say yes to heaven, say yes to me

      — Не спишь?       Геральт дернулся, резко повернувшись к нему. Лютик стоял, лохматый и завернутый в покрывало. В гостиной слабо горела керосиновая лампа.       — Не сплю. А ты вот почему не спишь в такое время? Со мной-то все понятно.       Лютик тяжело выдохнул, решив не говорить, что нет, совсем непонятно.       После сегодняшнего дня ему стало еще тяжелее. Одно понимание, что кто-то в самом деле верит в него, думает, что ему следует попытаться, вводила его в бессилие и отчаяние. Легче было сдаться и смириться. Но это заставляло встать и идти.       Но ведь Лютик совсем не такой.       Лютик медленно прошел в зал, сев на кресло рядом и посмотрев на лампу.       — На тебе… не считая этого покрывала одна ночная рубаха?       — Почему тебя так интересует, что под этим покрывалом? — без всякого интереса спросил Лютик.       Геральт дернулся и едва не покраснел, осознав, как странно это прозвучало.       — Нет, не подумай, я не в этом смысле… Просто ты только утром голосил, что все это неприлично.       — Но на мне же покрывало? И, в конце концов, в этом мире существуют вещи похуже моего неприличного внешнего вида. Впрочем, после недавнего с Ламбертом, кажется, что это не так уж и неприлично.       Геральт понимающе улыбнулся. На его коленях лежала какая-то книга. Лютик опомнился о том, что ему вручил Ламберт, но в нем не было сил, чтобы что-то читать.       — Ты давно с ним знаком? С Ламбертом?       — Достаточно.       — Ты знаешь, кто он?       — Мне кажется, это не совсем культурно.       — Не совсем. Но о какой культуре может идти речь, если я сижу тут фактически голый?       На самом деле Лютик даже если бы и захотел, то не смог бы ощутить стыда по поводу своего вида.       Он уставал здесь еще сильнее, нежели отдыхал.       — Ламберт не любит об этом говорить.       — Почему?       — Потому что это не то, чем можно гордится.       Лютик грустно выдохнул.       — Не расскажешь?       — Такие вещи не рассказывают, Лютик.       Тот понятливо, но не без сожаления кивнул и выдохнул. Хотя не сказать, что этот вопрос его изрядно мучил. Ему было интересно, но не более того.       Ламберт казался странным и непонятым. Чужим. Но пугало ли это? Нет.       — Так почему ты не спишь?       Лютик рухнул всем телом в кресло, сильнее заматываясь в одеяло.       — Не знаю, чувствую себя усталым, но глаз сомкнуть не могу. Всякие… ненужные мысли… — его голос медленно сошел на шепот, и он устало прикрыл глаза.       — Думаешь о своем положении?       — Да. Можно сказать и так, — он кивнул. Это даже не было враньем. Ведь его положение — это совокупность всего, что с ним происходило.       — Думаю, тебе стоит развеяться.       — Я пытаюсь. Но это не помогает. Стоит лечь в кровать и все… и все сначала.       — Прогуляйся завтра ближе к городу. К рынку, например. Там оживленно. Знаешь, если это окажется для тебя чем-то новым, то поможет тебе забыть обо всем. Если оно захватит тебя с головой.       Лютик тяжело выдохнул и посмотрел в потолок. Казалась, что его на данный момент ничего не затянет. А тем более какой-то рынок.       Он думал о том, что должен сделать. И хочет ли он что-то сделать. Слова Геральта о том, что это его шанс. И Ламберта, что он в него верит.       Это лишняя ответственность.       Лютик… не хотел ответственности. Он так хочет, чтоб кто-то решил все за него. Так было проще.       Но решение отца его не устраивало. По большей мере потому, что это было нечестное решение, без доводов и логики. Просто так надо, просто так происходит со всеми.       — Да… да, я прогуляюсь, — сказал он абсолютно вымотанным голосом, думая лишь о том, что хочет лежать весь день в кровати. Но так, он знал, просто сойдет с ума. — Кто такая Цири?       — Цири это Цири.       — Кто она? Какой ее статус? Ее отец? Какому роду она принадлежит?       — Лютик, — Геральт назвал его имя с явным осуждением. — Почему ты так отчаянно лезешь в чужое прошлое? Тем более выпутываешь его у третьих лиц, которых это толком и не касается.       Вместо ответа Лютик повернулся к нему, смотря совершенно вымотанным, уставшим взглядом.       Почему? Потому что это во всяком случае лучше, чем думать о своем прошлом. Или будущем.       — Так кто же она?       — Лютик, — сказал Геральт более раздраженно. — Я понимаю, ты судишь по себе. Раз у тебя такое милое прошлое, в котором тебя все холили и лелеяли и тебе легко о нем рассказать, значит, у всех так же, но жизнь не такая. Люди не рождаются в золотых пеленках.       Лютик смотрел на Геральта, но ему казалось, будто бы сквозь.       Он невольно коснулся своей левой руки, одернул себя и качнул головой.       — С чего ты взял, что у меня легкая жизнь? — он знал, что пожалеет об это вопросе.       Геральт выдохнул — раздраженно.       — Лютик, ты сам говорил, что был словно картиной. Все тобой любовались и оберегали. Возможно, в чем-то тебя Цири и может понять, но то, что она пережила — ужасно. Хочешь — спроси сам. Но все, что я тебе могу сказать — незнакомым такое не рассказывают.       Лютик только кивнул, медленно встал и вышел, покачиваясь.       В спальной он просто лег на кровать и уставился в потолок.       Перевернулся на бок и попытался уснуть, но веки дергались              Как же он был адски напряжен. Как же он был напряжен…       Мужская рука — крупная, сильная — нервно прижимала часть собственного камзола к нему. Лютик слышал испуганные крики, причитания. Рядом плакала мама. Ругался отец, с трудом обмотав кусок ткани и взяв Лютика на руки.       Лютика тошнило. Так сильно тошнило. Перед глазами все плыло.       Это так странно, но когда отец прижал к себе — боль не ушла,       обычно было легче. Но в этот раз, казалось, не станет легче никогда. Раз не помогают руки отца, то все бессмысленно. Поздно. Очень поздно…       — Идиот!       В воздухе неприятно пахло чем-то едким и очень концентрированным. Лютик хотел поморщиться, но обнаружил, что сил нет. Его уложили на что-то мягкое и он попытался приподнять голову. И увидел, что вся его сорочка — в крови, кусок камзола отца — в крови.       Его затошнило, он упал головой на подушку, чувствуя, как закатывались глаза.              — Нет-нет, будь здесь! Сейчас все будет хорошо!       Отец похлопал его по щекам. Кто-то рядом суетился, убирал ткань, что-то делал, трогал его и говорил. Лютик видел только потолок и темное пятно, предполагаемо, макушка его отца. А может это свет в конце туннеля. Только он не светлый, а темный.       Он не хотел, чтобы это было так.       Нет, не так… Так он не хотел.       Он хотел просто… показать. Показать, что он может сделать.       Он не хотел умирать.       Боже, нет… Умирать он не хотел.       Когда его руку сжала рука отца, Лютик, глядя в потолок, пролепетал белыми губами:       — Я умираю?..       Его отец рявкнул так громко, что рядом кто-то ойкнул:       — Нет, блять, нет!       Рядом раздался угасающий голос матери:       — Гилбард, не ругайся при ре…       — При ребенке?! Он умирает, Мария! Прямо сейчас! Он, блять, умирает!       Сердце у Лютика замерло. Лицо было белое и мокрое. Глаза снова слезились.              Все-таки, он умирает. Он умирает… Он умрет. Все.       Из-за собственной глупости он умрет. Просто из-за того, что он слишком трусливый, слишком глупый.              Глупый маленький мальчик.       Так нестерпимо сильно хотелось плакать…       Но вместо слез Лютик издал только рваный сип, когда боль усилилась. Он широко раскрыл глаза и дернулся. Отец попридержал его, прижал обратно к кровати, а после прижался губами к его макушке, что-то шепча.       Лютик ничего не слышал. Он умирал.       Лютик открыл глаза и посмотрел на потолок. Миг ему понадобился, чтобы понять, что это лишь дурной сон. Его лицо было холодным, ночная рубаха на спине вся намокла. Глаза слезились.       Он сильно сожмурился и качнул головой.       Рядом никого не было.       А Лютик подумал, что готов был в самом деле умереть, если бы его отец снова коснулся его с такой нежностью. Если бы он снова стал для него сыном, которого он любил и защищал.       Только если бы Лютик не совершил в тот раз эту ошибку.       С тяжелом выдохом он встал с кровати, ощущая себя ужасно вымотанным.       Он кое-как огляделся, глянул на блокнот и, качнув головой, спустился. Было семь утра. Так сколько он поспал за ночь? Четыре часа? Пять?       Нет, — решил он, — сегодня буду лежать в кровати и никуда не пойду. Или, что еще лучше, приду к Ламберту, и буду лежать у него.       Ему казалось, что Ламберт его не обвиняет.       Все другие обвиняли, все знали и понимали, а он — нет.       И в этом был весь комфорт.       Лютик прошел по залу и заметил, что во дворе кто-то сидит. Он удивленно моргнул и спешно вышел на улицу. Было прохладно. Он потер нос и обошел дом, заглядывая во дворик.       Йеннифер сидела на скамье, рядом лежали книги, на ее коленях — тетрадь с записями. Она выглядела ужасно-уставшей и сонной. И была похожа на статую.       Лютик немного потоптался на одном месте, а после нерешительно двинулся к ней.       — Йеннифер?       Она резко вздернула голову и посмотрела на него вымученным взглядом. Однако, так же быстро она выпрямилась, расправила плечи, лицо ее сделалось холодным и отрешенным. И Лютику почудились, что он увидел какого-то другого человека.       — Ты всегда так рано встаешь? — она вскинула бровь, внимательно его осмотрев.       — Вообще-то да… Режим, ты же знаешь.       — Тут нет режима. Можешь идти спать дальше, — она снова отвернулась к своей тетради, показывая, что диалог окончен.       Лютик насупился от этого к нему пренебрежения. Не потому, что он был такого вот высокого рода, а она по факту уже нет.       Нет, вовсе не поэтому. Это было бессилие от того, что так к нему относились все.       И Геральт вчера, который счел его слишком легкомысленным, чтобы понять чужое горе.       Йеннифер, которая за три дня упрекнула его большее количество раз, чем мать за всю жизнь.       Хотя, стоит заметить, по сравнению с его учителями, она явно отставала.       — Йеннифер, я хотел спросить.       Она повернулась к нему, пораженно вскинув брови, видимо, не ожидав, что он продолжит диалог.       — Как ты осмелилась на это?       — На что? На изучение истории под авторством этого клуба врунишек? Хм, полагаю, именно поэтому. Хочу убедиться, что мне не показатлось.       — Я про то, что ты ушла из семьи. Так просто? Без ничего, в никуда?       Йеннифер внимательно на него посмотрела.       — Ты думаешь о побеге?       Лютик дернулся.       Он еще никому не говорил о своих планах так буквально. Поэтому вместо ответа он просто смотрел на нее. Ей и не нужны были ответы.       — Понятно. Лютик, я не просто взяла и сбежала, потому что до меня в один день дошло, что мне все это не нравится. Это был долгий и тернистый пусть, состоящий из тысячи ступенек. В конце концов, от меня отреклись сами.       — И сколько у тебя на это ушло?       — Около трех лет. Чтобы уходя я знала, что я в безопасности. Что я что-то значу, я что-то могу дать и без своего титула.       — Но ты ведь, наверное, могла остаться там, дома, избежав всех этих… вещей?       — Могла. Но это означало бы вечный контроль. Мой отец был тем еще тираном. Я бы сказала, что он просто был сумасшедшим, но моя мама умоляла меня не порочить его честь. В любом случае, думаю, она не сильно потускнела из-за того, что ты узнал данный факт.       — Получается, ты уже знала, кем хотела быть?       — Более того, я уже умела этим быть. Но это всего лишь вопрос твоей собственной уверенности. Лютик, не сочти за грубость, но лучшее, на что ты можешь рассчитывать, так это в самом деле выйти здесь за кого по расчету. Но на Ламберта не смотри, твой отец скорее подумает, что это такой анекдот.       Лютик помрачнел.       Даже Йеннифер говорила ему, мол, у него нет другого шанса, только замужество. Не за одного хрена, так за другого. Вот и весь простор.       — Я вижу, что ты хочешь совета. Но я не знаю, что тебе сказать. Ты сам не знаешь, чего хочешь, — пожала она плечами, взяв одну из раскрытых книг, сверяя ее со своими записями. — Ну вот. Сто пятая дата. Неправильная. Боже милостивый… Знаешь, Лютик, если эти люди зовут себя учеными, то ты можешь начать уверять, что два плюс два пять и тебя примут в ряды математиков.       — Если бы математика была такой же, что и наше собственное восприятие, то два плюс два равнялось бы трем слонам и всех бы все устраивало, — пожал плечами Лютик.       Йеннифер внезапно кинула на него резкий взгляд, прищурившись.       — Я даже не сразу поняла, было ли это очередной остротой или точкой зрения. Но, кажется, это был укор в мою сторону. Похвально. В любом случае, Лютик, за два месяца невозможно что-то изменить. Я знаю, что тебя отправили сюда, чтобы ты подумал над своим поведением. И я знаю, что тебя ждет помолвка по приезду. Но два месяца? Только если ты станешь бродяжкой. Ну или, — она внимательно на него посмотрела, — если все-таки убедишь меня, что два плюс два равно три слона.       Лютик ощутил холодок на спине, но быстро кивнул.       Да, по крайней мере он все понял. Он все прекрасно понял.       Йеннифер понималась куда проще, чем его отец.       Он вел себя как два разных человека.       — Хорошо… Я пойду.       Йеннифер кивнула и вернулась к своим заметкам.       А Лютик понял, что мысль о том, чтоб лечь и лежать доводила его до тошноты.       Йеннифер сказала, что может помочь ему с этим. Но что Лютик может ей в самом деле дать?       Песню в состояние транса?       Это было невыносиво.       Удивить ее своими знаниями в науках?       Но он все знал на среднем уровне, ему нечем было ее поражать.       Начало казаться, что единственный шанс снова избежать помолвки — это снова устроить выступление. Не такое жесткое, как в прошлый раз… Из-за прошлого раза все и сломалось.       Сломался, кажется, и сам Лютик.       Едва поняв, на что он способен на самом деле, в нем будто все перевернулось и сжалось в тугой комок. И он совсем не знал, что с этим комком делать.       Он немного постоял в прихожей, а после просто развернулся и пошел к Ламберту.       Да, это было абсолютно некрасиво и бестактно, но ему… Ему казалось, что они с Ламбертом каким-то чудом стали лучшими друзьями.       Наверное, Ламберт просто относится к нему с мягким снисхождением.       Ламберт не спал, а на приход Лютика искренне удивился. Кажется, он вернулся с пробежки или что-то такое. И стоял в проходе, смотря на Лютика. Он тихо рассмеялся, сказав:       — Может ты вообще тогда сразу ко мне переедешь?       — Если бы только это имело смысл… А теперь может пропустишь меня?       Ламберт фыркнул.       — Какой серьезный.       — Я постоянно учусь держать нос, задранным к небу, но всегда об этом забываю из-за собственной зажатости.       — Ну и не надо. Никому еще не шел задранный кверху нос.       — Мне кажется, это прибавляет мне стати.       — Скорее возраста.       — Ламберт, неприлично говорить такое омеге.       — А омеге прилично ломиться в дом к альфе в восьмом часу утра? Йеннифер знает?       — Нет.       Ламберт пораженно вскинул брови.       — А Геральт?       Лютик сморщил нос.       — Они слишком меня опекают… Но ты прав.       Лютик уверенно кивнул и резко пошел в сторону забора. Он окликнул Йеннифер, помахал ей рукой и сказал, что собирается не появляться дома минимум сутки. Йеннифер, искренни удивленная, и рта не успела открыть, как Лютик снова убежал к Ламберту.       Тот посмотрел на него с легким прищуром и качнул головой.       — Очень грациозно, Лютик.       — Во мне грациозности, как в дереве.       — По крайней мере ты достаточно симпатичен для дерева.              Лютик фыркнул.       — Напомню, что ты общаешься с деревом. Это многое о тебе говорит. Что на завтрак?       — Овсянка с клубникой и тосты с арахисовым маслом.       — Фу, но овсянка это же отвратительно?       — Для дерева ты имеешь слишком много недовольства. Я попрошу кухарку о второй порции.       Лютик кивнул, а после пошел рядом с ним, широко улыбаясь.       — Она может подумать не того.       — Учитывая, что со слов Геральта ты меняешь омег, как Йеннифер точки зрения в ее этой философии, то вряд ли она что-то заметит.       — Ты выделяешься своей маленкостью.       — Ты хотел сказать молодостью?       — Ребячеством.       — Ох, — Лютик закатил глаза. — В любом случае я молод и прекрасен.       — Именно поэтому и запомнит, — он улыбнулся ему и легенько щелкнул по носу. Лютик фыркнул.       Столовая Лютику у Ламберта понравилась и в прошлый раз. Она была просторной и светлой. Но Лютику все чаще казалось, будто это был чужой дом, в котором так и не сделали ремонт.              Лютик сидел на стуле с ногами, оперевшись на лотки, рассматривая узор в центре стола.              Он был сделан вручную, очень тонко и красиво.              Лютик провел пальцами по углублению и дернулся, когда рядом присел Ламберт, глядя за его занятием с удивленно вскинутыми бровями.       — Этот стол покупала какая-то твоя любовница?       — Нет. С чего ты взял?       — Ты бы не выбрал такой стол.       — Я бы не выбрал, чтобы какая-то малолетняя омега докучала мне по утрам. И что дальше?       Лютик закатил глаза, усевшись на стул, наконец, убрав ноги с него. Он сложил руки на груди и недовольно посмотрел на Ламберта.       — Может, мне уйти?       — К сожалению, я бы так же не выбрал, чтобы та омега своими докучаняими меня очаровала. Но увы, — он пожал плечами, а Лютик лукаво улыбнулся, пытаясь своей улыбкой отвлечь внимание от покрасневших щек. — И все же, Лютик, иногда стол это просто стол.       — Он абсолютно точно не в твоем стиле.       — Хм, разве?       — Да, этот узор. Ты бы не купил что-то такое.       — Я тебя уверяю, что я бы купил буквально все что угодно, чтобы быстрее перестать дурить себе голову.       Лютик хмыкнул и повел плечом. Что-то было совсем не так, но это не отталкивало.       Это в каком-то смысле даже было правильно.       У Ламберта были свои тайны, у Лютика — свои.       Они даже и не обманывали друг друга. Просто не договаривали.       В любом случае стол это просто стол, и Лютик решил отложить на время все сложности. Он тут уже неделю, а только и делает, что вспоминает и морочит себе голову. Надо отдохнуть. Просто отдохнуть. Тем более, когда Ламберт сегодня так по-странному мило ему улыбается.       Завтрак, несмотря на наличие овсянки, оказался очень даже приятным. Приятнее, чем в доме Йеннифер. Лютик считал, что так на него сказывалось то давление. Тайны. Все там казались другими, и привыкнуть Лютик к ним все никак не мог. Попросту не было времени.       С Ламбертом же ему казалось, что они знакомы сотню лет.              — Кстати, — опомнился Лютик. — Мне Геральт что-то там про какой-то рынок говорил…       Ламберт внезапно рассмеялся, и Лютик непонимающе вскинул бровь.       — Рынок? Я так полагаю, он имел ввиду ярмарку. По выходным они всякое устраивают. Танцы, пляски, все такое.       Лютик невольно сам тихо хихикнул, от понимания, что Геральт назвал ярмарку просто… базаром. И Лютику до сих пор смешно было от представления, как он просто приходит на рынок и смотрит на продажу мяса и помидор.       — А что, хочешь сходить?       — Ну, было бы неплохо. Посмотрю, как люди живут. До этого я ни разу не был на ярмарке. Только на немного! Еще гитара!       — Твоя гитара от тебя никуда не убежит, тем более ты схватываешь на лету. Кстати, больше не было внезапных проблесков?              Лютик растеряно почесал затылок. Нехотя он признался, сам не ожидав от себя искренности:       — По правде говоря я и не хочу этих пробелсков… Они… они напоминают мне о плохих временах. А я здесь с другой целью.       Ламберт заинтересованно на него посмотрел, открыл было рот, но одернул себя. Лютик и жалел об этом, и был благодарен. С одной стороны это хотелось хранить в тайне, оставить за спиной, но с другой это так сильно ломило его грудь, таким грузом лежало на его плечах, что, казалось, если найдется хоть один человек, готовый по-настоящему его выслушать и не осудить — Лютик бы тот час все рассказал.       Ему казалось, что Ламберт был именно таким человеком, но, к разочарованию, или, возможно, счастью, он ничего не сказал по этому поводу. Только чуть позже добавил:       — В любом случае, если есть силы с этим работать, то не игнорируй это.       Лютик медленно кивнул, сам не до конца понимая, какая природа была у… этого. Если первые строки, что лезли из его голову были вполне понятные ему и ясны — они говорили о пережитом — то вчерашний сумбур был незнаком. Точнее, нет, знаком, но будто бы он никогда не уделял этому нужное внимание.       Если обычно из него тянулся текст одной песни, то вчера это явно было два разных теска.       Ему начало казаться, будто в его голове было сотня идей, но он никогда не давал им раскрываться.       От этого становилось горестно, но потом Ламберт ему снова улыбнулся и стало легко и понятно.