2016, Декабрь. Мышкин
Зима… Кощей считал это время года отвратительным. Еще бы — она никогда не была нормальной. В самом деле, что в ней хорошего? В двадцатом веке каждую зиму лютовали морозы, а из-за снежных сугробов не видно было даже окон домов, сейчас же — несколько недель снег, мелкий, мерзкий, скучный, а после него наступали еще несколько недель непроходимой слякоти. Даже осень с ее постоянными дождями была не столь противна, как непостоянная зима. Вот в данный момент — разве это зима? Непроходимая октябрьская слякоть, мартовский обманчивый ветер, темное февральское небо. Ни о чем погода, ни о чем. Пока Кощей обдумывал все это, двери храма медленно отворились. На паперти показалась женская фигура — женщина среднего роста, в длинном зимнем пальто и с зеленым платком на голове. Женщина, глядя на храм, перекрестилась, медленно сошла со ступеней и остановилась, вдыхая свежий воздух. — Ядвига Петровна! — позвал ее Кощей, и она, обернувшись, улыбнулась и поспешила к нему. — И как ты здесь очутился? — спросила она, хотя мысли ее были далеки от Кощея, церкви и резкого потепления на улице. — Не поверишь, душа моя, мимо проходил, — ответил он и протянул руку к голове Ядвиги, ловким движением стягивая платок с рыжих волос. — Верующая ведьма… Ты действительно феномен, Ядвига. Интересно, как можно быть настолько противоречивой? — Я женщина, я обязана себе противоречить, — сказала она совершенно серьезно, но не сдержалась и лукаво улыбнулась. — Кстати, хочу тебе, как мэру, пожаловаться: тоненькая свечка стоит двадцать пять рублей! Это грабеж, не находишь? — Это двадцать первый век, — Кощей пожал плечами и закатил глаза, заметив, что Ядвига вновь куда-то идет. Поняв, что ждать его она не собирается, он вздохнул и не придумал ничего лучше, чем последовать за ней. Ядвига была гораздо дальше: она и местность лучше знала, не была обременена больной ногой и тростью, да и определенно имела какую-то цель, в отличии от Кощея, идущего за ней из чистого любопытства. Через минуту они зашли на территорию прицерковного кладбища. Могильный холод и мертвая тишина в миг окружили обоих. Где-то внутри то, что осталось от совести, ощутимо кольнуло Кощея в области сердца: некоторые лежали здесь по его вине. Ядвига шаг не замедляла. Уверенно шла по известному только ей направлению, не смея глядеть по сторонам. Лишь дойдя до небольшой синей оградки она ненадолго остановилась, чтобы собраться с мыслями. Она неуверенно (что было ей совершенно несвойственно) дернула калитку, и та поддалась на удивление легко, разве что громко проскрипев. Ядвига крепко зажмурилась, но все же прошла вглубь. Каблуки сапог противно застревали в сырой земле, но Ядвига упрямо перебирала ногами и, дойдя до небольшой могилы, замерла и присела, собрав полами пальто грязь с земли. — Ну, привет, Алешка, — произнесла Ядвига, разрезая тишину непривычно хриплым голосом. — Я ненадолго, ты не переживай, — она прикусила нижнюю губу и стряхнула с могилы остатки снега. — Просто… Просто, — она вздохнула, так и не договорив, взмахнула рукой, материализуя веточку лаванды, и неизвестно для кого напомнила: — Елена очень любила эти цветы. С днем рождения, Алешка. Она провела ладонью по цифрам на надгробии: «13.12.1911 — 22.12.1917», резко встала и, не оборачиваясь, вышла. Всего на мгновение она подняла лицо к небу, разглядывая тяжелые темные облака, а затем взяла Кощея за руку и без слов телепортировалась прямо в избушку. Уже там она отпустила Кощея, на негнущихся ногах подошла к кухонному гарнитуру, оперевшись обеими руками о столешницу, и незаметно стерла бегущую по щеке слезу, не успев подавить тяжелый усталый вздох. Ядвига уже давно не плакала. Порой ей вообще казалось, что все слезы она выплакала во времена обеих Мировых и войны с Мороком. А после этого вряд ли можно было считать слезами одиноко бегущие соляные капли — так, секундная слабость. — Сниться он, я так понимаю, не перестал? — спросил Кощей, тем самым заставляя Ядвигу обернуться. Она расстроенно покачала головой: — Он как будто хочет что-то мне сказать… — Мне казалось, он обвиняет тебя в своей смерти. Ядвига не ответила, несмотря на то, что на языке вертелись подходящие слова. Просто знала, что озвучивать их сейчас, в разговоре именно с этим человеком, было вовсе не обязательно: ей это отдавалось лишней болью в сердце, а Кощей слишком хорошо и давно ее знал, чтобы самостоятельно не понять ответ. В поисках темы для того, чтобы перенаправить разговор в другое русло, Ядвига наткнулась взглядом на полку с ингредиентами. На первый взгляд ничего особенного: обычная полка со множеством бутылочек, склянок, корешков, трав и прочих вещей, без которых не обойтись при варке даже самого простого зелья. Ничего особенного для всех, кроме хозяйки. — Здесь кто-то был, — сказала Ядвига и в два шага оказалась возле стеллажа. Внимательно оглядела склянки, взяла в руки одно из зелий, осознавая, что в нем была ровно половина из того содержимого, что было утром. — Пожалуйста, скажи, что это был ты! — Как Избушка могла пропустить кого-то без твоего ведома? — вместо ответа спросил Кощей и нахмурился, нутром чуя, что случилось что-то очень нехорошее. — Она уже старая, ее нетрудно обмануть. Ядвига бегло оглядела комнату, замечая прежде невзрачный альбом на столе. Она его точно туда не клала. В фотоальбоме недоставало двух фотографий: прошлогоднего снимка Алены и свадебного изображения ее родителей — Елены и Олега Воронцовых. — Черт, черт, черт, — зачастила Ядвига и, схватив сумку, снова телепортировалась.***
Школьный русист Илья Игоревич был мужчиной достаточно молодым, не старше тридцати, спокойным и добрым. Вот только когда дело начало касаться школьной постановки, в нем резко пропали все положительные качества. Он много нервничал, часто кричал и едва-едва подбирал культурные слова в адрес учеников. Казалось, что еще немного, и они из уст Ильи Игоревича узнают много новых, французских — а главное литературных! — слов. Пока же он обходился русскими, но тем не менее литературными, фразами. Чего стоили его «раз твою через глагол!» или «японский литератор!», едва его что-то не устраивало. Русист, что с него взять? Учителя по русскому — это вообще отдельный вид искусства, чей внутренний мир очень сложно познать простому смертному. Хотя Катя могла бы не согласиться, по той простой причине, что от Игоря Ильича она получала больше всех, ибо «нечего девушке из знатного рода, принцессе, раз твою через глагол, вести себя как ветреная особа из далеко не благородной семьи». Катя от этого в восторге не была, злилась, постоянно была возмущенно-красной и клялась взять и отказаться от роли в самый неподходящий момент. Алена этому была только рада: в кои-то веки у Кораблевой что-то не получалось! В отличие от Алены, Бабу Ягу в исполнении которой так нахваливали учителя, приговаривая: «Какой талант, однако, пропадает!» Но в данный момент Алену не так занимал школьный спектакль и Кораблева — все мысли ее были заняты Варей и ее прошедшим «свиданием» с Ваней. — Ну как он мог оказаться скучным? — в который раз спросила Алена и уперла руки в бока. — Ну вот так, — Варя нервно дернула плечом и посмотрела на сцену, где Снежка «колдовала» над Катей, размораживая ее из морозного плена. — Да он не может быть скучным! — заявила Алена и притопнула ногой. — Я с ним несколько раз гуляла и знаю о чем говорю. Ваня и скучный — проти… Ого, какие люди, — вдруг присвистнула она, заметив приближавшегося к ним парня. — Сам господин Абрикосов снизошел до нас! И чем мы заслужили ваше присутствие, сир? — Итак, она звалась Аленой. И странной ершистью своей, И внешностью своей румяной, Как ветер всех сбивала с ног. Дика, весела и болтлива, Как черт всезнающа была, Она в семье своей школьнОй Казалась девочкой чуднОй, — пропел ей в ответ Саша. Подойдя к Варе и Алене он снял свою реквизитную шляпу и отвесил девушкам поклон. Варя закатила глаза, но тем не менее сделала ответный шутливый реверанс, а вот Алена, напротив, надулась, покраснела и начала жадно хватать ртом воздух: — Ты… ты… Придурок! — и сжав губы, она выбежала из актового зала. — Чего это она? — Саша, глядя ей вслед, недоуменно нахмурился и вмиг потерял всю театральную напыщенность. — Ты только что недвусмысленно назвал ее чокнутой, — Варя пожала плечами и села. По лицу ее было ясно, что внезапная перемена в настроении подруги ее ни капли не волновала. — Вообще-то, я имел в виду, что она необычная: не встречал до этого таких… Ладно, — он махнул головой, прекрасно понимая, что женской логики ему не понять, — а где Маша? Ну, подруга ваша? — Наша Маша сейчас на географии. — Она разве не участвует в школьной самодеятельности? — У нее олимпиада областная в день нашего спектакля. Главный математик школы, что уж там, — Варя откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу и вдруг лукаво улыбнулась: — А зачем она тебе? — Соскучился, — Саша подмигнул и потянулся к уху, как поняла Варя, намереваясь его почесать. Однако вместо этого он сделал жест, которым заправляют пряди, и достал из-за уха конфету марки «Левушка». — Угощайся. — Спасибо, — Варя благодарно кивнула, — как раз моя любимая. — Все женщины любят эти конфеты? — он свел брови к переносице. — Ты третья из тех, что я знаю, кто любит «Левушку»! — А кто первая и вторая? — А, ты их вряд ли знаешь, — он махнул рукой, еще раз взглянул на дверь, высматривая Алену, и поспешил на сцену, где как раз начиналась финальная сцена с его участием. Через десять минут репетиция закончилась. Снежка и Варя, сдав костюмы, отправились за Машей, уроки у которой к тому моменту тоже закончились. Алены, к слову, ни в кабинете, ни в библиотеке не нашлось. — Я ей позвоню! — воскликнула Снежка, набирая телефон подруги. Рингтон «We Don’t Talk Anymore» заиграл из портфеля, одиноко лежавшего на подоконнике. Алены поблизости не было.