say yes to heaven, say yes to me

      Жить дальше было сродни тому, чтобы притворяться счастливым человеком за неделю до того, как тебя проводят на эшафот.       Лютик думал о том, как это было нечестно: находится рядом с любимым всем сердцем человеком, но не иметь возможности по-настоящему им насладиться.       Да, в моменты близости они забывались. Обнимаясь, целуясь, занимаясь любовью — все растворялось в моменте их любви и нежности друг к другу, но столкновение с реальностью происходило тут же, стоило пелене спасть с глаз. С каждым днем это происходило все быстрее.       Ламберт все больше работал, а Лютик — писал музыку и тексты. Ему хотелось подарить Ламберту что-то такое личное и сокровенное, как музыка. Что-то о них, о нем, что-то вместо слов и признаний в любви.       Всё, что он смог бы оставить Ламберту навсегда — это бумага с нотами и словами, но он знал, что в сердце Ламберта ещё долго будет жить голос Лютика.       Он выругался и отложил ручку, посмотрев на палящее солнце, прикрыв глаза от света.       Он снова об этом думал! Снова!       Как бы он не старался отвлекаться, и как бы не утешал себя возможными шансами, все было напрасно. Занимаясь любимым делом, в один момент он находил себя думающим о скорой судьбе. Лютик ловил себя на мысли, что хотел быстрее уехать просто чтобы узнать, сможет он исполнить свой план или нет.       Потому что дни их близости все больше походили на пытку.       Наверное, стоило отправить письмо отцу ближе к отъезду, чтобы так сильно не мучатся.       Лютик тяжело выдохнул и вернулся к тексту.       Жаркие летние ночи в середине июля,       Когда мы оба бесконечно теряли над собой контроль,       Сумасшедшие дни, ночные огни,       Ты играл со мной, как с ребенком.       Будешь ли ты все так же любить меня,       Когда я перестану быть юным и прекрасным?       Будешь ли ты любить меня,       Когда у меня не останется ничего, кроме истерзанной души?       Я знаю, что будешь. Я знаю, что будешь.       Я уверен, что ты все ещё будешь.       Он пролистнул пару листов, посмотрев на другой текст, более удручающий.       Каждый раз, когда я закрываю глаза,       Я словно оказываюсь в темном раю.       Никто не сравнится с тобой,       Я боюсь, что ты не будешь       Ждать меня по ту сторону       Все мои друзья спрашивают меня,       Почему я по-прежнему держусь?       Я говорю, что когда находишь настоящую любовь,       Она живет в тебе.       Он поджал губы. Да, он больше подходил к их ситуации       Ждать, напевая их песни, ведь когда ты по-настоящему любишь, это стоит того. Даже если ничего не оправдается.       С усталым выдохом он встал и тихо подобрался к Ламберту, обняв его со спины. Ламберт испуганно вздрогнул, а потом рассмеялся, повернувшись к Лютику и одарив его поцелуем в лоб. Лютику порой казалось, что Ламберт в самом деле относился к нему, как к маленькому ребёнку. Тут же давал ему внимание, если Лютик просил, и неважно, были ли занят сам Ламберт.       — Текст сегодня не идет? — спросил Ламберт.       Лютик покачал головой, разглядывая растущий виноград. Ему нравилось вечерами валяться под ним с Ламбертом. Скрывающий их от всего, чьи вьющиеся лозы, казалось, могли дотянуться даже до неба. В садах его отца винограда не было, а Лютику он почему-то казался таким величественным!       — Это все ты виноват, — буркнул Лютик. — Теперь я только и делаю, что страдаю.       — Не только страдаешь, — поправил его Ламберт.       — Даже такие моменты меня уже не очень радуют, — тяжело выдохнул Лютик. — Я будто теряю вкус к жизни. Не так, как раньше. Просто… Будто ничего кроме этой мысли не существует. Я боюсь не закончить текст.       — Ничего страшного. Допишешь его дома.       Лютик посмотрел на него крайне возмущенным взглядом.       — Это же мой подарок тебе, дурак.       — Я знаю, — Ламберт тоскливо улыбнулся. — Ты… сможешь прислать его мне. Писать письма ещё никто не запрещал.       — Да, но… — Лютик снова с тоской посмотрел на виноград. — Я не смогу тебе её спеть. Ты… не сможешь её правильно прочувствовать, если я тебе её не спою.       Ламберт только кивнул и аккуратно прижал Лютика к себе за талию, стараясь не испачкать его рубашку. А грязных рубашек у Лютика становилось все больше. Не было и дня, чтобы Лютик не стал лезть к Ламберту, пока тот работал, и, окутываемые страстью, им уже было не до чистоты рубашек Лютика. Кроме того, Лютик думал о том, что они могут ему больше не понадобиться…       — Рано или поздно мы научимся справляться с этой болью. Любое чувство, даже самое сильное, имеет свойство кончаться.       — Даже наша любовь? — возмущенно крякнул Лютику.       Ламберт рассмеялся и покачал головой.       — Любовь это не чувство, а совокупность чувств. Такой букет уж точно растерять нельзя, даже если стараться.       — Значит я буду любить тебя всегда, — уверенно сказал Лютик, и Ламберт снова рассмеялся.       — Ну, если не поддерживать эти чувства…       — А я буду их поддерживать. Буду всегда тебя помнить.       — Воспоминания имеют свойство выцветать.              Лютик надул губы.       — Я не понимаю, ты что, настраиваешь меня на то, чтобы я тебя разлюбил?       Ламберт посмотрел куда-то в сторону, поджав губы. Потом он заговорил так, будто глубоко внутри ему не очень нравилось это говорить:       — Если нам не суждено быть вместе, то да. Это только будет ухудшать ситуацию. Нельзя же всю жизнь прожить, тоскуя по одному человеку. Даже если очень любил его.       Лютик тяжело выдохнул и положил голову на его плечо.       Не думать не выходило. Сбежать от этого было невозможно. Лютик чувствовал себя загнанным в угол зверем, который имел лишь иллюзию выбора. Лютик очень боялся, что это в самом деле окажется так, будто всю жизнь у него была лишь иллюзия, за которую он сейчас отчаянно цеплялся.       Но ведь потом будет больнее падать…       Он теснее прижался к Ламберту, стараясь успокоиться. Почему-то каждый раз у него это выходило.       В понедельник утром, перед завтраком, заходила Йеннифер. Это было в половину восьмого.       В семь сорок Лютик сидел, опустив голову и плечи. Через три дня за Лютиком приедут, чтобы помочь ему добраться обратно. Отец пришлёт своего человека, поскольку не хотел тревожить друзей Йеннифер подобными мелочами.       Через три дня Лютик уедет.       Ламберт присел напротив него на корточки и взял его руки в свои, выцеловывая костяшки. Лютик тихо всхлипнул и поднял голову, посмотрев Ламберту в глаза, будто молил этим взглядом что-то срочно придумать. Прямо сейчас. Ламберт только покачал головой, продолжая сжимать его руки в своих.       Они оба, казалось, привыкли к мысли о том, что придётся расстаться, но новое напоминание резануло слишком болезненно.       Какое-то время они провели в тишине, смотря друг на друга. У обоих блестели глаза, дрожали руки.       Сердце болело, и они даже не знали, как спастись от этой боли. Раньше они знали, что близость им помогает, в руках дргу друга они обо всем забывались, сейчас же было априорное понимание того, что нет, в этот раз объятья их не спасут.       Теперь только тонуть.       Они так и не позавтракали. И никуда не пошли. Просто сидели и смотрели друг на друга уставшими глазами. Теперь они в полной мере почувствовали весь тот страх, всю ту усталость, что успела в них накопиться, от которой они спасались в руках друг друга.       — И что теперь? — сиплым голосом спросил Лютик.              Ламберт посмотрел ему в глаза.       — Не знаю… Бесполезно пытаться делать вид, что у нас ещё достаточно времени. Тогда просто… будь рядом…       Лютик кивнул и подлез к нему ближе, положив голову на его плечо и крепко обняв. Быть рядом он умел.       И он просто обнимал его в тишине, и даже биение сердца Ламберта его больше не успокаивало. Лютик знал, что дальше их ждёт самая настоящая пытка, и краем разума Лютик понимал, что безопаснее было бы... проститься сегодня. Чтобы не растягивать боль. Но они не смогли бы.       Они не смогли бы проститься друг с другом добровольно до тех пор, пока их силой не заставят это сделать.       Лютик так и не успел закончить ту песню, и уже не успеет.       И он запел ту, что успел закончить.       Мне не становится легче,       Я вижу тебя в своих снах,       Все торопят меня,       Но я чувствую твои прикосновения.       От этого не освободиться.       Я чувствую тебя в своих снах,       Ты говоришь мне, что все в порядке       Он плакал, пока пел, но не мог остановиться. Музыкой он пытался привести в порядок свои чувства и разум, в ней ощущался отголосок ритма, отголосок какого-то порядка, к которому он стремился, поэтому он пел, несмотря на дрожащий голос.       Ламберт обнимал его, прижимал к себе и слушал.       И считал, что эта песня его дрожащим голосом, со всеми этими всхлипами и недотянутыми нотами — лучшее, что он слышал.       Ничего более искреннего и честного он ещё не слышал. И он был заворожен, просто слушая его, наслаждаясь. Он был так увлечён этим пением, что даже не заметил, как начал плакать.       И все-таки ужас разлуки оказался сильнее их чувств.       Но в каком-то смысле они нашли облегчение.       Теперь они просто знали об этой точке, знали о её неизбежность.       Порой… порой было легче впасть в отчаяние, чем бороться с ним.       К сожалению, сейчас был тот самый момент.              Эти три дня были сущим кошмаром.       Но даже в этом кошмаре рядом с Ламбертом было тепло и хорошо. К своим радости и горю за это время Лютик убедился окончательно: Ламберт был самым правильным для него человеком.       Он мог просто лежать рядом с ним и боль куда-то уходила. Да, было тяжело, но боли не было.       На вечер второго дня они даже наконец вышли на улицу. Лютику хотелось увидеть море перед отъездом. К этому моменту совсем стемнело и они сидели на песке, смотря, как на ряби воды отливалось лунное свечение. Ламберт обнимал Лютика, прижимая к себе, согревая от ветра, дующего с моря, но Лютик холода совсем не чувствовал.       Он сжал руку Ламберта и, наконец, заговорил:       — Давай пообещаем кое-что друг другу?       — Давай. Что?       Лютик улыбнулся. Ламберт сначала согласился, а потом спросил. Будто бы даже если Лютик предложит совершить сейчас двойное самоубийство, то Ламберт согласится.       — Если мы не сможем быть вместе, то найдём дело, которое поможет нам жить и развиваться. Я обещаю, что буду продолжать заниматься музыкой и выпрошу гитару. А ещё… ещё я обещаю, что я буду любить своего ребёнка, никогда не перенесу на него те обиду и боль, что принесли мне… Я обещаю, что смогу и буду жить так, чтобы больше не жалеть о том, где я оказался.       Ламберт посмотрел на него и улыбнулся.       — Это хорошая идея. Тогда я… Ну, продолжу заниматься вином и развлекаться. Может, встречу какого-нибудь милого омегу. И, может, у меня тоже будет ребёнок.       — Так странно… — прошептал Лютик. — Мне больно слышать, что у тебя будет ребёнок не от меня, но, вместе с тем, я чувствую спокойствие.       Ламберт пожал плечами.       — Ты просто рад, что я не пропаду без тебя. Это и называется любовь. Желать всего лучшего этому человеку, и вовсе неважно, что это лучшее будет не с тобой.       Он мягко заправил русую прядь за ухо и поцеловал Лютика.              В каждом их движении ощущалась гармония, и внутри они были уверены, что все это будет длиться вечно. Оно просто не могло кончиться вот так.       Но со временем холод становился сильнее, и им пришлось уйти. Было три ночи. Время продолжало идти, несмотря на их уверенность в том, что это не кончится никогда.       Ночью они так и не смогли заснуть. Просто лежали друг напротив друга и смотрели в глаза, мягко поглаживая по волосам и плечам, переплетая пальцы и нежно целуя. Наслаждались нежностью, которую они ещё могли позволить. Которую хотели сохранить в своих телах.       Придвинувшись к Ламберту ближе, Лютик запел ту песню, которую так и не успел дописать, находя ритм и некоторые слова на ходу, но он ведь просто не мог уехать, не подарив ему нечто такое важное и драгоценное.       Господи, когда я попаду в рай,       Позволь мне забрать с собой своего мужчину.       Когда он будет здесь, скажи мне, что ты разрешаешь.       Отец, скажи мне это, если можешь.       О, это изящество. О, это тело.       О, при виде его лица я хочу веселиться.       Он — мое солнце, и я сияю ярко как бриллиант.       Будешь ли ты все так же любить меня,       Когда я перестану быть юным и прекрасным?       Будешь ли ты любить меня,       Когда у меня не останется ничего, кроме истерзанной души?       Я знаю, что будешь. Я знаю, что будешь.       Я уверен, что ты все ещё будешь.              Ламберт слушал, затаив дыхание, гладя его спину кончиками пальцев, и, казалось, будто бы запоминал эту песню наизусть, её ритм, ноты и слова.       Да, это было прекрасно.       И все же, вопреки времени, бесконечно.       Какая-то их часть осталась тут, в этом моменте, сохранённая от всех ужасов и тоски, которые могли ждать их впереди. И все-таки какая-то часть их души была в безопасности. Теперь Лютик это знал, сохранив её в этой песне.       В конце концов, у них даже не вышло нормально попрощаться.       После завтрака к ним забежала Йеннифер, крайне нервная, заговорив:       — Лютик, за тобой… приехали. Я сказала, что ты пошёл к морю. Наверное, слуги твоего отца не должны знать, что ты был у мужчины… Так что побыстрее.       Лютик вскочил и растеряно уставился сначала на Йеннифер, потом на Ламберта. Он посмотрел на него в отчаянии и будто бы с мольбой, но оба знали — ничего сделать нельзя       Йеннифер сказала:       — Я подожду тебя снаружи. Но быстрее.       Лютик рвано кивнул и, когда за Йеннифер закрылась дверь, они просто остались стоять. Не бросились друг к другу в слезах, просто замерли, осознавая, что не до конца понимали реальность происходящего. Глубоко внутри они отрицали это, будто бы боролись с реальностью. Борьба, заранее обреченная на провал.       Лютик поднял голову, снова посмотрев на Ламберта, и тот, внезапно, резко притянул его к себе. Лютик пораженно выдохнул, а после сам вжался в него, закусив губу и почти с отчаянием смотря ему в глаза.       Ламберт сжал его бока, и Лютик ещё никогда не видел, чтобы Ламберт выглядел так. Напряжённо, будто бы рассерженно, отчаянно. Будто хотел кричать и рыдать одновременно. Лютик осторожно взял его лицо в свои ладони, мягко погладив по щекам, утешая.       — Я буду скучать, — прошептал Лютик. — Но я найду способ жить счастливой жизнью. Даже если она не будет связан с тобой.       — Я тоже, любовь моя, я тоже.       Он склонился над ним и крепко поцеловал. Лютик сначала замер, затаив дыхание, а после с напором и страстью ответил.       Поцелуй со вкусом слез, прощания и отчаянно любви. Поцелуй со вкусом летнего романа, первой страсти и жара, исходящего от нагретого солнцем песка.              Лютик отстранился от Ламберта, всхлипывая, чувствуя, что хотел раствориться в его объятьях. Он задыхался и не верил, что ему придётся самому уйти.       — Прощай. Не забывай меня, — прошептал Ламберт, расцепляя объятья.       Лютик хотел закричать, чтобы он не смел отпускать его, никогда не смел этого делать, но, собрав всю свою волю, сделал шаг назад и посмотрел в глаза.       — Прощай. Не забуду.       И, сглотнув комок из слез и истерики, развернулся, уходя. Спиной он чувствовал во взгляде Ламберта, а сердце желанием развернуться, схватить Ламберта и убежать, наплевав на все последствия.       Он закрыл за собой дверь. Замер и возвел глаза к потолку, снова сглатывая слезы.       Видел Бог, это было слишком даже несмотря на то, что он знал, что рано или поздно придётся это сделать.       Когда за Лютиком закрылась дверь, Ламберт какое-то время стоял в тишине, смотря в место, где стоял Лютик. Он услышал скрип калитки, и только после этого осел на пол, сжал зубы и, закрыв лицо руками, заплакал.       Ламберт утешал себя, что так больно, как было раньше, больше не будет.       Он ошибался.       В конце концов, какая-то часть его считала, что Ламберта просто предали.       Да, и все-таки он ошибся…       В какой раз.       Йеннифер постаралась утереть слезы Лютика, успокоить его, но тот отпрянул, сказав, что в этом нет необходимости. Слуги его отца постоянно наблюдали Лютика в слезах.       Он был прав. Высокий мужчина даже мышцей не повёл, завидев Лютика в слезах. Йеннифер считала это дикостью.       Даже в её глазах он видел сожаление и тоску, когда мужчина забирал чемодан Лютика.       Она молчала, ничего не говорила, но смотрела так, что Лютик понимал: его не хотели отпускать.       Что ж… Он знал, что был этого не достоин, так что хотя бы это не смогло ранить его ещё сильнее.       Пока Лютик ехал в карете, он пытался заменить ту боль и те слезы, и это отчаяние и ужас на злость к отцу. Ему нужна была только злость и обида, только дикое желание мести. Ему нужна была та маска, которую разбил Ламберт.       Всё это время Лютик искал эти осколки и склеивал их заново. Он вспомнил моменты своей юности, боль, которую пережил из-за отца, судьбу, на которую его обрекали, и склеивал все эти осколки один за другим. Ему нужны были эти чувства, и эти мысли, и этот другой человек, которым он притворялся, ему тоже был нужен.       Потому что план Лютика не требовала ни слез, ни отчаяния, ни боли.       Только злость, уверенность в себе и желание мести.       Кусочек за кусочком, и за каждым новым чувство неправильности этой идеи исчезло.       Кусочек за кусочком, шаг за шагом… В конце Лютик должен был не почувствовать ничего.       В конце концов, Лютик собирался убить своего отца.