say yes to heaven, say yes to me

      За длинную дорогу в тишине, под шум волн, Лютик сам не заметил, как это что-то тёмное в нем вдруг заняло первое место. Хороших воспоминаний будто бы не осталось. Все, о чем мог думать Лютик — это о той боли, в которой он жил долгие месяцы. Жил в ней даже тогда, когда не замечал. Он просто так привык, что по-другому уже и не знал, что можно жить.       Самым странным было понимание, что мести он хочет не ради Ламберта, не ради возвращения, а… просто хочет. Хочет причинить боль, разрушить все, что так долго строилось на насилии и принуждении. Сейчас он едва ли смог бы сказать, что испытывал что-то искреннее к Ламберту. И он, и их отношения под этой маской становились не важными.       Нет, Лютик знал и понимал: он делал это не ради их будущего.       Он делал это ради себя.       И он просто смотрел на море, ощущая внутри только эхо и приятную пустоту. Больно не было. И плохо не было. Даже хорошо не было от воспоминаний о лице Ламберта. Было пусто. И немного рассерженно.       Лютик не переживал об этом. Закончит дела и позволит себе снова быть мягким, слабым и вечно ноющим. И любовь к Ламберту вернётся. Сейчас же быть таким — необходимость.       Нечто в нем приятно пульсировало, заполняя собой разум, награждая его мурашками за каждую мысль о том, что все его поступки никогда не были ни манипуляцией, ни преступлением. Он делал то, что полагается делать человеку — выживал.       Лютик безжизненно улыбнулся.       Об этом было приятно думать так. Без груза вины и тяжести. Он не преступник. Он в порядке.       У Лютика забрали вещи, а служанка тут же повела его в сторону. Она помогла ему помыться, расчесала его и привела его лицо в более человеческий вид. Лютик, так или иначе, был так вымотан, что его лицо было болезненно-бледным, хотя чувствовал он себя хорошо.              Его переодели, снова поправили волосы и служанка тихо заговорила:       — Вы почти не загорели.       Лютик хмыкнул.       — Лежать под палящим солнцем оказалось не так интересно, как я думал. В конце концов, у меня было много других дел.       — Конечно! — внезапно, возбуждено крякнула служанка. — Ваш отец недавно говорил, что вы хотели податься в учёные, хвалил вас… Ох, наверное, это так тяжело. Вы проделали такой труд, нашли дело вашей жизни, но… но не можете им заняться.       Лютик жеманно улыбнулся и посмотрел на неё.       — Почему же? Всему свое время.       — Разумеется! Вы можете заниматься этим под покровительством лорда Гервеса!       Лютик только кивнул и пошёл к выходу, чтобы успеть на обед со своей семьёй. Они его даже не встретили по приезде. Не обняли, не улыбнулись и не сказали, что скучали. И не скажут, когда он появится.       Разве мог Лютик испытывать сочувствие к этим людям? Они не любят его (во всяком случае — теперь), не любят и друг друга. Мир ничего не потеряет, а Лютик, под шум, сбежит.       Он вошёл в обеденный зал, улыбнулся и присел в реверансе.       Порой он принципиально игнорировал правила приличия и этикета, но в этот раз он хотел произвести хорошее впечатление. В последний раз.              Его отец кивнул ему, давая знак, что он мог пройти. Лютик послушался, садясь напротив. Посмотрел на пустое место рядом, где обычно сидел его брат. Лютик удивлённо в кинул брови:       — Где Берт?       — Уехал по делам, — сухо бросил Гилбард, и Лютик пытливо посмотрел на маму.       Она ответила:       — Он представляет нашу семью на одной из встреч.       — О, интересно, — кивнул Лютик. — Кому-то дела семьи, а кого-то под мужика и рожать.       Гилбард и Анна-Мария замерли, во все глаза на него смотря. Лютик невинно моргнул.       — Что? Разве не так? Разве это не то, что вы хотите со мной сделать?              Анна-Мария, казалось, побледнела.       — Юлиан, ты очень некрасиво отзываешься о браке… Теодор прекрасный человек, очень умный и подающий надежды. Поверь, этот брак не ради наследника, а…       — Так я могу тогда не рожать? — уточнил Лютик, вскинув бровь.       Мама замешкалась.       — К этому вопросу нельзя подходить как можно или нельзя. Родить для омеги — главная задача.       — Но это моё тело. Если я не хочу?       — Хватит, — грубо пробасил Гилбард. — Я думал, время, проведённое под опекунством твоей тёти, пошло тебе на пользу. Она так хорошо отзывалась о твоих навыках философии и истории!       — И в чем противоречие? Философия как раз и учит нас тому, чтобы мы думали. Я подумал и решил, что не хочу рожать. Как думаете, я смогу заниматься научной деятельностью под его покровительством?       Гилбард и Анна-Мария переглянулись. Она неуверенно кивнула.       — Думаю, что да. Просто… Кхм, Лютик, я не знаю, что там насчёт философии, но наследник, так или иначе, нужен.       — О, так все-таки меня отправляют рожать. Понятно.       — Юлиан, — грубо прервал его Гилбард. — Никто из нас не желает слушать о том…       — О том, чего бы я хотел?       — Ты хотел перерезать себе вены, а потом убить человека. Хорошие желания, правда?       Всё замолчали. Лютик поджал губы и немного сжался, но взгляда не опустил. Боялся тот Лютик, который был напуган этими фактами, которому больно было даже о них думать. Сейчас же был совершенно другой человек, считавший, что если стоило пойти на такие действия, чтобы сохранить независимость, то, что ж, Лютик готов был сделать это снова.       И он ответил, совершенно спокойным голосом:       — Эти желания были лишь последствием ваших желаний.       — Именно по этой причине нам легче передать тебя под опеку другому человеку. Оставить тебя одного заниматься наукой? Серьёзно? Ты же убьёшься!       Лютик хмыкнул и принялся есть. Краем глаза он заметил несколько удивлённый взгляд его отца. Пожалуй, он не привык к такой холодности со стороны Лютика. Да, Лютик сам не знал, что так умеет. Всё это в нем открылось следом за всеми болезненными воспоминаниями. Не просто понимание, а яркие картинки под его веками, приходящие в кошмарах.       Теперь он все понимал, ему больше не было смысла остро реагировать, кричать и махать руками.       Теперь главное: тишина и спокойствие. Пришло время для настоящего преступления.       Он просто продолжил есть, думая о вариантах своего будущего. Ни один из них, на самом деле, не вызывал в нем эмоций. Ему было безразлично, к чему это все приведёт и что изменится, Лютику было важно лишь само действие. То, что он мог сделать.       Он посмотрел на своего отца, и, встретившись с ним взглядом, натянуто улыбнулся и снова опустил его. Его отец едва различимо напрягся.       Встреча с новым женихом Лютика была назначена через месяц, в его особняке, чтобы Лютик смог поближе познакомиться и привыкнуть к его новому дому. На эту новость Лютик лишь кивнул и попросил разрешения уйти. Он знал, что всем своим видом кричала о том, что ему все равно, но разве не этого хотел его отец?       Вечером, после ванной, перебирая вещи на дне оказалась та самая книга, которую он взял у Ламберта. Хмыкнув, он отложил её и продолжил разбирать вещи, думая о своём.       Методов было, на самом деле, много. Можно задушить. Отравить. Засунуть нож в глаз. Или в грудь. Только сначала следовало узнать, насколько сложно пробить грудь. Лютик знал, что из-за мышц и костей это может быть намного сложнее, чем ему кажется.       Думая об этом, в нем все ещё не было никаких чувств.       Он будто бы наблюдал за этим со стороны.       А Ламберт… Лютик покачал головой. Он просто не скажет ему.       Лютику хорошо удавалось врать о себе другим, он просто продолжил делать то, что делал. Просто лгать о том, кто он и что он сделал. Ламберту не следовало этого знать. Он же не поймёт, что эта жертва была сделана Лютиком ради их будущего. Просто не сможет понять!       Ламберт был слишком… нравственным.       Хотя сам жил в доме, заработанном кровью.       Лютик отбросил эти мысли.       Это все было его будущее, которое его по-прежнему не волновало.       Разложив свои вещи, он лёг на кровать и взял книгу. Открыв её, Лютик пораженно замер. Даже нет, не так. Все его чувства, спрятанные глубоко внутри, тоже отозвались на то, что он увидел.       Это был написанный от руки дневник Ламберта, начинающий ещё десяток лет назад. Он пораженно моргнул.       Ламберт… доверил ему такую важную и личную вещь?       Часть Лютика, думающая о настоящем, не видела в прочтении никакого смысла, но все-таки Лютик будто бы из любопытства вылез из слоя всех этих масок и чужеродных чувств, взял верх над ситуацией, и принялся читать.       Дневник начинался с момента, когда Ламберт, кажется, ещё не осознавал, где он оказался.       И Лютик начал чтение.       «Конечно, мои ожидания были обмануты и, несмотря на то, что я был готов к тяжелому труду, я никогда не думал о том, что к тому же это будет происходить за бесплатно. Главный говорит о том, что это лишь временные трудности. Все положенные нам деньги записываются и, в конце концов, их выплатят. Я чувствую, что что-то здесь не так: сегодня не выпустили дальше территории, но я слишком устал, чтобы в самом деле пытаться анализировать то, что здесь происходит»       «…сегодня убили Джона. Точнее, его избили до смерти. Разумеется, Джон был слаб, в последнее время он часто болел и плохо спал. Все, что я мог ему предложить и чем помочь — отдать ему часть своей еды и тёплой одежды. К сожалению, против ударов плетью это не помогло. Чувствую себя плохо. Наблюдая за человеческой жестокостью, не имея шансов на спасение, как никогда ощущаешь свою бессмысленность. Порой я думаю о том, что легче было бы умереть… "       «… Умереть не вышло. Не хватило сил. Умирать кажется не честным. Я не думаю, что у меня ещё есть шансы на нормальную жизнь, но умерев — их не будет совсем. Смерть, однако, никогда не было спасением. Это было бегством».       «… Впервые за год нахождения здесь, мне удалось познакомится и узнать имя человека, с которым я сплю, ем и живу под одной крышей. С которым под одной плетью мы лежим. Его зовут Джек, и он был бывшим солдатом. Это объясняет его хорошую выдержку и почему, в конце концов, он сдался под моим навязчивым вниманием и назвал мне свое имя. Другие просто обещали задушить меня ночью, если я от них не отстану. Я не злюсь. Рано или поздно, я уверен, они поймут, что я просто пытаюсь выжить»       «Лихорадка. Сильнее, чем я ожидал. Мне давно не было так плохо. Даже работая голодным, под ударами плети, мне не не было так плохо. Мысли путаются. Кажется, что если я ещё раз постараюсь встать, то в конце концов все-таки умру. Кто-то принёс для меня бульон и немного антисептика. Полагаю, до утра я не доживу. Если не скончаюсь так, меня забьют до смерти. Как любого старого или болеющего человека. По крайней мере, я успел стать частью коллектива. Я успел создать команду».       «…План провалился. Избили всех. Трое не выжили. Я боялся, что от меня отвернутся, но они все ещё видят во мне надежду. Это даёт мне сил, но вместе с тем я не был готов к такой ответственности. Я должен вести их, но куда? Я не знаю. Я хочу уйти во тьму, и, никогда, никогда больше не слышать этих криков… Я слышу их, когда становится слишком тихо. Слышу, когда мои мысли становятся менее громким. Слышу их…»       «…Сегодня я убил человека. Ещё недавно я был счастлив, а сегодня я снова там, где был полгода назад, после побега. Во тьме. Я наблюдал, как людей убивают изо дня в день, ненавидят себя за ту беспомощность, с которой был рождён перед истинным лицом человека. А теперь я сам убил человека. Это оказалось так легко, и теперь я не чувствую ничего, кроме пустоты. Кроме желания исчезнуть во тьме. Снова».       Лютик поднял голову и потёр уставшие от чтения глаза. Он прочёл уже больше половины, но остановился сейчас не потому, что устал, а потому что впервые что-то в нем откликнулось на слова. До этого текст вызывал только сочувствие и непонимание, как человек мог пройти через такой ужас и оставаться таким добрым. Но теперь… теперь текст откликался в самом Лютике.       Он нашёл подходящее слово этой маске, за которой прятался.       Тьма.       Да, то было очень похоже на неё. Тишина, пустота и покой. Но это был не тот покой, который рождался в Лютике, когда он был рядом с Ламбертом. Это было… просто ничего. Пустота. Будто ты подвешен в воздухе и просто наблюдаешь за происходящим. Тебе больше не больно, но так же ты больше и не счастлив.       Тебе так холодно…       Ламберт описывал именно это чувство.       После первого убийства их тянуло к одному и тому же. К желанию пропасть в чувстве того, что ты больше никому не должен, ты больше не виноват. Ты в безопасности.       Лютик продолжил читать.       «… Мне кажется, я схожу с ума. Будто я отрезан от мира. Ничего не может меня ранить, но больше я не чувствую себя по-настоящему живым. Если честно, я больше вообще ничего не чувствую. Недавно мне снова пришлось убить человека. Но я ничего не чувствовал ни во время, ни после. Я думал, что это благословение, но теперь понимаю, что я потерян. Я сбежал из ада, я думал, что обрету свободу, но теперь я чувствую, что оказался в ещё большей неволе. Больше нет лиц и имён, нет никого и ничего. Я заперт внутри собственного сознания».       Лютик снова отстранился и сглотнул.       Точь в точь… Нет имён и чувств. Даже к Ламберту эта его сторона ничего не чувствовала, ничего не хотела, только мести, и сразу же — снова исчезнуть, спрятаться, оставить Лютика запертым глубоко внутри. Отрезанным от мира и даже от себя самого.       Ламберт прошёл через то же самое? Теперь это многое объясняло. Почему он так понимающие относился, как к собственному сыну. Потому что он видел в нем самого себя, того, кому нужна была помощь, но помогать больше было некому.       «… Если это свобода, то почему я хочу умереть? У меня появились деньги и власть, я хорошо живу и мне ничего не угрожает. Но это не вызывает никаких эмоций. Я пытался любить, но омеги не вызывают ничего, кроме страстного желания, которое тухнет сразу же после оргазма. Я пытаюсь наполнить себя алкоголем, но ничего не получается. Я чувствую себя живым только когда совершаю ужасные поступки. Когда думаю о них. Заново испытываю это возбуждение и страх, я могу сказать, что живу. Но после снова все потухает… "       «Я переехал. Переехал в дом, построенный на крови. В дом человека, которого презирал, но я оказался таким же ничтожеством. От этого не сбежать. Я переехал к морю, надеясь, что оно поможет. Но когда я смотрю на него — по прежнему ничего не чувствую. Я все ещё хочу умереть. Это и вправду побег, но тьма, в которой я живу, заслуживает того, чтобы убежать от неё. Даже таким постыдным способом. Я больше не вижу ни шансов, ни надежд. Чувствую, как пропадаю.»       «Соседи оказались милыми людьми. Когда я работаю во дворе, слышу детский смех. Он такой искренний. Чувствую стыд. Будто подглядываю за чужим счастьем».       «Мужчина представился Геральтом. Позвал на ужин выпить вина. Я почему-то испугался. И почему-то отказался».       «Чувствую себя так, будто я не достоин общаться с ними. Не имею права. Они не знают меня, а я не хочу, чтобы они впускали в свой дом убийцу».       «Из всех способов самоубийства больше всего мне нравится перерезать вены. Можно сделать это будучи пьяным. Ощущения от сильной потери крови не сильно отличаются от сильного опьянения»       «У меня снова ничего не получилось. Опять. Каждый раз, становясь у самого края, что-то тянет меня назад. Я снова оступился. Снова струсил».       «Девочку зовут Цири. Она совсем ещё малышка, но совсем меня не боится. Мне казалось, дети должны меня бояться. Должны чувствовать, кто я».       «Цири подарила мне букет полевых цветов. Я чуть не расплакался. Снова стыдно. Но на этот раз по-другому.       По-человечески»       «Сегодня третье июля. Очень жарко. Я согласился на ужин. Немного страшного. Не знаю, что это из этого выйдет».       Лютик перелистнул страницу и удивился. Запись обрывалась аж на три года! Он сверил года. Да, точно.       Эта запись была последней. И она была… Свежей. Очень свежей.       «Я совсем забыл про дневник. Жизнь так резко стала нормальной, что отпала необходимость выговариваться бумаге. Я много общался с Йеннифер — очень умная женщина. Она много говорила о свободе, что она о ней думает и что она означает. Она говорила, что свобода — это быть в гармонии с собой. Спустя такое время я стал понимать, о чем она. Сначала я просто прятался на всех этих ужинах от себя настоящего. По крайней мере, именно так я думал. Что я прятался. Но теперь я понимаю — нет. В эти моменты я разрешал себе жизнь. Я не спрашивал больше у себя разрешения на то, чтобы чувствовать что-то кроме пустоты. Я стал улыбаться. Смеяться. Каждый день становился легче предыдущего. Каждый день все меньше времени я проводил у моря, думая о том, чем же все-таки кончается жизнь.       Я жил. Потом я путешествовал и снова жил. Прощал себя за то, что сделал. И всегда благодарил их за то, что они разрешили себя обмануть. Только с ними я смог понять, что даже такие люди, как я, имеют право а на счастье.       Но пишу я сюда не чтобы изложить свое мнение насчёт гармонии в себе и даже не за тем чтобы поблагодарить себя и других за этот путь.       Сюда я всегда писал о том, что могло перевернуть мой мир с ног до головы.       Я боялся, что новая перемена принесёт за собой тьму.       Но новая перемена принесла с собой запах лимона, нагретых телом простыней и немного соли.       Перемену зовут Лютик.       И, видел Бог, я полюбил его.       Я полюбил его больше жизни       Я уже это знаю.       Господи       Я люблю его»       Записи кончались.       Лютик пораженно выдохнул и прижал дневник к себе, будто хотел спрятать от всего мира столько откровений и тайн, которые он узнал отсюда. Которые прочёл.       Он сжался, обнимая дневник, понимая, какую часть себя открыл ему Ламберт. Он вложил в его руку собственную душу, весь свой путь, а Лютик… Лютик хотел обманывать его.       Но если он скажет правду, Ламберт разочаруется в нем!       Лютик поджал губы, чувствуя, что в его груди и голове зарождалось столько всего. Столько мыслей и чувств. Таких противоречивых и громких.       Тьма до сих пор говорила о том, что он делает все правильно, и что сейчас не время для сожалений и сомнений, но другая часть Лютика отрицала это. Ей было больно и плохо, но она не хотела, чтобы все было ещё хуже. По сравнению с тьмой эта часть выглядела жалкой. Такая слабая…       Лютик покачал головой.       Но он стремился к свободе. Это всегда было его мечтой и страстным желанием.       А поступи так, он запрет себя в этой тьме, потому что ему никогда не хватит сил, чтобы столкнуться с реальностью и признать свой поступок. В конце концов, он пропадёт в ней, как и Ламберт.       И не было гарантий, что сможет появиться лучик света, который вытянет его из этой тьмы.       Лютик так и не смог заснуть, лёжа в кровати и обнимая дневник в свете свечи.       Лютик был похож на призрака.       Всё это время он не находил себе места, не зная, о чем теперь думать и как себя вести. Что делать теперь? Отбросить план? Но тогда он никогда не сможет вернуться. Сбежать? Может быть, стоит попробовать? Ночью, через сад… А с раннего утра уедет к Ламберту.       Лютик чувствовал, как его то снова бросало в пустоту, то он дрожал от страха из-за этих мыслей.       Да, его отец не самый хороший человек, но он любил его. И все-таки Гилбард много делал для Лютика, просто иной раз их понимание того, как будет лучше, расходились. Он не заслужил смерти. Тем более такой. Тем более от рук Лютика.       Но бывало, оставаясь в тишине, наедине с собой, Лютик чувствовал желание закончить это одним ударом. Но сможет ли он дальше жить с этим пониманием? Он разрушит не только жизнь отца, но так же мамы и братьев. Им будет больно.              Наверное, именно поэтому эта тьма в нем не хотела думать о будущем. Даже в лучшем варианте событий, его не ждало ничего хорошего.       Но что хорошее его ждёт, оставаясь он здесь? Да, он дал Ламберту обещание жить и наслаждаться, но сколько лет уйдёт на то, чтобы исполнить это обещание? Пять? Десять?       Возможно, за это время он и забыл бы то, что сделал со своим отцом…       Лютик ощущал, как мысли рвут его на части.       Ночами он снова читал дневник, будто молил его убедить, что он должен оставаться человеком. И дневник каждый раз убеждал его в этом. Ламберт годами описывал пустоту в себе и то, что отныне он на все смотрит в сторону. Он описывал то, каким раздраженным был, как плохо спал и ел. Что ничего не приносило ему радости. Он будто жил в отстранении.       И снова в Лютике что-то шептало: и все-таки, он выбрался. Посмотри на него, он же счастлив сейчас. Но так всегда и бывает. Чтобы стало хорошо, сначала нужно претерпеть боль. Возможно, сначала будет больно и плохо, но потом ты снова будешь счастлив.       А будешь ли ты счастлив, когда выйдешь замуж за незнакомца? Кто знает.       Голова Лютика разрывалась.       Он был согласен с обеими своими сторонами. Они обе были правы, но Лютик не знал, к какой прислушаться и как поступить.       Но ведь… если ему снова придётся врать Ламберту? Если он так и не найдёт сил, чтобы признаться? Если ему снова придётся жить в обмане?       Разве это свобода?       Лютик сходил с ума.       Он плохо спал и плохо ел, но не потому что, как и Ламберта в своё время, утягивала тьма. Нет, просто он был настолько глубоко в своих размышления, что еда ему была интересна в крайнем случае. А ночью он снова перечитывал дневник. Некоторые моменты он уже выучил наизусть, но все равно читал снова и снова, надеясь увидеть в нем тот самый последний аргумент. Самый важный.       Ему так был нужен сейчас Ламберт… Он бы смог его убедить, подсказать и помочь.       А сейчас Лютику нужно было справляться одному.       Впрочем, как и всегда, но в этот раз ему было особенно тяжело.       — Ты похудел… — взволнованно сказала мама за завтраком. — И, мне кажется, ты плохо спишь.       Лютик пожал плечами, тыкая свой завтрак вилкой.       — Нервничаю перед скорой встречей, — сказал он без всякого интереса.       Но, кажется, его настолько сжирала эта дилемма, эта проблема, что он уже в самом деле терял связь со своим телом. Если было так тяжело только выбрать сторону, то как же тяжело будет начать исполнять сам выбор? И неважно, какой он будет. Это всё равно тяжело, больно и ведёт во тьму.       От новых размышлений у Лютика даже голова разболелась.       — Может, нам стоит перенести встречу? — тихо спросила Анна-Мария.       — Она назначена и никто ничего переносить не будет, — подал голос Гилбард. Он говорил как всегда грубо и казался строгим, но Лютик видел, как он смотрел на него. С непонимание и каким-то страхом. Вероятно, Гилбард решил, что Лютик пытается сам себя замучить и теперь плохо понимал, как этому противостоять.       — Не надо ничего переносить, — кивнул Лютик. — Боюсь, ничего не изменится. Понимаете ли, — сказал он, вставая из-за стола, так и не коснувшись еды. С самого утра его тошнило. — Я увидел нормальную, счастливую жизнь, и теперь решил, что буду страдать по ней все оставшиеся года.       — Юлиан, — пробасил Гилбард и, кажется, немного растерялся, когда Лютик перевёл на него безжизненный взгляд. На самом деле, с Лютиком происходило то, чего он боялся больше всего. Он уже ничего не чувствовал. Совсем. Он так устал, все эти мысли так его изводили, что он уже не чувствовал ничего. — Кхм. Давай поговорим. Отойдем в сад.       Лютик кивнул и пошёл к выходу. Анна-Мария проводила их обеспокоенным взглядом. Лютик видел, что мама волновалась о нем, но плохо понимала, что она могла сделать и как помочь. У них не было привычной связи, которая бывает между сыном и матерью. По правде говоря, Лютик ничего к ней никогда не чувствовал. Совсем. И испытывал сожаление за то, что она — да.       К сожалению, было поздно что-то исправлять.       Идя к саду, слушая за спиной тяжёлый шаг отца, Лютик думал о том, что, возможно, в этом тоже была причина того, что он… Вырос такой. Ему казалось, что контакт ребёнка с матерью важен. Важна забота и любовь. И, вероятно, не получив это, восприятие ребёнком внешнего мира как-то могло травмироваться…       Лютик откинул эти мысли. Это было всего лишь догадкой, которую он не мог ничем подтвердить. Он не учёный, его слова ничего не стоили.       Они остановились у небольшого фонтана, и Лютик вёл себя так, будто его отца здесь вовсе не было.       Гилбард откашлялся.       — Это очередной твой план, да?       Лютик поднял на него взгляд.       — Нет, — спокойно сказал он. — Мне очень плохо, отец. Хуже, чем ты можешь представить. Но ничего, я не виню тебя за отсутствие ко мне сочувствия. Наверное, мои страдания так для тебя обесценились, что теперь ты не воспринимаешь их всерьёз.       Гилбард покачал головой.       — Нет, это не так. Я волнуюсь о тебе. Вряд ли человек может почти не есть просто из-за желания насолить.       — А перерезать себе вены из-за желания насолить — может? Так ты думаешь?       Гилбард замолчал, плотно сжав губы.       — Не знаю. Я думаю ты это сделал на пике эмоций. Омегам вообще свойственно делать всякие глупости на пике эмоций.       — Да. Например, убить своего двухнедельного ребёнка, а следом и себя. Как думаешь, какой у них пик эмоций случается в этот момент?       Гилбард молчал. И Лютик продолжил:       — Проблема в том, что многие врачи говорят о нас, что мы такие сами по себе. Склонны к истерии. Истерией они называют вообще все. Плохое настроение, буйное настроение, подавленное настроение, склонность к суициду или убийству других людей. И все так думают и обо мне. Наверняка, у него просто истерия. Пусть так. Но почему никто из вас не думает о том, что что-то или кто-то довело омег до истерии? На нас всегда куда больше ответственности, чем на вас. Или вы думаете, что родить ребёнка и воспитать его, боясь даже его ритма дыхания — это нормально?! Ты же сам говорил, как сложно тебе со мной было, как страшно, и сам ты становился нервным и от всего дергался, а теперь ты, человек, который хоть примерно смог понять через что проходит обычная омега, смеет мне заявлять, что мы просто вот такие! Нервные и эмоциональные существа!       Воцарилась тишина.       Лютик чувствовал, как сильно билось собственное сердце, пока он пытался задушить злость в нем и на отца, и на общество.       По крайней мере, он что-то почувствовал. Это лучше, чем ничего.       — Юлиан, но ты — другое. Каким бы эмоциональными не были другие омеги из-за событий в их жизни, очень мало режет себя или убивает других.       — Или это хорошо скрывается? — спросил Лютик, все ещё не смотря на своего отца. — Так же, как скрыто то, что сделал я? И после всего этого ты не боишься, что я убью себя или своего ребёнка?       Гилбард открыл рот, но тут же его закрыл. Казалось, он подготовил ответ для другого, но Лютик спросил его явно не о том. Гилбард растеряно смотрел себе под ноги, все ещё выглядя серьезно и сурово.       — А если ребёнок тебе поможет чувствовать себя лучше? Да, я знаю, что дети это тяжело, но так же это весело и забавно. Помимо страха, они дают тебе кучу других чувств.       — А если я сойду с ума от всех этих чувств?       Гилбард не ответил. Долгое время они провели в тишине, и Лютик просто смотрел на воду. Он отдавал себе отчёт в том, что, несмотря на обещание, данное Ламберту, сам того не зная, он мог бы войти в число омег, которые убивают своих детей. А потом и самих себя       Лютик утешал себя тем, что об этом Ламберт уже не узнаете. Никогда.       Тем лучше.       Гилбард заговорил:       — Хорошо. А чего бы ты хотел?       Лютик насторожился. Казалось, его отец впервые спросил о его желания, поэтому Лютик решил ответить осторожно.       — Ты знаешь, Йеннифер писала тебе об этом.       — Учиться под её присмотром? — уточнил Гилбард.       Лютик кивнул.       Гилбард немного помолчал, а потом усмехнулся. Лютик насторожился.       — Учиться или бегать в гости к какому-то Ламберту? И чем занимались?       Лютик замер и напрягся, сглотнул, настороженно посмотрел на Гилбарда. Тот выглядел так, будто забавлялся.       — Откуда ты знаешь? — еле слышно спросил Лютик.       Гилбард повёл плечом.       — Я попросил расспросить у твоих жильцов, где ты. Знал заранее, что у всех будут разные версии. И малышка Цири рассказала, что ты уже какой день у Ламберта. Забавно, да? Он обучал тебя философии?       Лютик смотрел на него, плотно сжав челюсти.       Черт.       Черт черт черт!       Гилбард сказал:       — Не надо делать вид, что ты учёный. Тебе нужен барк и ребёнок, ровно так же, как и другим омегам. Ты не особенный. Но разница будет лишь в мужчине, с которым ты будешь жить. Выйти замуж за какую-то дворняжку я тебе не позволю. Но тем и лучше для тебя. У тебя будет все. Хороший дом, деньги, что ты захочешь. Так что можешь расслабиться, Лютик. Я уже давно понял, что любое твоё действие — это всегда протест против меня. Если бы я хотел выдать тебя замуж за этого Ламберта — ты бы снова начал падать в обмороки. Так что заканчивай представление.       Гилбард посмотрел на Лютика, выглядя так, будто был очень доволен своими знаниями.       Лютик смотрел в ответ и молчал. В глазах потемнело от злобы. Он чувствовал себя так, будто кто-то подглядел его какой-то очень личный и сокровенный секрет.       Гилбард, не дождавшись ответа, хмыкнул, пожал плечами и ушёл.       Лютик смотрел ему вслед долгую минуту, прежде чем снова посмотреть на фонтан.       Злость заполнила все его тело и разум. Он напрягся, сжал кулаки и какое-то время стоял, почти не двигаясь, смотря на воду.       Представление, значит?       Хорошо. Тогда Лютик намерен был устроить ему такое представление, которое он не забудет ещё очень долго.       Время, слава Богу, позволяло.