?       Лютик растерялся. Ему никогда не задавали подобных вопросов, а богатство всегда считалось чем-то априорным, пусть и бесполезным.       — Ох… я… я не знаю. Наверное, в стабильности? — предположил он. Может быть Лютик был глупым, юным и слишком мягким, но так же с ним старательно проводили уроки, в том числе — философии. По крайней мере он умел не клюнуть лицом в грязь.       — Стабильность, — Ламберт причмокнул. Они остались стоять в коридоре, будто забыли, зачем вообще встретились. — В каком смысле? В стабильности просто иметь деньги?       — Да. Но так же в том, что ты знаешь, что если что-то случится, то ты всегда имеешь сумму, благодаря которой можешь справиться с некоторыми вещами.       — Некоторые вещи. Например? Как много вещей решаются деньгами?       — Врачи?.. Да, я знаю, что дорогая и дешевая медицина очень отличается.       — Да. А еще есть средний уровень. От богатых отличается только степенью подхалимства. В конце концов, как много твоих проблем было решено деньгами?       Лютик невольно потупил взгляд и он ощущал себя чересчур неловко. Будто сидел на очередном уроке, где ему задали вопрос с подвохом, а он его не заметил и теперь все, что ему осталась — сгорать от стыда за свое невежество.       Он сказал, сам поражаясь этой правде:       — По правде говоря, все мои проблемы — от денег отца.       Ламберт невольно улыбнулся и кивнул.       — Это я к чему, избыток чего бы то ни было — всегда сулит проблемы. То же с правилами, Лютик. Выбери те, с которыми тебе комфортно, а остальное?.. А остальное пускай аристократия засунет себе в одно место.       Лютик невольно рассмеялся.       А сейчас в Ламберте было что-то среднее между всеми учителями Лютика и самим Лютиком. Наверное, это же в нем пугало и притягивало одновременно. Вроде он был чем-то знакомым, а вроде и чем-то совершенно неясным.       — Что ж… а теперь вино?       Лютик кивнул, улыбаясь. Ламберт улыбнулся ему в ответ, и никогда еще улыбаться не было так просто и легко. Улыбка была просто улыбкой. Без всяких смыслов и подтекстов.       Излом его губ, делающий лицо красивее.       — Мне пришлось попыхтеть, чтобы найти достойное красное сладкое вино.       — Я думал… ты сам делаешь и… все.       Ламберт резко посмотрел на него с прищуром.       — Вино, Лютик, должно быть выстояно несколько лет. Так что эта бутылочка, — он взял со столика темно-зеленую бутылку без этикетки, — была закрыта тогда, когда я еще не то что тебя не знал, а имя твоей многоуважаемой тети не знал.       Лютик удивленно ахнул.       — Ты мог бы взять… что-нибудь совсем свежее.       — И испортить этим твое впечатление от вина? — он фыркнул. — Не смеши меня. Я считаю, это глупый стереотип, что раз человек новичок, то ему можно давать что-то очень средненькое или и того ниже. Ведь этим можно испортить весь интерес! Ладно, что тебе к вину? Есть мясо — вяленое и копченое, оливки, сыры, хлеба, масло…       — Масло?.. — искренне удивился Лютик.       — Хм. Вижу, Италия для тебя всего лишь очередной городок с красивыми видами.       — Я… по правде говоря Италия это единственное место, где я бывал вне дома…       Ламберт внимательно на него посмотрел и кивнул.       — Что ж… да, масло. Оливковое. Оно… не такое, как делают у вас. У вас оно имеет противный привкус, перебивающий вкус блюда, если с ним переборщить. У нас же… О, я бы сказал это что-то вроде жидкой приправы. Обычно его льют на хлеб.       Лютик закусил губу и кивнул.       — Звучит интересно, тогда я…       — Я принесу тебе, пожалуй, все. Чтобы ты сам выбрал, чего ты хочешь.       Лютик кивнул и плавно присел за столик, на котором пока стояла одна бутылка вина. Дом у Ламберта был просторный и… приятно-аскетичный. Это не было пустотой необжитого или плохо-обставленного дома. Нет, это был осознанный выбор сделать все как можно более минималистиным.       Комната была уютной, просто по-своему, а не в общепринятом смысле.       Внезапно разделся звон, и Лютик уставился на поставленный перед ним бокал. Ламберт расставил бокалы и поставил рядом с вином деревянную тарелку с нарезкой из мяса, сыров, хлеба, оливками. Рядом была небольшая пиалочка с чем-то прозрачным. Масло — подумал Лютик.       Ламберт быстро открыл бутылку и разлил вино по бокалам.       — Вино пьется медленно, с ним «играются» во рту. Можешь поболтать или что-то такое, так ты лучше прочувствуешь весь букет.       Лютик кивнул.       — Тебе нужна вилка?       — Хм… Полагаю, я вполне могу справиться руками.       Ламберт улыбнулся и кивнул. Отошел на миг и вернулся с салфетками, садясь напротив Лютика.       — Я… не хочу казаться грубым, но ты живешь один? В таком доме?.. — спросил Лютик, болтая вино в бокале. Даже цвет у него был какой-то… сложный. Такой яркий, насыщенный, словно кровь.       Ламберт ответил не сразу. Сначала сделал первый глоток, смотря куда-то в сторону, а потом кивнул.       — Да. Что значит «в таком доме»?       — Он огромный! Наверное, это так одиноко…       — Одиночество не более, чем твое восприятие. Одиноким можно себя чувствовать даже в толпе и с любимым человеком. Порой даже такое одиночество куда болезненнее обычного.       — Да, но… Как насчет твоего одиночества?       — Я неплохо развлекаю себя сам. Попробуй вино, — внезапно попросил он.       Лютик, опомнившись, сделал первый глоток, поболтав вино во рту, как ему сказали, и сглотнул. Оно было достаточно приятным и, несмотря на сладость, терпким.       — Вкусно… — протянул он. — Тут как будто и не только вкус вина…       — Так и должно быть в любом хорошем алкоголе, — фыркнул Ламберт и, надломав хлеба, аккуратно намазал на него масло, а после протянул Лютику. На миг он растерялся, но с благодарным кивком принял. Снова сделал глоток вина и недоверчиво надкусил хлеба.       Прожевывая, он от неожиданности удивленно раскрыл глаза. Это и впрямь… было вкусно!       Совсем не похоже на обычное масло!              — Оу… Да… Это совсем по-другому. Это очень вкусно!       Ламберт улыбнулся и кивнул. Почему-то в нем угадывалась какая-то неясная усталость, будто бы он вел себя вполсилы.       — И что же ты здесь забыл? Как я понял, ты высокого происхождения.       Лютик медленно кивнул, доедая хлеб и делая новый глоток вина.       — Это что-то вроде наказания…       — За что?       — Я снова сорвал венчание. Отцу это не понравилось. Поэтому меня выслали сюда, якобы подумать о своем поведении.       — А по возвращению?       — Возможно, меня будет ждать новый жених.       — Звучит не очень воодушевляюще.       Лютик кивнул и, отставив бокал, взял салфетку, вытирая пальцы и рот.       — Это не то, что я хотел бы обсуждать, просто потому, что это бесполезно. А тут я хотя бы отдохну… Хотя из-за всего этого напряжения отдыхать не выходит. Мысли все равно возвращаются к тому аду, который мне придется или пережить… Или в нем же выживать, — Лютик невольно поежился. С каждой этой фразой он ощущал себя вещью. Тупой безвольной игрушкой, которую передают из рук в руки, но в самый нужный момент она оказывается совсем не удобной.       — Поэтому пей, — сказал Ламберт, подливая ему вино. — Алкоголь помогает расслабиться.       — Только если утром не будет похмелья.       — От половины бутылки не будет. Да что там — даже от целой бутылки.       — Возможно, я это и проверю, — тихо хихикнул Лютик, кивнув, снова беря бокал.       Беседа у них вышла достаточно легкой и непринужденной. Ламберт много рассказывал об Италии, но совсем ничего о себе. Лютик слушал и не понимал, как один и тот же человек может быть таким близким и таким чужим одновременно? Наверное, это в самом деле из-за чего отеческого в нем.       Что-то, что было в отце Лютика, было и в Ламберте.       И так же в нем были вещи, которые были абсолютно Лютику незнакомы. Его непринужденность, резкие выражения или острые шутки. Взгляды то снисходительные и понимающие, то насмешливые и неясные.       Ламберт то смотрел на него, как на сына, то как положено мужьям на своих супругов.       А в итоге он смотрел как… Ламберт.       Лютик отчаянно старался не наделять эти взгляды особенным смыслом, потому что нормальные люди не видят в каждом жесте какой-то знак.       Иногда даже слова это просто слова. Что уж говорить о простых быстрых взглядах?       К почти концу бутылки Лютик был абсолютно расслаблен, несколько пьян и… заметил гитару!       Он едва не подскочил и не выронил из рта кусок мяса!       Ламберт моргнул и оглянулся, но ничего не понял.       — Лютик?..       — У тебя… гитара?.. Ты играешь?       — Да. Ну как играю… По молодости часто, потом… нет. Сейчас иногда. А что такое? Ты тоже играешь?       — Я… нет. Я больше пою, но гитара… я так давно хотел научиться! Просто… мне запрещали из-за мозолей.       Ламберт прищурился, усмехнулся и плавно встал. Он взял гитару и снова вернулся к Лютику, который едва дышать не перестал, глядя на нее. Хотя она и была самой обычной и малость потрепанной.       Когда Ламберт протянул ее Лютику, тот снова подскочил.       — Я… нет, я совсем не умею играть!       — Сейчас научишься. Давай, бери, ага, вот так. Пояс через плечо, гриф под углом, гитару на бедро. Ну как?       — Тяжеловата, — протянул Лютик задумчиво, мягко погладив сначала деревянный корпус, а после пройдясь по струнам.       — Потому что ты веса килограмм сорок.       — Неправда.       — Правда. Я тебя как на пляже увидел — охренел. Совсем худенький.       Лютик посмотрел на него не то с ужасом, не то со смущением. Ламберт откашлялся.       — Да, еще раз прости за это. Я все время забываю, какие у вас там тараканы по поводу вашего тела! В любом случае… Мне кажется, твои пальцы отвалятся от боли, если ты будешь сейчас играть по струнам вот так.       — Я потерплю! — заверил его Лютик, прижимая гитару к себе так, будто бы думал, что Ламберт ее сейчас отберет.       Ламберт качнул головой и снова куда-то ушел. Лютик проследил за ним, а после снова опустил взгляд на гитару, аккуратно касаясь струн, поглаживая. Они и вправду были жесткие, о них легко было бы пораниться.       Ламберт вернулся через минуту и протянул Лютику неясную тонкую пластинку треугольный формы.       — Это еще что? — он нахмурился, беря ее и рассматривая.       — Не знаю, честно говоря. Мне пират один совет такой дал, чтобы пальцы беречь. Не то чтоб мне там было что беречь после десяти лет игры на гитаре, — рассмеялся он. — Но твои пальцы нам поберечь стоит. Просто по струнам будешь не пальцами перебирать, а этой штукой. Вот так, смотри…       Он прижал два пальца Лютика на двух струнах на грифе, и помог тому проскользнуть странной пластиной по струнам. Гитара издала вполне мелодичный звук, и Лютик ахнул от удивления.       — Да, вот так. Это был аккорд А. Всего выделяют выделяют семь мажорных и семь минорных основных аккордов. Сейчас я покажу тебе ос…       — Нет, стой, я должен записать! У тебя есть… что-нибудь?..       Ламберт прищурился и довольно улыбнулся. Сейчас он показался будто бы чуть более живым.       Он сходил за бумагой и чернилами, и сам же записал первый аккорд.       — Мой почерк понятен?       — Да… Да, спасибо… — прошептал Лютик, чувствуя, что отчего-то стали краснеть щеки.       Он сам не понял, чего смутился? Такой заботы?       Но ведь к Лютику так бы отнесся любой альфа при дворе. Лютик делал минимум действий, если рядом был альфа. За него все делали. Иной раз это было этикетом, в другой — ухаживаниями. У Ламберта это, наверное, было простым воспитанием.       Или он просто проявлял к нему таким образом обычную заботу.       Лютик не знал. Но это было необычно-приятное чувство. Совсем не то, что он испытывал ранее, в анологичных ситуациях.       Остальные часы они посвятили гитаре. Лютик ужасно путался во всех этих аккордах, понимая, что нужно было время, чтобы заучить это все, но он очень старался, едва не ахая, слыша, какие звуки под его руками издавала гитара.       Он даже один разу уломал Ламберта ему что-нибудь сыграть. Тот отказывался мало того, что усердно, так еще и с каким-то будто… отвращением. Будто одна мысль того, чтобы взять в руки гитару ему была чужда.       Но по неясным причинам, после всех умоляющих взглядов Лютика, Ламберт сдался и взял в руки гитару. Он отложил металлическую пластинку. Лютик заметил, что подушечки пальцев у Ламберта и вправду были грубыми-грубыми, и когда он впервые случайно его коснулся — вздрогнул от нежданности.       Но потом эти случайные касания стали казаться приятными. Как-то по-особому знакомо по коже скользили загрубевшие подушечки пальцев.       И как же он играл!       Мелодия была такой мелодичной, такой тихой и приятной. Как бы Лютик хотел что-нибудь спеть, но ничего из известных ему песен не клалось на мелодию, а свое сочинить на ходу он не мог.       Но даже грусть за невозможность исполнить Ламберту в ответ песню не могла перекрыть восторга от мелодии!       Лютик сидел, немного пьяный, счастливый и с красными щеками, и слушал, как играл ему на на гитаре малознакомый ему альфа.       И не было в его жизни момента более уютного и правильного, как сейчас.       Когда Ламберт закончил, Лютик восторженно захлопал ему в ладоши.       Ламберт искренне удивился, глядя на него, как на сумасшедшего, а после смягчился и мягко ему улыбнулся, кивнув.       — Это очень красиво!       Ламберт, продолжая улыбаться, внезапно взял его за руку, наклонился и чмокнул тыльную сторону ладони.       Так делали сотня альф с лет четырнадцати. Его руку перецеловали, казалась, половина Англии. Но сейчас, в этот миг, он готов был растаять от этого жеста. Это было так правильно, так тепло… И даже щетина внезапно кололась приятно!       Он смущённо ему улыбнулся и Ламберт сказал:       — Спасибо, сэр, я польщен.       — Не надо так меня называть. Даже если это просто шутка, — попросил его Лютик и, может, серьезность его фразы несколько терялась за красными щеками и мягкой улыбкой, но Ламберт понимающе кивнул, отставляя гитару.       — Как скажешь.       — Ламберт, а ты… у тебя же есть время, да?.. На меня.       Ламберт кивнул, лукаво улыбаясь. Он все прекрасно понимал.       — Ты мог бы учить меня? Я буду приходить когда угодно и сидеть сколько надо! Я не уверен, что во мне много хороших черт, но прилежность — одна из них.       Ламберт качнул головой.       — Уверен, что в людях, подобных тебе, положительных черт больше, чем можно представить.       Лютик снова смутился и опустил взгляд, не понимая, что же с ним было.       Ведь он слышал и подобные слова… Все, что делал Ламберт — все это когда-то уже было. Все это Лютик видел. Но сейчас… Нет, это было чем-то абсолютно новым и незнакомым.       Но, помимо прочего, — правильным. Будто вот так это должно было быть всегда, только с этим человеком и в этом месте.       — Спасибо, — кивнул он. — Так ты научишь меня?..       — Да, конечно. У меня достаточно времени. Можешь прийти когда угодно.       — Правда?!       — Разумеется.       — Тогда я приду после завтрака!       — Так рано? Разве ты не хочешь прогуляться? Сходить к морю?       — Конечно хочу, но гитара… Ламберт, ты просто не знаешь, как я ее долго хотел!              Ламберт понимающе улыбнулся.       — Тогда, думаю, мы можем позаниматься прямо у моря.       Лютик удивленно раскрыл рот. Он не припомнит, чтобы кто-то так шёл к нему на встречу, делая, как удобно ему в любых вопросах и в любом плане. Он невольно растерялся, глядя на Ламберта, будто ждал, когда тот скажет, что пошутил.       Он так не говорил.       — Я… да, спасибо, это было бы идеально!       Ламберт качнул головой и, допив вино, сказал:       — Не за что говорить спасибо. Мне самому… будет приятно провести с кем-то время.       Лютик невольно замялся. Он хотел спросить о том, что тому все же одиноко? Что он как-то не так себя чувствует?       Но резко одернул себя. Нет, такие вопросы не спрашивают в первом разговоре. Даже если разговор сопровождался бутылкой вина.       Он только спросил:       — Я могу тебя обнять в знак благодарности?       Ламберт внимательно на него посмотрел, и в этом взгляде Лютик углядел едва различимое удивление. Ламберт медленно моргнул, а после улыбнулся. Совсем не так, как до этого. Сейчас улыбка у него была какой-то искренней и доброй.              — Почему же нельзя? Конечно можно.       — Вдруг тебе будет неприятно, что какие-то малознакомые омеги тебя трогают… — протянул он задумчиво, но сам не ожидал, услышав в своем голосе вполне ярковыраженную игривость.       Ламберт лишь качнул головой, вставая:       — Быть против объятий от такого хорошенького омеги? Пф, глупость.       Лютик уже не мог краснеть. Он устал краснеть.       Но он снова покраснел.       А затем опомнился и резко встал и с внезапной легкостью и уверенностью обнял Ламберта за спину. Он прижался к нему, к его груди, слыша ритм сердца, и ощутил, как собственные плечи расслабились, когда Ламберт обнял его в ответ, поглаживая по спине. Лютик широко улыбнулся, прикрывая глаза.       Еще не было места более защищенного, чем эти объятья.       Ламберт обнимал и как отец, и как… Кто-то еще. Кто-то, кого Лютик еще не знал, но это отеческая теплота его покоряла. И он так и замер, обнимая его, думая, что дружеские объятья несколько затянулись, но никто не обратил на это внимания.       Ведь это было так поразительно правильно, так восхитительно хорошо!       Ламберт снова ласково провел ладонью по его спине и прижался носом к его макушке. Лютик прикрыл глаза, улыбаясь. Так уютно и так тепло, так хорошо и так правильно.       Лютик хотел прожить в этих объятьях всю жизнь.       Но Ламберт сказал в его макушку:       — Думаю, тебе пора спать.       Лютик тяжело выдохнул и кивнул, без желания отдаляясь.       — Да, ты прав. Большое спасибо за этот вечер. Это было лучшее, что случалось со мной за долгое время.       — Тебе всего семнадцать.       — Да. Но я ощущаю себя порой стариком.       Ламберт понимающе на него посмотрел, а после проводил. На прощание он снова поцеловал его в тыльною сторону ладони, и Лютик невольно довольно хихикнул.       Уже у своей калитки, замечая, что Ламберт все еще следит за ним, чтобы тот дошел невредимым, он помахал ему рукой. Ламберт помахал в ответ.       И Лютик, с широченной улыбкой, буквально бегом зашел в дом.       Он даже не мылся, просто рухнув на кровать и широко улыбаясь, глядя в потолок. Поток внезапного счастья захлестнул его целиком, так, что дышать было сложно. Было так мало мыслей, одно счастье и улыбка, от которой болели щеки.       Так мало мыслей… И лишь одна, за которую он зацепился. Он резко подскочил, дрожащими руками взял перо, едва не пролил чернила на стол и стал писать.       Всего одна мысль.       «все, чего я хочу этой ужасно промозглой зимой       по-настоящему теплое одеяло.       способное отогреть меня       длинное, с головы до кончиков ног.       из твоих объятий»*.       Он отдалился от бумаги. Несовершенное, колючее будто бы обломанная мысль.       Но это уже было очень много для Лютика.       Он, все еще держа блокнот и ручку, медленно присел на корточки, смотря на кривую запись.       Его сердце все еще билось быстро из-за таких ярких чувств.       Его рука двигалась сама, а когда он моргнул, то увидел новую запись.       Я метался по кругу в своей чертовой ночной рубашке,       Читая Джейн Остин 24 на 7,       Оставляя кровавые записи на стенах,       Потому что чернила в моей ручке не хотели писать по бумаге блокнота.       Не спрашивай, счастлив ли я, ты знаешь, что нет,       Но в лучшем случае я могу сказать, что мне не грустно.*       Он пораженно выдохнул и невольно вскочил, отбросив блокнот и ручку, испачкав чернилами пол. Он заполошно заморгал.       Нет, это не он.       Не он.       Он не умеет писать. Он не может свои пережитые чувства даже вообразить, представить или их описать. Он не может их писать.       Он судорожно вдохнул и осторожно поднял блокнот. Открыл резким движением ящик, закинул его туда и громко захлопнул. Поднял ручку, закрыл ее и поставил на место. Нашел салфетки и аккуратно вытер пол.       Так спокойно убирать беспорядок, из-за которого ты едва не заплакал.       Как вытирать кровь, вытекающую из твоих вен, потому что отец будет ругаться за испорченный ковролин.       Как хорошо, что он тогда не ругался.       В неясных, смутных чувствах он встал, ощущая, что его руки дрожат. Он нервно разделся, занавесил шторы и лег в кровать, закрывая дергающиеся веки.       Это не он.       Это всего лишь алкоголь…