Диск винила закружится. Давай босыми вдвоём на улицу. ©
🤲🏻
Угрюмое небо затянуто серо-свинцовыми тучами, закрывающими свет, поливающими холодными каплями, что превращаются в струи, стекающие по крышам домов, зонтам, тонким плащам и лицам людей из толпы. Из толпы, что собралась сегодня, чтобы отправить в последний путь золотого человека, так внезапно покинувшего мир. Небо скорбит вместе с людьми, льёт слёзы, и говорят — это хороший знак. Значит, человек при жизни действительно был замечательным, а небо так оплакивает его уход. Оплакивают и другие — практически все собравшиеся сегодня на кладбище. Господина Гону знали многие жители острова… Правда, захаживать к нему не особо желали в последние годы его жизни, но уважали и даже любили. А сейчас, когда трагичный повод заставил собраться всех знакомых, сейчас, когда все, облачившись в чёрные одеяния, чувствуют душевную боль — выдаётся момент, чтобы обсудить этого невероятного мужчину, отправившегося на небо. В последнем точно нет сомнений. Он улетел к своей любимой, что покинула его так давно, а рыбак всю жизнь хранил ей верность, лишь задумчиво глядя на море, что забрало его жизнь в лице самого главного человека. Он не полюбил более, а теперь, когда и он ушёл — они непременно встретятся. Об этом и судачат сегодня люди. Многие пришли с цветами и памятными вещицами, чтобы оставить их на свежей могиле. Многие сегодня искренне скорбят, но есть и те, кто пришёл сюда не по доброй воле, а по настоянию родителей. — Что они здесь забыли? — шепчет Феликс, приподняв капюшон дождевика. — Нет совести у людей… — Не нам это решать, Ликси, — тихо отвечает Хёнджин, бросая взгляд на своих бывших одноклассников: Пак Чонсона и Шим Джеюна. Те пришли вместе с родителями, которые тоже знали Гону. Семья Чонсона даже имеет какие-то дальние родственные связи с рыбаком, вот только они предпочли забыть об этом при жизни мужчины и, конечно же, вспомнить после смерти. Дом, оставшийся после него — теперь перейдёт именно этим самым родственникам, ведь больше у мужчины никого не было. — Они даже не стараются сделать вид, что им тяжело. — Ли до скрипа зубов бесится, наблюдая за парнями, что стоят чуть в стороне и противно хихикают. — Прости, хён. — С этими словами он разворачивается на пятках, не давая Хёнджину опомниться, и уверенно шагает в сторону Чонсона и Джеюна. — Ликс! Чёрт! — шипит Хван и спешит следом, чтобы тот не успел наделать глупостей. — Стой! Но Феликс не собирается останавливаться — не в его духе. Он слишком сильно ценит память столь важного для него человека, а потому никому не позволит её опорочить своим присутствием и смехом возле могилы. Ликс крепко сжимает в руке букет белых лилий, играет желваками и держится изо всех сил, чтобы не вмазать придуркам. — Что вы здесь забыли? — злобно выдыхает он, когда подходит к паре друзей, что до этого момента его даже не замечали будучи увлечёнными бесполезным разговором. — Как вы смеете приехать на кладбище и так себя вести? — В Ликсе просыпается самый настоящий борец за справедливость. — А тебе чего? — усмехается Чонсон, оценивающе осматривая подошедшего. — Раз приехали — значит, так нужно было. — Господин Гону был моим хорошим знакомым. Другом, — цедит сквозь зубы Феликс, пока Хёнджин аккуратно за локоть пытается его увести, чтобы не привлекать внимание. — А вы приехали в такой день, и смеете вести себя, как последние сволочи! — Чего сказал?! — тут же быкует Чонсон, а Джеюн уже закатывает рукава и потирает руки — в этих людях нет ничего святого, они готовы вступить в драку даже в таком месте, если понадобится. — Повтори, скот! — Да, повтори! — вторит, как всегда, Джеюн. Он, кажется, вообще не имеет собственного мнения, всегда ходит тенью первого, и на него никто бы внимания не обратил, если бы он не гавкал рядом со своим другом исправно. К слову, Феликс и сейчас на него особо не смотрел до момента, пока тот не заговорил. А теперь, увидев ближе, Ликс замечает на Джеюне подозрительную красную сыпь. Она охватила лицо, шею, руки — в общем, все открытые участки кожи. Феликс морщится, а когда приходит в себя, шипит ругательства, но Хёнджин его уже оттаскивает от мерзкой компании. Незамеченными быть не удалось — все собравшиеся смотрят на этих четверых, а после к Чонсону подходит его отец и отчитывает вполголоса. Драки не случилось, как и ссоры, как таковой, но осадок неприятный остался — от него никуда не деться. Собравшиеся тем временем уже прощаются с усопшим. Оставляют букеты цветов, осыпая сырую землю яркими цветами вперемешку со своими слезами, и Хёнджин с Феликсом тоже подходят поближе. Они кладут по одинаковому букету из белых лилий, что вместе купили в цветочном. Они шепчут слова благодарности за тёплое детство, пока сердца разрываются в клочья… Они надеятся, что господину Гону будет лучше в новом мире и обещают, что никогда его не забудут. Обещают, что будут помнить, будут обязательно приходить и приносить цветы, будут думать о нём, глядя на безоблачное небо солнечными днями, или на спокойное море, над которым кружат чайки. Быть может, он переродится в одну из них? Будет прилетать, чтобы смотреть за своими дорогими сердцу матросиками… В этом мире нет вечного, нет постоянного. Все когда-то его, мир, покидают, и от осознания так горько становится… Дышать тяжело, а слёзы застилают взор, но Хёнджин с Феликсом знают, что Гону был бы расстроен, увидев их состояние, а потому приходится собраться, взять себя в руки, а потом сесть в большой автобус, что везёт молчаливых людей обратно в город. Туда, где ещё кипит жизнь… В транспорте они слышат разговор мамы Хёнджина с какой-то женщиной. Та рассказывает, что господин Гону долгое время серьёзно болел, но старался не рассказывать об этом, держал всё в себе, терпел молча… О его кончине узнал почтальон, что захаживал к мужчине. Он принёс свежие газеты и продукты с рынка, но, увы, слишком поздно. Холодный дом встретил его тишиной, и работник почты всё понял… Он сообщил дальним родственникам, найдя номер в телефонной книге, и забрал себе дымчатого кота рыбака, что оплакивал хозяина, сидя рядом с постелью… Гону ушёл тихо. Во сне. — Знаешь, тешу себя только одной мыслью, — делится Феликс, пока они всё ещё едут в автобусе, пока они задумчиво смотрят в окно, пока наблюдают за каплями дождя, что стекают по стеклу. — Он отправился к ней, к своей невесте… — К невесте, что когда-то, как говорил господин Гону, забрал Посейдон, — продолжает Хёнджин, вздыхая и растирая опухшие покрасневшие глаза. — Надеюсь, она дождалась его там. — Дождалась, — с уверенностью заявляет Ли и трёт раздувшийся нос, всхлипнув. — Их встреча уже состоялась. Я уверен.🤲🏻
Дома Феликса ждёт неприятный, мягко говоря, сюрприз. Ещё на пороге он слышит голоса, которые доносятся из кухни, понимает, что мать снова позвала своих друзей-собутыльников. Встречаться с ними нет никакого желания, а потому Ликс хочет тихонько проскользнуть в свою комнату, но… — Сын! Рад тебя видеть! У Ликса мурашки по коже, холодный озноб, сердце стучит, как сумасшедшее, пока знакомый голос сыпет язвительными вопросами о том, где же так долго был его мальчик… Феликсу хочется провалиться сквозь землю, а лучше телепортироваться в безопасное место, но приходится развернуться лицом к своему главному страху, чтобы заглянуть в бесстыжие глаза, в которых неприкрытая ненависть, намешанная с похотью. Отчим вернулся домой. — Не приближайся ко мне, — хрипит Ликс — от шока что-то не так с голосом. Он лишь хотел забрать некоторые вещи, чтобы отправиться к Хёнджину — он ведь давно у него обитает, а тут такой сюрприз. — Не приближайся. Я буду звать на помощь. — А что с голосочком? — мерзко улыбаясь. — Как же ты, сладкий, будешь звать на помощь, если у тебя голос пропал? И действительно пропал, чёрт бы его побрал. Сказалось нервное напряжение за день, а ещё увиденная картина дома. Ликс хочет закричать, ведь знает, что Хёнджин остался в саду, но не может. Голосовым связкам совсем плохо, и он может только хрипеть, отбиваясь от противного мужчины, что уже тянет к нему свои загребущие руки. — Думал, можно отчима в тюрьму запихать, а самому ходить на воле и жить припеваючи? — шепчет мужчина в самую шею, вжав хрупкое тело Феликса в стену. — Думал, всё тебе сойдёт с рук, мелкий паршивец? Я хотел с тобой хорошо обойтись в тот раз, но ты, я вижу, любишь жестоко… Хочешь, чтобы папочка наказал тебя? Скажи, хочешь? А Феликс молча глотает слёзы, думая лишь о Хёнджине, что стоит возле дома и даже не догадывается о происходящем внутри. Он хотел зайти вместе с Ли, но тот его остановил, сказал, что один справится тише, что мать не заметит, не будет задавать лишних вопросов. А теперь… Костлявые волосатые руки скользят по рёбрам, по талии, тянутся к ягодицам… Пьяное дыхание обжигает кожу, вызывает тошноту из-за отвратительного запаха изо рта. А отчим бормочет что-то о его нежном теле, о том, что он сделает с ним, о своих самых грязных и паршивых фантазиях… На кухне шумно, играет музыка на виниловой пластинке, и Ликс слышит неадекватный голос матери — она кричит кому-то из гостей о том, как сильно любит своего мужа, как рада, что его наконец освободили, что преступления никакого не было, а сын — мелкий поганец — всё придумал. Она даже не подозревает, что в это же самое время её любимый муженёк собирается проделать страшное с её сыном, даже не подозревает, что её ребёнок заходится в рыданиях, но ничего не может поделать, ведь голоса нет, а физически он явно уступает отчиму. Хотя, даже узнав, она бы не поверила… Придумала бы тысячу отговорок своему мужику, оклеветала бы сына… Её натуру, увы, не исправить. И только Хёнджину во всём этом огромном мире есть дело до Феликса. Только он переживает бесконечно, а поняв, что тот долго не появляется, проникает в дом через окно его комнаты, что открыто. Не находит его в помещении, но слышит странную возню за дверью, а потому спешит в коридор. Находит полуголого Ликса, что зубами вцепился в руку паршивца, но тому плевать — он терпит ради расправы над пасынком и уже подбирается к резинке его белья. Безумца не останавливает даже тот факт, что это могут увидеть другие люди… Зато останавливает разъярённый Хёнджин, что увидев происходящее, практически буквально сходит с ума. — Сука! Ах ты, сука! Подонок! Тварь! — Хёнджин не стесняется в выражениях, когда оттаскивает мужчину в сторону, когда толкает его на пол и бьёт ногами. Он не держит в себе зло, не держит ни единой эмоции, только лихорадочно избивает поганого преступника, покусившегося на самое главное — на его драгоценного Ликси, что сполз по стене и плачет беззвучно… — Негодяй! Ублюдок! — Хвана не остановить, но на шум выбегают гости дома. Они скручивают Хёнджина без разбирательств, а одна женщина уже звонит в полицию. — Отпустите! Отпустите его, — хрипит Феликс, поднявшись и пытаясь оторвать Хёнджина от двух мужчин. И им удаётся. Каким-то чудом удаётся вырваться, освободиться, схватиться за руки крепко и бежать. Бежать так быстро, подобно ветру… Бежать, задыхаясь, роняя на ходу кристальные слёзы, ступая босыми ногами по сырому после дождя песку на пляже. Они несутся прочь, оставляя позади громкие крики, смешанные с музыкой на пластинке, они не оглядываются, и всё ещё крепко держатся за руки… — Ликси… Ликси, Боже… — В какой-то момент они падают прямо на холодный песок, обнимаются крепко, плачут громко в унисон, выпуская на волю все эмоции. Обоих колотит страшно, но они льнут друг к другу, понимая, что есть, что они есть в этом мире, что им ничего и никто не навредит более, что они оба этого не допустят. — Ликси, прости меня, прости… — Хван зацеловывает всё лицо, которое держит крепко в своих ладонях, умоляет о прощении каком-то, а Феликс ни черта не понимает… — О чём ты? — бормочет тот, крепко цепляясь пальцами за ворот джинсовой куртки Хёнджина. — Я благодарить тебя должен, хён… Спасибо тебе, спасибо, что спас меня, спасибо… — Прости меня, прости… — Хван будто бредит и повторяет эти слова, чувствуя за собой вину. — Я не пошёл с тобой сразу, я допустил… Этот паршивец не дотронулся бы до тебя и пальцем, если бы я был рядом… Прости, ради Бога, Ликси, прости… — Нет, ты не понимаешь, — плачет Феликс, пока Хёнджин всё ещё покрывает его мокрое лицо поцелуями. — Я… я… — заикаясь, — я благодарен тебе. Ты ведь спас, хён… Спасибо, хён… Я без тебя совсем не могу ведь в этом мире… — Я никуда не денусь, — шепчет тот, тоже шмыгая носом. — Никуда, обещаю… Ты будешь жить со мной. Ты окончательно переезжаешь сегодня же. Мы купим тебе новые вещи, а документы все и так при тебе. Ты будешь жить со мной, мы расскажем о нас маме. Через две недели начнётся учёба, всё наладится, слышишь? — Да, слышу, да… — сипит Ликс, — нам надо подняться. Ты замёрзнешь. Нельзя болеть, хён. — Да, конечно… И они поднимаются. Помогают друг другу отряхнуть песок, прилипший коричневыми крупицами к одежде, а потом отправляются в дом Хёнджина, где им всегда рада его мама. Скоро она, должно быть, уедет, а потому не стоит шокировать женщину такой новостью, но потом, когда она вернётся… — Ты что, правда хочешь рассказать ей о нас? — Хочу, Ликси. Она имеет право знать. К тому же, она любит тебя, относится почти, как к сыну. Уверен, она всё поймёт правильно. — Страшно, — признаётся Феликс, когда они уже оказываются на пороге до боли знакомого дома. — Подумаем об этом позже, заяц. — Хёнджин, успокаивая, целует в кончик носа, и Ли улыбается. Такой, казалось бы, простой жест… Такой простой, незамысловатый, но он становится самым тёплым и добрым за весь сегодняшний чокнутый день, наполненный негативом, страхом, слезами, болью утраты… В этом мире нет вечного, нет постоянного. Вот и сложный день наконец подходит к концу. Феликс принимает ванну, а потом Хёнджин отпаивает его на кухне заваренным собственноручно успокаивающим чаем. Они не рассказывают ни о чём маме, но Хван предлагает написать заявление на подонка. Ли отказывается. Он не собирается никогда более с ним пересекаться. Город достаточно большой, а даже, если они встретятся где-то на улицах — тот ничего не сможет сделать прилюдно. Хёнджин ещё немного ворчит о том, что такие твари должны гнить за решёткой, но и сам понимает, что его быстро выпустят, ведь преступления не было. — Зато были побои, — добавляет Ликс, отхлёбывая ароматный чай с перечной мятой, липой, чабрецом и боярышником. — Он на тебя напишет ответное заявление, а у тебя учёба на носу, хён. Нельзя… — Я готов понести ответ, — не соглашается с ним Хван и подливает из горошкового чайника кипяток. — Нет, хён, я против, — категорически и настойчиво. — Спасибо за помощь, ты действительно спас меня. Я даже не знаю, что было бы, если… — Не думай об этом, ладно? — Хёнджин, видя, что тот начинает снова нервничать, накрывает его руку своей, успокаивая. — Всё позади, я рядом, и теперь всегда буду. Ты будешь жить в этом доме, а туда больше не вернёшься. Никогда больше не встретишься со своим проклятым отчимом, не будешь видеть мать, от которой одно название. Но у тебя есть я, и этого достаточно, верно? — Верно, — выдохнув, отвечает Феликс, а потом вдруг спрашивает: — Скажи, если бы он убил меня, ты принёс бы мне на могилу белые лилии? — Феликс! — вспыхивает тут же Хван, а сердце его начинает колотиться на превышенной скорости. — Феликс! — снова повторяет. — Что ты такое говоришь?! — Глупости, знаю… Прости, прости меня, хён… — У Ли глаза на мокром месте. — День такой, понимаешь… Сложный. — Понимаю, — подсаживаясь поближе и обнимая за плечи. — Тихо, маленький, тихо… Я рядом, слышишь? Феликс угукает и укладывает голову на плечо Хёнджина. Так и сидят ещё добрые полчаса. Вспоминают события вечера, вспоминают, как бежали по пляжу босиком, ведь обувь осталась в доме. Вспоминают день и встречу с Чонсоном и его дружком, на коже которого были странные пятна-волдыри. Вспоминают их бестактность, а ещё равнодушие людей, которые никак не повлияли на придурков, не заткнули их, покуда Ликс не подошёл. Вспоминают белые лилии… А ещё рассказы господина Гону о море. Так и засыпают потом в комнате Хёнджина, обнявшись покрепче. Сегодня был очень тяжёлый день, но всё, как известно, не вечно…🤲🏻
Спустя почти две недели
— Ну всё, ребята, сегодня вы точно остаётесь дома, — командует миссис Союн, когда в один из дней обнаруживает парней на кухне в вялом состоянии. — Что-то вы, братцы, расклеились, вижу. Никакой вам работы на рынке, и быстро меряйте температуру! Хёнджин и Феликс послушно, но грустно достают из настенного шкафчика пару градусников, суют их подмышки, и ожидают своей участи, раскачиваясь на кухонных табуретках. Состояние со вчерашнего вечера у них действительно не ахти. Вернувшись с подработки на рынке, оба сходили в ванну по очереди, а потом, не поужинав, завалились спать. — Что мне с вами делать, горемыки? — сокрушается мама Хёнджина, всплеснув руками, когда видит, что градусники обоих показывают неутешительные результаты. — Тридцать восемь и пять. У обоих. Эх, вы… Я ведь уже уезжать собиралась по работе, а у вас учёба на носу! — Ты поезжай, не переживай, — предлагает сын, пока шуршит обёрткой шоколадной конфеты, которую достаёт из вазочки. — Мы справимся, вылечимся. Пока посидим дома, а на рынок выйдут твои работники. — Нет! — категорично заявляет миссис Союн. — Я останусь. И я позвоню господину Дарио, чтобы он знал, что ты заболел. — Зачем, мам? — цокает Хван, заталкивая сладость в рот. — Это простуда лишь. Мы попали под дождь с Ликсом пару дней назад, когда возвращались с рынка, вот и зацепило. — Нет! — Женщина не готова отступать и уже набирает доктору Дио со стационарного телефона, чтобы тот после работы заглянул к ним, если будет такая возможность. — Даже не уговаривай, сын! И чтобы оба не вздумали расклеиться! Не расклеиться не получается. Температура растёт на протяжении всего дня, к вечеру достигает критической отметки в почти сорок градусов у обоих, и миссис Союн хлопочет возле них, отпаивая бульоном и имбирным чаем. Феликсу непривычно. Его мама никогда не заботилась о нём, не варила имбирь, не сидела на постели, когда ему было плохо, не водила по врачам… Он вырос крепким, закалённым, но обыкновенная простуда всё равно порой не обходила стороной, однако мальчик с самого детства справлялся сам. Да, раньше о нём заботилась бабушка, но после её ухода Ликс стал одиноким, таким одиноким, что порой хотелось выть ночами в подушку от бессилия… Порой и жить не хотелось, но всегда его возвращал к жизни его самый лучший друг. Господин Дарио заезжает поздно вечером. Он входит в дом, сбрасывает обувь в полумраке прихожей, ступает в комнату Хёнджина, чтобы осмотреть больных. И приходит к неутешительному выводу, заметив на коже парней красные пятна, что только начинают проявляться. — Что ж, ребята, — вздыхает доктор, покачивая головой. — Плохо дело. Вы оба, видимо, в детстве не болели ветрянкой. — Оу… — только и может выдать Феликс. Он, если честно, даже не в курсе, ведь мать ничего ему не рассказывала. — Этой заразой могут болеть и взрослые? Не только дети? — Конечно, — отвечает врач, — могут болеть все, кто не переболел ранее. Хотя и повторные случаи случаются, но это крайне редко. Значит, ты, Феликс, тоже не болел, раз подхватил. О истории болезни Хёнджина я всё и сам знаю. — Выходит, что так… — горько соглашается Ли. — И что теперь? — взволнованно интересуется миссис Союн. — Что делать? Это опасно? Как быть? — Это, знаете ли, коварная и противная болезнь, — рассказывает Дио, делая в своей тетради отметки. — Она может пройти бесследно, но может и подкосить. Пока что необходима изоляция от общества и постельный режим. Я выпишу бесцветную мазь, хотя можете обойтись обычной зелёнкой. Обильное питьё, витамины. Температуру сбиваем только при высокой отметке. Я наведаюсь через несколько дней, а пока, голубчики, сидим дружно дома. — Учёба на носу, — вспоминает Хёнджин. — Вот же… Угораздило. — Угораздило — не то слово! — соглашается Дарио и захлопывает свою тетрадь, пряча её в кожаный портфель. — От кого только заразились? — Могли ли мы подхватить болезнь, если разговаривали с заразным буквально несколько минут? — задаёт вопрос Ликс и поправляет своё одеяло — его знобит, а температура совсем не ощущается. Чувство, что тело поместили в ледяной водоём. — Могли, конечно. А что, с кем-то общались заразным? — Видимо, да, — отвечает Феликс, вспоминая Джеюна в красных пятнах на теле, которого они встретили около двух недель назад. Как-раз время инкубационного периода прошло. — Вот же… — доктор хочет выругаться, но сдерживается. — Вот молодцы! Ладно, теперь серьёзный контроль. Как только поправишься, Хёнджин, сразу же ко мне на обследование. Понял? — Понял, — грустно вздыхая и тоже прячась под одеяло. И начинаются ветряночные будни. Они, если честно, проходят даже лучше, чем ожидалось! Первые дни, правда, парни проводят в постели, лежат пластом, не хотят ни есть, ни пить, и миссис Союн заметно нервничает из-за этого. А потом, когда температура отступает, но вся кожа покрывается болячками, приходит время веселья! По первости они смазывают новые красные точки той самой бесцветной мазью, назначенной доктором Дарио, а потом Ликс предлагает следующее: — Давай разукрасим всё зелёнкой и сделаем памятные фотографии? И Хёнджин соглашается. В день, когда мама сама отправляется на весь день на рынок, они отыскивают в аптечке флакончик с зелёнкой, накручивают вату на спички, чтобы использовать их как маркеры, а потом раздеваются до нижнего белья и рисуют на теле друг друга самые разнообразные узоры. Феликс рисует сердечки и облака, а Хёнджин дом и огромную собаку на животе Ли. Они хохочут, потом целуются зелёными губами, пачкая зубы, снова хохочут, когда замечают это. Они становятся похожими на лягушек, потому что всё тело теперь усеяно зелёными рисунками и узорами, а пустого места практически не остаётся. На спине Ликса большими изумрудными буквами красуется слово «люблю», а у Хёнджина на том же месте «только мой». Они проводят весёлый день, и серьёзно делают памятные фото, которые потом обязательно нужно будет проявить. Они с трудом оттирают испачканный пол, чтобы не получить по заслугам от мамы, а потом вместе принимают ванну, где долго целуются и наблюдают за зелёными струями воды, что стекают по обнажённым телам. Они не занимаются полноценным сексом, но решают, что не обойтись без взаимного петтинга. — Ты такой смешной, — хихикает Ликс, пока Хёнджин целует его ключицы, отдающие салатовым, ведь зелёнку так просто не смыть, а ещё ладонью накрывает его член. — Такой смешной, забавный… Чувство, что на меня залез огромный кузнечик. — Феликс! — возмущается Хван, даже останавливая свои движения. — Ты ведь весь момент портишь! — Блин, это реально весело, — продолжает смеяться тот. — Ладно, если не хочешь быть кузнечиком, будешь огромным змеем. Идёт? — Щас я тебе твоего змея не пожалею, — ворчит Хёнджин, заправляя свободной рукой волосы за ухо, что тоже, к слову, в зелёных пятнах. — Лучше не выводи, Ликси. — Ой, какие мы грозны… — Феликсу не дают договорить, заставляя лишь тяжело выдохнуть. Хёнджин активно работает рукой, а вторую располагает на шее младшего, заставляя хрипеть, но лишь от наслаждения. — Хён… — тянет тот, чувствуя усиливающееся возбуждение. А Хван ухмыляется, продолжает надрачивать, нависая сверху, а потом укладывается рядом, и Феликс наощупь находит его орган, чтобы доставить взаимное удовольствие. Над ними всё те же их фотокарточки на стене, к которым должны добавиться новые — сегодняшние. Над ними крыша, по которой барабанит дождь — осень практически вступила в свои права. Над ними небесный купол, застланный сегодня тучами, между которых спустя некоторое время пробиваются солнечные лучи, согревая остров теплом. Здесь не бывает холода, как такового, но осенние дожди — дело привычное. — Ты неземной, Ликси, — выдыхает Хёнджин в губы, когда они оба приходят к разрядке. — Невероятный, любимый, самый лучший, нежный, драгоценный… — Люблю, когда у тебя приступы любви, — улыбается тот и запускает руку в бело-зелёные пряди волос Хвана. — У меня к тебе всегда приступ любви, — дуется старший, — а не только в некоторые моменты. — Знаю, но ведь озвучиваешь ты это не всегда… — Ли трётся носом об нос напротив. Такие моменты безупречной нежности запоминаются. Сильно. — Хочешь, буду говорить чаще? — Хочу. И Хёнджин решает для себя, что теперь каждый день будет говорить добрые слова, что будет ещё чаще целовать, что обязательно расскажет обо всём маме, чтобы больше не скрываться, живя под одной крышей. Обязательно. Но это будет завтра, а пока они встают, чтобы одеться, а потом вместе готовят ужин. Решают, что сегодня это будет фунчоза с сезонными овощами, говяжьи рёбра в маринаде, а ещё рисовый сладкий пирог к чаю. Чай Хёнджин заваривает сам, останавливаясь на чёрном с лёгкой кислинкой лесных ягод. Он разливает золотисто-каштановый настой по чашкам, а там и мама возвращается с работы. Маленькая семья проводит вечер за спокойными беседами, распивая ароматный бархатный напиток и поедая сладкий пирог с изюмом. Мама Хёнджина, конечно, недолго сокрушается по поводу увиденного — она никак не ожидала вернуться в дом, где её поджидают два кузнечика, хоть и весьма симпатичных и весёлых. Хорошо, что она не замечает светло-зелёный отлив на белоснежной ванне, который парни благополучно забыли оттереть, охваченные страстью. Зато она замечает изумрудное пятно от баночки на тумбе, на что ворчит, но по-доброму. Они расходятся по комнатам ближе к ночи. Хёнджин с Феликсом включают тихонько музыку — пластинку в этот раз выбирает младший. Так и засыпают, слушая шум дождя за окном и мелодичную лирику, что с треском доносится из проигрывателя. Засыпают, даже не догадываясь о том, что следующий день встретит их не так весело и радужно. Что следующий день станет страшным и неспокойным, волнительным и болезненным, наполненным переживаниями и слезами… Так, увы, и случается.🤲🏻
— Скорая? Алло! Скорая! Да, пожалуйста, человеку плохо! — кричит в стационарный телефон Феликс уже ранним утром, когда просыпается от хрипа Хёнджина. Тот выглядит плохо, даже слишком, он кряхтит и показывает на грудь, но ничего сказать не может. — Пожалуйста! Сердечный приступ! Быстрее! — Ликс захлёбывается в слезах от страха и молится всем Богам, чтобы скорая приехала, как можно скорее. Миссис Союн уже нет дома, нет никакой возможности, чтобы связаться с ней, но остаётся надеяться на врачей, что отреагируют, как можно быстрее. И скорая приезжает. Медсестра в белом халате быстро осматривает Хёнджина, пока Феликс под ухом тараторит о его диагнозах, о том, что в курсе дела доктор Дарио — главный кардиолог. Он размазывает слёзы по щекам, всё ещё отдающим зелёным, заламывает руки и практически воет от страха, когда в дом заходят ещё два медицинских сотрудника, которые осторожно перекладывают Хёнджина на носилки, пока тот морщится от боли, но не может сказать ни слова, да и дышать толком, кажется, тоже не может… — Вы-то куда собрались? — гаркает на Ликса медсестра, когда замечает, что тот наспех шнурует кроссовки, даже не удосужившись толком одеться. — Вы же ветрянкой болеете, как я вижу. Вам нельзя! Вы заразный! — Ч… Что? — Ли поверить не может в услышанное. — Я не могу, мне надо, там Хёнджин! Один! Я… Пустите! — Он пытается прорваться к входу, но бойкая девушка его быстро осаждает и усаживает на табуретку. — Нельзя! Мы забираем только больного, потому что у него приступ! Он будет помещён в изолятор кардиологии, чтобы не заразить других пациентов, а вы — оставайтесь дома! — Нет! — кричит Феликс, никак не успокаиваясь. Он не может вот так отпустить, не может, ведь у Хёнджина даже мама не в курсе, и он единственный, кто может и должен быть рядом. — Я поеду! Пешком пойду! Пустите! — Всё, молодой человек, не задерживайте! — злится девушка и разворачивается, чтобы поспешить к выходу. Нельзя терять ни минуты. А Феликс бежит. Действительно бежит следом за уезжающей машиной с мигалками и громкой сиреной, что колесит по улицам города, что прячется за очередным поворотом. Он не может догнать карету скорой помощи, у него развязываются шнурки на кроссовках, а на теле оседают крупные капли начинающегося дождя. Феликс даже не оделся толком, так и побежал в простой футболке и домашних шортах, шлёпая по лужам. Его шугаются и сторонятся люди. Не его, вернее, а внешнего вида — не каждый день увидишь, как по улицам города бежит парень с зелёными пятнами на коже, взлохмаченный, плачущий… Но Феликсу дела нет. Ему нужно, как можно быстрее попасть в больницу, пусть и не пустят внутрь! Пусть ему придётся ждать новостей на улице, под окнами, пусть ему ночевать там придётся — он не уйдёт, не отступит. А машина с мигалками и сиреной, рассекая улицы и оставляя позади брызги из-под колёс, уже подъезжает к городской больнице. Там их уже встречает бригада из нужного отдела — сообщили по рации. Там их уже встречает доктор Дарио, что готовится к худшему, но неизменно надеется на лучшее. Он точно сделает всё, что в его силах. И делает. Помогает устранить приступ, а Хёнджин снова может дышать ровно. Помогает успокоиться, потом проводит целую беседу, но Хван переживает только об одном — о Ликсе, что так и ожидает уже который час у дверей казённого дома. Ожидает весь день, трясётся от холода, пока женщина из регистратуры не выносит ему какую-то куртку, больше похожую на тулуп — его лихорадит от страха, от дождя и от температуры, ведь болезнь до конца не отступила. Он так и стоит, заглядывая в окна на первом этаже, ждёт верным псом, а во второй половине дня в больницу приезжает мама Хёнджина — ей сообщили, дозвонившись до знакомых, что живут рядом с рынком. Женщина, бросив всё, несётся к сыну, замечает продрогшего Феликса, к которому возвращается чуть позже, переговорив с врачом. — Страшно что-то слышать от вас, — говорит Ликс, почувствовав, как она подходит со спины. — Он пришёл в себя, Феликс, — сообщает миссис Союн и смахивает слёзы носовым платком. — Я говорила с господином Дио. — И что? — Ли тут же оборачивается, смотрит выжидательно. — Что он сказал? — Осложнения после ветрянки, — тихо проговаривает женщина, опуская глаза. — Он ведь кашлял несколько дней? — Кашлял. Немного. — Эта детская болезнь, как сказал доктор, очень коварна. У здоровых взрослых людей протекает тяжело, а Хёнджин, он… Не самый здоровый, сам знаешь. — Дальше что? — торопит её Ликс и трясётся, как продрогшая собака, у которой на глазах застыли ледяные слёзы. — Из-за ветрянки началась пневмония, не уследили… — Миссис Союн вытирает реки слёз, что стекают по щекам. — Из-за неё началось… — Она тяжело выдыхает: — Началось воспаление сердечной мыщцы — миокардит. Феликсу кажется, что он сейчас сойдёт с ума. На него будто давит небо, голова раскалывается, а слёзы так и стоят в глазах. Он ни черта не понимает, а в ушах гул. Слышит только обрывки фраз… Пневмония, воспаление сердечной мышцы, миокардит… Что всё это значит? — Это очень опасно при его заболевании, Ликси. — Миссис Союн называет его сейчас так, как называет его её сын. Феликса от этого дёргает. — О… Опасно при пороке сердца? — Да. — Что делать? — Ли поднимает на неё глаза, полные надежды. Он действительно надеется найти ответ, или услышать то, что его как-то успокоит, хотя и надежд практически нет… — Необходима срочная операция. Доктор Дарио уже позвонил анестезиологу.