say yes to heaven, say yes to me

      Лютик с любовью посмотрел на кричащего на его руках младенца. Погладил по макушке, глупо улыбаясь, ощущая, как дрожал внутри от восторга. Ламберт чуть склонился над ним, чтобы лучше разглядеть, а после поднял взгляд на Лютика, улыбаясь. Так странно — такой громкий крик младенца, и, вместе с тем, такое умиротворение.       Младенца аккуратно забрали из рук Лютика, чтобы вымыть, и Лютик, откинувшись на подушки, смотрел за ними полуприкрытыми от усталости глазами. Ламберт сжимал его руку, мягко гладя тыльную сторону ладони.       Лютик мягко улыбался, чувствуя в душе неясное спокойствие, а ещё — нежность. А потом все это стало куда-то исчезать, пропадать, и Лютик ощутил в груди странный липкий холод, непонятное чувство неотвратимости происходящего. Он напрягся и чуть привстал, осмотревшись. Ламберт все ещё смотрел на него нежным взглядом, будто ничего не замечал.       А что-то явно происходило!       Лютик заерзал и заозирался, как обеспокоенная кошка, а потом дошло — его ребёнка сейчас заберут! Прямо сейчас!       Он испуганно посмотрел в сторону врача. Тот быстро отвёл взгляд и взял младенца на руки.       — Подождите… Дайте его мне, — задушено попросил Лютик и постарался привстать, но просто не смог. Тело оказалось таким мягким, абсолютно непослушным.       Врач воровато огляделся, будто не замечал Лютика, и пошёл к выходу.       — Стойте! Отдайте! Это мой, мой ребёнок!       Лютик в панике подскочил, но в итоге даже не смог пошевелиться. Он закричал, прося вернуть ребёнка, заумолял что-то сделать Ламберта, чувствуя, как по лицу текли слезы, но Ламберт будто бы ничего не замечал, продолжая просто сидеть рядом.       Лютик забился в истерике, кричал почти истошно, даже когда врач исчез вместе с его ребенком.       А потом был свет.       Лютик испугано замер, широко раскрыв глаз. Быстро билось сердце, в груди стояла какая-то пустота, будто из неё ушла вся тяжесть. Вместе с растерянностью, Лютик ощутил какую-то непонятную ему лёгкость, и позволил телу расслабиться.       Он проморгался и огляделся, встретившись взглядом с будто бы испуганным Ламбертом. Он нависал над ним, держа за плечи и смотря в глаза.       — Очнулся?       Лютик сонно моргнул. Сначала он вообще не понимал, что происходит. Вот он, проснулся. Обычное утро. Обычный Ламберт, которого хотелось целовать. И что дальше?       Затем он ощутил, что глаза были влажные, а в горле… В горле такое чувство, будто недавно он кричал.       Он мотнул головой и потёр мокрые глаза. И тут же вспомнил о сне. Сейчас он уже не был страшным. Обычный ночной кошмар, в жизни Лютика таких было сотни. Если не считать того, что ему впервые снился Ламберт и… ребёнок. Их ребёнок.       — Кошмар? — ласково спросил Ламберт, погладив по щеке. — Ты плакал и кричал.       — Даже так? — искренне удивился Лютик. — Я обычно не очень шумный во время кошмаров.       — Обычно? — Ламберт вскинул пораженно брови. — Тебе так часто снятся кошмары?       — Если так можно сказать… — откашлялся Лютик.       Он улегся обратно на кровать. Сначала посмотрел в сторону окна. Шторы пропускали солнечный утренний свет. Это место и это солнце стало ему уже таким родным, что один вид этого окна и солнечных лучей смог его успокоить.       Лютик облегчённо выдохнул и перевёл взгляд на явно волнующегося Ламберта, который нежно гладил его лицо.       Лютик рассказал ему о сне, и больше он не вызывал в нем никаких эмоций. Нет, конечно, ситуация была ужасной, и Лютик не знал, через какой ужас бы при подобном ему бы пришлось пройти в реальной жизни, но сейчас это был просто плохой сон. Как и тысячи других.       — А как красиво начиналось, — Ламберт покачал головой и расцеловал его щеки, сцеловывая остатки слез. — Ну, тебе снятся кошмары о нашей ситуации. Вполне ожидаемо.       — В смысле? При чем тут наша ситуация? — не понял Лютик.       — Сон — это же всегда про образы. Очевидно, что ребёнок — это наши отношения, которые забирают. Ну, мне так показалось. А вообще сон может быть про все и каким угодно.              Лютик рассеянно кивнул. Звучало на удивление разумно.       — Ты у меня слишком умный, — довольно сказал Лютик и перевернулся на бок, прижавшись к Ламберту. — Хотел бы я, чтобы у нас был ребёнок. Маленький ангелок с твоими глазами.       — Или твоими, — протянул Ламберт, гладя Лютик по спине.       — Или моими, — тяжело выдохнул Лютик. — А ты как? Тебе легче?              Ламберт повёл плечом.       — Не знаю… Как тебе удаётся прятать эту боль?       — Так же, как и тебе сейчас.       Ламберт покачал головой.       — С тобой я просто забываюсь, вот и все. Но в одиночестве… Появляется тяжесть в груди, с которой непонятно, как бороться.       Лютик тяжело выдохнул и прильнул к Ламберту теснее.       — Это целое искусство, которому я учился всю жизнь, — хихикнул Лютик. — А так, вероятно, боль мне заменяет другие чувства.       — Но ведь никакое другое чувство не может заменить боль? Боль есть боль. Как и любое другое чувство, оно индивидуально.       — Ну да, — согласился Лютик. — Тогда не знаю… Возможно, я просто привык прятаться от боли. Заменяю её другим… Я не знаю, — сдался он, тяжело выдохнув. — Просто так выходит.       — Но, вероятно, твоему телу не нравится, что происходит. Тебе все равно больно, поэтому из-за кошмара ты плакал и кричал. Потому что тебе это нужно. Понять, что тебе больно, и дать себе пройти через это.       Лютик поджал губы, сжавшись, будто хотел стать совсем маленьким, спрятаться за Ламбертом, чтобы все о нем вообще забыли, и он бы просто был здесь. Так мало.       — Я… Я не знаю. Ламберт, я не знаю, как мне почувствовать боль. Не знаю, как разрешить себе…       Ламберт выдохнул, крепче его обнял и поцеловал в макушку, продолжая мягко гладить его спину сквозь тонкую ткань ночной рубахи.       — Просто слушай себя.       Лютик не ответил.       Он не мог слушать себя, потому что стоило ему только прислушаться, и он слышал шёпот этого нечто внутри. Что-то, что вообще никогда не знало боли, даже не представляло, каково это — страдать от боли.       Лютик едва не промычал:       — Сходим сегодня на море?       — Конечно, — кивнул Ламберт, поцеловав его в лоб. Лютик облегчённо выдохнул, прикрывая глаза. И все-таки, он знал, что хоть где-то все всегда хорошо. Здесь, в руках Ламберта. Вот бы они ещё не обсуждали происходящее каждый час…       После ужина Лютик подошёл к Ламберту со спины, обнимая, и тихо спросил:       — Давай немного выпьем?       — Да, давай, — он погладил его по тыльной стороне ладони. — Обед прошёл нормально, кстати?       — Прошлый ужин тоже нормально прошёл. Почему ты спрашиваешь?       — Потому что вчера ты пришёл едва не в тряске.       Лютик хмыкнул.       — Просто мы говорили с Йеннифер, и я снова очень разозлился на своего отца. Вот и все. Идём лучше на улицу, выпьем. Я приготовлю закуску.       Ламберт тяжело выдохнул и кивнул, мягко гладя его костяшки.       Лютик уже не знал, как привести Ламберта в чувства, как убедить его, что тосковать рано, и даже если их ждёт конец, в конце концов, у них есть немного времени. И если сегодняшний вечер будет бесполезен, то Лютик совсем понятия не имел, что ему делать.       Они расположились на заднем дворике. Солнце ещё только-только начинало садиться, так что их ещё ждал прекрасный закат. Пока Ламберт разливал вино, Лютик обнял его за локоть и положил голову на его плечо, смотря на небо. После принял протянутый ему бокал, и Ламберт заговорил:       — Когда мы впервые тут сидели, я понял, что влюблен в тебя. Я провел тебя, а потом пришёл домой и просто лежал в кровати, думая о тебе. Я думал о том, как ты мне полюбился, и о том, как хрупок ты был. Такой тонкий и звонкий, как хрусталь, и я боялся сделать тебе больно, боялся разбить, и каждое моё действие, которое казалось мне не совсем верным, потом долго меня грызло. Я думал о том, как кто-то такой хрупкий, как ты, осмелился выразить свою симпатию ко мне. Да, я мило себя вёл, но в целом… Я это я.       Лютик улыбнулся.       — Ты был прекрасен. Не был груб. Когда в тебе проскакивала строгость, это было… Было мило. Мне нужна была даже она. Каждый твой взгляд или твоя улыбка показывали мне то, о чем я мечтал и чего мне так сильно не хватало. Ты был недосягаемой для меня мечтой. Я не верил, что все, чего я мог хотеть, уместилось в одном человеке.       — А я видел это по-другому. То, как ты всего стеснялся, и как много вещей были для тебя неправильными… Даже самые обычные вещи тебя восхищали, а какие-то — пугали. Я думал о том, что могу случайно сломать тебя просто своим незнание, что где-то… Где-то ты не такой, как все. А теперь…       Ламберт посмотрел ему в глаза.       — Теперь я не понимаю, обманывал ты меня тогда или сейчас.       Лютик замер и сглотнул. Он сильнее сжал ножку бокала и растерянно моргнул.       Конечно Ламберт знал многие вещи о его прошлом, и — в большей степени — ему он не врал. Просто сейчас… сейчас Лютику было необходимо прятаться, чтобы не сломаться. Он не был готов к тому, чтобы в какие-то моменты встретиться с реальностью.       Точно так же, как не был готов принять некоторые воспоминания.       — Почему ты так думаешь? — удивлённо спросил Лютик. Он понятия не имел, как сейчас выглядел для Ламберта. Как вор, которого словил с поличным? Или омега, глубоко оскорбленная тем, что её искренность приняли за ложь?       Ламберт ответил не сразу, просто смотря в свой бокал. Наконец, он заговорил:       — Тогда ты был восхитительно-хрупким. Не боялся показаться испуганным или смущенный. Ты был такой разный… Весёлый, счастливый, напуганный или грустный… Ты мог обижаться, злиться, мог зажигаться страстным интересом. Ты всегда был разным, но всегда оставался Лютиком. А сейчас… После той новости ты будто закрылся. Ты стал одинаковым. Одинаково в себе, одинаково для других. Ты смотришь на ситуацию, как врач на раскрытый перед ним живот пациента. Со странной, непонятной мне холодностью. Я Просто… просто пытаюсь понять, какой из этих Лютиков — мой.       Лютик опустил взгляд, поджав губы, и повёл плечом.       — Тот, наверное, которого ты полюбил, — прошептал Лютик, чувствуя, как что-то в нем трескалось.              Внезапно, он снова ощутил со всей ясностью все те чувства в его сне. Будто он видел, что у него забирали что-то очень важное, а он — ничего не мог с этим сделать.       Внутри него что-то треснуло. Импульс, прошедший через его сердце, на этот раз никуда не исчез, а так и замер в нем.       Ламберт кивнул.       — Тогда зачем ты прячешь настоящего Лютика за этой маской?       — Я не прячу! — раздражённо крикнул Лютик. — Ты не понимаешь! Просто не понимаешь! Почему ты вообще ведёшь себя так?! У нас осталось так мало времени, а все, на что ты его тратишь — это на то, чтобы думать о прошлом или сожалеть о будущем! Неужели ты не видишь, что я сижу прямо перед тобой и хочу твоего внимания! — Лютик кричал так, как кричат маленькие дети, пока не получат внимания.       — Нет, передо мной сидит не Лютик, который хочет моего внимания. Передо мной сидит что-то, что притворяется Лютиком и хочет использовать все между нами происходящее, как защиту, будто, на самом деле, это ничего не значит.       Лютик взбесился. Он откинул бокал, но Ламберт никак не среагировал, только спокойно проследил за тем, как вино расплескалось сначала по покрывалу, потом по траве.       — Я же тебе объяснял! Я говорил, что не могу по-другому! Я просто не хочу, чтобы мне было больно, и я не хочу, чтобы больно было по тебе! Я стараюсь! Я хочу отвлечь нас! А ты… Ты обвиняешь меня! Ты буквально говоришь мне, что вот того Лютика ты любишь, а вот этот тебе не нравится! Этого ты не хочешь!       — Нет, я хочу тебя любым. До тех пор, пока ты настоящий, а не притворяешься. Ты почти не проявляешь эмоций. Ты только злишься.       — Тебе не понять! — всплеснул руками Лютик. — Это не тебя хотят отдать замуж, как вещь!       — Мне не понять? Я был вещью годами. Вещью, которую можно не кормить, которую можно бить до потери сознания. У меня не было никакой свободы.              Лютик замер.       Да… Да, он не мог обвинять Ламберта в том, что тот его якобы не понимал.       — Но даже тогда я находил силы, чтобы что-то чувствовать. Чтобы оставаться живым. Это единственное, что даёт нам смысл жить на самом деле. Не вечное счастье или радость, а умение пропускать эмоцию, признавать её и прожить в ней момент. Пока ты закрываешься от мира в своём эгоистичном желании спастись, ты не живёшь. Тебя здесь нет. Могу ли я что-то чувствовать к себе сейчас, когда ты смотришь на меня пустыми глазами и живёшь ненавистью к своему отцу? Пока ты отрицаешь такую важную часть себя, а значит и меня? Нет. Не могу.              Лютик замер, поражённый этими словами.       Ламберт… Отказывался от него? Бросал? Не хотел его больше?       Перед глазами на миг все потемнело, и Лютику пришлось сделать глубокий вдох, чтобы не задохнуться. Тяжесть мира упала на его плечи.       Да, то самое чувство, что и во сне.       Чувство, что что-то настолько важное забирают, а ты ничего не можешь с этим сделать.       Сначала Лютик разозлился. Дико, до дрожи, до сбитого дыхания. Как Ламберт вообще смел такое говорить?! Как он мог так с ним поступить?!       — Ты… Ты просто эгоист! — крикнул он. — Пока я был удобным, ты меня любил, а теперь — нет?!       — Но удобный ты сейчас. Ты не проявляешь никаких эмоций, тебя не надо утешать или помогать. Ты очень удобный. Тогда же ты…       Ламберт прервался, когда Лютик зарядил ему пощёчину.       На миг Ламберт будто бы превратился в его отца — человека, который отбирает у него счастье. И тут же, стоило ему это сделать, его снова затрясло. Но по-другому.       Затрясло от ужаса, отчаяния. Та трещина пошла дальше, импульс, зажатый в самом сердце, неприятно пульсировал.       Лютик, глотая слезы, поспешил встать. Его бросили! Отобрали все счастье окончательно! Его не принимают, он не нужен! Его бросают!       На дрожащих ногах он встал, чтобы уйти, и завтра же уедет. Значит, такова судьба, значит, он должен родить нелюбимому человеку. Зато это у него точно не отберут!       Ламберт встал вслед за ним и перехватил за плечи. Лютик попытался отбиться, из-за всех сил сдерживая слезы.       Ему… Дьявол, ему было больно.       Больно даже думать, что Ламберт мог оставить его.       Всё в нем трескалось и рушилось, все те замки, что он строил, все это трескалось в момент, пока Ламберт крепко держал его, не давая уйти, минутами ранее сказав, что он ему больше не нужен.       Лютик, в конце концов, просто взвыл. Закрыл лицо руками и заскулил, чувствуя, как подгибались колени.       Одинокий, брошенный, никому не нужный мальчик.       На миг он будто перенёсся в прошлое, когда узнал, что его отец хочет отдать его замуж.       Красивый зал с такими высокими потолками, что Лютику надо было закидывать голову назад, чтобы разглядеть их. И плачущий мальчик напротив своих родителей. Так страшно!       Его хотят отдать? Он больше не нужен? Он плохо себя вёл?       Он стоял, плакал и трясся.       Мама села перед ним на колени и погладила по плечам.       — Лютик, милый, послушай… Мы пока думаем об этом. Не надо слез. Пока все хорошо. Ещё ничего не решено…       Лютик не слушал её. Она врет, они все врут!       Они хотят его бросить! Хотят оставить! Он больше не нужен!       Его отдадут, он потеряет дом, потеряет семью!       И сейчас все повторялось.       Он больше не нужен. Он неправильно себя вёл.       Лютик стоял и плакал навзрыд.       Дьявол, как же больно, Лютик и не думал, что бывает так больно.       Всё для него перестало существовать. И весь внешний мир, и Ламберт, ничего не было, был только он, Лютик, брошенный, покинутый мальчик, которого никто так и не смог успокоить, нуждающийся, боящийся.       Лютик просто стоял и плакал так громко, что голос срывался, но ему и это не мешало.       Всё было против него, ничего не хотело ему счастья, и он просто плакал, дрожа всем телом.       Лютик потерялся в пространстве и времени. Он даже не понимал, был он тут или там. Он вообще был? Все в нем сжалось до тела маленького ребёнка, все в нем дрожало и трескалось, а Лютик даже не пытался это остановить. Он цеплялся за это в своей истерике, желая сложить все по кусочкам, но все только спалось из рук.       И все, что оставалось Лютику — плакать.       Плакать было даже почти приятно. Что-то такое простое могло вызвать столько эмоций у окружающих.       Лютик любил слезы, но как способ манипуляции.       Он никогда не думал, что умел плакать по-настоящему из-за таких вещей.       Он не думал об этом даже в ту ночь, когда проснулся от воспоминаний, когда проплакал всю ночь в его руках. Это ведь были не настоящие слезы. Это были слезы того Лютика. Из прошлого. Настоящий же Лютик никогда бы не оплакивал так чью-то смерть.       Он поступал правильно, и не жалел ни об единой секунде.       И все-таки Лютик плакал. По-настоящему.       Плакал до хрипящего горла, до боли в голове, до пустоты в сердце, до звона в ушах.       Он бы обратил на себя внимание всего мира, только если бы это было возможно.       Успокаиваться он если и начал, то только от усталости. Силы покидали его, и в момент, когда он смог оторвать руки от лица, в которые прятал свои крики, все ещё рыдающий и дрожащий, он заметил, что был в комнате. Не на улице.       Вскоре он наткнулся на взволнованное лицо Ламберта. И заплакал ещё сильнее.       Ламберт тихо выругался, вскочил, потом, придерживая голову Лютика, что-то в него влил. Стакан бился о зубы, и Лютик лишь на секунду подумал: бывает так плохо?       Потом Ламберт зачем-то его обнял. Но зачем? Он же бросил его.       Лютик, в любом случае, не искал сейчас в его объятьях никакого утешения. Он знал, что его больше не спасут. Или спасут, только ему это уже не надо. Ламберт обнимал его, ну и пусть. С каждой секундой Лютику весь мир становился все более безразличнее, а он только продолжал плакать, чувствуя, как все в нем начинало сходить на нет.       Он думал, что так приходит пустота, когда в тебе не остаётся ничего, даже самых нежеланных чувств, но, внезапно, это было спокойствие. Странное, тёплое спокойствие, обволакивающее его грудную клетку изнутри тёплым мехом, согревающее.       К нему стали возвращаться реальные ощущения. Тепло тела Ламберта, например, его руки, его дыхание. Это снова наполнилось смыслом. Лютик тихо всхлипнул. Уходила последняя волна истерики. Его глаза и губы опухли от слез, и он ощущал, будто бы внутри его все ещё трясло, но внутри почему-то было так удивительно спокойно.       Он поднял голову и посмотрел на Ламберта, прошептав:       — Ты бросил меня…       Ламберт покачал головой.       — Нет, я не бросал тебя. Я же люблю тебя.       — Ты сказал, что больше… Больше не любишь меня.       — Нет, я так не говорил, — он поцеловал его в лоб и тяжело выдохнул. — Приди в себя и поговорим.       Лютик кивнул и положил голову на его плечо, смотря стеклянным взглядом куда-то в сторону, слушая дыхание Ламберта и его ритм сердца. И ему начало казаться, будто его собственное дыхание и сердце стали подстраиваться под Ламберта, будто он сам весь начал наконец весь успокаиваться.       Но в голове было так туманно… И так легко.       Он ровно дышал. И он так устал, Господи, как же он устал.