Тысячелистник

Бриенна выглянула в окно. Хлопнула дальняя дверь парилки, из нее с гиканьем выскочил Тормунд, до половины замотанный в белую простыню – и побежал, высоко вскидывая колени, через море травы, к подмосткам над рекой. Следом за ним, ухая и фыркая, выскочил Сноу, в чем мать родила – и понесся следом. Потом - двое одичалых, почти мальчишки лет по шестнадцати, подбадривая себя победными вскриками. И, наконец, к ее огорчению, выбежал Артур и помчался во весь опор, за остальными. Его золотая макушка скрылась в бело-розовой пене соцветий тысячелистника. Мелькали иногда пятки, смуглая спина и маленькая белая задница. Он несся по склону холма с самым деловитым видом. - Что там? – спросила Кая, подняв голову от шитья. - Безрассудство и бесстыдство, - с досадой пробормотала Бриенна. Она не выдержала и, высунувшись по пояс из открытого настежь окна, завопила что есть силы. – Вода еще холодна! Артур! Думаешь, я не вижу?! А ну не смей!.. Но крик придал мальчишке еще больше решимости. Он припустил стремглав, не оглядываясь, обогнал своих друзей, пролетел, шлепая ногами по темному от воды дереву, на край подмостка – и с победным криком, миновав даже замешкавшегося Тормунда, подпрыгнул. И повалился в воду, обхватив руками коленки, заливаясь веселым смехом. Тормунд прыгнул следом, хохоча и выкрикивая нечто бессвязное. Она увидела, что он, встав по пояс в воде, выхватил Артура из реки, поднял повыше и слегка затряс. Брызги, поднявшиеся от этой возни, сверкали над рекой маленькими радугами. - Слушай маму, лисенок, - зарычал Тормунд в притворном гневе, - а ну-ка послушай!.. - Пусти, - завопил Артур и заколошматил по широким веснушчатым плечам. – Пусти же! Дай мне! Я тоже плавать умею! - Ах, так! Ты у меня еще и упрям! Сноу и одичалые прыгнули в воду, подняв новые фонтаны брызг. Все хохотали, кашляли, вскрикивали, ругались и плескались, как стая огромных мохнатых моржей. Бриенна отвернулась, пыхтя от возмущения. - Вода холодна! – сказала она, не слишком-то, впрочем, уверенно. – Еще нельзя! - Пусть Артур учится быть мужчиной, - примирительно сказала старушка. – Пусть тянется к тем, кто его выучит… Он воин, сын воина, он быстро все примет, и зимы Тысячелистника станут ему не страшны, как не страшны Тормунду. Мальчик должен расти и крепнуть. Бриенна села за стол, весь устланный кусками материи, раскроенной, разложенной для выкроек – и просто свернутой еще в длинные рулоны. Она обвела рассеянным взглядом белые и розовато-жемчужные куски шелка, батистовые лепестки, груды ниток и жемчужинок. В словах Каи был резон. Артур за весну окреп, вытянулся. Он вошел в такую пору, что перешивать ему штаны и рубашки приходилось едва не каждые две недели. Тянулся к солнцу, а оно тянулось к нему - и теперь омывало поместье, словно бы извиняясь за зимние серые дни. На южных склонах Бриенна и Артур распахали немало вырубок, засеяв их просом, ячменем и пшеницей, а вокруг дома насадили всевозможных овощей. Они посеяли тыкву, репу, капусту и душистые травы. Бродя по лесу, отыскали, выкопали и принесли во двор кустики с черникой, дикой малиной и смородиной. От всей этой беспрестанной возни Артур загорел, на его тонких руках проявились мускулы. Он стал сильнее, стал – определенно – крепче, чем был. Он все еще был очень красивым ребенком, но теперь мало кто мог бы принять его за девочку. Лицо его обретало серьезное, по-мужски сосредоточенное выражение. Иногда Бриенне бывало даже жаль прежней его нежной мечтательности, этой удивительной и чудной задумчивости его синих глаз. Теперь они чаще сверкали от неудержимого, беззастенчивого смеха – или становились темны и бесстрастны, если он говорил о чем-то, что ему представлялось важным. Он рос, и рос очень быстро. Однажды, когда Тормунд только вернулся из своего длительного похода, Бриенна и Артур работали в старом сарае, прикладывая к его стенам свежеоструганные рейки, чтобы зашить подгнившее за зиму и укрыть прорехи. В какой-то момент Артур перестал возиться кругом нее, и Бриенна в одиночку обтесывала податливое, мягкое после зимы, дерево. И вдруг он сказал: - Почему ты мне не говорила, мама? Голос его был так серьезен, даже печален. - Что? – она подняла голову. - Ты решила не говорить мне, кто отец. Она вытерла капли пота со своего лба. - Нет же, я не… Я… - А это ведь он, - заключил Артур с бесконечной убежденностью. Прозвучало одновременно очень по-детски, и до печального взросло. - О ком ты? – короткая паника, прорвавшаяся в ее голос гневной нотой. – Что ты болтаешь, лисенок? - Тормунд. Теперь я знаю. Он любит меня, и тебя тоже, а ты мне… решила никогда не говорить? - Он тебе сказал? – надвинулась она на мальчика, в ярости бросив топорик себе под ноги. Ее охватило возмущение, праведный гнев человека, за спиной которого творят нечто непотребное. – Это он сказал?! Артур не отступил, только подбородок вздернул повыше. - Это Я ему сказал, - с вызовом сообщил он. – Я пошел к нему и сказал, что все знаю, догадался уж, будьте покойны: что он мне отец, и что ты ни за что не признаешься. Ведь даже волосы наши схожи цветом. Тогда я стал требовать, чтобы он признал. - Как ты посмел с него что-то требовать? Он нас приютил, Артур! А ты? Выдумал, боги знают, что! И потом. Волосы твои совершенно не… Они вовсе не в… не в него… - начала она беспомощно. И замолчала. - И он тоже, говорит, это заметил, сразу, говорит, приметил все наше сходство, - Артур, казалось ее не слышал, слушал лишь себя, собственную обиду, смешанную с надеждами и мечтами. С такими хрупкими, подумала она в отчаянии. Такими уязвимыми. Детскими. Чистыми. Бриенна молчала, взирая на сына в потерянном и каком-то тоскливом страхе. - Так он сказал, вот что он сказал, мама: что всегда мечтал о таком сыне, как я! И очень тому будет рад, когда сможет назвать меня своим сыном! Возьмет меня во все перегоны в следующий раз и все царство за Стеной мне отдаст в наследство. И Тысячелистник! Это мой дом, он сказал, мой, и твой, и… МОЙ! Вот как! А ты!.. - Что – я? – прошипела она сквозь зубы. – Что? - Наверное, считаешь меня совсем малышом и глупеньким. - А у меня нет к тому резонов? - Во-от, - завопил Артур в отчаянии. – Вот как ты считаешь! - А ну, успокойся, - вскипела она. – Перестань-ка со мной таким тоном говорить! - Говорю, потому что я прав! Скажи это, - взмолился мальчик. – Пусть он не признается прямо, так хоть ты скажи! Ты смелая, чего же трусишь теперь?! Просто скажи. Отчего ты всегда все от меня прячешь? Ты такая… такая порой упрямая! Мама!.. Он там был, когда тебя посвятили в рыцари, и был счастлив тому, сам так говорит! И сам бы, говорит, посвятил, если бы знал, как ты будешь от этого счастлива, и… если бы сам был рыцарем. Только, знаешь что? Тормунд, может, не рыцарь, но он смелее, сильнее да умнее всех на свете! Я ему так тоже сказал! Он хороший человек, Тормунд! Он, может, всех лучше! А он тебя всегда любил! Говорит, это было как луч весны в самый темный зимний час. С этого, говорит, мига, он уверился, что все закончится хорошо, что все вы останетесь живы и победите любых страшилищ и мертвяков. Он был так рад за тебя! Он был так счастлив с тобой! Он так говорит! А я, как меня спрашивали об отце, запинался и говорил всевозможную чушь, ты меня выставила знаешь кем? - Кем же? - Дураком, вот кем, - буркнул Артур, отвернувшись. - Ах, так, - только и смогла она промямлить. Мальчик замолчал и начал ковырять свежее дерево, и Бриенна невольно сказала: - Занозишь пальцы. Не елозь без перчаток по доскам. - Тебе что за дело? – надерзил Артур. - «Что за дело»?! Ты совсем обнаглел, от рук отбился! Убирайся с глаз моих! – закричала она, и он, словно того и ждал, развернулся и убежал от нее. Тормунд в тот вечер выспался после долгой охоты. После ужина о чем-то поговорил с Артуром – и пришел к ней в комнату, поскребся виновато, как мышь. Бриенна впустила его и встала у окна. Начались сумерки, долгие и светлые, наполненные запахами талой воды и первой травы, выглядывавшей из-под осевших под солнцем сугробов. В глиняном кувшине на столе, рядом с ее неказистыми рукодельями, стояла охапка белых, тонких, нежных, как яичные скорлупки, подснежников. - Мальчику я ничего толкового не сказал, - начал Тормунд с несчастным видом. – Но уже он все сам выдумал. Мне жаль, что я стал причиной вашей ссоры. Так жаль!.. - Эта причина не в тебе, и ты знаешь, - мрачно буркнула она. – Артур уж слишком… слишком… - А я правду говорил, что желал бы такого сына. - Только раззадорил его. - Да. Они замолчали, глядя друг на друга в растерянности. - Артур… - Тормунд шумно вздохнул. – Артур наследует твое чувствительное сердце, Бриенна. Но ему не под силу разобрать, что в самом-то деле люди творят. Он мал еще. - Именно. Мал, чтобы за меня решать. Да и правды не знает. - Может, я зря ему все это говорил. - По размышлению, Тормунд, ты ничего плохого не сделал. Да, полагаю, и не желал. - Хочешь ли, чтобы я вновь с ним побеседовал? - И солгал ему? Или, наоборот? Скажешь ребенку, что его отец – тот самый, ненавистный, отвратительный человек, что гнал его по лесу, как зверя на охоте? Тормунд засопел, переминаясь с ноги на ногу. - Я этого Артуру никогда не скажу. Никогда, – твердо произнесла Бриенна. – Лучше умереть, чем такое признать. Это ему сердце разобьет, это его… сломает. - Ну, а раз так… Чем же вредна его выдумка? – вдруг решился он. – Ты меня презираешь? Так я тебе неприятен? - Глупости. Ах, ну глупости, Тормунд!.. Чем плоха его фантазия, ты спрашиваешь? Тем, что неправда, и больше ничем. Рано или поздно кто-то ему выболтает. Не я. Но… Нас не двое всего в этом мире. Весь Север догадывается. Найдутся желающие… Джейме и сам, до поры, пока не обзаведется, наконец, хоть каким наследником, не отступит. Теперь он зол на нас еще сильнее. Теперь он заполнит слухами и гадкими сплетнями весь мир по ту сторону Стены. Я это знаю. Просто знаю. И тогда… Она отвернулась, смаргивая слезы. Обреченность ее положения вдруг стала совершенно и беспросветно понятна. - Так я хотел бы его защитить. Будь я его отцом… Ох, Бриенна. Ведь было бы так просто это исправить. - В самом деле? - Да. Выходи за меня. Останься со мной, здесь, стань мне женой. Он станет мне сыном. И мы больше никогда, никому, ни за что, правды не откроем. Я люблю вас всей душой. Тебя и его. Я никогда не дам вас в обиду. - Ты помнишь, как Сноу страдал, что не знал своей матери? – тихо проговорила она. – Вышло так, что и настоящего отца своего никогда не узнал. - Я знаю, как было. Эта рана в нем никогда не заживет, и тогда было невесело, и уж теперь, когда он столько всего наворотил, узнав правду... И потому я хотел бы все сделать по-иному для Артура. Жить с таким грузом тяжело, бесконечно мучительно. - Я не пойду за тебя из жалости к нему, - отрезала Бриенна, вытерев щеку, по которой побежала, наконец, первая слезинка. – Чтобы только спасти положение. Ты этого не заслуживаешь. Нет. Так не… нехорошо. Он подошел ближе. - А других причин вовсе нет? – тихо спросил. – Из жалости, только так?! Прошу, не плачь, не плачь, Бриенна! - Если и есть?! – повернулась она к нему. – Допустим! А у ТЕБЯ они есть, Тормунд Великанья Смерть? Лицо его исказилось, словно от удара, а потом он взорвался горестными вскриками: - Полагаешь, нету причин? У меня-то?! Да я, словно сраный подсолнух за солнцем, к тебе поворачиваюсь каждый раз, как ты входишь, как ты только появляешься! Ты не заметила? И неужели забыла, как я… как мы… Бриенна засмеялась сквозь слезы: - Забудешь такое, как же! Все пирожки пожгли! «Сраный подсолнух», подумать только. Впрочем, когда ты о гребешке забываешь, то на подсолнух и впрямь похож, все торчит во все стороны… Он не дослушал, начал хохотать тоже, а потом сгреб ее в объятие и прижался губами к ее рту. Все внутри нее дрожало, появилось какое-то радостное смятение, предчувствие счастья, еще не оно само. Весенний вечер был мягок, нежен, нетороплив. Они еще долго говорили, были и поцелуи, и череда прикосновений, объятий, выверенных, чутких и осторожных, будто они ступали по тонкому льду. Дальше этого они не решились тогда зайти. А пару дней спустя, в праздничный день, когда Кая и Мия напекли ржаных птичек, чтобы привлечь настоящую весну – он встал за столом и, с отчаянной смелостью глядя в лицо Бриенне, все и сказал. Она поднялась, почти не чувствуя ног. В руках у Тормунда была кружка, доверху заполненная ягодным вином. Он поставил ее на скатерть, расплескав немного, забыл даже отпить. Она заметила, что руки его дрожат. Тормунд вытер их о бока своего замшевого жилета. Артур, поерзав, послушав ошеломленную тишину вокруг стола, вдруг громко заявил: - Всегда это знал. А я буду тебе хорошим сыном. Кая шикнула на него. Бриенна посмотрела вокруг себя: и словно бы заново все увидела. Она остановила взгляд на испуганном, бледном лице, на огненно-золотой бороде и копне этих прекрасных волос. Она подумала, перед тем, как открыть рот и сказать, подумала обреченно и коротко: «вовсе не похожи на Артуровы. Но в самом ли деле?» Потом она проговорила, тихо и совершенно спокойно, поражаясь тому, как в ее сердце что-то пело и горело радостным огнем, а голос при том оставался ровным, почти бесстрастным: - Да. Пойду за тебя, Тормунд Великанья Смерть, Король-За-Стеной. Так она и очутилась теперь в своей комнате, пронизанной теплым весенним светом и доверху набитой тканями, нитками, иглами, пяльцами и катушками всех цветов и мастей. Кругом цвели сады и палисадники, поля, а всего неистовей - низины, овраги и лужайки. Тысячелистник, эта удивительная трава, крепкая, высокая, неказистая, заполнял мир благоуханием горьким и чистым, и всюду вздымались пенные волны, розовое, пурпурное и белое. Кая шила для нее платья, одно для церемонии, другое для второго дня – песен и пиршества, как ей объяснили старушки, и еще одно: для мужа, лишь для его влюбленных глаз. Бриенна шила рубашки из шелка, для Тормунда, Сноу и мальчика, покрывала их своими неуклюжими вышивками, словно бы стремилась в них все рассказать. По рубашонкам Артура мчались огненные лисички, Тормундовы были украшены сплетенными стебельками диких трав. Для Джона она вышила герб Старков. Выходило у нее порой и кривовато, но она старалась, видят боги, так сильно старалась. В купальне продолжалось веселье. Младших послали в кухню, и они приволокли кружки с крепким медовым пивом, после чего гогот и шутки стали громче, все никак не иссякали. Артура, наконец, извлекли из воды, закутали в волчий полушубок, усадили на траву. Он колол камешком орехи. Наконец, он начал клевать носом, и Тормунд понес его в дом. Он поднял голову и увидел Бриенну, сидевшую у окна с шитьем в руках – виноватая ухмылка осветила его порозовевшее от купания и пара лицо. Бриенна осторожно улыбнулась в ответ. И вдруг оба застыли. Она перевела глаза на южный берег позади Тормунда. Купальщики тоже замерли, хотя и трудно было сказать, кто и что первым увидел. Гул приближающихся конных отрядов побежал по берегам и по воде, Бриенне даже показалось, что вода в запруде немного подпрыгивает. В один миг кромка леса оказалась заполнена темными силуэтами вооруженных рыцарей. Она видела темные штандарты на длинных древках, но гербов разобрать не смогла, и в панический миг подумала: они пришли сюда. За нами. За мной. За Артуром. Голос Сорена, который выполз на крыльцо и теперь стоял, прижимая к глазам свою узловатую темную ладонь, все ее страхи разрушил: - Да неужто из самого Винтерфелла? Вижу, волчица идет! Идет нас проведать, проверить, как у нас Бриенне живется! Его глаза вновь оказались самыми острыми. Отряды начали спускаться через холмы, двигались растянутой цепью, чтобы не сминать поля. К моменту, как они начали пересекать реку, Сноу уже выбрался из воды, сбегал в дом и вернулся, и на ходу застегивая свой камзол. Одичалые, испуганные вторжением, тоже оделись, старались держаться к Тормунду ближе. Артур, которого Мия и Кая, смешно и жалобно причитая, торопливо причесали, облачили в штанишки и рубаху, и, не без ругани, заставили обуть сапожки и застегнуть на себе жилетик, от радости чуть не выпрыгивал из всех этих одежонок. Едва первые всадники начали подниматься по берегу, он вырвался из слабых рук старушки и помчался к ним наперерез, выкрикивая имена. Элис Карстарк спрыгнула из седла и пошла к нему, широко раскинув обе руки. Она начала тискать его, обнимать. Тогда и Бриенна решилась спускаться вниз, чтобы встретить гостей. Она почувствовала странную робость, торопливо убрала свои рукоделия, даже накинула сверху тонкую шаль. Но, едва шагнула к дверям, как они сами распахнулись. Санса бросилась к ней, повисла на ее шее и принялась, осыпая Бриенну поздравлениями, наставлениями, ахами и охами, целовать ее щеки. Обе женщины начали вскрикивать и лепетать нечто бессвязно-радостное, как всегда бывает в такие моменты, сыпали друг в друга вопросами, смеялись невпопад, вглядывались друг в друга. Наконец, Санса немного отодвинулась от Бриенны, но все еще держала ее за руки. Глаза ее сияли. Она показалась Бриенне даже моложе, чем она помнила. Может, это путешествие за Стену ее взбодрило, подумала она. Стояло прекрасное лето, самое начало его, полное теплом, ласковым солнцем и цветением – всюду, на земле и в небе, весь мир словно бы пел. - Ты прекрасна, - сказала Санса. – Прекрасна, прекрасна. Похорошела как. И такая румяная! Такая статная в этом платье! Я… о, я так счастлива тому, как все обернулось! Бриенна!.. Она не закончила и умолкла, все еще разглядывая ее с тем же умилением и восторгом. Склонила голову к плечу. Быстрый взгляд за спину Бриенны, на столы с шитьем: - Все ли готово? Ты знаешь, что я всегда помогу. Одичалые многое умеют, но в тонкости шитья им нас не превзойти, верно? Хотя… Она дотронулась до вышитой ласточки на вороте платья Бриенны. - Впрочем. Вот это прелестно. Они любят тебя? Не обижают тебя? Ты дорога им? Бриенна растерянно кивала на каждый вопрос. - Но не больше, чем мне! – вдруг засмеялась Санса. – Ах, Бриенна. Не больше, чем мне! Немного ревности мелькнуло в ее голосе и улыбке, и Бриенна вспомнила, что Санса часто бывала недовольна ее выбором. Джейме Ланнистер и вовсе, разумеется был для Королевы Севера наихудшим выбором… Она тряхнула головой, чтобы развеять эти печальные мысли: - Они любят меня, это бесспорно. Но мне главнее всего то, что Тормунд очень любит Артура. - Верно, – осторожно кивнула Санса. – Это меня беспокоило, пока Джон не уверил меня, что тут и толковать не о чем. Была странная поговорка у одичалых. «Отец не тот, кто родил, а тот, кто вырастил». Теперь, видя и зная своего брата, я в этом совершенно убеждена. Наш отец был прекрасным человеком, и я верю, что Джон не желал бы никогда иметь иного, и не желал бы вернуть себе отца по крови. Так и у Артура сложится. - Он маленький, - сказала Бриенна, усадив Сансу за стол и наливая ей настоянного кипрея из маленького чугунного кувшинчика, что всегда стоял в ее комнате рядом с камином. – Он не все понимает, точнее сказать, Артур понимает все… по-своему. Она рассказала Сансе о выдумках Артура, и, к ее изумлению, Санса осталась очень довольна. Улыбка то и дело трогала ее лицо. Наконец, она начала пить чай и, как бы между делом, сказала: - Так будет лучше. Тормунд прав. Так будет лучше всего. - Но Джейме… Глиняная кружка с грохотом опустилась на стол: - Довольно. Нет больше никакого Джейме Ланнистера. И, если тебя я могу понять, ты способна любить, преданно, долго, искренне. А даже разлюбив, ты забыть его не сможешь, как ни крути… То для мальчика никакого Ланнистера никогда не было. Не было! И уже, по счастью, никогда не случится. Бриенна не решилась спорить. Того не требовалось: Санса всегда умела как-то ясно давать понять, что споры окончены. Но тревожная пауза не тянулась долго: вбежал Артур, на ходу сообщая все свои новости и расспрашивая о друзьях из Винтерфелла, успел сообщить и о том, как померился силой с мальчиком-грумом, которого привезли с собой, и об охоте, о Тормунде, оленях и всевозможной чепухе. Санса прижала его к себе: - Как же ты вырос! Да сильный какой теперь! - Это правда. А уж силы во мне столько! Я ужасно быстро расту. Скоро и маму догоню. - Непременно, сердце мое. И они продолжили свою чирикающую болтовню. Бриенна сидела тихо, стараясь им не мешать. И вдруг Санса спросила, погладив непослушный вихор на затылке мальчика: - Артур. Значит, теперь тебе известно, кто твой отец? Быстрый взгляд на Бриенну, быстрый и предостерегающий. Артур приосанился: - Теперь-то? Да. Я сам ему открылся. И заставил мне правду открыть. - Скажи же. Бриенна почувствовала, что ее словно толкнули в сердце. Артур победительно заулыбался, демонстрируя щербинку меж зубов: - Тормунд! А кто же еще! И я всегда об этом знал, только теперь все решилось. - Верно, - Санса нежно провела ладонью по щеке мальчика. – И ты станешь ему хорошим сыном. - Самым лучшим, леди Санса, это уж я постараюсь. - Вы с мамой будете любить его и заботиться о нем, правда? - Это все так. Но уж и мы с То… с отцом о маме позаботимся, - Артур свел брови, - вот и он говорит. - Верно. Вы теперь за нее в ответе, вы оба, слышите? И словами не передать, как я счастлива, что вы все теперь под защитой – Севера и Вольного края, и Стены, и Джона Сноу, и народа Тормунда, и моих армий, и твоей силы. Больше никто не посмеет ее обидеть. - Нет. Не посмеет. Не то я так наподдам!.. Артур просиял, воинственно размахивая руками. Санса в ответ счастливо рассмеялась. К вечеру вынесли во двор деревянные распорки и положили на них длинные кедровые доски. Бриенна и старушки застелили их льняными скатертями и начался радостный, шумный приветственный пир. Солнце зашло, и сад заполнился множество маленьких огоньков – это танцевали светлячки. Тормунд и Сноу, и другие мужчины расставили вокруг, и в саду, и у реки, факелы в длинных медных подставках. Небо еще долго переливалось всеми красками заката, от ярко-оранжевого до бледно-зеленого, и лишь в самой его вышине цвели робкие и бледные звезды. Это был хороший вечер – из тех, про которые хочется вспоминать. Сансу многие из одичалых любили, и она научилась относиться к этому народу с должным уважением. Она успела со многими вождями поговорить, расспрашивала их о семьях и детях, и, думала Бриенна, наблюдая за ней издалека, ее цепкая память была воистину королевским даром. Вскоре веселье начало стихать – воины разбрелись по палаткам, устроенным вокруг поместья, прямо среди лугов и лесных вырубок. Женщины помогли хозяевам убрать посуду, и, когда, совершенно измотанная, Бриенна вернулась в свою комнату, она была изумлена, увидев Сансу, сидящую за столом. Голова ее была склонена, она корпела над вышиванием одного из свадебных платьев. Кая, которую, вероятно, просили дать указания, задремала в мягком кресле у огня. В открытом окне, на фоне светло-лилового неба, плясали мотыльки. Артур сидел над раскрытой книгой, одной из тех, что ему привезли сегодня в подарок от Сэма «Младшего» Тарли, некогда его лучшего друга. Он водил пальцем по строкам и быстро, полушепотом читал Сансе какую-то из длинных старинных историй. - Ну и дела, - сказала Бриенна, подходя к ним. – В моей спальне столько народу давно не толпилось. - Позовем и Тормунда? – вскинулся Артур, обрадованно и наивно. Санса и Бриенна переглянулись – они отчаянно пытались спрятать улыбки: и без всякого успеха. Наконец, Бриенна выдавила: - Он уже спит. И ты ступай. Отведи Каю в ее спальню, сам ложись. Умыл лицо? - Я сегодня уже мылся. - Я же не о том спросила. - Леди Санса, боги свидетели, я всегда мою лицо, когда мама требует, и я думаю, что это попросту опасно! У меня скоро дыры на месте щек будут! – огорченно сказал Артур. - Не будут, - хмыкнув, пообещала Бриенна. – Иди. Уже очень поздно. Иди, завтра вы с Тормундом в кораль едете. Вставать придется до рассвета. Артур! Он с неохотой захлопнул книгу и поплелся прочь. Санса, поймав его за плечо, потянула к себе и поцеловала в макушку: - Сладких тебе снов, Артур, сын Тормунда. Когда мальчик и Кая ушли, Бриенна села напротив Сансы. Та с беспечным видом прокладывала шов за швом, и бровью не повела. - Мы приготовили комнату для Королевы Севера. - Хорошо. - Неужели не спится с дороги. Санса подняла на нее свои внимательные синие глазища: - Ведь я обещала помочь. Работы еще много. Бриенна помолчала. Потом решилась: - Плохие сны? Снова эти плохие сны, Санса?.. Быстрые, отточенные движения тонких пальцев. Молчание, красноречивее любого ответа. - Я не думала, я не знала, что… - беспомощно начала Бриенна. - С тех пор, как ты пропала, как ушла от нас, все стало хуже, - вдруг, опустив руки с вышиваньем, в ледяном спокойствии проговорила Санса. – Он является за мной каждую ночь. Иногда я кричу во сне, так мне докладывала горничная, и не одна. Ужаснее же всего другие сны. - Что в них? - Ты, и ты мертва, на дне глубокой ямы, глубокой, узкой, словно могила, такой глубокой, что, заглядывая вниз, я словно в колодец гляжу. Иногда в этой яме я вижу свою мать, ее мертвое разложившееся лицо, и яму заполняет вода. Иногда я вижу Арью, а у нее нет лица, а вместо него лишь кровавая каша… Вижу Робба, с пришитой головой волка, вижу отца, вижу Рикона… А когда я протягиваю к ним или к тебе руки, то вижу, что это не мои руки, что это руки мужчины… ЕГО руки. Его. Я… я превратилась в него, Бриенна. - Но я жива. И ты вовсе не он. - Не в том дело, - Санса поморщилась. – Эти сны меня опустошают. - Пробовала ли те снадобья, что мейстер Тарли… - Чушь, - оборвала ее Санса. – Ты знаешь, как я ненавижу зелья для сна. - Прежде помогали. - Я хочу… - Сансу шумно выдохнула. – Ах, и сама не понимаю, чего я хочу. Можно ли вернуть себе самое себя? Нет, пути назад не было, и никогда не… Послушай-ка. Джон рассказал тебе о Ланнистере, верно? Бриенна вздрогнула. Пряча глаза, сказала: - В общих чертах. - Тогда ты знаешь, что мой брат его, почитай что, миловал. - Это не такая уж милость, - сумрачно пробормотала Бриенна. – Это наказание, и оно, пожалуй, ужаснее всего для того, кто… - Мнил себя рыцарем? - И был таковым. - Только ты так считаешь. - Просто знаю. - Как выяснилось, плоховато ты его знала. - Зачем так?.. Санса молчала, прикусив губу. Затем выдавила, не без сожаления, но и не без труда: - Я не хотела тебя ранить. Прости меня. Прости, пожалуйста. - Его подвергли позору там, в Королевской Гавани. - Это тебя тревожит? Да его и пальцем никто не тронул. - Я слышала, что люди смеялись над ним, плевали в него, бросали гниль и объедки. - Он вынес все с честью, - Санса ощерилась в недоброй насмешке. – С теми ее остатками, что нашел в себе напоследок. Больше он не рыцарь, и честь ему не нужна. Она и прежде ему лишь мешала… Бриенна. Ты прямо побледнела. Тебе его жаль? - Нет, но… - Да, стало! Признай. - В этом моя вина? - Нет. Но тебе стоило бы подумать, почему брат вынес такое решение. - Я знаю, что вами двигало. Но, все же… - Всё, что до слова «но!» Что мы должны были сделать?! Золота ему насыпать? Земли отдать какие? В советники взять? А, может, сестру его, эту полоумную тварь, назначить верховной фрейлиной? Это бы тебя обрадовало? - Ты меня винишь в том, что не радуюсь его неудачам? - Да, представь себе, виню! Ты виновата в том, что он натворил, Бриенна. И это вовсе не «неудачи»! Любому другому человеку ты нашла бы другое слово – «преступления». Но не ему? У Ланнистера все только лишь «неудачи»?! Ты, своей добротой, своей глупой, глупой, глупой и доброй наивностью его до того довела, что он совершенно распустился. Все их семейство теперь процветает, глумится вовсю и сочится мерзким гноем, как раскрытая рана на теле королевств! Ах, отчего ты убила только Ланни, почему на него-то руку не решилась поднять! В бою против тебя он бы не выстоял, он однорукий калека, подбитый лев! Стоило тебе сделать лишнее движение, и ничего, ты слышишь, НИЧЕГО не было бы. Девушки бы остались живы и здоровы. А сестрица бы выбросилась из окна сама, затосковала бы по своим нечистым развлечениям, и скинулась бы, ох, как я этого желаю. Ты и знать не знаешь, КАК я этого желала бы. Увидев что-то в лице Бриенны, Санса с заметным усилием успокоилась и замолчала. - Но ты не любишь его больше, - тихо произнесла она, наконец. - Нет. - Но ты не рада тому, как низко он пал. - Нет, - повторила Бриенна помертвевшим голосом. - Отчего же? Ты простила его? - Нет, - в третий раз проговорила она. – Нет. Никогда. Нет. Лицо Сансы дрогнуло и словно разбилось, как если бы кто-то кинул камнем в чистое зеркало. Бриенна увидела, что по щеке ее покатилась единственная, злая слеза: - Ты не понимаешь, попросту не способна меня понять, Бриенна! Боги, как же я зла! Я ненавижу их так, как никого на свете, эта ненависть сжирает меня. - Перестань, перестань, прошу, он того не стоит… - Нет же, послушай! Я могла бы стерпеть все, могла бы обдумать все и решить, что, дескать, моя Бриенна любит его, а следовательно, прощает, а следовательно, мне следует отступиться. Но то, что он с вами сотворил осенью… Этому я объяснений не нахожу. Да пойми же, наконец! Джон мне рассказал. Он не только готов был ребенка у матери отнять и подарить, как некую игрушку, своей сестрице, он готов был ТЕБЯ ей отдать, на пытки, на измывательства, он все знал, ВСЕ ЗНАЛ… Ведь он и тебя заманивал пойти в Кастерли Рок?! Он все про свою сестру всегда знал. Притворялся, будто изумлен ее жестокостью, а сам, в глубине души, был даже доволен, она все его тайные страстишки тащила наружу, все его тайные мечты и чаяния, и я уверена, уверена, уверена совершенно, в том, что он желал тебя не просто унизить, уничтожить или прогнать – он желал, чтобы тебе было больно и страшно, и чтобы ты плакала, умирая, в неисчислимых страданиях, и в ужасе от того, что доверилась, и вот тогда-то он был бы на самом верху блажен… - Ш-ш-ш, тише, тише, не надо, Санса, прошу, - Бриенна обняла ее прижала к себе, чувствуя, как Санса вздрагивает от гнева и горя. – Пожалуйста, перестань. Этого не случилось. Ничего не случилось. Джейме действовал опрометчиво, бесчестно и странно, но, я не думаю, что он в этом схож с сестрой, он никогда бы не… Санса вырвалась из объятия. Глаза ее стали сухими и странно сверкнули. Она обнажила в ухмылке острые красивые зубки: - Предать доверие – вот его высшее наслаждение, Бриенна. Ты плохо разбираешься в людях. Я же? Я видела этот взгляд, узнАю его из тысячи других. Такое я не забуду. Я видела эти глаза на другом лице, я знаю, как смотрит человек, который топчет чужую душу, это Рамси мучил Теона, это Джоффри издевался надо мной, это Серсея… Это все их глаза, Бриенна, и я не спутаю их ни с чем. Нет для него большего удовольствия, и не в постели он его ищет, а в предательстве, в глумлении. Видела бы ты, как он смеялся над всеми там, на суде. Как он высокомерно говорил, как он сеял ссоры и смуту в наших лордах. Это ему доставляло неизъяснимое наслаждение. Пустое сердце, которое питается только чужим поклонением, подчинением и страхом. Пустое, злое, ледяное сердце! И… Я клянусь тебе, всем, чем только могу: в следующий раз, как он попадется мне или моим людям – я сделаю то, что Рамси делал с иными неслухами… Я прикажу пригвоздить его к земле за руки и ноги, вскрыть его нутро, выпущу самых голодных псов с псарни, и пусть они станут его кишки глодать, а его крики я буду слушать с таким счастьем… - Нет, - твердо оборвала ее Бриенна. – Ты на такое не способна. Улыбка стала еще шире, и еще сильнее напомнила волчий оскал: - Ты считаешь? Наивная моя Бриенна. - Считаю и уверена. Ты не превратишься в него, Санса. Болтон никогда тобой не овладеет, не овладеет настолько. Помни об этом, ладно? Побудь со мной, - она схватила Сансу за руку, увидев, что та поднялась с места. – Прошу, не уходи, побудь со мной. Прежде это помогало. Она помогла Сансе дойти до постели, и полились, наконец, слезы – облегчения и горя, неутолимые, ничем их нельзя было исцелить. Бриенна только гладила темно-рыжие косы и бормотала какие-то утешения, вроде тех, какие привыкла говорить Артуру, когда он по-детски горько рыдал над какими-то жалкими и маленькими обидами. Но обида Сансы была так велика, это было понятно – так велика, так горька, вечная незаживающая рана. Бриенна помогла ей снять пышное парчовое платье, и, когда Санса осталась в нижней сорочке, уложила ее на свою постель, укрыв несколькими шелковыми одеялами. Она погасила свечи, задвинула слюдяным экраном тлеющие угли в камине. В комнате стало тихо и темно. Из окон доносился гомон просыпавшихся до рассвета птиц. Где-то в лесу запела кукушка. На реке кричали выпи, пел лягушачий хор. Мирные, баюкающие звуки. Санса лежала, всхлипывая и вздрагивая, свернувшись клубком под грудами покрывал. Бриенна села на пол, рядом с изголовьем, нашла маленькую горячую руку и сжала. - Обещай, что не оставишь меня, - попросила вдруг Санса, таким детским и потерянным голосом. - Нет. Не оставлю больше. - Обещай, что не покинешь эти земли, Бриенна. - Обещаю. - Не вернешься к нему? Бриенна тихо засмеялась: - Даже и просил бы – не вернулась бы. А он и не просит. - Поклянись, что Артура ему не отдашь. - Глупо, - сказала Бриенна с тихим смешком. – Как же это глупо, Санса. - Поклянись. - Клянусь, если так настаиваешь… - Требую. Как твоя Королева и твой сюзерен, и… - Клянусь, как клялась твоей матери, Санса. Новые всхлипы. - Ведь я теперь с Тормундом, - Бриенна старалась говорить разумно и размеренно. – Да? Ты веришь, что все окончится хорошо? Я теперь в это верю. Санса всхлипнула в последний раз – и притихла. Бриенна встала, наклонилась и поцеловала ее чистый высокий лоб. Укрыла, подоткнув одеяла, и, накинув на свои плечи вязаную из льняных нитей, тонкую и тяжелую шаль, вышла из комнаты. На пороге она задержалась, слушая ровное дыхание. И, когда отвернулась, стараясь не греметь дверными петлями, пред очами ее предстала несчастная, бледная от волнения физиономия. Два льдистых голубых глаза сверлили ее, рыжая борода вздрагивала. - Что?! – полушепотом осведомилась Бриенна. – Ты чего это тут?.. Тормунд мотнул своей взлохмаченной головой на лестницу. Бриенна, вздохнув, послушно спустилась вниз. Он поспешил следом. Она заметила, что он был закутан в лоскутное вязаное одеяло поверх нижней рубахи и холщовых штанов. Он прошлепал следом за ней босыми ногами, и так, в тишине, в молчании, они выбрались на крыльцо. Туман пополз от реки длинными молочными лентами. Где-то во мгле, недалеко, бродили и фыркали отвязанные лошади. - Я слышал, как она кричит. На тебя, - виновато пробормотал Тормунд. – На кухне был, принес на утро дров и свиные колбаски из амбара. Она ведь кричала? Или как? Пошел, думаю, проверю, все ли… - Ты же знаешь, она никогда мне зла не причинит. - Знаю. И все же обеспокоился. Бриенна вздохнула. - Все в порядке. Королева Севера в порядке. Мы немного спорили, но, честно сказать, это все пустяки и… Она вообразила вдруг, как Тормунд мотается под дверями ее комнаты, несчастный, взлохмаченный, встревоженный, и ей стало жаль его. - Иди-ка поспи, - велела она. – Я знаю, что завтра вы все отправляетесь на забой, а ночь что-то выдалась бурной. Он молчал, разглядывая медленно светлеющий туман. - Бурные ночи, да? Ну, я по-иному бы хотел провести. Бриенна хмыкнула. Тормунд слегка повернулся к ней, подняв бровь: - Эй. Знаешь-ка… Пойдем со мной. Ты ее на своей кровати уложила? - Она так устала с дороги, и от всего… - Бриенна. Ты всегда слишком добра. - Это мне частенько говорят. - Значит, правда. Она хохотнула над его упрямством. Однако позволила взять себя за руку и потянуть по садовой тропинке. Тормунд ночевал под открытым небом, а точнее, под тонким пологом, натянутым от комаров. Поверх дощатого настила он набросал шкуры и одеяла, и уверял ее и всех остальных, будто в комнатах ему в такую пору слишком жарко, слишком тесно – а в саду в самый раз. Иногда к его маленькой стоянке присоединялись одичалые, Сноу, даже Артур, и он всем делал дополнительные постели прямо посреди смородиновых кустов. Пахло здесь, особенно на исходе ночи, когда прохлада никак не желала уступить жаре, а влажный туман – сухим лучам – свежо, остро-влажно, одуряюще. Бриенна села на настил, почувствовав вдруг разом ужасную усталость. Тормунд пристроился рядом и, попыхтев, побормотав нечто бессвязное, накинул на ее плечи свое одеяло. Они прижались друг к другу, вслушиваясь в звуки отступающей ночи. Плечо Тормунда было твердым и крепким, это как прислониться к куску скалы, подумала Бриенна. Только горячему, живому. - Помнишь ведь, что я буду ваш обычай блюсти? – проговорил он осторожно. Бриенна кивнула, стараясь не поворачивать к нему головы. Щеки ее запылали. - Не трону тебя до свадьбы, - заявил Тормунд, чуть смелее. – Нет. Не стану так все портить. - Ведь я не то, чтобы невинна, - не без труда выдавила она. – Впрочем, я с твоим решением согласилась, и… - А не в этом дело, - сказал он загадочно, обхватил ее плечо рукой и начал его растирать. – Не в этом, Бриенна. Он наклонился и поцеловал ее шею, поцелуй был горячим, но легким, неожиданно коротким. И, едва Бриенна повернулась, чтобы обнять в ответ, Тормунд осторожно отстранил ее руки от себя и поднялся. Заметив ее изумленный, почти обиженный взгляд, обезоруживающе улыбнулся: - Совсем не в том дело, Бриенна. А теперь ложись здесь, спи, я велю никому тебя не тревожить. Особенно накажу этого не делать волчьей Королеве. Хватит уж с тебя, пожалуй. Мы здесь празднуем, а не растравляем старые раны. - Но, - вскинулась Бриенна, - Тормунд! Как же ты? Куда же ты?.. Он коснулся губами ее лба и ушел. Она слышала его шаги, осторожные и тяжелые, странным образом одновременно неуклюжие и грациозные – поступь лесной рыси. Уходя, он начал мычать себе под нос какую-то песню. Бриенна легла и ткнулась носом в подушку, набитую лебяжьим пухом и вшитую в шелковую наволочку – подарок от нее и Мии, Бриенна даже вышила на подушке узор из травинок и цветов клевера. Тормунд был в восторге, он повсюду подушку эту теперь таскал: и спал только на ней. От шелка пахло приятно, знакомо, чабрецом, зверобоем и этими смородинными листьями, и чем-то ужасно родным, близким ей. Она зарылась лицом поглубже, и, от запаха и тишины, и свежести вокруг, невинной и чистой, какая бывает лишь в самом начале лета - стало спокойно, легко. Грустные мысли, тревоги о Сансе, об Артуре, воспоминания о Ланнистере рассеялись, словно далекий вдох. Ей приснилось, что она идет по лесу, бродит среди стройных сосен, пронзенных лучами желтого, как янтарь, солнца. Мох под ее ногами пружинил, будто самый роскошный ковер. Заросли папоротника сияли ярко-зеленым, изумрудно, волшебно. Она была совершенно одна, но в одиночестве было некое отдохновение от всего, отрешенность и простота, доселе неуловимые. Вдруг кто-то окликнул ее, короткое эхо от двух голосов прокатилось между темно-багряных стволов. Бриенна оглянулась и увидела двух всадников, лошадь одного из них была белоснежной, великолепной, огромной. Под другим танцевала огненно-рыжая кобылица, такой же невероятной красы. Лиц она не могла рассмотреть, словно ее душа не могла определить, кого явить в этом сне. Словно она сама замешкалась в этом выборе. Всадники медленно разошлись, тот, что на белой лошади, повел ее к югу, доспехи сверкали золотом. Рыжая лошадь пошла к северу, и Бриенна, наконец, увидела толстый плащ, подбитый куницами и беличьими огненными хвостами. И, подняв голову, она увидела в седле саму себя. Посмотрела на воина в золотом доспехе – и у него оказалось ее лицо, бесстрастное, некрасивое, полное затаенной печали.