Красота и Сила

Несмотря на все уговоры, Игорь не мог долго противиться вновь нахлынувшим голосам в голове и ушёл с самого утра, оставит на столе только пару сигарет и записку кривым длинным почерком: «Для меня это дело нехитрое, скоро буду. Береги себя, милиция. Твой И.Н.К.» Жилин был не в восторге, но и сделать с Игорем ничего не мог: бешеный, со всех сторон бешеный. На работе все были в полной боевой готовности: собрали чуть ли не всех по области, как на подбор с оружием, в тяжелых сапогах и готовые к славе, которую не получат. Полковник не отдаст. Никому и никогда, не после того, что пережил. Днём отчёты составлялись заранее, по крайней мере Сергеем Орестовичем точно: он уже успел прикинуть, сколько людей покалечит при «попытке сопротивления», примерно понимал, в чем они будут обвиняться. Брать живьем пошли с темнотой, которой так Жилину не хватало. Двери базы «пиджаков» ломались по команде в секунду, дальше – налёт. Ребята работали слаженно, загребая приспешников пачками, только оставался вопрос: где, мать вашу, Малиновский собственной персоной? Прижав к стене какого-то бедолагу, еще совсем молодого, Жилин сначала даже не хотел давить: — Скажешь, где он, и я тебя отпущу. Убежишь домой, живой-здоровый. Только скажи, где Малиновский. — Не прикидывайся добреньким, мусор. — Злостно выплюнул безымянный бандит. — Как скажешь. — Выстрел в живот в упор вместо оправданий. Сергей знал, что доброта для дураков. Люди бежали из засады, как тараканы. Пуля тому, пуля для этого. Не в голову, нет, слишком быстро. В живот, в грудь, чтобы еще немного мучились, ради этих мучений полковник, конечно, рисковал, но риск оправдывал себя с головой. Вон, кого-то забирают ребята по службе, а кто-то падает на пол безоружный, трясётся перед фигурой в погонах, жаждет милосердия, которого тут не осталось и в помине. — Где Малиновский?! Куда он ушёл?! — Жилин рявкает, прижимая череп к полу ногой. — Не знаю, я не знаю… Выстрел по колену – лучший стимулятор процессов памяти, и никакие стишки учить не надо. Передав скулящее тело своим, Жилин двинулся в подвал, нашёл дверь, скрытую настенным ковром. Если Роман Дмитриевич успел уйти, то его перехватят. Если нет, на что и была надежда, Сергей Орестович будет брать его лично. Малиновский давал взятки всем, кто имел руки, чтобы принять их, а если рук не было – не брезговал засунуть деньги хоть в рот. Жилин исключением не был: крупные купюры приходили за то, что он убирал тех людей, которые перешли «пиджакам» дорогу. Малиновский получал поддержку и не делал грязную работу, Жилин – повышал раскрываемость и имел возможность покупать и импортные сигареты, а еще танцевать по вечерам с Игорем под зарубежную музыку. И бандит в пиджаке, и полковник знали, что их странный симбиоз когда-нибудь обязательно закончится, и закончится плохо, как сейчас, когда Жилин пускает пулю в плечо Роману Дмитриевичу, с пугающим, даже по преступным меркам, безразличием в голосе сообщает: «ничего личного». Малиновский здоровый, горячий, даже в наручниках умудряется ударить полковника в челюсть и разбить ему нос, за что и остаётся с выломанным коленом. Он не в курсе, что сейчас Жилин не в настроении. Так Малиновский и сел в тюрьму в первый раз. Ему светил срок куда более внушительный, однако это уже не проблемы Сергея Орестовича. Сергею Орестовичу, если честно, сейчас вообще плевать на справедливость и закон в отношении этой шайки-лейки: он тут ради того, чтобы почувствовать запах крови, услышать, как ломаются кости и предотвратить возможность, что за Ласточкина кто-то даст на лапу. Жилин первый раз за неделю чувствует себя хорошо: совесть молчит. Нет ни страха, ни вины, ни мыслей о правильности своих действий. Только густая кровь на руках, на сапогах, на лице, только сбитые кулаки, жар в голове и холод в сердце. «Пытки-пыточки, как на платье выточки» — тихонечко шептал себе Жилин под нос, когда шёл раскалывать членов ОПГ одного за другим. Если для кого-то эта процедура была морально тяжелой, то полковник таким образом расслаблялся: после одиннадцати лет в органах никого не было жалко. После душевного отдыха полковник снова сел за документацию, которую ему приносили коллеги в форме. Приходили, приносили на подпись, жали руку, хвалили, называли самым настоящим героем, на что Жилин только хитро и злобно ухмылялся. Ждал, когда его уже наконец-то оставят одного, дадут по красоте разобраться с бумагами и докурить последнюю сигарету, надеть очки в тонкой оправе: со зрением к концу дня было совсем худо. Ночь уже давным-давно опустилась на город, когда в кабинет, в котором даже не горела лампа, зачем-то зашёл Витя. — Витька, ты чего тут делаешь? Поздно уже, иди домой, к особе своей, глаза только мозолишь, господи. — А вы чего тут делаете, товарищ полковник? Чего к своей особе не идёте? Жилин поднял голову: седые волосы теперь украшали не только виски, но и обрамляли растрёпанную чёлку, а вкупе с очками добавляли ему лишний десяток. — Работа у меня такая, Витенька, за вас всех работать, всё за вами переделывать. Видишь, сколько тут всего? — Сергей Орестович… — Ну что, что Сергей Орестович?! — Жилин закричал страшно, переводя взгляд на Витьку, который быстро закрывал и открывал голубые глазки и выглядел испуганно. Младший опер посмотрел на документ перед полковником, на котором он последние несколько минут вместо собственной подписи размашисто выводил в два ряда: «казнить» и «помиловать», ставил напротив каждого слова крест или галочку. Или каплю крови, которая капала на бумагу из разбитого носа и залила её почти полностью. — Товарищ полковник, идите домой. Поспите. Мы завтра едем за мэром, выспаться надо. — А с каких это пор ты решаешь, что мне надо?! Я спрашиваю, с каких это пор? По-моему, приказы здесь отдаю я! — Жилин медленно поднимался из-за стола, прожигая младшего по званию нечеловеческим взглядом. Контроль потерян, грани приличия стёрты, чужой страх даёт мнимую власть, и власть эта кружит голову. Власть, а может голод, кофе и отсутствие сигарет. А может, всё вместе. — Не приказываю, товарищ полковник. Прошу, как дорогого человека, поспите немного. — Витька достал из кармана собственной формы платок, аккуратно поднёс к струйке крови, как обычно подносят мясо дикому волку. — Не поспите и провалите весь план, будете злой, на нас орать, а это никому не надо. — Не провалю. Даже не сомневайся. * * * * * Жилин вышел и направился относить документы дежурному. Как оказалось, он успел заляпать кровью как минимум половину из них, но кто он такой, чтобы их переделывать? Прочитают, разберутся. Документы были отправлены в СИЗО вместе с членами ОПГ, а полковник отправился в магазин: Эдик сегодня в ночную. Это же он позволил Жилину рубить головы преступной гидры, а значит, мог быть под прицелом у людей мэра, которые могли бы завтра удрать и затаится. А это не годится. Как было хорошо, что полковник человек опытный, всех знает, все его знают, в том числе и ведущий новостей на девятом канале, хорошего молодого человека, с которым приходится достаточно часто работать в рамках криминальных сюжетов. Красивый, умный, а самое главное – одинокий. — Не спать! Подъем, Эдуард! Эдик, вопрос на тысячу рублей: на свидание хочешь? — Ох, полковник…Ну, я не знаю даже…Честно говоря, я никогда не был с мужчиной в форме… — Не со мной, балда. Я вообще-то, человек женатый…Ну, замуж…Занято моё сердце, проще говоря! Я же говорил, что нужен тебе нормальный мужчина? Говорил. Ты мне помог? Помог. А я, что называется, человек слова. Собирайся пока, а мне трубку дай. Жилин набрал знакомый номер, долго подождал, а когда на том конце провода ответили, начал объяснять ситуацию: — Алло, Веня? Извиняюсь за поздний звонок, но ситуация, как говорится, срочная: тут один молодой человек есть, он…Предоставил мне определенную информацию для дела, про которое ты завтра будешь вещать. Не твоё дело пока что! Очень он важный элемент, терять никак нельзя, а адресок его…Не торопи меня! Проще говоря, Веня, он сегодня у тебя побудет, вот что. Это у тебя в доме двери железные и с решётками, а мне его куда, себе на ковёр? Да…Да, симпатичный. Но ты только с ним это, осторожно. А то шмалять буду. Всё, он уже едет, до связи. — Жилин повесил трубку. — Это так неожиданно…А он милый? Красивый? — Смущался продавец, пытаясь пригладить чёлку. — Да что ж вас только внешность-то интересует, господи…Мой вон, вечно в рваном, в грязи, в бензине своём, а как улыбнётся – так от него люди в разные стороны. А мне всё равно нравится. Я его, хороший мой, пятнадцать лет уже люблю, а может, и все семнадцать. Ладно, я пойду. Мне надо там…Дела… — У Сергея даже не было сил придумывать, что ему надо и какие у него дела. — Может, чего-нибудь надо? Ну, как благодарность за…Роскошный вечер? / / / / / Жилин взял пакет молока и два десятка яиц для Игоря, на случай, если тот опять перепил скипидару и отравился. Хтонь-хтонью, а желудок ему всё же пекло. Подходя к дому, полковник заметил, что свет не горит. Значит, или уснул, или не вернулся. Не вернулся. Квартира тёмная, холодная, прокуренная. Кстати про это, Жилин так задумался о здоровье своего ненаглядного, что совершенно забыл купить сигарет, поэтому приходилось сидеть на кухне и смотреть в стену. Спать не хотелось, хотя усталость была кошмарная. В окно постучались. Сидел недавний знакомый, Филин. Смотрел яркими глазами «почти как у Игоря!», ухал на полковничий лад. Впущенная в дом птица швырнула на стол пачку забугорных Мальборо и клочок лисьей шерсти. Жилин сразу понял, что от Игоря, что тот остался ночевать у своей Зойки в норе. А сигареты были очень вовремя. — Чего же тебе дать, мой хороший? Еды нет совсем, мышей я тоже не ловил. Филин только повернул голову в сторону тумбы, на которой валялась сильно пьяная змея, принесённая Игорем на днях. «Её хочешь, голубчик? Если змею хочешь, то бери сам, она не моя, да и боюсь я её.» Филин ловко подлетел к рептилии, но не принялся есть. Взял когтистой лапой аккуратно, положил себе на шею. Змея тут же обернулась плотным кольцом, сверкнула полковнику своими красными глазами. Филин выпорхнул в окно, оставив только одно перо на память. Теперь Жилин сидел на кухне, смотрел в стену, но уже курил. До него как-то не доходило, что завтра утром, через несколько часов он уже посмотрит в глаза своему обидчику. Это было очень приятно, но несколько странно принимать. Месть…Точнее, справедливость свершится уже завтра. Или месть? Но есть ли тут разница, в данной ситуации? Для общества точно не будет: вскроются плохие дела плохого человека, он будет наказан, гнить в тюрьме или в земле. И всё же, казнить нельзя помиловать без запятой, и ручка только в полковничьих разбитых пальцах. Очень приятно наказывать плохих людей, это Жилин знал. Думать о мере наказания, которая только подчёркивала силу его власти, более чем приятно. Власть щекочет диафрагму, поднимается выше по глотке и вырывается из горла глухим, лающим смехом. Жилин первый раз в своей жизни рад, что рядом нет Игоря. Что не увидит его таким. Уже скоро этот ужас закончится, Игорь окрепнет, город вновь задышит, а потом… «А потом мы поедем в Крым» — мысль пронеслась внезапно и совершенно неожиданно. Полковник не был любителем такого рода отдыха, но сейчас почему-то очень захотелось. Даже вне сезона. Посмотреть на волны, медленно бегущие к берегу, вдохнуть солёный запах, посидеть на безлюдной набережной, выпить белого вина с самого утра на балконе с кованными перилами. А Игорь вообще никогда на море не был. В этом году ему четвёртый десяток пойдёт, а никогда не ездил дальше дачи Серёги. Обрадуется, наверное, будет нырять за незнакомой осетриной в холодную воду, здоровья набираться, выветрит свои скипидарные пары. Захочет в горы, в хвойные леса. Мысли про несуществующий отдых убаюкивали, и растрёпанный, помятый и уставший Жилин так и уснул на кухне, сидя за столом. * * * Он стоит посреди зала суда, на одной руке гордо восседает уже знакомый Филин, по другой — медленно вверх ползёт зелёная, красноглазая змея. Змея тихо шипит: «казнить, казнить» «Помиловать» — ухает Филин. Птица кидается на рептилию, летят перья, брызжет яд, а Жилин стоит, как дурак, и не может их унять, как будто немой, пока клыки ядовитой гадюки больно вонзаются в запястья, пока клюв прокусывает пальцы. Казнить. Помиловать. * * * Игорь бредёт в предрассветный час по вязкой трясине, по сырой, промёрзшей земле, по серому асфальту, бредёт в направление родного гнезда, временами теряя равновесие, падая и поднимаясь снова. Идёт усердно, выкидывает в урну бутылку из-под опустевшего скипидара, из последних сил поднимается по лестнице, стучит кулаком в дверь. Тихо. Шарит между дверным косяком и стеной, находит запасной ключ, вваливается в прихожую, видит оттуда Серёжу: обмякшее тело на полу в кухне, в неестественной позе. Не пахнет ни кровью, ни болью. Не пахнет и смертью. Но и жизнью тоже. Подбегает, рефлекторно кладёт руку на шею: холодная, как у трупа. Пульс получается найти не сразу, совсем слабый, редкий. — Серёжа, Серёж…Серёг…Серёга! — Игорь хлещет полковника по щекам, трясёт за плечи, готовясь к худшему, не желая с этим худшим мирится. Он ведь был на операции, брал самую опасную банду. Вот и синяк на челюсти, не до конца стёртая струйка крови под носом. — Серёга! Жилин открывает глаза, заходится кашлем, не до конца приходит в себя, а уже просит сигарету. — Сер-рёга…Ну ты крок…Крокодил, блин! Ты чего валяешься? — В лежачие милицейские заделался, ух-ху-ху — Не смешно, Серёг. Че случилось-то с тобой? Жилин поднимается на слабых ногах, оценивая освещённость за окном, тянется к пачке, но его останавливает Игорь. — Ничего страшного, хороший мой. Сидел после работы что-то, вот и уснул… — Ну я-то ладно, сплю где попало. А милиции не положено, чтобы на полу, так еще и в форме…Она ж у тебя красивая очень. — Да уже не очень. — Быстро осмотрев себя, Сергей заметил, что рубашка с брюками совсем помялась, галстук в пепле, китель валяется на полу среди пыли и кошачьей шерсти. — Который час там? Ой, божечки, мне же сегодня за ним ехать, в такой-то форме…Не положено, ой не положено. — Раздевайся, мент. Игорь открыл холодильник, выпил в считанные секунды пакет молока досуха, а затем обильно проблевался в раковину: он таким образом скипидар выводил. — Снимай, всё снимай, Серёг. Времени еще много, в порядок приводить будем. Раздевайся, иди поспи в койку, а я тут…Раз два и готово. Игорь, который сам и в хорошее-то время мылся дай бог раз в неделю, покрытый землёй и грязью, весь в лисьей шерсти, всё еще проскипидаренный насквозь, занимался стиркой и глажкой, заливал перекисью следы крови на воротничках, пока статный и ухоженный Жилин курил в одних трусах на полу в кухне, не понимая какой месяц и где вообще число. «Какая непостоянная наша жизнь!» — вертелось на кончике языка. Полковник, по наставлению Катамаранова, уже шёл в спальню, когда наткнулся на зеркало в прихожей. Он не увидел там ничего. Коридорчик, кухня, окно, грачи в небе, но не себя. Пусто, никого нет. Подошёл ближе с опаской — ничего. Тряхнул головой от испуга, снова взглянул в зеркало. Увидел. И лучше бы не видел, не смотрел несколько дней, и еще столько бы не смотрел, не видел же только что – и слава богу. Лучше уж ничего, чем бледный, поседевший местами полутруп с покрасневшими глазами. Оброс щетиной, исхудал. Лицо разбитое. Провёл рукой по скуле и ключицам, едва не порезался. Сам на себя не похож. Кто-то чужой, страшный, никак не румяный и кокетливый Серёжа Жилин. Товарищ С.О? Возможно. Сопоставить увиденное с собой помогли только шрамы на левом плече: от брата достались, когда стреляли друг друга. Два года уже прошло, а всё еще болят временами. • — Любуешься, милиция? — Спрашивал Игорь из ванной. — Да какое уж тут любуешься, хороший мой. Было бы чем любоваться. — Красивый. — А ты не подлизывайся, здесь вам не тут. Как же в таком виде на работу идти-то мне? Чтобы все видели, как полковнику хорошему очень не очень? — Тебе больно, Серёг. — Игорь подошёл, обнял со спины, поцеловал уже бледнеющие отметки на шее. — Не обязательно это скрывать. Эт нормально. — Знаю, голубчик. Больно мне, и страшно, и плохо. Но ему не обязательно это знать. Загордится. — Жилин чмокнул Катамаранова в нос, вырвавшись из объятий ушел в ванну, чтобы привести себя в порядок. Надо было как минимум побриться, а в идеале — принять душ, сделать маску, накрасить глаза. С первыми двумя пунктами проблем не возникло, но при взгляде на косметичку стало как-то не по себе. «Пусть почувствует контраст. Пусть увидит, каким я могу быть.» — мысли зло возникали в голове сами по себе. С каких пор Жилин хотел кому-то что-то доказывать? С каких пор интересовало мнение человека, причинившего ему столько боли? * * * Форма уже была каким-то действительно чудесным образом постирана, накрахмалена и отглажена, когда Жилин тщетно пытался застегнуть пуговицы на рубашке сидя в спальне. Продевал пуговицу в петельку и замирал, уходя в собственные тяжелые мысли. «А вдруг я испугаюсь? Вдруг упаду в обморок прямо перед ним, прямо перед всеми? Вдруг обман вскроется? А если сил не хватит?» — Дай помогу, мент. — Игорь уселся на полковничьи колени, беря его руки в свои. — Че такой кислый, начальник? Жилин одарил его грузным взглядом сонных глаз. Ванные процедуры слегла освежили, но от усталости не избавили. — Думаю, Игорёш. — Волнуешься? — Игорь взглянул робко, будто боясь потревожить болеющую душу. — Тебе…Страшно? — Страшно. Игорь, я не хочу никуда идти. — Так и не иди. — Игорь толкнул Сергея в грудь, заставляя лечь, навалился сверху сам, расстегивая только что застёгнутые пуговицы. — Оставайся. Полежи со мной. — Хотелось бы. Думаешь, я и сам не хочу полежать с тобой, родной мой? — выдохнул Жилин. — Вот и всё. Другие не смогут что ли? Совсем с дураками работаешь как будто. — Я им не позволю. Это должен быть я. — Ты же его не посадить хочешь, да? Ты ж тогда серьезно был? — В этом и проблема. Человека хочу убить. Снова, Горенька. — Жилин провёл пальцами по его грязной скуле, заглянул в глаза, в которые потихоньку начали возвращаться былые огоньки, прошептал с надломом: «Как же ты меня такого терпишь?» — Не терплю, Серёж. Люблю. — Люблю. Как тогда. Как на выпускном, помнишь? — Помню. Но сейчас было не так, как на выпускном. Тогда Жилин удрал после их первого танца. После слишком крепких объятий, которые нельзя было дарить просто школьному другу. Испугался, не поверил, что его самая несбыточная мечта может стать явью и уехал в Москву. Оставил любовь, оставил надежды, прихватил чемодан, доверху набитый страхом и сомнениями и уехал. А теперь его любовь лежит сверху, греет остывшее, ожесточённое сердце, прижимается ближе, только что не мурчит. Или мурчит? Мурчит, но не Игорь, а его рыжий и толстый кот, который решил присоединится к семейному счастью. Теперь Жилин за свою любовь идёт на ужасные вещи. Потерял однажды, или думал, что потерял. Теперь никогда больше. Пойти на обман, на ложь, на убийство, сжечь себя, светя ему, а потом поджечь весь город — вот, чего стоит это счастье. Вот, каким человеком полковник являлся по своей сути, если отбросить выученную мораль, контроль и выправку. Убийца, садист и лжец. И всё ради странного, тощего и презираемого в городе Игоря. И Игорь не против. Не осуждает, не кричит, не обижается всерьез. Только грустный стал. Лежит себе, горячий как печка, и это тепло ползёт куда-то под кожу, заползает между рёбер, обволакивает душу. Ну или то, что от неё осталось. Чёрное, чёрствое, гнилое и мёртвое, это «то» начало согреваться, покрывалось золотыми прожилками, как мрамор, и Жилин первый раз за неделю понял, насколько же сильно ему было холодно всё это время. Как мало он чувствовал. Теперь, конечно, тоже не особо много, однако наконец-то хорошее. Тепло. Как в поле подсолнухов в середине августа, на даче, под жарким солнцем. И дача, и цветы, и лето, и солнце — всё казалось далёким и несуществующим, как прекрасный сон, который не снился. Зато в реальности существовал Игорь, греющий собой и гладящий узловатыми пальцами по поджарым бокам. — Ты моё солнышко. — Вырвалось у полковника само по себе, вырвалось со вздохом и надломом в голосе. Заплакал бы, да слёзы кончились. Притянул Игоря ближе, сжал в руках со всей силой, поцеловал в пахнущую перегноем чёрную макушку, и на самом деле, остался бы так навсегда. Сквозь вечность бы прошёл, лишь бы не терять момент. Только высокая звезда в небе, имя которой было Солнце, скрытое нелицеприятными облаками, звала в путь. — Пора, мой хороший. Мне пора. * * * * * Жилин зашёл на работу, чтобы взять с собой Витьку и еще пару служебных машин с сотрудниками. Ласточкин вряд ли окажет сопротивление, даже со всей своей охраной, состоящей, как выяснилось, действительно из сотрудников спецслужб, то ли бывших, то ли продающих себя частному лицу во внерабочее время. Они тоже знают, что виноваты, сдать их начальству сейчас — подписать им смертный приговор. Но Жилина мало интересовали сотрудничающие лица. В шкафу в кабинете стоит открытая бутылка подаренного коньяка, и не одна, каждая лучше и дороже предыдущей, но полковник не спешит выпивать. Его зовут, и они уезжают в серое утро, чтобы вершить правосудие. Попутно — личную вендетту. Вот и дом. Вот и забор. Вот и охрана. Жилин не торопится выходить из машины, шлёт вместо себя ребят, чтобы объяснили ситуацию понятно. Жилин знает, что коррумпированная гнида будет пытаться откупиться, а подчиненные знали, что Жилин от взяток, обычно, не отказывается. Так же, Ласточкин знает полковника исключительно в агрегатном состоянии Витьки. Следовательно, система работает. Выждав определенное время, пока дом будет полностью оцеплен и послышатся первые голоса, Жилин вышел. На удивление, общая атмосфера не вызвала тревожности, наоборот, подстёгивала к действиям. —... Полковник приехал? Жилин? Дай сюда, я разберусь! Нормально всё будет, мы друг друга знаем! — орал Ласточкин на своего секретаря, выуживая из его рук бутылку бренди в порыве желания договорится. Жилин стоял рядом и прекрасно всё видел и слышал. У него почему-то пропало чувство страха или брезгливости, руки не тряслись. При свете дня дом не выглядел больше ни как замок с ужасами, ни даже как большая дача. Просто безвкусный особняк. С пиздецки уродливыми золотыми львами, которые насмехались сами над собой. Вот и Ласточкин идëт, заглядывая себе под ноги, торопливо что-то бормочет под нос. Репетирует. А Жилин стоит как статуя Аполлона, не шевелится, застыл в своём мудром покое бога. Предвкушает. Знает, что сейчас ему будет очень и очень хорошо. — Товарищ полковник, я... — начинает мэр и поднимает глаза. Выдыхает с силой, как олень, готовый кинуться прочь от волка, застывает на месте. Жилин ухмыляется в усы только самым уголком рта. Не считает, что в такой ситуации надо делать что-либо ещё. Он ухмыляется, и бутылка из рук Ласточкина падает. Разбивается, а вместе с ней — весь его хрупкий мир с придуманными правилами, с лживыми гарантиями, обещаниями, стабильностью. — Опа. Анатолий Первсовстратович? Здрасьте-здрасьте. Чего это вы тут бутылки кидаете, м? Хороший же наверно был коньячок, а вы его так...Жалко. Ладно, я тут не для этого. Пройдемте, дорогой наш, а я вам пока подробно расскажу, в чем вы обвиняетесь. — Жилин без колебаний, спокойно развернул застывшего мэра, сковал его руки за спиной, без особых усилий увел в сторону служебной машины. — У вас тут и превышение должностных полномочий, и принятие взяток в особо крупных размерах, и водите вы неаккуратно, вы чего. Хорошо, что пока только человека сбили, а не сами пострадали. Да, мой хороший? Ну и слава богу, обошлось всё, а то как бы наш город, да без вас... — Жилин мурлыкал с неприкрытой издевкой. За то, что заставил людей страдать. За то, что отравил этот город. За каждую рану на теле, каждый синяк на шее, за содранные коленки. И за то, что сделал с Игорем. Его Игорем. Жилин тихо ликовал внутри себя. Он оставил Витю и нескольких ребят, чтобы дом ещё раз осмотрели, опросили секретаря и всех, кого тут найдут. Жилин был спокоен по поводу свидетелей: они не станут рассказывать про личную жизнь своего начальника, а если и начнут — секретарь не видел Жилина в лицо, а охранники видели только молодую красивую проститутку, которых тут было навалом. Жилин закурил, надавил на газ. В участке его встречали, как героя. Сначала пальчики, показания, документы. А потом уже и тёмная комната с железным столом и яркой лампой. Не возражал никто. На полковника первый раз смотрели с таким страхом в глазах. — Чего молчим, голубчик? Сказать нечего? — Жилин уселся прямо на стол перед допрашиваемым. В ответ – молчание. — На твоем месте я бы болтал, пока у меня есть время. Хотя... Понимаю, перед смертью не надышишься. Ну то есть на свободе... Не соображаем уже, да? — Полковник страшно заухал, сделав вид, что ещё не знает, какой приговор вынесет суд. — Я до сих пор не могу поверить. — отозвался мэр, до этого момента хранивший молчание. — Не могу поверить, что моя судьба будет зависеть от какой-то шлюхи. Гордый. Пока что. На самом деле, Жилин был рад, что ему давали повод. — Толя, голубчик, хороший мой, давай ты запомнишь одну вещь: пока эта шлюха занимается твоим делом, от него и правда будет зависеть твоя судьба, вплоть до того, жить тебе или умереть. — Жилин с силой и упоением схватил Ласточкина за лицо, как ещё недавно хватали его самого. — Поэтому будь добр, побудь зайчиком, постарайся меня не выводить. — Не ты решаешь, а судья. Такой закон. — А тех, кто продает свою Родину – расстреливают. Это тоже закон. — А еще по закону такие как ты – сидят. — Как я? — Просиял Жилин одними глазами. — Может, такие как мы? — Как ты. Грязные, продажные шкуры. Если я расскажу им, тебя тоже посадят, не забывай. — Ласточкин не унимался в своих попытках доминировать. — Да? Ты считаешь меня грязным? — полковник поднялся с места и начал бродить вокруг медленно, как акула кружит вокруг жертвы. — Из-за того, что ты меня трахнул? Голубчик, может, в таком случае, дело в тебе? — он наклонился ближе к самому уху, зло и с наслаждением прошептал: — Тебе никто не поверит. Или ты хочешь рассказать всему залу суда, чем ты занимаешься по вечерам, помимо обкрадывания областного бюджета? Жилин вышел за дверь, оставив Анатолия один на один с его беспомощностью. Вернулся минут через десять с кружкой ароматного чая и пластиковым пакетом в кармане. — Чего-то я приболел, ой приболел. Конечно, бегай за вами, сади всех, вот и приболел. — Жилин шумно отпил. — В санаторий бы сейчас, да? Отдохнуть, поправить здоровье, ингаляции разные поделать. Слышишь? В нос говорю уже который год, всё бегаю, никаких санаториев. А тебе устроим сейчас ингаляцию. Даже завидую, мой хороший. Пресловутый пакет был извлечен из внутреннего кармана, элегантно расправлен с характерным шуршанием, вызывая у мэра недопонимание наполовину со страхом. — Ничего личного, зайчонок, мне просто надо выпустить пар — Жилин провёл большим пальцем по губе мэра, заглядывая ему в глаза, встречая в них долгожданную панику, страх, беспомощность и сразу же накинул чёрный мешок на голову, пережал на шее туго, не давая воздуху проникнуть внутрь, держал до тех пор, пока тело не начало рефлекторно вдыхать, сжимая скованные руки на столе. А потом прекратил, но только ради того, чтобы взглянуть на синее лицо с покрасневшими глазами и снова повторить процедуру. — Надышался, хороший мой? Да? Хорошо. — Жилин прекратил пытку, звучно отпил чай, пока Ласточкин заходился кашлем, закурил, как бы издеваясь. — Ты в армии служил? Служил же? Сильный такой, наверное, тренируешься... Давай так: ты мне показываешь, какой ты у меня сильный, а я подумаю, какое наказание ты заслужил. Хорошо? Хорошо, мой сладкий? — Соврал Жилин. Для себя он давно решил, где будет ставить запятую, хоть признаться себе было и тяжело. Схватив Ласточкина за шиворот, швырнул его на пол, который так и не успели помыть после его вчерашних развлечений, на свернувшующя кровь, ногти и выдранные волосы. — Приступай, радость моя. Ласточкин попытался встать, но тут же был придавлен ботинком обратно. — Ты меня плохо слышишь? Каждое отжимание сопровождалось сильным нажимом сверху и одобрительным полушепотом: "ниже, ниже, хороший мой, вот так, постарайся. Или не хочешь стараться? Или хочешь пульку в голову? Хочешь? Нет? Тогда ниже. " Мэр дрожал с головы до ног, задыхался от перенапряжения, а Жилин наблюдал, играл, как хищник с добычей, не забывая периодически затягиваться. Сигарета делала лучше всё: и вечерний секс, и утренний кофе, и пытки, а в последнем случае еще и служила вполне функциональным материалом, как сейчас, пока Жилин одним движением хватал чужой язык из приоткрытого рта и тушил бычок о самый корень, наполняя комнату криком. Он слышал много криков, и вчера, и уже много лет подряд, но ни один не доставлял того же удовольствия, как этот. — Мы со спортом не закончили, голубчик. Подтягиваться умеешь? Должен уметь. Я вот умею, полезная вещь, в службе пригодится, то залезть куда-нибудь, то еще что-то, да и для фигуры полезно…Ну, ты видел. Давай-давай, к стеночке. — Жилин волок мэра за шиворот по грязному полу в угол комнаты, скрытый темнотой. В углу действительно находилась деревянная шведская стенка с ремнем на одной из перекладин. Но перед тем, как туго связать руки стоящего на коленях Анатолия, с него была снята рубашка, даже не снята, а порвана прямо на нём в три сильных движения. Жилин повесил китель на спинку стула, отложил фуражку на стол, подвернул рукава форменной рубашки и скрылся в другом углу, откуда доносился неприятный звук капающей воды. Анатолию, из его нынешнего положения не было видно, что там происходит. Ему подсказал точный, хлёсткий удар мокрой ткани по правым рёбрам. Затем по бокам, по спине, в районе почек, по плечам, не давая передохнуть и не оставляя заметных следов на коже в перспективе, наполняя пустую комнату болезненными вскриками, следующими после каждого звонкого удара. — Сознавайтесь, Анатолий Персовстратович. Сознавайтесь, или хуже будет, хороший мой. Но проблема была в том, что мэр не знал, в чём ему сознаваться. Он уже подписал всё, что ему было сказано подписать, рассказал свою версию событий и высказал то, что думал про всё отделение вместо с сотрудниками. Его сюда привели не для того, чтобы допросить, а просто так. Просто для пыток, чтобы поиздеваться. — Повторяйте за мной, голубчик. Повторяйте, тогда отпущу. А не будете повторять… — Жилин снова замахнулся и нанёс удар по спине, болезненный, но не настолько, чтобы человек отключился прямо здесь. — Мы друг друга услышали? — Услышали. — Прохрипел Анатолий севшим от криков голосом. — Вот и хорошо. Вот и славно. — Жилин присел рядом, снова закурил после проделанной работы, как-то абсолютно ненормально улыбнулся. Он испытывал какое-то извращённое чувство радости, мрачного восторга, как наркоман, получивший дозу, и теперь пытающийся получить от этого прихода всё. — Скажи мне, Толя: ты и правда предатель Родины — Да. — Мэр тихо всхлипывал себе под нос. Это были слёзы? Какая разница, если никому всё равно не было дела. По левой почке вновь прилетел удар. — Неправильный ответ. Нужно отвечать полностью и чётко, когда говоришь со старшим по званию. Или что, в армии не научили? — Н-никак нет, т-товарищ полковник…Д-да, я правда п-предатель Родины. — И это правда, что ты вор? — Правда, в-вор. Я вор. — И убийца? — Т-так точно, товарищ п-полковник. Я убийца. Жилин был удовлетворён ответами и теперь чувствовал, что отомстил за город, пусть и не в полной мере. Ещё оставался недолгий суд, а после него – тесная одиночная камера. А потом кабинет с резиновыми стенами. Но что-то всё равно создавало чувство незавершенности, будто детали не хватало для целостности картинки. Точно. — Умница, Толик. Всё мне рассказал. А нет, не всё. Осталось еще кое-что. Скажи мне кое-что, не как менту, нет. Скажи мне это, как равному тебе человеку. — Жилин одной рукой поднял заплаканное, крысиное лицо, заглянул без страха в бледные глаза — Ты же правда насильник, да? Ты и правда считаешь других людей за вещи? Можешь не отвечать. — Полковник встал на ноги, отошёл к столу, чтобы собраться и говорил уже оттуда. — Я знаю, что ты так действительно считал. Я знаю, что ты ранил очень хороших людей. И может, в следующий раз, когда ты захочешь снять мальчика, ты задумаешься. Может, ты хотя бы спросишь, что он чувствует рядом с тобой. — Жилин снова подошёл ближе, проверяя посиневшие руки, а затем вновь усаживаясь рядом и смотря глазами, полными непонятной темноты, в чужие, полные ужаса. — Только следующего раза не будет. Поверь, я пойду на всё, чтобы тебя жрали черви. Жилин вышел из комнаты таким, каким он никогда не был: во взгляде читалось, что с головой у него уже явные проблемы. Он шёл по коридору, совершая свой безумный променад и распугивая офицеров вокруг себя, а тьма вокруг стала почти осязаемой, тянулась шлейфом, чтобы каждый мог ощутить степень удовлетворения напополам с сумасшествием. «Через двадцать минут его развяжи.» — кинул полковник Витьке на ухо и нырнул в свой кабинет. Закрылся на ключ, налил себе коньяку, опрокинул рюмку за удачное дело, зашёлся смехом. Да, карать безумно приятно. «Но какой в этом смысл, если я его всё равно убью?» — мысль выстрелила по щелчку. Жилин унял хохот, напрягся и полез в шкаф стола, где лежала нетронутая, даже не смотря на голод, взятка. Пересчитав деньги, полковник напомнил себе, что именно столько стоит жизнь ребёнка, если слушать Ласточкина. Для него вообще всё в мире измерялось деньгами, и более ничем. Два часа дня, и полковник при полном параде направляется в детскую больницу. Просит разрешения увидеть сбитого мальчика, просит его мать прийти; мальчик хотел быть космонавтом, но теперь вряд ли будет хотя-бы ходить; мать безутешна и кроет Жилина матом в коридоре за то, что он «нихрена не делает». —Что бы вы сделали с человеком, который был за рулем? Не как честная гражданка Союза, но как мать? — Да его расстрелять мало. — Значит, будет сделано. Кстати, это он передал. — Жилин вынул из внутреннего кармана деньги, но уже в другом конверте. — Но чтобы тихо было. Всё чтобы было тихо. А в новостях потом посмотрите.