say yes to heaven, say yes to me

      Когда тебе не больше семи, сложно воспринимать смерть как смерть. В твоей голове не умещается это понятие.       Человек не умер. Он вовсе не мертв. Он просто тебя предал. Он больше к тебе не придет.       Детское бессилие. Всего лишь немного времени, чтобы позлиться.       Смерть — не больше чем перерыв на сцену с расставанием.       Да, так бывает.       Но Лютик в семь прекрасно знал, что такое смерть. Он знал об этом даже лучше, чем многие взрослые.       Рецепт прост. Тебе просто надо увидеть, как человека настигает смерть. Что с ним происходит. Как он умирает.       Пять минут и вот, ты знаешь все о смерти. Теперь ни злости, ни раздражения, ни бессилия. Ничего, что могло тебя защитить.       — Тш, — отец мягко взял его на руки. Лютик сильнее сжался и зажмурился, пряча лицо в его шею. — Все хорошо.       — Там… там… там… я слышал… что там?       — Ничего. Это небольшая ссора.       — Папа…       — Тшш, — он прижался губами к его макушке. — С тобой все хорошо. Все будет хорошо.       — Там… там…       Лютик чувствовал, что хотел плакать. Его всего трясло, он будто бы задыхался, будто у него не было возможности дышать.       Он хотел закричать, зарыдать, страх сковывал его, душил, будто бы бил по спине, по самым легким.       — Это небольшая ссора.       Мужчина перешагнул чрез разбитый сервиз, продолжая прижимать к себе Лютика.       — Пожалуйста, закрой глаза, — попросил он. Лютик только сильнее зажмурился. — Все хорошо. Все будет хорошо.       Переступая через рассыпанные книги, он стал тихо напевать колыбельную. Лютик зажмурился, пряча лицо в его шею и пытался хотя бы дышать.       Колыбельная не укачивала, но успокаивала.       С ноги упала туфля, но никто из них не обратил на это вминание.       Все время, пока они ехали домой, Лютик вжимался в своего отца и не смел открыть глаз. Так будет правильно. Так нет ни монстров, ни зла, ни страха. Есть только чувства.       А чувства? Он чувствовал лишь то, как защищено было в руках отца. Ни ужасов, ни тьмы, ни боли.       Здесь — он знал — больно не будет.       Карета подскочила на кочках, Лютик дернулся и в ужасе раскрыл глаза.       Он подскочил на кровати и огляделся, судорожно дыша. Он был в комнате, в своей комнате у Йеннифер. За окном орали петухи. Откуда-то раздался детский смех.       Лютик облегченно выдохнул и мягко прилег обратно, пытаясь отдышаться.       Он ощущал себя так, будто пробежал невероятную дистанцию. Дыхание было сбито, в голове шумело.       А он лежал, смотрел в потолок, и ощущал и облегчение, и, вместе с тем, желание, чтобы его обняли. И укрыли так от всего мира.       Он перевернулся на другой бок, слушая крики петухов. Они все еще были раздражающими, но по крайней мере неплохо его отвлекали.       Лютик лежал в кровати и, когда петухи перестали орать, попытался заснуть. Он устал, только Бог знал, как он устал. Он так мало спал в последнее время, постоянно что-то делал, а все эти мысли, и тяжесть, и боль… это так его выматывало, что сейчас он обнаружил, что у него нет сил встать с кровати.              Этот сон будто был последней каплей. Как последний метр, который ты пробежал перед тем, как упасть плашмя и даже не дышать.       Но уснуть не выходило, так что он просто лежал, закрыв глаза.       Он думал о Ламберте. Он думал о своем отце.       И чем больше он думал, чем больше сравнивал, тем больше схожего находил.       Он бы так много отдал, чтобы сейчас упасть в эти сильные объятья и не думать ни о чем. Просто знать, что сейчас, в этот момент — он под защитой. С ним все хорошо. Он в порядке.       Его защитят.       В дверь постучались и Лютик дернулся. Это была одна из служанок, предупредив, что завтрак будет через десять минут. Лютик закивал и, когда она закрыла дверь, без желания встал. Нет сил.       Ни на что нет сил.       Так хочется спать.       Может, не идти сегодня к Ламберту? Поспит днем. Если сможет спать вообще. В последнее время его организм будто всегда был в ожидании прыжка, всегда напряжен, и от этого спать было невозможно.       Он одернул себя. Нет, глупости.       Поспать он может и дома, а тут надо брать все, пока есть возможность.       Он протер глаза и без желания спустился на завтрак, едва ноги за собой не волоча.       — Как прошел вчера день?       Геральт спросил это резко, едва Лютик успел зайти в комнату. Он дернулся и посмотрел на него, пораженно вскинув брови. Растерянно почесал затылок и, садясь перед своей порцией, сказал:       — Эээ… нормально?       — Что у тебя со щекой?       Лютик опомнился и ойкнул.       — Я упал и проехался пару метров по камням.       Йеннифер поморщилась от этого представления.       — Я думала, ты был с Ламбертом, а не с Цири лягушек ловил…       Цири недовольно надула губы, кажется, очень сильно страдая от того, что ее увлечения никто не воспринимал всерьез.       — Я и был с Ламбертом. Просто упал. Что, вы никогда не падали, что ли?!       — На камни — никогда, — качнула головой Йеннифер. — Ты очень поздно пришёл домой…       Лютик посмотрел сначала на Геральта, который с интересом на него смотрел, потом на Йеннифер. И сам не ожидал, что скажет:       — Он ко мне не приставал, если вы об том.       Йеннифер кивнула.       — А ты к нему?       — Йеннифер! — Лютик едва не подскочил на стуле под хихикающую Цири.       Йеннифер усмехнулась и пожала плечами.       — Не злись, — попросил Геральт. — Нам же все это важно.       — А можно я сам разберусь о… такой стороне своей жизни?!       — Значит ты не отрицаешь возможности… — протянула Йеннифер.              Лютик недовольно хапнул воздуха, выпалив:       — Я не отрицаю возможности, потому что я не экстрасенс. Все может быть.       — Секс, Лютик, это не то, что происходит случайно и со всякими. Вряд ли ты рассматриваешь эту возможность с Геральтом.       Лютик едва рта не раскрыл, смотря на нее во все глаза. Так легко говорить о таких вещах?! Прямо вот вслух?! При Цири?       Хотя она не выглядела смущённой и удивленной. Скорее всего она все прекрасно об этом знала. Возможно, сексуальное образование у них не было табуированной темой, поэтому… Поэтому говорить вслух такие вещи можно.       Вместо ответа Лютик взял вилку, решив сделать вид, что вообще ничего не услышал.       Йеннифер усмехнулась и сказала:       — Я вовсе не издеваюсь, Лютик. Я просто хочу, чтобы ты соблюдал осторожность. Твой отец не обрадуется внезапной беременности.       Лютик вскинул голову и невольно на нее посмотрел.       — Не будет никакой беременности, — буркнул он и опустил взгляд в тарелку, всем своим видом показывая, что диалог окончен.       Цири безобидно хихикнула и подмигнула ему, пожав плечами.       Видимо, к такому ему нужно было просто привыкнуть. И ничего более.       После затравка, поднимаясь в свою комнату, его окликнул Геральт.       Лютик повернулся к нему, вскинув бровь.       — Не посчитай, что я настырен, но все-таки… на тебя точно не давят?       Лютик цыкнул и закатил глаза, спускаясь с лестницы обратно к нему.       — Почему вы так обеспокоены? Ламберт что, насильник какой-то?       — Нет, вовсе нет… Просто ты… Мне кажется, что ты можешь… не дать отпор в нужный момент, или что-то такое.       Лютик лишь ласково закатил глаза.       — Я умею давать отпор. Хватит нервничать, все под контролем. Ламберт мне и слова кривого не сказал. И между нами уже были всякие моменты и он ни разу ни на что не намекнул.       — Какие еще моменты?       — Никакие. Забудь. Это все?       — Да… Наверное, да.       — Хорошо, тогда у меня тоже к тебе есть вопросы.       — Тогда можем прогуляться. Мне нужно к мастеру, забрать кое-что.       Лютик кивнул, решив, что Ламберт и подождать может.       На улице пекло солнце и Лютик едва не застонал устало. Нет, надо срочно искать альтернативы своей одежде.       — Боже, это солнце…       — Это Италия!       — Да, но…       — Ты можешь снять дублет, Лютик. Сорочка это просто сорочка.       — Это нижнее белье! Давая я еще штаны сниму!       — Ну ты сравнил, конечно… Где сорочка, а где нижнее белье…       — Так сорочка и есть нижнее белье!       — Это же глупо! — всплеснул руками Геральт. — Белье прикрывает только…эээ… скажем так, большую часть твоих ног видно. С этим все ясно. А сорочка все же покрывает! Это огромный кусок ткани, закрывающий и твои руки, и твое тело! Я не понимаю, Лютик, просто не понимаю!       — Мы как будто с тобой с разных миров!       — Возможно. Но сейчас, в данный момент, ты в этом мире. В Италии. Здесь жарко. И омеги ходят в простых льняных рубашках… Ты, конечно, можешь ходить как хочешь, но мне кажется, что это издевательство.       — Я тоже так считаю, — согласился Лютик на грустном выдохе. — Но меня смущает, чтобы кто-то видел меня… вот так.       — Если бы кто-то на тебя еще смотрел…       Лютик насупился и надул губы, хмурясь.       — Не дави на больное.       — Я хочу тебе помочь.       — Предлагая мне ходить в неприличном виде?! Ты сам на корабле сказал, что это… некрасиво! Такое предлагать!       — Да. Тогда да. Но здесь тебя видят либо мы, либо Ламберт. Йен и Цири омеги, а мне твоя сорочки что тонущему ведро воды. И Ламберт… С Ламбертом все ясно.       — И что это тебе там ясно?       — Все ясно. В любом случае, я тебе свое мнение высказал… В крайнем случае, если тебе это так тяжело, то можем сходить к портной или вообще в магазин какой съездить, поискать для тебя чего. Может, каких рубашек более плотных?       Лютик кивнул. Этот вариант был несколько лучше. Хотя одевать рубашку поверх сорочки… О Боже, что он здесь вообще забыл?       — В любом случае, я хотел спросить… в каких отношениях вы с Йеннифер? Да, это абсолютно неприличный вопрос, но после того, как ты десять минут меня уговаривал пройтись по улице в нижнем белье стеснятся мне нечего.       Геральт тихо рассмеялся и кивнул.              — Нравишься ты мне, Лютик. Совсем не похож на всех них.       — Я ни на кого не похож… Никуда влезть не могу. Так ты ответишь мне?       — Ответил бы, если бы сам знал, Лютик.       Лютик пораженно вскинул брови.       — Ты не знаешь? — искренне удивился Лютик, а потом резко остановился и во все глаза посмотрел на альфу, которой прошел мимо и присвистнул ему.       Геральт тоже остановился и сказал тому:       — Еще раз свистнешь, я тебе твой свисток в задницу запихаю. Пошли, Лютик.       Лютик раскрыл глаза еще шире, открыл рот, а после, когда Геральт дернул Лютика за локоть, опомнился и прошел вперед.       Он… у него такого никогда не было! Зачем ему свистнули? И почему Геральт так среагировал?       — К чему такая агрессия? — не понял он, почесав щеку.       — Потому что неприлично свистеть вслед омегам. Особенно таким молодым.       — То есть в белье нижнем ходить очень даже прилично, а свистеть — нет?!       — Да не ходит тут никто в белье! Сорочки эти ваши на рубашки похожи! Говорю же, понял я свою ошибку. Сходим, купим тебе рубашек… В них же можно?       — Можно, — кивнул Лютик и улыбнулся, осознав, что Геральт таким образом его защитил. Забавный, конечно, способ защиты, но он Лютика умилили. — Но все же… Как можно жить с женщиной в одном доме и не знать, кто вы?       — Скажу больше, Лютик. Мы и спим в одной кровати.       Лютик едва рот не раскрыл. Быть в таких отношениях и не знать… как это называется?       — Так не бывает!       — Бывает, Лютик. Человек очень мало чему дал название. Но я не жалуюсь. Меня все устраивает. То, что у наших отношений нет названия — это не значит что-то плохое.       Лютик медленно кивнул, думая о том, что это чем-то напомнило его чувства к Ламберту.       Вроде он что-то чувствовал рядом с ним, но подобрать к этому названия он все не мог. И из-за этого ему казалось, что не чувствовал ничего вовсе.       Слова Геральта его переубедили.       — А Цири? Я заметил, она относится к ней, как к собственной дочери.       — Да, так и есть.       — Но она тебе… племянница?       — Да.       — Бред какой-то, — качнул Лютик головой. — То есть вы непонятно кто, но Цири для вас — дочь. Выходит, вы семья.       Геральт тяжело выдохнул и качнул головой. Он посмотрел на небо, сказав:       — Лютик, в этом мире все совсем не так однобоко. Многие действия людей имеют сотни мотивов. Сотни причин. Это все совокупность кучи других действий и решений. Как только ты это поймешь, то сразу перестанешь злиться на людей. По крайней мере, на многих из них…       Лютик пораженно раскрыл рот, моргая.       — Но ведь… как не злиться, если эти поступки причиняют тебе боль?!       Ну почему? Почему он снова вспоминает своего отца?       Почему каждое слово это он, каждое лицо или взгляд?       Как же его это изводило.       — Тогда надо сказать об этой боли, если человек тебе близок. Своей злостью ты ничего не изменишь.       — Но он… но может ничего не понимать. Он может проигнорировать. И если, в конце концов, ты сам виноват в этой злости?!       Лютик заметил, с какой злостью и отчаянием говорил только тогда, когда Геральт остановился и удивленно на него посмотрел.       — Лютик? Тебя что-то тревожило?       Лютик поджал губы и сжал кулаки, качнув головой.       Нет, его совсем ничего не тревожило.       Ему просто дьявольски хотелось рыдать.       Ему хотелось быть маленьким мальчиком, которого бы любили и всегда ставили на первое место.       Но ему приходилось быть взрослым омегой, который должен уже сам все решать, сам строить свою жизнь, если не хотел, чтобы ее построили за него. А он не хотел ни первого, ни второго. Он хочет, чтобы кто-то помог построить ему.       Не он сам. У него совсем нет опыта. Он совсем ничего не знает.       — Нет, ничего… Просто спросил.       — Почему-то мне кажется, что не ради ответа.       Лютик не ответил и снова пошел вперед, чувствуя себя разбитым.       В комнате, стащив с себя дублет, он просто какое-то время смотрел в стену.       Так много слов, так много вопросов, не дающих ничего, абсолютно ничего.       Так бы хотелось просто прожить эти месяцы. Самим собой.       Но он с ужасом обнаружил, что не знал, кто он такой. Как себя вести. И не мог не думать о своем прошлом.       О том, что видел.       О том, что сделал с другими.       О том, что другие сделали с ним.       О том, что он сделал с собой.       Он тяжело выдохнул и нажал ладонями на свои веки, судорожно выдыхая.       Запреты, ограничения, границы, рамки и одни чертовы вопросы.       Он встал и плавно подошел к окну, смотря на виноградник. Ламберт был там. Работал.       Он даже не знал, кто же этот Ламберт.       Кто он? С кем он? Что делает? О чем думает? Что было в его прошлом?       Лютик моргнул и подумал, что ему это, на самом деле, и неинтересно.       Он не знал всего этого, но и не мучил себя этими вопросами. Все это было глупостью, которая не имела на самом деле никакого значения.       Лютик поджал губы и посмотрел на свой дублет. Действительно: какая к черту разница?       Он очень даже не против, чтобы Ламберт видел его в таком виде. И пусть для него самого в нем не было ни черта смущающего или неправильного.       Лютик сам не ожидал, с какой легкостью оставит дублет в комнате, он спустился и вышел на улицу.       Его не видел никто, но ему казалось, что смотрел весь свет, пока он шел к дому Ламберта.       Так странно.       Как ничего превращается в целый абсолют.       Только если это не одно и то же.       Калитка была закрыта. Он постучал — ничего. Вероятно, на самом заднем дворе Ламберт ничего не слышал. Лютик пожал плечами и вернулся в свой двор. Прошелся вдоль сада, а после сам удивился той легкости, с какой он полез через забор.       А когда понял, что делает — взвизгнул и свалился на другую сторону участка, порвав сорочку на плече и поцарапавшись.       Он потер бедро и сощурился. Боже, что он творит?!       Решил, что раз ты ходишь в нижнем белье, то можно перелазить через заборы?       Он вскинул голову и встретился взглядом с Ламбертом, который стоял и пялился на него, как на сумасшедшего, а после засмеялся, покачав головой, и Лютик замялся, надув губы и что-то буркнул себе под нос.       — Ты… Боже, как уморительно ты выглядел! — сказал Ламберт кое-как, через приступ смеха и подал ему руку, за которую Лютик взялся без желания. Он встал и отряхнул штаны.       — Я думал ты головой вниз полетишь! Кто тебя надоумил через забор лезть?       — Никто. Я сам себя надоумил.       — Очень самонадеянно.       — А главное — результативно. Я стучал в калитку, но ты не пришел.       — Конечно, ведь тут ничего не слышно. Но ты мог просто меня окликнуть и я бы открыл тебе ее.       — Да, но ведь так никакого веселья.       — Хм, мне нравится твой настрой.       — Я просто пробую все в этой жизни. К сожалению, если дома я перелезу через забор, то ко мне подбежит сотня слуг еще на моменте, когда я к нему подойду. А если делать это ночью, то можно навлечь на себя матушкиного психолога. Странный дядька.       — Зачем ей психолог?       Лютик грустно выдохнул и повел плечом. Ламберту показалось, что он спросил лишнего, но Лютик внезапно сказал:       — После моего рождения ей было очень тяжело. Я был очень нервным, постоянно кричал и плакал, и в какой-то момент она вообще ко мне охладела… А еще я засыпал только на руках, и она меня однажды чуть не выкинула в окно, потому что я отказывался успокаиваться…       — Боже милостивый.       — Да, не самая приятная причина. Как оказалось, все младенчество со мной таскался отец. Я всегда на нем только спал. После этого, когда маму удалось привести в себя, ей очень стыдно за свое состояние и теперь она гипер-заботлива по отношению ко мне. А из-за того, что в детстве отец не доверял меня прислуге и был со мной и я вырос на его руках, он тоже был долгое время очень заботлив. Грубо говоря, я был сродни хрустальной статуэтке, которую все охраняли. Прости, не слишком ли много информации?       — Нет, мне нравится о тебе узнавать. Хотя вот парадокс: чем больше о тебе узнаю, тем больше вопросов и противоречий.       — И в чем же они?       — Да так, во всяком. Не забивай голову глупостями.       — Эй! Мне теперь интересно.       Ламберт рассмеялся, а после снова посмотрел на его плечо.       — Порезался? — он нахмурился, оглядывая рваную ткань.       — Наверное. Но так, немного… Почти не болит.       — Хм, хорошо… Стой, ты же в одной сорочке! За твоим фееричным паданием я даже не заметил этой детали!       Лютик рассмеялся и пожал плечами.              — Думаешь, мне стоит продолжать смущаться тебя и пойти за дублетом?       — Определенно нет. Так ты хотя бы не сжаришься. И белый цвет тебе идет несколько лучше всех этих дублетов.       — Во-первых, белый идет всем, во-вторых, что нет так с моими дублетами?       — Отвлекают от самого тебя. Впрочем, если ты за гитарой, то… я пока занят и…       — Я могу помочь! — всплеснул руками Лютик.       Ламберт прищурился и качнул головой.       — Нет, твои руки точно уж не для работы.       — Неправда. И вообще, ты слишком много заботы проявляешь к моим рукам, — он внимательно их оглядел и хмыкнул. — Руки как руки.       — В любом случае, предлагаю тебе пока посидеть в тени и повторить те аккорды, что ты уже знаешь.       — Да, но… ты точно не хочешь, чтобы я помог тебе?       — Для меня это способ релаксации. Я себя ничуть не утруждаю. Я привык работать, для меня это норма.       Лютик медленно моргнул.       — Привык?.. Но кем же ты тогда был раньше?..       Лютик смотрел на него во все глаза. Он был уверен, что Ламберт тоже имеет какой-то титул, ведь его дом большой, а еще у него очень приличный виноградник и своя маленькая винодельня! Это стоит целое состояние!       — Неважно.       — Но Ламб…       — Лютик, — Ламберт перебил его грубым, низким голосом, и Лютик почти испуганно дернулся, глянув на него затравленно. Ламберт выругался. — Прости, я не хотел… таким голосом говорить. Я просто… Я считаю, что у меня нет прошлого.       Лютик медленно моргнул, смотря на него, как запуганный котенок.       Ламберт не понимал, как в одном человеке умещалось столько силы, чтоб терпеть эту боль (если она ему не казалась), но, вместе с тем, такой страх, чтобы бояться даже себя?       — Лютик… — он сказал это почти отчаянно, видя его взгляд. Он же всего лишь интонацию поменял! — Это причиняет мне боль. Я не буду это обсуждать. Прости.       Лютик шмыгнул и кивнул, посмотрев на свои руки.       — И ты прости… Я не должен был лезть. Да, я знаю, есть вещи, о которых ты не хочешь говорить…       Лютик смотрел на свои руки и зажмурился, пытаясь прогнать ненужные мысли.       Боже, опять!       Стоило Ламберту чуть поменять интонацию, и перед ним стоит его отец. После этого предательства, после того, как все внезапно пропало и Лютик за один день из ребенка превратился во взрослого, за которым нужен контроль, с которым нужно быть грубым.       Он не хотел этой дисциплины.       Волнение застряло у него в глотке комком.       — Все в порядке, — сказал Ламберт как можно мягче. — Тебе не надо извиняться за такие вещи. Спрашивать — это нормально, — он тяжело вдохнул, поведя плечом. — Как твои синяки? Вижу, на щеке все еще царапины.       — Конечно. Даже царапины не проходят за ночь…       …что уж говорить о сквозных ранах?       — Но ничего, я о них и вовсе забыл, пока ты не сказал.       — И ты заработал себе новую, — он усмехнулся, кивнув в сторону его плеча. — Видимо, ты мастер в звании наставлять себе синяки?       — В свою очередь, прошу заметить, что так требовал эксперимент, — Лютик вздернул нос кверху, хмыкнув.       Ламберт улыбнулся и кивнул.       Это же просто нечестно, — думал он ровно в этот момент, — это нечестно, как я хочу тебя поцеловать.       — Я принесу тебе гитару. Ты хочешь пить или есть? Вчера прикупил себе отвратительный лимонад. Я даже не люблю лимоны.       Лютик рассмеялся и кивнул.       — Я люблю лимоны. Неси. Только я сяду, куда захочу.       — Как тебе угодно, — он улыбнулся ему и кивнул, развернувшись, чтоб сходить за гитарой.       Лютик закусил губу, смотря вслед.       Да, он будет сидеть там, где ему захочется. Но чтобы было возможность хорошенько его рассматривать.       Просто смотря на Ламберта, вот так, со стороны, он не думал ни о чем плохом. По крайней мере он не видел в нем строгой фигуры своего отца.       И не видел в пятнах воспоминаний, где маячил его отец, этого желания получить в те моменты то, что он получал сейчас от Ламберта.       Он выбрал удобное место, нужный ракурс и сморщил нос, когда на его голову Ламберт нацепил панамку. Но противиться не стал.       Гитара ложилась в руки на удивление легко.       Если в первые разы с ней было сложно, будто этот инструмент был для него слишком громоздким, то сейчас это было удивительно правильно.       И еще правильнее было все поглядывать на Ламберта.       Он мягко коснулся струн, пытаясь вспомнить аккорды.       Пальцы двигались как-то сами собой. Струны были жесткие — без пластинки это было почти неудобно, но, ох, если бы Лютик только это чувствовал.       Они касались струн, и Лютик слышал мелодию. Такую простую и будто бы знакомую. Будто бы где-то она периодически играла, но, вместе с тем, он знал, что ни на каких улицах раньше ее не слышал, никто ее не играл.       На эту мелодию слова ложись сами по себе.       Не такие кровожадные, не такие пугающие, и Лютик сам не заметил, как стал напевать, наигрывая мелодию. Сначала он пропел более уверенно и четко:       — Ты мне очень нравишься.       Затем он протянул почти шепотом, как легкий напев, будто говорил не своим голосом:       — Я включаю музыку и смотрю на парней.       Голос сам вернулся в прежнюю тональность:       — Я делаю, что тебе вздумается.       И снова бросился к легкому напеву:       — Chateau Montrose со льдом.       Это было словно диалог. Маленькая сценка в его голове. Объективное и субъективное. Его голос, который сам клался на музыку, сам находил нужную тональность. Его голос, которой принадлежал не ему, но им, как обнаружилось, было так легко управлять.       И он продолжал, ощущая, что с его голосом играли сами струны. Будто касаясь их, он менял собственный голос.       —… Игра на гитаре — лишь одно из моих развлечений,       (Ведь ты мне очень нравишься)       Все приёмы разрешены, я здесь, чтобы разрушать, да…       Жить лю…*       Он замер, глядя на лицо Ламберт буквально перед собой. Испугался, вскрикнул, резко вскочил. Бросил гитару, опрокинул графин с лимонадом и тихо взвизгнул. Сердце билось как бешеное. Он сам не понял, чего испугался: того, что не заметил, как Ламберт, стоящий у виноградника с перепачканными в соке ягод пальцами оказался перед ним. Или он испугался того, что сам нашел мелодию, как легко она исполнилась и что он пел.              — Лютик? Прости, я не хотел тебя напугать! Но ты… ох, я не знаю, что это было... Это было прекрасно и пугающе, — он рассмеялся и подняд графин, поставив его на место, поправив покрывало, которое Лютик запачкал и осмотрел гитару.       — О... О Боже… Я ее не повредил?       — Нет, она в порядке. Ты больше сам испугался, нежели что-то натворил. И все же… Это было очень красиво. Несвязный текст, странная песня… Но мне понравилось. И мелодия, и твой голос… да, это хорошо. Что эта за песня?       Лютик уставился сначала на Ламберта, потом на гитару. Он судорожно выдохнул и обнаружил, что в горле пересохло. Покачав головой, он снова присел на покрывало, поправив съехавшую, до ужаса неловкую панамку.       — Я… я не знаю, что эта за песня. Наверное, слышал ее когда-то давно, вспомнил и напел…       Ламберт нахмурился и присел рядом, небрежно вытерев пальцы о свои штаны.              — Я не искусствовед, но готов поставить бутылку вина на то, что никто не писал текстов в таком стиле.       — Что не так с этим стилем?       — Не знаю. Все? Слишком откровенный и простой одновременно. Слишком… твой.       Лютик безобидно рассмеялся.       — Мой? Ламберт, что ты несешь? У меня нет никакого стиля. Я не написал за всю свою жизнь ни одного текста.       — Нет, я не об этом. Знаешь, иногда человек что-то делает, ты смотришь на это и понимаешь, что его труд и он сам — симбиоз. Вот сразу понятно, что это — продолжение этого человека. Не знаю, как объяснить…       — Я понял. Но это не тот случай. Ламберт, я где-то это слышал. Я не мог написать текст и мелодию за пять секунд, пока смотрел на тебя! — Лютик всплеснул руками и почти со страхом вернулся к гитаре. Это странно, но тепреь она виделась ему живой.       Ламберт скорчил рот сначала вправо, потом влево, будто бы задумался и перестал контролировать свою мимику.       — Хорошо. Но как ты смог воспроизвести чужую мелодию, держа гитару в совокупности чуть больше суток?       Лютик медленно моргнул.       Вопрос более стоящий, более правдоподобной, но еще более сложный.       — Эээ… совпадение? Я просто задумался. Знаешь, у меня очень хорошая память. Возможно, я медленно вспоминал ее аккорды. Сидел, смотрел на тебя и вспоминал.       — Музыка, чтобы смотреть на парней… — повторил он немного насмешливо. — Понятно.       Лютик пару секунд молчал, смотря на траву с невозмутимым лицом, после хлопнул глазами и покраснел.       — О Боже… Нет-нет, не подумай, я не… я не пялился на тебя или что-то такое… Это не музыка, чтобы смотреть на тебя! И…       — Почему нет? Звучит как хорошее название, если сейчас кто-то напишет песню с названием «музыка, чтобы смотреть на парней» это…       — Это будет скандалом, — выдохнул Лютик.       — Да. И гениальностью.       — Если ты видишь гениальность в мужских торсах, то что ж…       — Кажется, эту гениальность увидел ты. Но дело же вовсе не в голых торсах. Это очень броско и ярко. Вызывающе.       — Даже слушать не хочу, это ведь даже не моя песня!       Ламберт посмотрел на него с плохо скрываемым недоверием и хмыкнул.              — В любом случае, мне надо доделать работу. Можешь еще немного посмотреть, раз это тебя так вдохновляет, — он подмигнул краснеющему Лютику и ловко встал, уходя.       Лютик прижал гитару ближе к себе и посмотрел ему в след.       Он будто… это было так странно, но он будто был и не в себе, и в себе одновременно. Будто он был настолько в себе, что это уже вне пространства.       Перед глазами был только образ Ламберта. Прямая спина, напряженные мышцы пресса, когда он протягивал руку вверх. Перепачканные в ягодах пальцы. Помятая льняная рубашка, расстёгнутая.       Лютик качнул головой и попытался снова словить что-то такое. Даже если песня не его, она, по крайне мере, давала ему неплохую практику.       Но нет. Больше ничего. Как бы он упорно не смотрел на Ламберта и не трогал струны, ничего не было.       Он только подумал о том, что же это за песня и как ему удалось воспроизвести такую хорошую мелодию?       Иногда он думал о том, кто же этот Ламберт. Кем он был в прошлом.       Время шло к обеду. Ламберт закончил с работой. Отнес весь урожай куда-то в сторону, а после вернулся и сел перед Лютиком на корточки.       — Ну как?       — Ничего кроме того, что я забыл даже те аккорды, что знал. И мои пальцы ужасно болят.       Ламберт опомнился и резко дернул его за руку, смотря на его пальцы. Лютик поморщился от их вида. Сейчас он уже даже не чувствовал боли — они будто онемели.       — Ты… ты мог мне сказать, балда?! Ты играл такими пальцами?       — Знаешь, я так задумался, что ничего не чувствовал. А теперь просто не чувствую.       — Что у тебя за страсть делать себе больно?! Пошли в дом, залатаем как сможем… Мне Йеннифер голову открутит за это!       Лютик забубнил себе под нос и принялся снимать гитару. Зашипел и одернул руки. Да, теперь он чувствовал свои пальцы. Даже не так. Он никогда их не чувствовал так, как сейчас. От резкой боли у него заслезились глаза.       Ламберт выругался, стащил с него гитару и отвел в дом. Усадил на стул и долго и очень неприятно обрабатывал его пальцы, бинтуя каждый.       — Я же не смогу такими пальцами играть!       — А если я сниму бинты сможешь?! — гаркнул Ламберт. Лютик дернулся, но не испугался. В любом случае, Ламберт быстро пришел в себя. — Прости. Так они быстрее заживут. Пока буду показывать тебе все на практике. И еще можно поработать над твоим голосом. Он хорош. Очень хорош.       — Спасибо, — он кивнул, смотря на свои пальцы. На правой ладони все еще были царапины со вчерашнего падения. — Боже, ну почему я такой неуклюжий! Посмотри, я же весь в синяках!       Ламберт мягко улыбнулся и качнул головой.       — Не расстраивайся. Это просто то, что делает тебя тобой.       Лютик качнул головой.       Это то, что делает тебя тобой.       Это то, что делает нас такими.       Лютик невольно промычал какой-то ритм себе под нос. Он был на удивление хорош. И незнаком. Не то мыча, не то напевая, он пробубнил себе под нос:       — Не плачь из-за этого. Это то, что делает нас о…       — Лютик?.. Это что, тоже какая-то песня?       Лютик моргнул и кое-как не подскочил от удивления.       — Да. Наверное.       Ламберт нахмурился.       — Лютик, мне кажется, ты что-то не…       — Скажи Йеннифер, что я пообедаю с тобой, — резко перебил его Лютик, и сам удивился той властности, с которой он сказал эту фразу. Он пораженно моргнул, искренне не понимая, что с ним. Может, панамка не помогла? Наверное, это солнечный удар.       Однако, Ламберт лишь кивнул и встал.       Лютик остался сидеть, смотря на свои руки.       Боже, это же всего лишь усталость. Часто надумываешь всякий бред в такие моменты. В голове неразбериха. Полная неразбериха.       Ведь если бы это было что-то его, то, что он придумал сам, то это бы хотя бы подходило под тот текст, что так навязчиво лез к нему в голову. А это был не он. Откровенно говоря, это вообще было чем-то другим.       Хотя бы потому, что те слова были обращены к его отцу. К его прошлому. К этому прошлому, которое он переживал сейчас.       А сегодня, во дворе… это было наитие. То, что он переживал сейчас.       На самом деле мысль о том, что он способен что-то чувствовать сейчас, что-то новое казалась безумием.       Будто бы это было до того странно, что и не он вовсе. Он снова покачал головой, аккуратно положив руки на свои колени.       И с какого черта он захотел пообедать с Ламбертом?       Он… разве он имел право обедать у…       Он одернул себя. Он сидит тут, в сорочке, перед мужчиной, который снимал с него штаны, чтобы обработать его колено. О каком еще праве он думает?       Он попытался расслабиться.       — Йеннифер, мягко говоря, была в шоке…       Лютик дернулся на его голос и вздернул голову.       — Мне кажется, она думает, что у нас… роман.       — О Боже, — Лютик закатил глаза. — Мне кажется ей станет легче, если я скажу, что знаю, что нужно делать, чтоб не забеременеть.       — Я тоже. Она об этом знает. Тогда, думаю, все под контролем…       Они невольно рассмеялись от карикатурности этих слов. Отсмеявшись, Ламберт сказал:       — Кухарка придет только через час. Я пока схожу помоюсь, ты можешь… Не знаю, осмотреться здесь? Тут нет ничего интересного, но это все, что я могу тебе предложить.       — Через час? — Лютик удивленно посмотрел на часы, вскинув брови. — Но ведь уже время обеда. Почему так поздно?       — Потому что к обеду я заканчиваю с работой. А после я хочу час лежать и смотреть в потолок.       — Не понимаю… если тебя это так утомляет, то зачем тебе это делать?       — Это приятная усталость. Как раны на пальцах от струн.       — Я ненавижу эти раны.       — Хм, что ж, тогда мы определенно с разных миров. В любом случае, я мыться, потому что потом от меня разит за километр.       Лютик кивнул и растерянно огляделся, когда Ламберт ушел в другую комнату.       Он сидит у взрослого мужчины дома, ждет у него обед… И знакомы они три дня.       Но, на самом деле, на фоне внезапно появившихся в его голове мелодий это его уже не удивляло.              На самом деле, после близкого общения с собственным отцом, его вообще мало что удивляло.       Он решил обойти дом, но в нем самом деле не было ничего примечательного. Кроме того, что большая часть комнат были просто… просто были. Пустыми. У Ламберта была небольшая библиотека, рабочий кабинет, даже вторая ванная комната. А все остальное, видимо, было комнатами для гостей. Спальня была одна.       Лютик ощутил себя тоскливо. Несмотря на то, что Ламберт не жаловался, казалось, что жить одному в таком пустом доме… безумием. Понятно, почему тот предпочитал работу. Чтобы с ума не сойти.       Лютик надеялся найти какие-нибудь фотографии, но нет, ничего. Будто Ламберт здесь не живет, а гостиничает. Ночует. И ничего, ничего более.       Дом был пустым. Будто и не его вовсе. Самой обжитой комнатой была спальная и та, где они пили вино. По правде говоря, это не было даже комнатной. Что-то переходное между гостиной и кухней.       Покачав головой, Лютик вернулся на нижний этаж. Еще через некоторое время вышел и Ламберт, на ходу вытирая волосы.       — Тебе здесь точно не одиноко? — спросил Лютик первее, чем понял, что такое… просто не спрашивают.       Ламберт тяжелело выдохнул и посмотрел ему в глаза.       — А что изменится от моего ответа?       Лютик смутился, медленно моргнув.       — Ничего. Прости.       — Ты слишком много извиняешься, Лютик.       — Меня так учили.       — Забудь о чем там тебя учили. Ты не там. Ты здесь. И раз уж мы дошли до такого уровня отношений, когда ты стоишь передо мной в сорочке и не опускаешь взгляд в пол, то, думаю, можно не извиняться через слово. Я не знаю, что должно вырваться из твоего рта, чтоб я счел это за оскорбление.       — Ну, знаешь ли, звучит так, будто это проблема в тебе, а не во мне.              Ламберт пожал плечами.       — Пусть так. Хочешь перекусить до обеда?       — Не хочу перебивать аппетит… Я видел у тебя библиотеку. Можно ее осмотреть?       — Конечно. Она в твоем распоряжении.       Лютик кивнул, улыбнувшись.       Большинство книг были запылившимися. Видно, что пыль с них протирали, но отдельно каждую книгу — нет.       Лютик удивился, что большая часть были посвящены наукам. Чаще — математике. Реже встречалась философия и этика, художественной литературы было совсем мало.       Лютик с блеском в глазах нашел небольшую книгу — скорее, журнальчик — о игре на гитаре. Он радостно запихнул ее к себе подмышку.       — Подними взгляд чуть вверх.       Лютик вздрогнул, не услышав, как в комнату зашел Ламберт. Но послушно поднял взгляд.       — Правее. Фиолетовая книга. Ага, эта. Возьми и ее. Тебе понравится.       Лютик моргнул, глядя на название.       — Это что-то из философии?       — Да. Да, это оно. В свое время она мне очень помогла. Почему-то мне кажется, что тебе тоже. Составишь мне пока компанию в валянии на кровати и глядении в потолок?              Лютик рассмеялся и кивнул, прижимая к книги к себе.       Спальная у Ламберта была очень просторной и светлой. Наверное, это была единственная по-настоящему абсолютно уютная комната.       — Знаешь, чем больше я с тобой провожу времени, тем страннее ты мне кажешься… — проговорил Лютик, садясь на край кровати, и вздрогнул, когда Ламберт буквально грохнулся на нее, смотря в потолок. — Боже милостивый, как она выдерживает это?       — Она и не такое выдерживала.       — Избавь меня от подробностей, — цыкнул Лютик и закатил глаза. А после, отложив книги, чуть подлез к Ламберту и, оперевшись рукой на покрывало, провел пальцами по скуле ко лбу.       Движение вышло таким… легким. Таким знакомым.       — И все же… Ламберт, ты мне, если честно, очень напоминаешь моего отца.       — Он хороший человек?       — Сложный вопрос.       — Хм, что ж, тогда приму за комплимент.       — Отчего же?       — Если человека нельзя назвать одним словом, видимо, он умнее пятилетнего ребенка. Уже неплохо. Хотя, с другой стороны, этот человек, который хочет отдать тебя насильно замуж.       — И его все понимают. Таковы традиции.       — Традиции? Основывающиеся на твоей безвольности? Разве бы он поступил так, если бы любил тебя?       — Он любит меня, — Лютик не возразил, нет. Он сказал это тихо. Потому что для него это было фактом.       Он ненавидел его сейчас, одна о нем мысль доводила его до бессилия. Но смог бы начать Лютик доверять Ламберту, если бы не увидел в нем силуэт своего отца?       Он был единственным, кому Лютик верил.       Верил даже поле всего произошедшего.       Возможно, поэтому он не противился судьбе в полную силу. Где-то глубоко внутри верил, что он все делает правильно. По-другому же быть не может, да?       — Тогда зачем он хочет сделать это?       Ламберт резко открыл глаза, посмотрев на Лютика. Тот тяжело выдохнул и убрал руку с его щеки, а после положил голову рядом, тоже смотря в потолок.       — Наверное потому что понимает, что ни на что другое я не гожусь. Одно время меня это обижало. Что он не верит в меня. Но здесь я понимаю, что он был прав. Я знаю, что из меня выйдет чудесный муж и папа. Я ласков, не строг и вполне себе добр.       — Чудесный муж с нелюбимым супругом? Это бред.       — Но это единственное, что я могу.       Ламберт сначала молчал. А потом издал низкий смешок, повторив:       — Бред.       Он повернулся на бок, к нему, и Лютик чувствовал на себе его взгляд. Лютик снова посмотрел на него, медленно моргая.       — Но я больше ничего не могу. Я даже не могу решить, чего я хочу. Я не могу поставить себе цель.       — У тебя есть цель.       — Нет… Нет, ее абсолютно точно нет.       — Есть.       — О чем ты? — он сказал это так, будто ругался.       Ламберт хмыкнул.       — Найти себя. Разве это не цель?       Лютик медленно моргнул, а после снова посмотрел на потолок, ощущая на себе пытливый взгляд Ламберта.       — Но мне так страшно, стоит только выйти за те границы, что начертили возле меня…       — Нет никаких границ. Они это выдумали.       — Но…       — Нет никаких «но».       — Ты не понимаешь, Ламберт…       Он тяжело выдохнул. Своим виском Лютик почувствовал, что тот посмотрел куда-то в сторону.       — В любом случае, Лютик, я в тебя верю.       Лютик медленно моргнул.       — Но почему?..       Ламберт не ответил.       Через долгую минуту молчания Лютик тоже повернулся на бок, посмотрев на Ламберта. Смотря ему в глаза, Лютик сказал уверенным голосом:       — Кто-то из нас идиот. Только я не могу понят, кто.       Ламберт искренне рассмеялся и повел плечом.       — В таком случае, оба.       Лютик широко улыбнулся, кивнув. И сам не заметил, каким легким движении руки убрал со лба Ламберта темные пряди.       Пряди ему вовсе не мешали.       Он просто захотел его коснуться.