***
Не без усилий он вышел во двор здания и попытался привести свои мысли в относительный порядок. Теперь за любой неосторожный шаг его и расстрелять могут. С одной стороны, эта перспектива не очень то и воодушевляла его. Но с другой, вполне себе достойная смерть. Интересно, что напишут на надгробии? Так забавно. Он уже мысленно похоронил себя, хотя ещё ничего настолько страшного не произошло. На самом деле он делал так всегда: во многих ситуациях удобнее представить, что тебя уже попросту больше нет, чем придумывать подробный план решения проблемы. Мечтать не вредно, так ведь? Мичидзо никогда не считал себя бесстрашным, хоть в мире и было относительно мало вещей, способных заставить его паниковать. Но если ему приходилось сталкивался с этим лицом к лицу, держать себя в руках было невероятно сложно. Так и сейчас: Тачихара зажимал сигарету в зубах, потому что онемевшие пальцы не справлялись с этой задачей. Это его ни капли не успокаивало. В глазах отчаянно темнело, а ноги предательски подкашивались. Да, он уже испытывал это чувство. Наверное, острее всего прочувствовал страх Мичидзо много лет назад, запомнив тот день на всю свою жизнь: день, когда узнал о смерти брата. Он не был так уж сильно похож на своего родственника. По крайне мере, так постоянно твердила ему его мать: он всегда и во всем был гораздо хуже старшего. Она всегда говорила об этом человеке как об «идеальном сыне», лучше которого не было, нет и, видимо, никогда не будет. Считала Тачихару «неполноценной маленькой копией» своего старшего ребёнка. Но он хотел быть чем-то отдельным, отличным от брата. Хотел, чтобы на него хоть раз обратили внимание. На него, а не на копию, тень или отражение старшего брата. Но вместо этого чувствовал лишь всепоглощающую пустоту, вставшую на место, принадлежащее его собственному «Я», давно растворенном в пучине отчаяния. Он получил только обвинения в смерти старшего. « — Почему ты не умер вместо него? » Не стоило говорить этих вещей ребёнку. Тогда он впервые представил, что его нет. Что бы написали на надгробии? Неизгладимое чувство некомпетентности, ненужности и абсолютной, разрывающей пустоты следовало за ним всю жизнь словно тень. Забавно, тень тени. Он никак не мог избавиться от этой отвратительной мысли.***
Яркий свет и ослепительно белый незнакомый потолок — первое что увидел Тачихара открыв глаза. Больница. Больше своего прошлого он ненавидел только эти места, напрямую с ним связанные. Почему он здесь? Голова болела невыносимо. Рыжий попытался приподняться, но сил категорически не хватало. Перед глазами всё поплыло. Почему он так ненавидит больницы? В его голове была чёткая связь между смертью старшего брата и одной из представительниц врачебной профессии. Той, что не смогла спасти его от смерти. Да, абсолютно иррационально винить её. Совершенно неправильно связывать детские травмы с целой группой вещей из-за одного человека. Но он ничего не мог с собой поделать: ему было попросту невыносимо находиться в местах, даже отдалённо походивших на больницы. Всё из-за воспоминаний о прошлом. О семье. Как же он ненавидит это слово. Часто Тачихара действительно серьёзно задумывался, почему он не умер вместо старшего. « — А почему бы тебе не закончить так же?» Этот голос, отражающийся мерзким эхом от стенок черепной коробки, вечно диктовал свои правила. Как только наступала тишина, страх Мичидзо обретал свой тон, интонацию. Что-то оглушающе гудящее в подкорке мозга, чудовищно лязгающее, терроризируя и без того изнеможённую душу. Воспоминания всегда навевают ужасную тоску. В этот раз из них его вырывает знакомый голос: — Эй, Тачихара, ты жив? — это голос Гин. Его он не спутает ни с одним другим. К сожалению, у него очень хорошая память. Почему она здесь? Рыжий с трудом открыл глаза и увидел девушку перед собой: Акутагава смотрела на него растерянно и обеспокоено. Она все ещё была в своей извечной маске. — Что ты здесь делаешь? — спросил Мичидзо тихим голосом. — Тебя серьёзно это интересует сейчас? — Гин вопросительно глянула на напарника, только кивнувшего ей в ответ. Этого кивка хватило обоим. Акутагава лишь тяжело вздохнула, поправляя маску. Тачихара тоже носил маски, периодически их меняя в зависимости от времени и места, в котором оказывался. Никогда он не мог быть просто собой, ведь, как ему казалось, вовсе никогда и не имел собственной личности. Всегда скрывал истинное лицо в погоне за правом называться отдельным от брата человеком, а в итоге потерял то, что всегда пытался отыскать. Он не может быть собой в Мафии, играя на публику эксцентричного, импульсивного и грубого человека. Он точно знает, что совершенно не такой. Напротив, этот лейтенант-Тачихара его до жути раздражает: иногда, очень хочется хорошенько ему навалять. Как же хорошо, что хоть в этом он уверен. Всю свою жизнь он прожил так, как ему говорили. Приказы делают его собой: так было всегда, и по другому он не умеет. Кажется, он бесконечно ищет себя в глазах других: без этого он не является отдельной личностью, существующей в определённом месте и времени. Иногда он и впрямь не может понять, действительно ли он существует. Правда ли что он — это он? Поэтому Мичидзо и избегает одиночества: когда рядом нет человека, в глазах которого Тачихара имеет характерные черты, он будто перестаёт существовать. Для каждого он разный: может, из-за страха быть неподходящим, а может из-за желания хоть как-то заполнить пустоту. Страх он ощущает часто: боится быть непонятым, непринятым, отвергнутым всеми, ведь такое уже было. — Почему я здесь? — после минутного молчания, в белоснежной палате раздался голос Тачихары. Он вопросительно посмотрел на Гин, наблюдая за её реакцией. Внезапно, темноволосая заговорила: — Я сама не знаю, вроде в обморок упал. Что с тобой происходит? — в голове внезапно стало абсолютно пусто, и ничего правдоподобного на ум не приходило. Он, замешкавшись, посмотрел на Акутагаву, всё так же ждущую от него хотя бы какой-то реакции, но девушка тут же остановила поток его мыслей: — Я, кажется, понимаю... — снова это чувство. Тачихара почувствовал леденящий душу холод, сковывающий его полностью, не давая пошевелиться. Страх. Только бы она не поняла чего лишнего. Пусть это будет что угодно, лишь бы не провал. Гин выдержала продолжительную паузу, и соотнеся все факты, наконец, сказала: — Тачихара, ты наркоман? — от такого вопроса он даже закашлялся. Кровью. Потом, спустя мгновение, рассмеялся: настолько нелепую фразу она выдала. Он ожидал услышать все что угодно, но явно не это. Но, видимо, чтобы обезопасить себя, придётся немного соврать: — Возможно. Но тебе ли не всё равно? — он хмыкнул, и, ухмыльнувшись, глянул на коллегу. — Мы с тобой напарники, не забывай. — не успел Тачихара и возразить, как Акутагава покинула помещение. В тот самый момент он почувствовал себя очень неоднозначно: с одной стороны: ему так легко удалось надурить Гин. Но с другой: а нужно ли это было? Она выглядела необычайно расстроенной, когда уходила.***
Через тюль, которой были завешаны окна платы, в помещение проникал тусклый солнечный свет. Из приоткрытого окна дул холодный ветер, а пейзаж за стеклом лишь нагонял тоску. Спустя полчаса Тачихара, как ни странно, совершенно забыл о разговоре. Он лишь продолжал обдумывать ситуацию в целом: само собой, он знал что с ним не так. Просто было слишком неприятно признаваться в этом даже самому себе. Почему-то он снова чувствовал себя ни на что неспособным и негодным, никому не нужным. Хотя он и прожил с этими мыслями всю жизнь, только сейчас остро ощутил из-за них что-то непривычное: это была не злость или ненависть. Мичидзо понадобилась минута чтобы понять: смутное сожаление и горе овладело им. Вновь проматывая в голове свою жизнь, он все отчётливее понимал: сейчас он чувствует совсем не то, что обычно. Глаза защипало, и по щеке скатилось что-то холодное. Судя по всему, это слеза. Он плачет. Впервые за долгие годы. Из-за этого только хуже. Тачихара закрыл лицо руками, и тяжело вздохнув тихо проговорил: — Я так устал.