Тысячелистник

Он проснулся от кошмара, который плохо помнил, осталось только душное, давящее чувство стесненности в груди, в этом сне он куда-то падал, в некую глубокую яму, темную, узкую, заполненную грязью, нечистотами. Джейме сел на постели, хватая ртом воздух. Рассвет купал комнату в чистых медовых лучах. Его кровать, покрывала на ней и полог над ней, были иссечены полосками света из высоких окон. Со двора поднимался запах свежего хлеба, кто-то кричал на слуг, поторапливая их к завтраку. Слышались шаги, голоса, смех, кудахтанье кур, которых уже несли на заклание, чаячьи крики над морем и плеск воды под скалами. Он уставился перед собой, встревоженный, всклокоченный: и начал подниматься. Женская фигурка, застывшая в изножье, не шевельнулась. Джейме увидел строгое темно-красное платье, застегнутое почти у подбородка, две золотые броши в виде львиных голов держали толстую цепь. Волосы у Серсеи были прибраны, в них сверкали аметистовые застежки. Она молча на него смотрела, умытая, вся чистенькая и безупречная, словно пришла к нему из прошлых времен. Тех времен, которых давно уже в замке не осталось. - Кто… - сипло прокаркал он. Откашлялся. – Кто выпустил? Кто позволил? - Я просила, - негромко ответила сестра. Бровь ее слегка приподнялась. Он невольно дернулся, поняв, что от нее пахнет жасмином и яблоками, но – не винными парами. И это тоже было странно, будто продолжался его тяжкий, путанный сон. - Просила? - Приказала, - она отвернулась и подошла, осторожно наступая на свои израненные ноги, к распахнутому окну. – Можно и так сказать. Джейме сел на постели и согнулся, ощущая, как во рту у него сухо и горько. - Я все еще хозяйка Кастерли Рок, не пленница, - веско промолвила Серсея, вглядываясь в морскую даль. – Или нет? - Разумеется, да. - Но ты решил держать меня взаперти, как некое чудище в зверинце. Она говорила грустно и спокойно, без этих дребезжащих, одновременно жалких и наглых нот, которые сопровождали ее пьяные литании. В голосе ее не было вызова, только печаль и странное смирение. - Впрочем, братец, я тебя понимаю. Джейме вновь дернулся всем телом, поднял голову: - Понимаешь?! - Да. И не виню. И не… сержусь. Он встал и прошелся по комнате, взъерошив свои волосы. Серсея, глядя через плечо, тихо рассмеялась: - Когда ты в смятении, ты выглядишь моложе, Джейме. Просто… сущий мальчишка в эти минуты. Между прочим. Кто-то возьмется твою львиную гриву подровнять? Ты ужасно зарос. Он помолчал, потом стал натягивать бриджи и сапоги, прижав культю к груди, привычными, за годы въевшимися движениями. - Так ты убедила служанку, что более не станешь… - Я ничего не обещала. Просто попросила меня впустить сюда, к тебе. Мне было сказано, что в другие комнаты хода нет. Что это ты будешь решать. Он потянулся, чтобы поскрести затылок, заметил ее нежно-ехидную ухмылку – и опустил руку, почти покраснев. - Ну, так я прошу у тебя разрешения выходить. Хоть иногда. Я скучаю по розовым кустам в верхней оранжерее, по воздуху и морскому ветру. - Я тебя этого не лишал. Ты сама себя заперла. Пила и ругалась, и всем грозилась всякими карами. То кишки вытащить, то головы с плеч долой. Серсея отвернулась от него и начала перебирать цепочку у себя на груди: - Мы… переживаем трудные времена, Джейме. Опять. И опять… Сколько их предстоит? Порой выносить это почти… невозможно. Он налил себе воды и выпил несколькими большими глотками. - Но следует стараться. - Да, - эхом повторила она. – Следует постараться. - И мне отнюдь не легче, мне… совсем плохо, если я знаю, если думаю, что ты… ты пьяна, безобразно пьяна и колотишься о стены, бьешь посуду, ломаешь драгоценности, рвешь на себе платья или еще что-то такое там творишь. Она опустила голову: - И мне от этого не было легче. Наверное, я надеялась как-то унять свою боль, но она… Она лишь с тобой рядом отступает. Понимаешь меня? - Да, - сказал Джейме после мучительной паузы. – Да, я тебя понимаю. У меня тоже больше никого нет. Лишь ты. Лишь ты и… …этот бедный ребенок. Он подумал, но вслух не сказал. Он боялся нарушить хрупкую иллюзию, которая его посетила в этот миг. Грезу о том, что все вернулось, что все еще можно исправить. - Хочешь позавтракать? Я взяла на себя смелость отдать несколько приказаний. Уж не знаю, как теперь слуги думают, может, это и не приказами было, а просьбами? Пожеланиями, так скажем. Она с горечью улыбнулась, и он заметил, что на ее длинных ресницах сверкают слезинки. Ему стало жаль ее, так бесконечно жаль. Подойдя к сестре, Джейме очень осторожно обнял ее за плечи, ощущая, как она исхудала. То была не худоба юной девицы, нескладная и трогательная, а мягкая, какая-то истаявшая худоба стареющей дамы, словно каждое прожитое несчастье или неправильный выбор – вытапливали из нее силы и ловкость, снимали мясо со ставшими тонкими, как стекло, костей. Он поцеловал ее затылок, волосы ее были причудливо и безупречно уложены, и губы его коснулись тугих и гладких прядей, чисто вымытых, до блеска приглаженных. От них пахло помадкой для волос – ореховое масло, розмарин и абрикосы. Запах хорошо ему знакомый, пропитавший все его наволочки. Серсея вздохнула, всхлипнула – но сдержалась, просто ткнулась лицом в его грудь. Это напомнило ему тот день, когда камни на них обрушились, и как она пыталась спрятаться – с ним, за ним, на его груди, и в последний момент тогда он подумал: мы вместе пришли и вместе уходим. И тогда эта мысль была утешительна: почти победа. Но теперь к ней примешалось сожаление, оно травило все его существование, будто яд, а победа обернулась пустотой, каким-то бессмысленным и, как ему показалось вдруг, бесконечным самоистязанием. Завтракали в напряженной тишине. Джейме боялся ей перечить и вообще вступать в слишком уж пространные диалоги, он почему-то был уверен, что она сорвется в любой момент, от любого неверного слова. И - в голову мне полетит тарелка, кубок, блюдо с пирожными – да мало ли что, думал он с мрачной иронией. Джейме Ланнистер, некогда рыцарь Семи Королевств, а теперь просто ловец тарелок лицом. Серсея сидела неестественно прямо, она отвергла свое кресло на колесах, всюду теперь хромала, упрямо, сурово поджав губы, опираясь руками на стены или столы. Она глотала травяной чай и смотрела в свою тарелку с тоскливым смирением. И вдруг, когда принесли пироги с крабами, быстро подняла голову: - Ты помнишь? - Что? – вскинулся он, ругая себя за подозрения, которые затопили его мысли в тот же миг. - Помнишь, как ты их сначала ненавидел, а потом вдруг начал пожирать, как безумный? Это дядюшка Герион тебе сказал, что от крабов у мужчин возрастает владение мечом. Он разинул рот, вспоминая этот дурацкий, но, следовало признать, презабавный эпизод. - Ты хотел быть рыцарем, - губы у Серсеи вздрагивали в плохо скрываемом веселье. – Но дядюшка совсем ведь иное имел в виду… Ох! Они захохотали в голос. Серсея наклонялась к тарелке и смеялась, жмурясь, встряхивая головой, сверкая своими белыми зубками: такая неожиданно помолодевшая, живая, искренняя. Прядь волос выпала из ее прически и упала вдоль нежной, заалевшей щеки. Джейме закрыл лицо ладонью, пытаясь унять смех, но - стало только хуже. - Бедный Джейме, бедный наш маленький, доверчивый Джейме! А ведь ты после того, уверенный в своем возросшем умении, еще и рвался на турниры! – простонала она, откидываясь на спинку кресла в полном изнеможении. Он схватил кубок и начал глотать разбавленное вино, поперхнулся, ткнулся в салфетку, хрюкая и подвывая от смеха. У него даже слезы побежали. И вдруг ему показалось, что все можно вернуть. Его надежда окрепла, когда он увидел, что Серсея все еще улыбается. Она потянулась было к кувшину с вином, остановилась, схватила прозрачный графин с травяным напитком и налила себе. Какой-то мерзкий голос внутри него, похожий на голос Тириона, говорил ему, что она знала, как он пристально за ней наблюдает, как следит за каждым движением. Другая же часть его радовалась, словно наступил какой-то большой праздник, и не желала его портить этими размышлениями. Они уселись после завтрака в оранжерее, устроенной на длинной террасе. Между старыми, покрытыми позолотой, колоннами протянули тоненькие бамбуковые жерди, и они все были оплетены девичьим виноградом, клематисами и глициниями. В резной тени было прохладно. Здесь стояли диванчики и кресла, летали бабочки и мелкие птички-медоеды, у которых вместо клюва был хоботок: а в больших каменных чашах цвели розы, вьюнки, гелиотропы и такие цветы, названия которых знали только Серсея, да мейстер с молчаливыми сестрами. Этот сад, повисший на краю обзорной стены прямо над морским утесом, сестра обустроила пару лет назад, после очередного выкидыша, стремясь хоть чем себя занять или утешить. Какое-то время он был заброшен ею, а затем слуги, по просьбе Джейме, все же восстановили былую красу. Теперь Серсея сидела в мягком, широком кресле. Она положила ноги на расшитые золотой нитью подушечки и, подперев щеку, читала его бумаги. Джейме пристроился тут же, за маленьким столиком, разбирая многочисленные реляции и сводки счетов из шахт и купеческих гильдий. - Следует увеличить подати с торговцев серебром, - сказала Серсея, - вот, погляди. Донесение! Хоть и написал с ошибками, дурак. Под началом этой мерзкой твари шахты подняли выработки вдвое. «Мерзкая тварь», подумал Джейме, видать, всерьез взялась за дело также и в Серебряном Холме. Как и обещал, Бронн наводил порядок в землях Ланнистеров, что, конечно, Серсею совершенно не радовало. Он поспешил с ней согласиться, только чтобы ее не вывести из себя. И ведь - опять этот голосишко младшего братца внутри его мыслей – и ведь она не так уж глупа, не так уж неправа, верно? Она всегда умела править лучше, чем ты. Ты просто рыцарь. Теперь и без титула. Выходит, и рыцарь-то так себе… -… а когда цена серебра возрастет, вновь откроем, пожалуй? Он не слушал, что она говорила, но вновь энергично закивал. Вошла кормилица и, с кислым видом, встала в тени большой пальмы, посаженной в деревянной кадке. - Чего тебе? – он опять испугался, что Серсея огорчится и все будет испорчено. - Так вы велели вам докладывать, милорд. Она поела и спит. Пеленки я поменяла, вымыла ее. Быстрый взгляд на Серсею, которая подняла голову от бумаг. Затем кормилица сказала: - Вымыла маленькую леди Джейн, вот как. И это было его приказом – называть бедное дитя по имени. Ему даже пришлось нанять палача, который высек нескольких слуг, позволявших в адрес ребенка… разные слова. Джейме с неприязнью поморщился. Мало чему это помогло, но вот кормилицу точно приручило. - Леди Джейн, - неторопливо сказала Серсея. Лицо ее было непроницаемо. – Маленькая леди Джейн. Кормилица посмотрела на нее с явным испугом: - Это приказ лорда, это он так велел… - И хорошо, что велел, - Серсея спокойно улыбнулась, – А… что же, ребенок под твоим присмотром? И всегда? - Я только прихожу четыре раза за день. В другое время кормят ее молочком и водичкой, а смотрят за ней девицы из горничных. Так ведь, и не то, чтобы с ней много хлопот… Она… тихая. - Хм? – Серсея склонила голову к плечу. - Тихая и спокойная. И, ежели… и вот когда привыкаешь, то… дитя как дитя. Иные дети и похуже случаются. Женщина побагровела и осеклась. Джейме махнул ей рукой, чтобы убиралась восвояси. Когда та ушла, шумно топая и вздыхая, он повернулся к сестре: - Это правда. К ее увечьям быстро привыкаешь, словно бы перестаешь замечать. Лицо у Серсеи было неподвижно, он не мог его прочитать, как ни старался. - Но я не хотел тебя огорчать, прости, пожалуйста, я понимаю, что тебе пока тяжело свыкнуться, прости, прости за это… - заторопился он, стыдясь и вздрагивая. Она слегка наклонила голову и прижала кончик пера к нижней губе: - Нет, - подумав, сказала она. – Пусть все будет так. Ты прав. Рано или поздно с этим свыкнутся. Со всем… со всем на свете можно прожить, полагаю. Только со смертью нельзя. Она заметила, как вытянулось его лицо, коротко засмеялась: - О. Не сердись, прошу. Это была презлая шутка, но, признай, и презабавная! Джейме не нашелся, как парировать. Она казалась ему очень красивой и очень спокойной в эти минуты. Был такой прекрасный день. Все цвело, все оживало вокруг. Ему хотелось запомнить это долгое лето - таким, именно таким, беззаботным и бестревожным, и нежным, и тихим. На следующий день он велел служанке отпереть Серсею еще до рассвета, и, когда она явилась в его спальню, он уже сидел, одевшись, ожидая ее, чтобы сопроводить в столовую. Он немного нервничал, но вновь все прошло как нельзя лучше. Они поболтали о податях и урожаях, поспорили насчет строительства новой верфи, но без ожесточения, посмеиваясь и подкалывая друг друга. Потом долго сидели в саду и молча любовались морской далью. На третий день он решился: велел служанке принести девочку к ним. Готовый в любой момент отказаться от своей затеи, он словно входил в клетку с диким животным. Он взял ребенка, закутанного в шелковые простынки, как в пышные цветочные лепестки, на руки. И не без трепета поднял глаза на сестру. У нее теперь бывала эта странная полуулыбка – с опущенными уголками губ, таящаяся, почти виноватая. - Не желаешь ли?.. Серсея благосклонно наклонила голову. Он подошел к ней и вложил ребенка в ее протянутые руки. Она смотрела в изуродованное личико с той же мягкой, вымученной усмешкой. - Джейн, - сказала она, после долгой паузы. – Джейн… Он торопливо забрал дитя, не желая расстраивать сестру – да и ребенок вдруг проснулся, захныкал. Но на следующий день Серсея подержала ее чуть дольше. И так повторялось еще несколько дней, пока он не заметил, что обе они – и девочка, и сестра – как-то беспокойно ерзают. - Моя грудь болит, - призналась она, когда ребенка унесли. – Молоко. - Так не могла ли бы ты… Она посмотрела ему в лицо и качнула головой: остановись. Он отступил. Ему так хотелось верить в лучшее будущее для них всех, что он готов был идти на любые жертвы. Джейн, бывало, хныкала у матери на руках и крутила головой, пытаясь выпутаться из тесного кокона своих пеленок. Словно бабочка, думал он с нежностью. Словно бабочка, что стремится расправить крылья. Но он никогда не давал ей этого сделать. Довольно было и того, что Серсея понемногу к ней привыкала. Маленькие шажки, думалось ему. Маленькие, и для всех мучительные, но такие нужные им всем. Джейме решил не торопить события. И все же она не совершила больше никаких ошибок. Она была нежна с ребенком, вежлива и ласкова – с ним, она ни капли вина не выпила, хоть он и велел слугам строго за ней присматривать. Все это его ободрило. Часто Серсея давала ему мудрые и хитрые советы относительно управления замком и всеми землями Запада, и он как-то понемногу ей доверился. В конце концов, думал он после – у него никого в те дни не было, и он попросту погибал в этом своем страшном одиночестве. Мысли о Бриенне, хотя и не покидали его, но приобрели острый привкус отчаяния, обреченности. И смирения. Сделанный ею выбор, конечно, не был так уж ему удивителен. Он был оскорблен вначале, зол и опустошен потом – но теперь, по возвращению прежней Серсеи Ланнистер, его злоба переплавилась в тоскливое «пускай». Пускай все будет, как ты выбрала, думал он, разглядывая девушек, которые танцевали во дворах Кастерли, отмечая макушку лета. Они сплели венки из барвинков и лютиков и устроили какие-то невинные игры внизу, гадания на женихов, вынесли легкое, слабенькое вишневое вино и рассыпчатые печенья - для угощения конюхов и солдат. Джейме стоял у окна, глядя на эту возню, а Серсея сидела на постели, дуясь на его, как она выразилась, «великодушное попустительство». Она была трезва и язвительна – и прекрасно, решил он. Все это можно было пережить, как и многое другое, если только она не была безобразно, скотски озлоблена и пьяна. - Закрой окно, - попросила Серсея, наконец. – От этого шума голова раскалывается. Ты что же, им всю ночь разрешил колобродить? - Не мог отказать. Замок стал как-то уж очень… мрачен, - признался он. – В последние месяцы. - Вот и зря, Джейме. Ребенка разбудят. Он посмотрел через плечо и увидел, что она медленно распускает свои прелестные косы. Она улыбнулась, перехватив его взгляд: - Ты удивлен? - Гм. Пожалуй. Тому, что… Что ты заботишься о дочери, да, подумал он, но благоразумно проглотил этот ответ. Вместо того сказал: - Тому, что ты на них не кричишь и не прогоняешь. Серсея поджала губу и сощурилась. - Серсея, - искренне проговорил он. – Я так рад, так… счастлив тому, что мы… что ты… - Что мы вновь вместе? – подсказала она. - Да. - Но мы не вместе, - грустная усмешка. – Не так, как прежде. Он поспешно отвернулся от сестры. Золотые сумерки опускались на стены замка, по углам протянулись чернильные, мягкие тени. Белокурая девчушка в синем платье пронеслась через двор, высоко задрав юбки. Ее подруги со смехом, держась попарно, подхватив друг друга под руки, уже направлялись к воротам, распевая протяжную и красивую песню. - Вернись, вернись ко мне, друг мой, За тридевять земель Ты сотню княжеств исходил, И сотню девушек любил, И с этой сотней нежен был, Да только не со мной! К девушкам подскочил лютнист, которого Джейме приманил золотом, привез на праздник из Ланниспорта, этот молоденький повеса так и вился вокруг. Белобрысая девочка закричала: - Подождите! Не переставая петь, они оглянулись и расхохотались. - Подождите меня! – она затопала по каменной кладке старыми, видавшими виды, башмаками. Венок из ромашек, обгрызенный, какой-то нелепый, съехал ей на затылок, а потом соскользнул по тонким и прямым, как солома, волосам, и упал. Она остановилась, схватившись за макушку, чуть не шлепнулась на задницу, оглянулась. Схватила венок, нахлобучила его на волосы, и он опять упал, едва она ринулась за подругами. - Эй, - Джейме высунулся из окна. На его окрик они замолчали, несчастные певуньи прямо-таки замерли. Встали, раззявившись, музыкант тоже как-то трусливо прижал к себе свою лютню, будто готовился ею прикрыться. - Милорд, - девушки начали расцеплять свои объятия и по одной, очень нескладно, приседали в поклонах. – Мой лорд. Ваше высочество. Лорд Ланнистер… Так они шелестели, испуганно вперив глаза в мостовую. - Возьмите ее с собой, - он показал на пыхтящую белокурую недотыкомку, что уже почти добежала до них. – Она же с вами? Девушки посмотрели на свою товарку, будто только что вообще осознали ее существование. Молчание. Он услышал, как позади него хмыкнула Серсея. - Что же вы? – обвел он их взглядом. – Чего примолкли? Пойте. Веселитесь. Я только хотел, чтобы вы ее подождали… Они опять уставились на девушку в ромашковом венке, будто на какое-то неведомое чудище. - Ну? – прикрикнул он, и, переглядываясь, неуверенно улыбаясь, тонкими голосами, то и дело спотыкаясь, они завели второй куплет. Тот самый, в котором выясняется, что и сама страдающая по непутевому жениху невеста успела выйти замуж за богатого лорда. Они ушли, наконец, растворившись в прозрачных и теплых закатных отблесках. Он видел, как позади них бредет их некрасивая подружка. Покрытая истерзанным веночком головенка еще долго качалась, белела над всеми остальными – девица оказалась и ростом повыше. Его сердце сжалось в какой-то необъяснимой, светлой печали. Ну, не мешкай больше, иди, подумал он, и сам не знал, к кому обращался. Что ж, иди. Уходи. Если решила, так уходи. Он ткнулся лбом в собственную, поставленную на оконный откос, золотую ладонь. - Я знаю, что нам поможет, - произнес голос сестры у самого уха. Она как-то неслышно скользнула к нему, и Джейме стало не по себе. Серсея провела рукой по его плечу, тихонько поцеловала шею. Прижалась всем телом, он ощутил ее тяжелые, налитые груди под слоями строгих, шуршащих, как осенние листья, шелков. - О, Джейме, - прошептала она с таким состраданием, что сердце его заныло. Она обнимала его, и он не мог решиться, чтобы расцепить объятие. Но и повернуться к ней, чтобы обнажить свой позор, не хотел. Плоть его омертвела и замерла, и страх вновь переборол жалкие порывы желания. Серсея все это чувствовала, он в этом не сомневался. Она вдруг опустилась на колени, прижалась лицом к его бедру: - Мне так жаль. Я так хотела бы все, все исправить. Она просунула руку к шнуровке на его бриджах, завозилась, отпустила, потянула ткань ниже. Губы ее, теплые, такие знакомые, касались теперь обнажившейся кожи. Она поцеловала его ягодицу, даже прикусила. Во всех иных обстоятельствах и в тысячах иных миров он был бы так счастлив этим касаниям, они воспламенили бы его в мгновение ока. Но теперь навалилась какая-то ужасная, пустая усталость. Собрав свою храбрость, он повернулся к ней и поднял ее, держа за плечи. - Не надо, - почти взмолился. – Прошу, не надо, сестра. По лицу ее скользнула тень сердитого недоумения, но Серсея тотчас улыбнулась, морщинка между ее бровей разгладилась. - Хорошо. Я… понимаю. Хорошо. Еще не время, верно? Он коснулся уголка ее рта и провел рукой по ее распущенным волосам: - Верно. И я так горжусь тем, как мы… как ты… - Я пытаюсь исправить то зло, что тебе причинила, Джейме. - Знаю. - Стараюсь быть лучше. - Знаю, любовь моя. Все исправится. Все… станет, как прежде, - пообещал он, целуя ее висок. – Ты такая смелая. Такая… сильная. Я так тобою горжусь, сестра. Обведя его взглядом, потемневшим, и все же полным скрытого разочарования, она слегка отшатнулась: - Но не хочешь больше? - Придет время, и я… Он замолчал, не зная, должен ли давать обещания, которые не мог исполнить. Заплакал ребенок, и оба они застыли, медленно расцепляя объятие. - Пойду, позову кого, - неуверенно начал Джейме. - Нет, - сказала Серсея, улыбнувшись. – Прошу тебя. Позволь? Я сама. Он пошел за ней следом. С изумлением он смотрел, как она склонилась к колыбельке и подняла девочку, прижала к себе и принялась осторожно укачивать. - Не плачь, - не сводя пристального взгляда с дочери, сказала Серсея. – О, не плачь, дитя. Посмотри, какой смелый у тебя отец. Будь сильной. Будь такой, как он. Она подняла голову, прижимая младенца к своей пышной груди. Джейн затихла и заворковала от удовольствия. - Посмотри, ведь отец твой не плачет. Не плачет никогда, - тихо сказала Серсея, и улыбка тронула ее губы. Но это было неправдой. Прислонясь плечом к двери, он стоял перед сестрой - и чувствовал, как по его щеке сползает непрошенная слеза. На следующее утро Серсея сказала ему: - Ты очень устал в последнее время, Джейме. Не желаешь ли развеяться? - В каком это смысле? – насторожился он. Серсея засмеялась: - Рыцарь есть рыцарь, твое сердце в дороге. Ты никуда не отъезжал из замка много дней. Когда это с тобой случается, ты словно запертый в клетке лев. - Но я не хочу вас оставлять. - Тем приятнее будет возвращение. Разве ты не собирался проверить, как Гринфилды принимают нового хозяина? И вы с ним хотели разделить подати по справедливости, верно? Джейме кивнул. - Ты единственная, кто меня еще рыцарем считает. Ты и… нелюбимый тобою Бронн. Она слегка сморщилась: - Мы с ним ни в чем не ладим, да. Но у нас обоих хватает благоразумия понимать, что, просто перестав называть тебя так, мы ничего в тебе не изменим. Это твоя суть, а не только красивое слово, приставленное к имени. Нельзя наречь кого-то «сир» и надеяться, что человек… или женщина тотчас обретет ум, смелость и благородство. Рыцарями рождаются, не становятся по чьему-то указанию. Настала его очередь поморщиться: - Может, ума ей и не хватало, но смелости уж боги отмерили в избытке. Она пожала плечами: как тебе угодно. Ее кротость Джейме удивила. Вместо обычных своих разъяснений и обвинений, она, казалось, предпочла тихое равнодушие. Тем лучше, решил он. Это намного лучше, чем бесконечные речи о том, как Бриенна была нехороша и в том, и в этом, как она глупа, недалека, бестолкова, но необъяснимым образом, при том же, хитра и подла. Он почувствовал укол острой, горячей благодарности к сестре за это: за это молчание, за непротивление. Порой к молчанию требуется приложить больше храбрости и сил, подумал он, больше, чем к изреченным словам. В Гринфилде его приняли куда радушнее, чем по другую сторону горного хребта. И псарни здесь не было никакой, и запаха нечистот не было, и замок был сложен из дерева, чист и приятен: надежные, неказистые, толстые стены из снежно-белой, твердой, как камень, древесины. Бронн должен был вернуться сюда на день позже, и Джейме, по случаю собственного приезда, милостиво позволил хозяевам устроить некое подобие пиршества. Его угощали терпким вином и превосходными, летними, откормленными ежевикой, каплунами. Затем устроена была охота, в течение которой он, наконец, позволил себе забыться, даже на какие-то минуты ощутил себя вновь молодым, беззаботным, лишенным всяких печалей. Несколько рыцарей и сквайров, очень юных и неопытных, почти мальчишек, зашептались, когда он явился к ним в золотых охотничьих доспехах с эмблемами Ланнистеров на них. Некоторые юнцы таращились на Вдовий Плач, несомненно, гадая, какого же Пекла разжалованному рыцарю позволено все еще расхаживать всюду в таком шикарном облачении и с таким вызывающе дорогим оружием. Роптать громко никто не смел. Все же он отметил их про себя, дал себе короткий зарок – когда заберет их в армию Запада, отослать негодников в самые дождливые болотные топи в Кастамере, чтобы помокли и потомились, прежде чем отучатся рядить впустую. Наглость следует наказывать, пусть даже и такую робкую, такую скрытную, подумал он не без злорадства. Под его руководством воины загнали и пристрелили из лука пяток горных козочек. А затем Джейме, хотя стрелять и не мог, но сумел одним броском копья и с единственного удара прикончить роскошное существо – снежную рысь. Он остался весьма собой доволен, вернулся в замок – и остаток вечера провел в самом счастливом расположении духа. Проснулся он в мокрой от пота постели. И так она была мокра, что поначалу он с ужасом решил, будто обмочился. Но гордо, мучительно стоящий член не давал Джейме настолько в себе усомниться. Кровать, сложенная из белых, отполированных до серебряного блеска, досок, громко и обвиняюще скрипнула, когда он сел на краю, спустив ноги на пол. Он ссутулился, пытался выровнять дыхание. Сон его был ярким и настоящим, он вновь и вновь возвращался в него, не мог от себя оттолкнуть, не мог его распутать и сбросить с себя - как невидимые кандалы или незримое объятие. В этом сне он взял ее, кричащую от возбуждения, в каком-то маленьком и темном пруду, оба они были обнажены, он чувствовал прикосновение ее твердых сосков к своей груди, и ее тугое лоно, которое охватило его, как перчатка. Ноги ее, длиннющие красивые ноги, сильные и гладкие, красоту которых он прежде не замечал, а, заметил когда, было уж слишком поздно – оплели его талию, и он был счастлив в этом чарующем плену. Внутри нее было мокро и жарко, и как-то… бархатно, нежно, податливо и туго, так, как он всегда помнил. Она запрокинула голову, и ее светлые волосы, отросшие ниже плеч, плыли в черной воде, словно прекрасные, неведомые донные травы. Шея ее была изогнута, мягкий подбородок вздрагивал, и Джейме наклонился, чтобы его поцеловать. Вкус ее тоже был таким, как он помнил – смесь чистоты и сладости, от которой его голова кружилась, а мысли совершенно путались. Он посмотрел еще ниже, и тогда заметил, что ее талия, и прежде не изящная, была широка, а живот возвышался над поверхностью воды, округлый, перламутрово-тугой. Когда он все понял, то возбуждение, как ему показалось, достигло некоего пика, его захлестнуло радостью и торжеством. Она ждала ребенка. Во сне он с убежденностью, присущей лишь сновидцам, решил, что понесла она от него, от Джейме Ланнистера. И разве он тому уже один раз не был причиной?.. Он вскрикнул и прикусил ее шею под нежным, шелковистым ушком, оставив темно-розовый след на белой коже. Плоть его, наконец, разрядилась, и кто-то коснулся его виска, заставляя его открыть глаза: смотри. Смотри на нее, смотри. Не упусти ни секунды из этого ощущения. И, когда лицо ее пошло судорогой – не то от слишком сильного удовольствия, которое уже становилось болью, не то от запредельного восторга – он проснулся в мокрой постели. Его охватило горестное, почти озлобленное сожаление, идиотское и странное разочарование от того, что все это оказалось лишь сном. Джейме вновь лег на спину, закрыл глаза золотой ладонью и ухватил основание своего члена. Он был так тверд и так требовал к себе внимания, что впору было изумиться. Яйца у него ныли. Он попытался отогнать это желание, воображая все самое худшее и самое мерзкое – как рыжий верзила берет ее, терзает ее, а Бриенна, эта глупая, доверчивая, покорная, как кобыла на случке, потаскушка… Но желание от этих мыслей не исчезало, только распалялось, будто подпитанное злобой и отчаянием. Ревность лишь добавляла к его страстям привкус горклый и странный, заставляла ее ненавидеть, заставляла ее презирать, наполняла его такой болью: но никогда не могла его стремлений укротить. Всегда – наоборот. Всегда. Сердце бешено колотилось, в горле пересохло, не давая хриплым стонам уж слишком разрастись. Мышцы на животе дергались в коротких судорогах, пока он орудовал одной рукой, слушая бесстыдно-мокрые, быстрые звуки. Он кончил, перепачкав семенем все вокруг себя. Кончил, почти трахая воздух, поднимая и опуская бедра, всаживаясь в невидимую и неощутимую плоть, едва не рыдая, бормоча ее имя, уже не пытаясь ничему в этой странной ночи сопротивляться. О, Бриенна, думал он, крутясь без сна на ложе из постаревшего, поседевшего от времени чардрева. Пусть боги тебя хранят, пожалуйста, пусть они тебя охранят. И тут же: но ты не могла, не могла, не имела никакого права! И тотчас: но прошу, только будь счастлива. Не позволяй ему себя тронуть. Не дай ему себя обидеть… О, Бриенна. Я так ненавижу тебя. Так сильно, так болезненно, так безнадежно. Бриенна. Ты не можешь меня так мучить, что за чары ты использовала, тупая ты, подлая сука?! Бриенна. Бриенна. И такое черное сердце под этой белой кожей, под тонкими жилками на красивой шее, такая гнусная душа под этой трепещущей, ласковой, шелковой плотью!.. Ты отняла у меня сына. Нет, нет, хватит этого: я сам вас отверг, вы мне вовсе теперь не нужны. Теперь, когда я счастлив? Ты вновь вздумала меня терзать, проклятая тварь. Он перевернулся на другой бок. Подушка его была горяча и тверда, словно камни в печи. Бриенна. На вкус ее язык был как самая изысканная сладость, ее поцелуи были такие кроткие, безыскусные, неумелые, а оттого нежно-открытые, стеснительно-доверчивые, как если бы совершенно слепой человек коснулся в темноте его лица, и начал открывать для себя, а ему так хотелось отозваться… Он ворочался в постели до самого рассвета. И задремал с последней мыслью: «но я прощаю тебя». А, когда проснулся, солнце уже заглядывало в высокое и узкое стрельчатое окно. Ночь эта была слишком мучительна, чтобы оставаться в Гринфилде на еще одну. Джейме кое-как позавтракал, торопливо собрался и, вяло отмахиваясь от резонов хозяев насчет сира Черноводного, податей, серебряных слитков и прочей чуши, прихватив лишь пару солдат из своих отрядов, выехал на дорогу в холмах. Он решил, что обрадует сестру преждевременным возвращением, сделает ее ожидание короче на пару дней. Само по себе звучало неплохо. К тому же, ему очень сильно захотелось вновь увидеть их вдвоем – его женщину и его ребенка. Будто это тихое, трогательное зрелище могло бы ему помочь, изгнать разрывающие душу воспоминания о Бриенне - и о сыне. Надеялся, что это поможет. Когда спускались к Золотой дороге, солдаты заметили клубы пыли, что двигались быстрее ветерка. Жара раскачивала воздух над холмами. Джейме вздохнул, заметив плывущие в этом мареве знамена. Он даже глаза закатил, когда увидел сидящего в седле маленького человечка. Тирион приблизился, повел лошадь чуть медленнее, крикнул: - А все-таки нагнал! Джейме угрюмо оглядел его воинов, ряды рыцарей в белом, на белых степных конях. Над ними реяли знамена Короля Брана Первого. Ничего не скажешь, внушительное зрелище. - Что ты здесь забыл? – неучтиво спросил он, когда Тирион подъехал к нему, стоящему неподвижно у обочины. - Решил вас навестить. Джейме! Прими мои самые искренние соболезнования. Мне в самом деле жаль, что ребенок умер. Как она? - Не… неплохо. - Слышал, она уже оправилась от горя и теперь… избегая вина, как и других излишеств… она посвятила себя выжившей девочке, - тонко и медленно, будто ступая по первому льду, заметил Тирион. Джейме скривился: - «Слышал»? Да ты обо всем прекрасно осведомлен. Я всегда знал, что ты держишь соглядатаев в Ланниспорте и шпионишь за нами в Кастерли. - Не шпионю. Скорее… Приглядываю. Вы дОроги мне. Вы – мои самые близкие люди во всем мире. Он не нашелся, что ответить. Они поехали рядом, и Тирион, наконец, тихонько проговорил: - Я буду рад проведать свою маленькую племянницу. Какие бы виды мне не открылись – знай, что я полюблю это дитя всей душой и буду всегда на вашей стороне, Джейме. - Уже и об этом слухи дошли? - Сведения. Не слухи. Да, и ребенок этот ни в чем не виноват. И ты себя не вини. И Серсею – тем более. - Как мудро. - Видишь ли, я не рассуждаю умозрительно: я познал все эти вещи на собственной шкуре. Джейме покосился на брата - и вновь не смог парировать. - Джейн. Такое милое имя, - удивленно и ласково рассмеялся Тирион. – Милая, маленькая Джейн. Ох, Джейме. Неужели боги сжалились над вами?! Неужели твои мучения окончены? Наш Король… - Он тебя подослал, - проговорил Джейме спокойно, почти добродушно. – Верно? А ты? Ты и рад этому увечному дураку служить. - Что ж, с годами ты, братец, только умнеешь… Да, он велел мне поехать и самому присмотреть за вами, сказал, что я тебе буду нужен, что мудрый совет тебе может пригодиться. - Так и сказал? - Я знаю, как ты глубоко оскорблен той тяжбой и ее исходом. Знаю, что терпеть не можешь Короля. Но, полагаю, он вот что имел в виду: из моего положения, мне лучше всего… Тирион смущенно примолк, подыскивая слова. Джейме не дождался окончания этой выспренной речи и просто коротко загоготал. Тирион покосился на него, нахмурился - а потом и сам хихикнул. - Значит, карлик станет давать советы родителям маленькой калеки? - Почему бы и нет. К тому же, признай, - отсмеявшись, сказал маленький лев. – Я тебе и во многом другом полезен. К примеру, нашего общего друга, сира Бронна, пора призвать к порядку. Он режет наши земли, да так резво - будто мясник кромсает тушу в базарный день. - Так это ВЫ ему позволили! - И мы, значит, его и приструним. Начнем с податей и налогов. Тут без моих уроков тебе не обойтись, а? Они заговорили о делах будничных, об армиях, военных расположениях, о ремонте замков, о титулах и назначениях в Совете – и понемногу напряженность отступила. Когда подъезжали к Кастерли, все вновь показалось Джейме таким простым, таким… понятным. Тирион беспрерывно сыпал остротами, и всякая приходилась Джейме по сердцу. Он тоже стал болтлив, весел, рассказывал брату о дочери и о Серсее с такими интонациями, будто ничего сверх обычного не происходило, будто новая – да, он порой ощущал ее новой, как это ни странно – семья его всегда была такова. Любящие. Любимые. Войдя в главный холл, Тирион не без горделивого удовольствия осмотрелся. Он бывал здесь несколько раз после возвращения брата и сестры, но чаще хмурился и ворчал, предлагая свои новшества – и каждый раз вызывая в Серсее бурю негодования и протеста. Но теперь он вертел головой по сторонам с благодушием сильного мира сего – а все же и с нежностью привязанного всем сердца родственника. - Маленький дядюшка, - с усмешкой сказал Джейме, допив поданный ему служанкой кубок с земляничным вином. – Попробуй-ка это. Клянусь, не девичье пойло - напиток богов. Нам присылают такое из Простора, с северных его границ. Тирион взял, понюхал, недоверчиво отхлебнул. - Где дочка? – Джейме улыбнулся горничной, что присела перед Десницей в глубоком поклоне, ожидая его вердикта. Она протягивала Тириону маленький золоченый поднос, чтобы он в любой момент мог отвергнуть сладкое «девичье» пойло. - Миледи… миледи проводит с ней все время. Сегодня они даже не выходили. Сначала маленькая леди Джейн поплакала, а теперь затихла. Верно, спит? Миледи так с ней нежна, она нас даже не впускала. Но мы не ждали вашего возвращения так рано… - Ну? И не рады? – мягко поддразнил он. - Нет, мой лорд, очень рады! Прикажете доложить госпоже? - Постой. Мы сами к ней поднимемся. Пусть не трудится сюда спускаться. Тирион понимающе покивал и щелкнул пальцами, чтобы ему долили еще. Наконец, обсудив преимущества и изъяны фруктового вина, они поднялись к спальням наверху замка. К этому моменту в голове у Джейме слегка шумело. Они громко и радостно спорили, хохотали, как мальчишки, подходя к двери. Джейме распахнул обе створки. Серсея стояла к нему спиной, в темном платье, строгая, прямая, даже не шевельнулась. Он заметил, что волосы ее были высоко собраны, а на шее белели толстые нити жемчужного ожерелья. В комнатке было темно. Плотные, из бархата шитые шторы прикрывали окна, свет сюда почти не проникал. Повсюду стояли букеты из роз и жасмина, и пахло, как ему показалось вначале, тяжеловато. Потом он подумал: это ее способ утешить себя в ожидании, так что не придирайся, пожалуй… Она стояла над колыбелькой, а в той было тихо и странно безжизненно. Джейме подошел к сестре, начал говорить что-то сквозь улыбку: и остановился. За спиной его беспокойно возился младший брат. Серсея не поворачивалась к нему, она наклонила голову к плечу и смотрела в одну точку перед собой. Посмотрел и Джейме. Джейн лежала на спине, вся в своих вечных пеленках-лепестках. Они были испачканы, но никто их так и не поменял. Он отчего-то подумал, за секунду до остального: ведь и менять больше никогда не придется. Головка девочки была как-то неестественно повернута, да, но. Но ведь она часто так спит, подумал он со смесью страха и надежды. Дети так смешно, бывает, спят... Личико было темным, сизо-серого оттенка, будто перезревшая слива: а из маленького рта тянулась тонкая, черная струйка засохшей крови. Кто-то свернул ей шею, как цыпленку, оторопело подумал Джейме. И это было бы совершенно нетрудно, отозвался спокойный, холодный голос сестры у него в голове. Это было нетрудно. Совсем, совсем нет. Он перевел взгляд на Серсею. Она начала слегка раскачиваться, сложив руки перед собой, крепко сцепив свои унизанные перстнями тонкие пальчики. - Что… - начал он тихо, словно боялся ее разбудить. Вздрогнув, Серсея подняла лицо и медленно развернулась к нему: - Я только… Джейме?.. Когда ты вернулся? Ведь еще рано? - Я выехал раньше, - послушно ответил он, поражаясь лишь тому, что он вообще мог нечто связное и осмысленное отвечать в такой миг. Он слышал свой голос как будто со стороны. – Что здесь случилось? Молчание. - Что это? Серсея? Скажи, что ты натворила? Что ты натворила?! Что ты натворила! С каждой фразой он говорил громче, наконец, просто закричал, а она отшатнулась. Обернулась на придушенный вздох, который издал Тирион. Бедняга, переминаясь у порога, переводил потрясенный взгляд с брата – на сестру, и обратно. Наконец, он что-то сообразил, проковылял, очень споро и ловко, к колыбельке, заглянул в нее, отпрянул, издал урчащий, потрясенный стон, будто вино запросилось из его желудка обратно и ожгло ему глотку. - Он что здесь делает? – невпопад, но весьма правдоподобно рассердилась Серсея, брови раздраженно сошлись над переносицей. – Зачем привел сюда, сейчас? Джейме оглядел ее, не понимая ни вопроса, ни причин ее злобы - а потом почувствовал, как его руку ухватил Тирион и куда-то потянул. И почти вовремя: но только почти. Он без труда стряхнул Десницу со своего локтя, да так, что Тирион неловко, боком, упал на ковер. Лицо его исказилось от боли и какой-то невыразимой, бессловесной муки. Джейме видел, что кожа младшего Ланнистера стала цветом как пепел. Он перекатился на бок – и его вырвало маленькой лужицей на шелковые узоры ковра. - Джейме, - забормотал он умоляюще, когда Джейме поднял его, почти оторвав от пола, встряхнул и поставил на ноги, - Джейме, прошу, прошу тебя, прошу, нет, нет, не надо, Джейме, брат мой, послушай же! Джейме! И он все повторял его имя, как некое бесполезное заклинание, пока Джейме волок его к дверям, вышвыривал в коридор и захлопывал двери, закидывая затворы в петли и щелкая замками. Он повернулся к сестре, все еще стоящей у колыбели. В дверь забарабанили, маленькие крепкие кулачки осыпали ее градом нетерпеливых ударов. Потом Тирион принялся пинаться, и дверь жалобно заскрипела, задрожала. Тирион орал на все лады, но при том выкрикивал лишь его имя, словно о Серсее забыл – или был так ею напуган. То и другое, вероятнее всего, с гневом подумал Джейме, и это было последней связной мыслью за вечер. Все вдруг встало на места, все ее фальшивые улыбки, старательно демонстрируемая нежность, это вежливое и кроткое обращение, и даже то, как она услала его из замка прочь, надолго - чтобы без помех все докончить. - Зачем? – только и спросил он. К его изумлению, Серсея отпираться не стала. Бровь ее изогнулась, губы дрогнули насмешливо и горько: - Сам не в силах понять? - Зачем? - Сорные травинки выпалывают, милый брат. Не жалей, прошу. Не горюй о ней. Она убила своего братика, вырвала ему сердце, она – просто чудовище, не достойное твоей любви. Она не могла больше тебя терзать, а ведь я видела, как ты терзался, как было тебе… печально, плохо и тяжело. Я сделала то, что должна была. Я сделала это из любви к тебе. И ради нашего будуще… - Что ты несешь?! Он шагнул к ней, шагнул еще и еще, и она, как и Тирион, все слишком поздно поняла. Замолчала на полуслове. Попыталась увернуться в последний момент, но он уже держал ее за плечо, потом развернул к себе спиной – и швырнул на пол. Серсея попыталась ухватиться за столбик кровати, но неуспешно. Она повалилась на колени и, догадавшись, к чему идет дело, поползла от него, что-то крича, как-то по-бабьи, глупо и нелепо причитая. Она охнула, когда он поднял ее, держа лишь одной рукой за жемчужное ожерелье. Жемчужинки лопались и катились по полу, дробно стуча, будто какой-то мокрый снег или град: но толстые золотые лески, составлявшие основу украшения, выдержали ее вес и его силу. Он прижал ее, вставшую на колени в последней попытке ускользнуть – прижал коленом к торцу постели. Тотчас перехватил ее шею золотой рукой, а кулак, сжатый так, что в суставах что-то рвалось, Джейме поворачивал и поворачивал, и золото скручивалось все туже, затягивалось смертельной петлей. Он помнил ее сиплые и надсадные крики, потонувшие потом в бессвязном зверином хрипе, в стоне, в тонком звенящем выдохе, как будто кто-то превратил ее горло в тонюсенькую флейту. Помнил пену, выступавшую на ее красивых губах, на губах, миллионы раз поцелованных и тысячи раз желанных. Помнил, как она забилась, задергалась - перед тем, как сдалась и повисла бессильно, потеряв сознание: забилась в жемчужной удавке, успела ударить его своими слабыми кулачками по груди и даже по подбородку. Все это были разрозненные воспоминания, после они никак не собирались в единую картину. Не было какой-то последовательности, в которой он мог бы определить, что за чем случалось. Вот он ослабил удавку, но уже и сам видел: все окончено. Вот он поднял ее на руки и уложил на постели, зачем-то поправив ее волосы, прикрыв кровавые полосы на шее жемчужными нитями. Вот положил девочку с ней рядом. Сколько он простоял в полутьме, взирая на эту картину, он не знал. Звуки, все, какие происходили в мире вокруг, отодвинулись и пропали. Он стоял, как ему казалось, в полной и абсолютной, звенящей тишине. Обе они казались мирно спящими – женщина в темно-зеленом платье, роскошное ожерелье матово блестит на высокой, красивой, недвижной груди. Глаза ее он закрыл. Руки ее он сложил аккуратно, так, что видел теперь эти ладони-лодочки и каждый ровный пальчик с отполированным ноготком. Ноги ее укутал бледно-розовым покрывалом, вытащенным из колыбельки. На этом покрывале вышиты были золотые мотыльки и пчелки. Он вспомнил вдруг, что Джейн эту вещь любила, она любила таращиться на эти маленькие чудеса, всегда с таким невинным, тихим, незлобливо-покорным любопытством. Это было единственным, что она вообще в этом мире успела толком увидеть, подумал Джейме, что она успела разглядеть. Девочка лежала рядом с матерью, на спине. Головенка запрокинута, одна изуродованная ножка торчит из скомканной пеленки. Подбородок малышки так и остался в крови, он пытался кровь оттереть – или собирался, трудно было вспомнить – но не смог. Дверь уже не сотрясалась под ударами. Джейме подошел к ней, отпер и рывком распахнул: и обнаружил Тириона, стоящего на коленях у порога. Лицо его было все еще бледно – и залито слезами. Он начал подниматься, торопливо, почти подпрыгнул, пытаясь заглянуть брату за спину. Потом наклонился и детским, глуповатым жестом просунул голову под локоть Джейме. Когда Джейме отступил, Тирион рванулся внутрь, побежал к кровати, обежал ее, смешно перебирая своими короткими ногами, пыхтя и постанывая от ужаса. Наконец, прекратив эти бессмысленные метания, он остановился в изножье постели, уставился на убийцу, стоящего у стены. Глаза у Тириона – и Джейме только теперь заметил – стали красными, как у кролика. - Как ты… зачем ты… О, брат мой, брат мой, - застонал он. – Джейме, брат мой… Он всхлипнул и замолчал. Джейме не знал, что ему отвечать. Он вообще как-то потерял все слова, и, если бы его в этот миг даже пытали – не смог бы сложить свои губы и язык в подобие человеческой речи. - Что же вы наделали? – зашептал Тирион, с беспокойным ужасом переводя взгляд на коридор. Только теперь Джейме понял, что с лестницы доносятся встревоженные голоса, топот ног и лязг оружия. Армия Сломленного Короля, подумал он с равнодушной усталостью и зажмурился от смеси недовольства и усталости. Так вовремя. Всегда вовремя… - Джейме! – вдруг рявкнул Десница. Он вздрогнул, разлепил ресницы и поднял на брата глаза. - Ответь мне хоть слово, прошу! Скажи что-нибудь! Джейме посверлил его взглядом, словно впервые видел. Такое у него, во всяком случае, в тот миг появилось ощущение. Чувство – или предчувствие - какой-то странной, звенящей новизны всего на свете. Не приятной, свежей новизны, а опасной и странной. Мир дрогнул и перевернулся, и все встало с ног на голову. Тирион, глядя на него с величайшей жалостью, протянул обе руки: - Прошу тебя! Хоть со мной… Хотя бы со мной!.. Джейме с ужасом понял: внезапно, нежданно и нелепо кривая усмешка раздвигает его губы. Лицо его дергалось и плясало, складываясь в – безумную, он это знал – шутовскую, палаческую, улыбочку. И он заговорил, едва не хихикнув: - Ты, кажется, прислан был дать мне наставления, братец?.. Мудрый совет теперь и правда пригодится. Тирион задрожал всем телом. Джейме слушал, как ножны большого меча, слишком большого для такого маленького человека, и неприкрыто богатые: украшенные серебром и изумрудами, выстукивают о кованые задники его сапожек какой-то странный звенящий ритм. Этот звук одновременно завораживал – и пробуждал. Взгляд огромных глазищ опять скользнул к дверям, зеленый глаз воинственно сверкнул, а черный так и смотрел с немым и тихим осуждением. Затем Тирион перестал дрожать, весь как-то собрался и застыл. - Ну, и где твои же советы, лорд Десница? Тихо, твердо, с каким-то тоскливым отчаянием, напряженно вслушиваясь в шаги и голоса на галерее, Тирион, наконец, вымолвил: - Ступай прочь. Уходи, Джейме. Ты слышишь?! Беги!