Впусти меня

      Уилсону хочется кричать. Чаще, чем может показаться. Есть правила. Есть рамки. Их создали, значит это кому-то надо. Уилсон нарушил их всего раз, когда тени-прихвостни Максвелла тянули его в этот мир, он не был готов делать это дважды.       Прямо сейчас он сидит на чужой кухне, в небе всходит солнце, а напротив сидел прикрывший глаза человек. И все нутро Уилсона вопило.       Уилсон не так представлял себе первую встречу с разумным существом. Он планировал много и долго разговаривать, возможно, испытывать неловкость, а они сидели молча уже около получаса и никто не жаловался.       Это как мечта. Как кумир, как детское желание, как самое страшное твое откровение. Тебе кажется, что ты уже заучил его, сотни раз представил как все будет, ты это знаешь, но только встречаясь с этим лицом к лицу, понимаешь, что не знал о нем ничего. Уилсон понятия не имел, что это будет так. Но его все устраивало.       Уилсон не особо осознает, сколько они так просидели. В какой-то момент он сам прикрыл глаза и почти задремал, но рядом раздался шорох, после – скрип мебели, и он с неохотой поднял одно веко. Жилец поерзал на старом диване и зевнул, прикрыв рот рукой.       — Не хочешь отдохнуть? Думаю, мог бы постелить тебе в гостиной на кушетке, — Жилец сам выглядит невероятно уставшим, будто хронический недосып это его диагноз по жизни. — Не против?       Бога ради, он спал на обычно сырой и не особо мягкой земле большую часть времени, так что       — Нет, конечно, нет.       — Славно.       Он встает со своего места и жестом указывает идти за ним. Они так мало разговаривают, будто не изголодались оба по этому. Будто это и не нужно. Возможно, и правда не нужно. Возможно, только Уилсон этого хочет.       Они проходят кучу комнат, которых Уилсон не помнит. В кромешной темноте сложно что-то разглядеть даже если усиленно вглядываться, а он и этого не делал, так что не удивительно. В какой-то момент в одной из комнат он замечает маленький поваленный на землю табурет и петлю, свисающую с потолка.       Он не собирался спрашивать об этом. Не настолько близко они знакомы. Вернее, вообще не знакомы.       — Расскажи мне больше о себе, — надо же с чего-то начинать. Он знает, что тот вроде ученый и у него вроде сложное прошлое, а этого маловато для обсуждения тем насущных. — Чем ты обычно занимаешься?       Жилец оглядывается и замедляет шаг. Они проходят еще одну комнату, и Уилсону кажется, что это как-то затянулось. Он и про длительное молчание собеседника, и про ну уж слишком долгий путь к гостиной. Снаружи дом не выглядел так, будто имеет столько комнат, сколько они прошли.       — Природа, — Жилец произносит на выдохе, наконец выходя из раздумья. — Обычно каждый день я гуляю в лесу, чтоб взять образцы для исследований. Они тут повсюду. Нужно проверить состав земли, воды, флору, фауну, — он останавливается в одной из комнат и заглядывает в окно. — В последнее время лес начал вырождаться. Интересные звери вымерли, остались одни насекомые. Все больше болот, деревья гниют и сохнут. Редких пород почти не найти. А недавно я очень удивился, найдя новые растения в лесу во время рутинного обхода. Это случилось внезапно, я-то уж знаю, каждый день же проверяю, еще вчера их не было, а теперь вот. Странно это.       Уилсон слушает с интересом, а потом понимает.       — Да, и правда странно, — он нервно потирает ладони. — Сложно представить, с чем это связано.       Жилец хмыкает.       Он не говорит, что с недавнего времени особо не выходит из дома. Внешний мир кажется опасным, сложным, неподходящим. Он старается не спать, потому что когда спит – ему снится монстр. Это же просто смешно. Доходит до того, что Жилец выучивает его череп до мелочей. Знает форму, глубину его глазниц и остроту зубов.       Он вновь и вновь рыдает, потому что все-таки он просто слабак. Это страшно, черт возьми, очень страшно.       Зачем же об этом говорить. Это же смешно.       — Звезды-атомы! Где ты это нашел?! — он отворачивается от окна, слыша восторженные голос Уилсона где-то за спиной. Тот разглядывал цветок в вазе на столе с явным удивлением.       — В лесу? — Жилец смотрит на Уилсона, уже успевшего взять вазу в руки, с непониманием. — Я, кстати, раньше не видел таких здесь. Что-то не так?       — О, нет! — Уилсон крутит в руках стебель магического цветка, который сам-то находил всего раза два за все прибывание здесь. — Просто это очень редкий вид.       — Правда? Похож на обычный нарцисс, только розовый, — Уилсон поднимает уголок губ. — Значит, в ботанике разбираешься?       — О, нет, вовсе нет. Полевая ботаника – не моя специальность... но мы с ней срослись, — Тупой каламбур.       Уилсон слышит тихий смешок за спиной и ставит вазу на место.       Возможно, не такой уж и тупой.       — Хорошо, тогда, — Жилец идет в другую комнату и зазывает взглядом Уилсона за собой. У того что-то внезапно щемит в груди от легкой улыбки со взглядом этим, и он, очарованный, плетется за ним. Опять. Боже, как он это делает.       Уилсон идет сзади, не особо обращая внимания, куда, пока внезапно чуть не врезается в спину резко остановившегося Жильца.       — Тогда что вот это? — он указывает пальцем на одну из рамок с засушенными растениями на стене. Рядом висят такие же с насекомыми.       Знания Уилсона в ботанике, конечно, не ограничивались одними растениями из мира теней, но были довольно скудны. Хотя даже с тем, что имел, растение в рамке он узнал.       — Полынь.       — А этот? — он ткнул в рамку рядом, повеселев.       — Папоротник, — Уилсон не простил бы себя, если не узнал что-то настолько легкое.       — Хорошо, а это, — Жилец указал на рамку, в которой красовался большой паук, и Уилсон непроизвольно сморщился.       — К сожалению, о насекомых я знаю даже меньше растений. Пауки меня особенно не привлекают, — он вызвал смешок у Жильца.       — А моему отцу нравились. Это его коллекция, — он напоследок провел взглядом по стене и направился в другую комнату, а Уилсон за ним.       Первое, что он видит – большой телескоп. Он бы сказал, даже огромный. Выглядел тот старым, где-то заржавел, но от этого не становился менее впечатляющим.       — Я люблю проводить здесь время. Но иногда мне мерещится всякое. Я даже вижу на небе новые звезды. Не думаю, что это правда так.       Уилсон тоже любил смотреть ночами на небо, вырисовывать мысленно созвездия, иногда задумываться и водить пальцами по небу. Любил пытаться соединить что-то. Что-то несвязуемое.       Уилсон думает, что, если Бог и существует, то он придумал гороскопы когда-то очень давно. Наверное, он даже никого не обманывал, звезды действительно могут многое сказать, Уилсон уж знает, столько времени проводил за их изучением. Бог тоже их знает. Вот только если Уилсон их просто изучал, то Бог их создал. По его рукам соскальзывал бисер созвездий, с ним говорил хмурый Нептун. Он все это знает.       Уилсон подходит к телескопу и долго в него смотрит. Его не прерывают. Он опять пытается соединить несоединяемое.       Он качает головой и бросает это занятие.       Созвездие их двоих все никак не сходится. Бог опять шутит, связывая несвязуемое. Наверное, он имеет право, он же и создал их созвездия.       Созвездие Уилсона – ворон.       Созвездие Жильца – гончие псы.       Уилсон ни на что и не рассчитывал.       Он просто лишь на секунду, по глупости, начинает верить, что в кои-то веке кому-то нужен.       Жилец стоит у него за спиной и не вмешивается. Он рассматривает его, пытается изучить. Как книгу. Пытается понять, кто такой Уилсон. Все глубже руки в него сует, пытается нащупать, что у того на уме.       А Уилсон выглядит напряженно и озадаченно, потому что думает о том, что       их созвездия       нитями золотыми       все никак не сшиваются.       Жилец думает, что, пожалуй, лучше вывести того из транса и уложить спать. Хватает за руку и тянет за собой, а Уилсон чувствует, как огонь разгорается в венах, как пламя вспыхивает к самому потолку, затмевает собой небо.       Затуманенному разуму Уилсона кажется, что он знал его раньше, что в этом и был смысл. В нем, в Жильце. В нем ответы, смысл, значимость жить и держаться дальше. Неужели, когда проводишь так много времени в одиночестве, начинаешь хвататься за каждого встречного, как утопающий хватается за спасательную шлюпку?       Уилсон в этой жизни не стоил и гроша, не заслужил даже самого жалостливого взгляда. И помощи не заслужил ни от кого. А они даже не друзья.       ты жалкий.       Уилсон не требует больше, чем то, что у него уже есть. Рука Жильца – как надежда на совместимость. Он цепляется за нее и жмется ближе. Обжигается ладонями, когда прижимает их к себе. Жилец не огонь, не пылающие пламенище, не хрустящий костер. Он глубже, сильнее, ярче. Морская гладь блестит сквозь его кожу.       Он смотрит сквозь пелену тумана на то, как ему стелят на кушетке, а после снова тянут за руку к себе и усаживают на новоиспеченное спальное место.       Прикосновение рук Жильца становятся все более узнаваемыми, и шум шагов его – знакомым, в голове от них проясняется и туман перед глазами тает.       — Ну и тяжко же с тобой, чувствую, будет, — он смотрит на него недолго, а после переводит взгляд на тумбочку рядом с кушеткой.       Там лежит дневник. Жилец вымотан и даже не удивляется. Подходит ближе, открывает и пролистывает пару страниц, ищет нужную.       — Лоджер. Меня зовут Лоджер, — и с облегчением улыбается.       Лоджер.       Уилсон засыпает, когда рядом стоит он. Вот оно – место, суть и истина.       Плацебо. Спасение.       Жемчужинки созвездий струятся по полу. Уилсон отдал бы все за то, чтобы они стали чуть более совместимы.