Черное солнце

Эл заплакала и крепко обняла Эдварда. И отстранилась, — с тревогой заглянув в его глаза, — когда почувствовала, как он вздрогнул. — Тебе очень больно? — она судорожно вздохнула, рассматривая его лицо. — Если бы я знал, что разбитая бровь поможет мне тебя обнять, то давно бы вызвался на допрос к старине Эриху, — с мягкой усмешкой произнес Милн в полумраке, глядя на девушку. — Тебе смешно? Думаешь, это хорошая шутка, Эдвард? — Элис сердито посмотрела на него. — Конечно нет, Эл. Прости. У меня проблемы с чувством юмора. Может быть потому, что обо мне очень давно никто не беспокоился. И не спрашивал, больно ли мне. — Почему? Не отвечая, Милн взял ее за руку. — Пойдем со мной. Ступени узкой деревянной лестницы, на которых они сидели совсем недавно, снова скрипнули, провожая своими негромкими голосами две пары босых ног. Эдвард привел Элис в их спальню, и, не выпуская ее руки, включил лампу на прикроватной тумбочке. Комната озарилась мягким, уютным светом. — Почему никто не заботился о тебе? Снова игнорируя вопрос, Милн подвел Эл к кровати, на которой было разложено платье. — Это же платье от Аликс Бартон! Откуда оно здесь? — восхищенно прошептала девушка. — Купил, — Эдвард пожал плечом и смущенно улыбнулся. — Тебе нравится? Он кивнул в сторону платья, взъерошил волосы на затылке и тут же снова их пригладил, поморщившись от боли. Элис с нескрываемым восхищением рассматривала платье. Длинное и элегантное, оно было не лишено некоторой экстравагантности: узкие полосы драпированной ткани желтыми и темно-фиолетовыми жгутами переплетались, оставляя красивый вырез под грудью, справа и слева. А сверху зеленые и красные полосы той же материи набегали на них, словно волны, перекрывая друг друга, — как будто они вели постоянный спор о том, кто из них ярче и красивее, — и плавно спускались вниз, образуя в переплетениях разноцветный подол платья, который, казалось, отвечал на малейшее прикосновение. Эл взглянула на платье, поднесла к нему дрожащую руку, и осторожно провела пальцами по нежной материи. На глаза навернулись слезы. Она прижала ладони к губам, молча рассматривая неожиданный подарок. Эдвард зачарованно следил за ее движениями, переводя усталый и радостный взгляд с платья на Эл. — Оно такое красивое! Как ты узнал… — В тот вечер ты так на него смотрела, что все было понятно без слов. — Но Аликс шьет платья индивидуально… она не шила его для меня! Элис, перевела взволнованный взгляд с платья, — похожего на застывшую жар-птицу, — на довольного Милна. — Да, но когда я сказал, что хочу купить это платье для тебя, она переделала его по твоей фигуре. — Спасибо! Оно такое чудесное! Эдвард остановился за спиной Элисон, и наклонившись к ней, прошептал: — Надень его, пожалуйста. Вздрогнув от близости Эдварда и его шепота, теплой волной коснувшегося шеи, Эл улыбнулась, аккуратно взяла платье и ушла в гардеробную. В доме стало тихо. Тишина, нарушаемая только легким, едва уловимым шелестом ткани, длилась несколько минут. Элис медленно вышла из комнаты, и, остановившись в дверном проеме, смущенно улыбнулась. — Кажется, Аликс все-таки переоценила мой рост. Она посмотрела вниз, на подол платья, который, скрыв ее ступни, расстелился на ковре разноцветным веером. Эл медленно, чтобы не запутаться в платье, подошла к Эдварду. — Спасибо! Долгая улыбка, застывшая на ее лице, задрожала в уголках полных губ. Девушка повернулась к Милну спиной. — Помоги, пожалуйста. Никак не могу застегнуть крючки. Пальцы Эдварда, дрогнув, коснулись двух половинок платья. Задержавшись на первом потайном крючке, они быстро заскользили вверх, скрепляя корсет. Застегнув последний из них, его руки застыли, беззвучно отошли в стороны, и тут же с жаром обвились вокруг Эл, снова расстегивая лиф платья. — Не могу без тебя!.. — выдохнул он, покрывая поцелуями ее шею и спину. Эл застыла на месте, наслаждаясь нежностью его прикосновений. Закрыв глаза, она прерывисто задышала, повернулась в руках Эда, и осторожно, пытаясь не причинить боль, поцеловала его. Поцелуй длился, уводя их все дальше и дальше, когда в памяти Элис возникли голоса. Сначала — голос Ханны, а за ним — Эдварда. И если первый из них лишь замедлил движения Эл, то голос Милна, напомнивший о том, что он подумал, будто она, Элис, его не любит, и потому он переспал с Ханной, окончательно отрезвил ее, в один миг выводя Эл из неги и нежности. Дыхание Эдварда перехватило судорогой, — это было так похоже на долгожданное счастье, на целый мираж из воды и света, который после долгого пути видит пустынный пришелец. Уже успевший забыть вкус воды, он, наконец, обретает возможность приникнуть к ней иссушенными губами, и пить, пить, пить… — …Эдвард? — донеслось до его слуха. В ушах звенело. Ничего не понимая, он потянулся к Эл, не понимая, почему поцелуй прервался, и почему она снова так далеко. — Хочу тебя… — зашептал он, обнимая Элис. Она закачала головой. — Нет, не надо! Пожалуйста, отпусти меня! Слова не доходили до Эдварда, и только когда Элис вывернулась из его рук, он остановился, пораженно рассматривая ее лицо, по которому бежали слезы. …Тяжелое дыхание снова забивает его легкие. Кровь мощными, звенящими ударами стучит в голове. Вот ее губы что-то говорят ему. Говорят, что он должен остановиться. Его Элис плачет и снова отворачивается от него. Сведенное болью, ее тело складывается пополам, а он, большой и взрослый, стоит перед ней как потерянный мальчишка, не знающий, что ему делать. «У Трюдо контузия!» — кричит кто-то над ним. Вспоминай, что делают при контузии, Себастьян Трюдо, Эдвард Милн! Та мина в Танжере была твоей! Это ты, а не тот, другой, должен был погибнуть! Но что делать? Что сделать, чтобы больше не было больно? Он не слышит их. Ни себя, ни Эл. Только смотрит на нее, и вытягивает руки, идет тяжело и нелепо, словно вышагивая по морскому дну в громадном, железном скафандре. Уютный свет лампы гаснет, день уходит, и они остаются в темноте. *** — Ты спишь? Эдвард ответил, не открывая глаз. — Нет. — Как ты себя чувствуешь? — Что такое, Эл? — Что это было? Сейчас, с тобой? — Эл повернулась, внимательно наблюдая за Милном в темноте. — Осталось после… — начал Эдвард, и замолчал. — Контузия. — С тобой это часто бывает? — продолжала допытываться Элис, и услышала в голосе Эдварда раздражение: — Не беспокойся, Элисон, так иногда бывает. Ты еще что-то хотела узнать? Элис кивнула, не обращая внимания на его сарказм. — Ты сказал «обо мне очень давно никто не беспокоился, и не спрашивал, больно ли мне». Что это значит? — Именно то, что я сказал. — Но как?.. — Элис замолчала, подбирая слова. — Почему? — Тебя это удивляет? — Милн повернулся к Элис, неторопливо рассматривая ее профиль. — Ты же оттолкнула меня сейчас, сама. А теперь спрашиваешь, почему? — Я спрашиваю не об этом! Я спрашиваю о том, что было с тобой раньше! — Элис села в кровати, обняв колени. — И ты знаешь, почему я сделала так сейчас. Милн усмехнулся. — А если не знаю?.. — он помолчал. — Так почему, Элис? — Потому что мне больно. И потому что я не могу простить тебя, — прошептала Эл сдавленным шепотом, — и представляю тебя с ней, и… Милн тяжело вздохнул. — Я не понимаю тебя, Эл. Сначала ты убегаешь после разговора, а на следующий день сама приходишь к Баве рано утром, когда он еще толком и не проснулся, и соглашаешься на возвращение в Берлин, который до этого, похоже, вызывал у тебя только страх. — Это сделка с Баве только для того, чтобы найти Стива, я говорила об этом! — Правда? И больше нет никаких причин, Агна Кельнер? Эдвард замолчал, ожидая от Элис ответа, но она отвернулась от него, ничего не сказав. — Ты могла найти Стива сама, без Баве и… всего этого. Эл ощущала почти физически, как он рассматривает ее в темноте. Вздохнув, Милн прикурил сигарету, и лчень медленно лег на спину, добавляя примирительным тоном: — Расскажи мне о нем, Эл. Что тебе известно? Ты могла найти Стива сама. Ты могла найти Стива сама! Сама! Эл молчала, пораженная этой мыслью. «Глупая, глупая Элис! Как ты об этом не подумала?! Ты могла сейчас быть в Италии или во Франции, искать брата, — действительно искать его, а не изводить себя мыслями о том, где он, и все ли с ним в порядке! Да, может быть, это заняло бы много времени, — больше, чем ты предполагала, — но ты была бы свободна в своих поездках, словах, мыслях… а Эдвард? Он все равно был бы здесь? Харри Кельнер, кочующий с одного допроса на другой, где каждый, по своему желанию, может избить и изуродовать его посильнее, с какой-нибудь новой жестокостью, до которой пока не додумались другие?...». От этой мысли, при воспоминании о том, как она сама зашивала рану на его лице, обезображенным очередной жестокостью, ставшей уже обыденностью здесь, в Берлине, живот скрутило тошнотворной судорогой. Эл согнулась пополам и медленно опустилась на кровать. Голова начала сильно кружиться. «Ты, Эдвард. Ты — настоящая причина». Эта новая мысль пробежала перед Элис так быстро, чтобы она не успела поймать ее и остановить. Волнуясь, она хрипло ответила: — Он… жив. Элис растерянно посмотрела на Милна, чувствуя, как вдруг, осознав настоящую причину своего возвращения в Берлин, — которая была вовсе не в Стиве, — она снова чувствует смущение перед Эдвардом. Дождавшись, когда волнение станет тише, она пересказала Милну то, что узнала о Стиве от своей тети, когда была в Ливерпуле. *** — Доброе утро, — Агна отодвинула стул, усаживаясь за обеденный стол напротив Харри. По давней привычке, он что-то сосредоточенно читал в новом выпуске нацистской газеты, но услышав ее голос, опустил «Фолькишер беобахтер» вниз, и с улыбкой посмотрел на жену. — Доброе. Хорошо спала? — Да… теперь по утрам слышно птиц, — фраза прозвучала напряженно, удивляя саму Агну, и она подумала, что можно было бы придумать что-нибудь получше. Кайла поставила перед ней тарелку с овсяной кашей и налила в чашку горячий черный кофе. — Спасибо, Кайла. Домработница кивнула, и, придерживая кофейник левой рукой, на которую было накинуто полотенце, хотела оставить его на столе, когда, сложив газету, Кельнер спросил: — Кайла, в наше отсутствие в доме было что-нибудь необычное? Может, кто-нибудь приходил? Яркие глаза Милна пристально всмотрелись в лицо женщины, отслеживая каждую его перемену. Кайла, и без того не слишком разговорчивая, долго молчала, избегая прямого взгляда на хозяина. Но когда их глаза встретились, — робкие темно-карие и внимательные светло-голубые — она сжалась при взгляде на его раны, и тихо произнесла, оставляя кофейник на столе: — Не-е-е-т, герр Кельнер. Никого не было. Я приходила сюда каждый д-д-д-е-нь за время вашего о-о-тсутствия, но здесь всегда все было в порядке. Заламывая от волнения руки, Кайла запиналась едва ли не на каждом слове. Скомкав салфетку, Агна осуждающе, — в упор, — посмотрела на Харри, и поднялась со стула. Она осторожно обняла Кайлу за плечи, и женщина снова вздрогнула. Ее голова затряслась, теперь она смотрела только на свои ноги, не смея поднять взгляд выше. — Кайла, все в порядке, успокойся. Герр Кельнер просто интересуется тем, что происходило здесь за время нашей поездки. Я увидела, что ваза, которая стояла на столике в прихожей, разбилась, вот и все. — Я-я-я, ничего не знаю, фрау. Когда я д-д-д-елала уборку в доме, перед вашим возвращением, она была на месте, а с-с-с-егодня я сама заметила, что ее нет… Женщина замолчала. Дрожь, пробегающая по ее телу, становилась меньше, но Кайла все еще так сильно, непроизвольно, дергала головой, что Элис с ужасом подумала о том, что именно могло стать причиной такой реакции пусть на заданный жестким тоном, но, все-таки, только вопрос? А потом она вспомнила, как Кайла сказала однажды, что она и Дану «тоже были в гестапо». — Кайла, тебе нужно отдохнуть. Я отвезу тебя домой, хорошо? Хотя девушка и задала вопрос, для себя она уже решила, что сама отвезет Кайлу, которая молчала, не давая никакого ответа. — Пойдем, машина здесь, возле дома. Женщина машинально кивнула, и Агна, все так же обнимая ее за плечи, вышла вместе с ней в прихожую, чтобы накинуть легкое пальто. Фрау Кельнер поправляла воротник, когда Кайла, внезапно оживившись, посмотрела на Харри, и сказала: — Герр Кельнер, я вспомнила! Вспомнила! Приходил! Она торопливо подбежала к Харри. — Только я не уверена, что это то, ч-ч-что нужно, но вчера фрау проводил домой по-по-лицейский, в этой ч-ч-черной форме… Рука Кайлы затряслась где-то на уровне груди, когда она попыталась изобразить черный китель эсэсовца. — Но больше… больше никого, ничего не было. Глаза Милна сузились, в комнате повисла тишина. — Я, я… сделала что-то не так, фрау? — со страхом спросила Кайла, оглядываясь на Агну. — Все в порядке. Пойдем, я отвезу тебя домой. Послушно кивнув, Кайла пошла вслед за девушкой. Они уже были у черного блестящего «Хорьха», когда Харри выбежал из дома, и сказал, что сам отвезет Кайлу. Женщина так же безропотно, как и минуту назад, побрела к «Мерседесу», заднюю дверь которого Кельнер уже держал для нее открытой. Все время, пока Кайла шла к машине, и садилась в нее, он смотрел на Агну. Захлопнув заднюю дверцу, он отошел назад, и открыл переднюю, на этот раз — для нее. Агна ответила ему не менее внимательным взглядом, и, не говоря ни слова, села в «Мерседес». *** На протяжении всего пути в машине была тишина. Когда «Мерседес» с шумом затормозил во дворе, Харри помог Кайле выйти, и проводил ее до дома, где в дверях ее уже ждал взволнованный Дану. Мужчины пожали друг другу руки, и Кельнер вернулся к «Мерседесу». — Поверить не могу, что ты это сделал! Она же ни в чем не виновата! — с упреком сказала Агна. — Я должен был в этом убедиться. Это моя работа. Не смешивай работу и свое личное отношение к Кайле. Рассмеявшись, Агна повернулась к нему, разглядывая его профиль. — Не смешивать? И это говоришь ты? Может быть, мне тоже следует давать тебе отчет во всем, что делаю я? — Неплохая идея. Я был бы не против узнать, кто провожал тебя вчера домой, — кожа, которой был обшит руль, заскрипела под рукой Кельнера. — О ком говорила Кайла? Агна вздохнула. — Рудольф Биттрих, оберштурмфюрер СС. Магда Гиббельс представила его вчера, и поручила мне сделать коллекцию платьев в стиле Аликс Бартон. Он назначен куратором модного показа, к нему я должна обращаться по любым вопросам, связанным с этим мероприятием. Вчера он проводил меня до дома, это все. — Все? — уточнил Харри, разворачивая машину. — Да. Но он знает обо мне, об Агне очень много, — где я живу, когда у меня день рождения… — Завтра я отвезу тебя в ателье и встречу после работы. — Не надо, Харри, ничего не случилось. — К тебе приставлен личный, мать его, эсесовец, Агна. Вот, что случилось. Поедем вместе, это не обсуждается. Кельнер почувствовал, как Агна смотрит на него, но предпочел не реагировать, и сосредоточился на дороге. Если она была зла на него, то он был напуган. «Пусть лучше она злится, но будет в безопасности», — подумал Милн. — Иногда ты бываешь невыносимым, Кельнер! — Именно поэтому, моя дорогая Агна, я до сих пор жив.