Тысячелистник

Один старик в деревне недалеко от Алого Озера сжалился над ним и согласился изготовить руку, подобную той, что он прятал в своей дорожной сумке. Это был очень умелый столяр. Джейме пришлось отработать у его несколько недель, прежде, чем старик взялся за дело. Он выточил руку, используя разные мелкие и тонкие инструменты, из куска крепкого железного дерева, все время ворчал, мол, как он тратит на какого-то бродягу лучшие запасы драгоценной древесины. Из медных пластин он изготовил охват для запястья. И – так, очень скоро - Джейме стал не просто беглецом, а беглецом с деревянной рукой. Что было, конечно, удобнее. И вопросов к нему стало меньше, ведь он не перестал носить перчатку поверх своей новой ладони. Плохо было лишь то, что Джейме ему отдал последние запасы золота – да и руку свою, прежнюю. Ничего не скажешь, отличный обмен, все думал он с горечью, уезжая к югу. Золото за деревяшку. Далее начались какие-то неприятности, и все чередой. В трактир, где он остановился, немного подзаработав жнецом в полях близ Белой Рощи – работал он не за страх, а за совесть, так, что живая ладонь была в кровь изодрана колосьями и веревками – ввалились какие-то люди, оравшие, что, дескать, проклятый трактирщик им задолжал. Поднялся страшный крик, люди выскочили во двор и начали выкатывать из подвалов бочки с вином, сдирать с крюков копченые свиные туши, раздели жену трактирщика чуть не догола, вырвали у нее из ушей серьги. На этом они не успокоились, вытащили невесть откуда дочку, дебелую девицу лет шестнадцати, она испуганно мычала и упиралась, пока они волокли ее к своей повозке. Джейме оглянулся и увидел, что остальные постояльцы стоят как-то сжавшись, настороженно и с любопытством на все это безобразие таращатся – но молчат, молчат, видимо, сознавая всю тщетность расспросов и возмущений. Девица выла, когда ее начали заталкивать в повозку, между свиных туш и груд какого-то скарба, а потом уж вовсе началось нечто непотребное. Солдаты стали срывать с нее платье, обнажились мелкие, детские титьки – бутончики, она вырывалась, упала в грязь под колесами и поползла от негодяев прочь. Ее пинали, макали головой в грязь, смешавшуюся здесь, в этом большом и шумном дворе, с лошадиной мочой. Джейме затошнило от зрелища. Он отвернулся, заметив украдкой, что и некоторые другие, поджав губы, качая головами, отворачиваются. Так, конечно, проще, подумалось ему с тоской. Не глядеть. Сделать вид, что не твое собачье дело. Но уши заткнуть он не мог. Девица принялась жалобно, задыхаясь, повизгивать: видимо, творилось уж совершенно немыслимое. Он резко развернулся и, не дав себе самому опомниться, вытащил меч, пошел на толпу. Все раздвинулись, опешив от такой наглости и, поначалу замерев, уставились на него в величайшем изумлении. - Эй! – сказал он негромко. – А ну, прекратите это! Девку подняли с земли и зачем-то отряхнули. Она была высокой и белобрысой. Это белобрысое уродство меня прямо преследует, подумал он коротко, озлобленно, и мысль эта раздвинула в невеселой ухмылке его губы. Лицо у несчастной дочери трактирщика было все в грязи. Она прикрывала руками голую грудь и плакала с низким, звериным воем – «ы-ы-ы», рот ее был разбит от удара чьим-то сапогом. - Хватит, - примирительно сказал он, держа меч над грязным месивом, направив конец его чуть вниз, чтобы не подумали, будто он прямо готов ринуться в бой. – Хватит, отпустите ее. Зачем вы?.. Но именно так они и подумали – «а мужик-то прям просится». Одному он снес голову ловким ударом, и она покатилась, и остановилась в той же рыхло-мокрой грязи. Остальные выпучились, раззявили рты. Девка завизжала и бросилась бежать, и люди вокруг зашумели, заорали во всю глотку, заулюлюкали. Возница вскочил на телегу, хлестнул лошадь, развернулся – и помчался к дороге. Остальные вскочили в седла, вереща, что этого они так не оставят. Когда Джейме вернулся в трактир, чтобы допить свое кислое пиво, трактирщик на него накинулся, трепеща от злобного страха: - Это были сборщики подати! Теперь нам всем могилу выроют! Ты что натворил! Ты что себе позволяешь! Трактирщику вторила его жена, зажимая истекавшие кровью мочки ушей. Дочка куда-то забилась, растворилась в толпе служанок и приживалок. Женщины плакали. Мужчины вокруг возбужденно обсуждали, что же именно с трактирщиком теперь сделают. Сошлись на том, что выколотые глаза будут наименьшим возможным ущербом. Джейме стало противно. Он сказал: - Что ты несешь, дурак? Ведь они твою дочь позорили, - и сплюнул трусу под ноги. Это привело трактирщика в еще более мрачное расположение духа, если такое было вообще возможно. Он осыпал Джейме всевозможной бранью и велел убираться, вещи его были вышвырнуты из комнаты, и сам он вскоре очутился на крыльце. В спину ему летели всякие нелепые, на взгляд Джейме, даже жалкие, обвинения. Пьяненький мужичок, сидевший, может быть, и во все время представления, прислонившись к каменным ступеням, сообщил Джейме, который собирал свои разбросанные по земле вещи и заталкивал в дорожный мешок: - То ведь не дочь ему, а падчерица. Падчерица что? Да пускай бы, что теперь… Джейме посмотрел на него недоуменно, а, когда понял, к чему это говорилось, отвернулся и побрел прочь. В самом деле, ну и пускай бы, думалось ему, но вид этой девахи, которую валяли в грязи, резал ему сердце даже в воспоминании. Он вывел своего коня и поехал прочь, оставив все эти неприятности – как ему тогда показалось – позади. Ему было тошно, мерзостно, а все же что-то пело в сердце, некая неправедная песнь победы: то, как он, одним ударом, легко, играючи, действовал, напомнило ему о себе прежнем – и не том, каким он стал за годы в Кастерли Рок. И не о том, каким он стал за годы в Королевской Гавани… Был на свете и другой Джейме Ланнистер, был, но только давно умер. «От нас ничего не осталось, ничего». Слова его брата так и стояли у него в ушах. Наутро его догнали, посреди тракта, уходившего к Красным Горам, десять хорошо вооруженных молодцев. Сбили из седла, полусонного – он решил задремать верхом, часто так делал, чтобы не платить за постой в дороге – прижали лезвие к горлу, потом отобрали меч и начали бить, и делали это долго, с большим удовольствием. Он только голову успевал прикрывать, чтобы хоть как-то сберечься. В конце концов, его раздели – вытряхнули из кожаного дублета – швырнули в канаву и поехали прочь. Джейме остался без меча и без коня, посреди дороги, которую он толком не знал – в этом краю, где он, хотя и бывал, но вот так, со дна придорожной канавы, еще не имел возможности изучить. Больше всего, как это ни странно, он жалел не о себе, а лишь о Вдовьем Плаче. Он удивлялся, что его не убили, но полагал, что и для них было все очевидно – милосерднее человека прикончить, чем вот так оставить посреди чужого владения, без всего, без какой-либо помощи и надежды. Когда он выбрался на дорогу, уже вечерело. Он двигался очень медленно, прихрамывая, волочил ногу, и чувствовал, как кровь бежит из одного уха. Она скользила по его шее и скапливалась в вороте рубашки. Осень в этих краях, даже на самом исходе, стояла теплая: в полях, мимо которых он полз, снимали второй или третий урожай. Над ним вились надоедливые, жирные мухи и слепни, садились на его затекший от ударов глаз и неприятно щекотали веко, ползали по окровавленной шее, забирались в рваные дыры рубашки. Он подумал: «вот так я умру» - и начал тихо смеяться. Это была бесславная смерть, самая позорная из всех возможных, ведь теперь уже не было позади попытки спасения храброй (хотя и недалекой, следовало это признать) синеокой Тартской Девы. А только какое-то позорное бегство из грязной таверны, где защиты требовала дебелая малахольная дура, где люди считали его идиотом – и его подвиг был, скорее, скоморошеским пересказом прежних деяний Джейме Ланнистера. К тому же, окончился, почитай что, ничем. Но, с другой стороны, сказал он себе голосом Тириона, есть и хорошее. На сей раз руку не стали рубить – и начал опять хихикать себе под нос. Безумный, болезненный смех. Люди, которые ему встречались, шарахались от него, как от прокаженного. Он остановился рядом с крестьянским семейством, которое, видимо, окончив жатву, расположилось у своей кривой телеги и ужинало. Мелькали кувшины с молоком, бурдюки с вином и водой, трещала корочка хлеба, когда краюхи разламывали, сладко и томительно пахло виноградом, жареной на открытом огне свининой. Джейме стоял, покачиваясь, смотрел на них - и укоризненно глотал слюну. Они заерзали под его взглядом, но прогонять не решались – он все еще был в дорогих, расшитых золотой нитью сафьяновых сапогах и в рубахе, хотя и изодранной, но самого тонкого полотна, и они все жевали да пялились на него исподлобья. Наверное, думали, не местный ли это лорд, попавший в беду из-за пьянства и дебоша, и не следует ли им оказать какую помощь? Наконец - он не слышал тихой беседы, но нечто было решено меж ними - отец семейства пошел на него и захлопал руками в грубых, толстых перчатках, так хлопают на курицу, когда прогоняют со двора: - Ну-ка! Пшел, уйди отсюда! Уходи! Ступай себе, нечего тут!.. Джейме хотелось завязать некий (он и сам понимал, что бесполезный, а то и нелепый) спор, или попросить кусок хлеба, свиной хрящ, кисточку винограда, пусть и ощипанную – но в нем еще плескалась гордость. А кроме того, навалилась вдруг ужасная усталость, свинцовая бесконечная тоска. Он отвернулся и заковылял прочь. В другом семействе, что ужинали - уже под звездами, растянув над телегами белые полотнища - на него пошли с вилами, и он почти побежал, вслед ему загоготали – глумливо и радостно. Все эти неудачи привели его в самое скверное состояние духа. Что там, он был на голову разбит, безобразно унижен, растоптан. Может, к этому его и влекло, впрочем, - мелькало в лихорадочных мыслях, пока он брел вдоль сжатых полей. Какое-то желание прекратить все, не быть, не быть нигде, никем: не существовать ни в прежнем своем обличье, и ни в каком ином. Когда он был рыцарем, его не то, чтобы занимала, скорее, радовала мысль о том, что его смерть все же определена – то будет сражение, поединок, возможно, и казнь в плену – но нечто понятное, справедливое. Будучи лордом, такой определенности он лишился, но надеялся на иную – насчет смерти в руках любимой женщины. Но теперь и эту возможность он у себя отнял, собственными, прямо скажем, руками. Порой все, что случилось, приводило его в какое-то мрачное, похоронное веселье. Он стал думать о своем преступлении и о смерти дочки с отстраненным недоумением, он часто говорил себе – это был сон, просто плохой сон, а я все никак не могу проснуться. Когда-нибудь я проснусь, думал он с надеждой. Однако все длилось, и существование его становилось все более странным, если не сказать – плачевным. Сначала он долго бежал, без оглядки и без особенного плана, просто гнал коня, сведенного из собственных конюшен, платил за постои в каких-то смутно знакомых тавернах, проезжал приморские городки, наполненные в это время года умиротворенным теплом и запахами богатых рыбных рынков, спелых яблок, осенних костров. Потом он обнаружил себя в таверне под Крейкхоллом, где к нему стали уж как-то пристально приглядываться. Он был пьян, его окружили трактирные девки. Он принимал их щебет и поцелуи с равнодушной ухмылкой. Потом сказал: - Оставьте это. Я женат. У меня есть дети. - Дети? – притворно ахнули они. Пересмеивались между собой, приценивались. - Да. Дочка… только родилась… И… сын. - Как их зовут? Вот ведь дерьмо, подумал он пьяно. - Артур. Джейн. Артур и Джейн. - Ох! А жену? Он задумался на мгновение - и зачем-то сказал: - Бриенна. Ее имя Бриенна. Девки все жались к нему, терлись то плечиком, то коленом, поднимали юбки повыше, пытаясь сесть к нему на колени. Видели, что его порядком развезло. Ему стало жаль себя, и особенно - за эту тупую, странную ложь, за выдумку, которой он даже объяснения не находил. Он подумал, упрямо, заглатывая новые и новые бокалы терпкого, сладко-горького вина: однажды я назвал ее женой. Да. В Речных землях. Никто тому даже не подивился. А он был втайне рад так ее называть, ему это доставляло… удовольствие. А у нее на лице, подумал он, уже совершенно осоловев, у нее на лице все было написано, тоже: ее изумление, и надежда, страх, что им никто не поверит – и очарованность им, она ведь уже тогда… Уже тогда, думал он упрямо, она уже тогда в него влюбилась, глупая девица, милый ребенок, престранное создание, уродливая огромная корова, ни титек, ни талии, об ее кислую рожу можно молоко заквашивать… И зубастая, с носом, поломанным, точно оглобля. И губы на вкус как мед и цветок. Прелестная девочка, невинная, восхитительная. Ужасная, ужасная, как выяснилось теперь – ужасная дрянь. Потом он заплакал, и девки продолжили ему наливать, еще и еще. Он встал, стряхнул их с себя, нежно, аккуратно, стараясь никому не причинить боли или вреда. В дверях столкнулся с кем-то, кто начал ему что-то говорить, объяснять, уговаривать. И, когда взгромоздился на коня, уже покидая двор, услышал позади какую-то возню, и знакомый голос: - Ланнистер!.. Да погоди же! Джейме! Джейме, да… в Пекло тебя… постой! Он бежал от вездесущего, проклятого Бронна, как от чумы. Добрался до Алого Озера, там спрятал руку в дорожный мешок и обмотал меч, все еще бывший в роскошных ножнах, какой-то дерюжкой. Поступил слугой, помощником в убогую, бедняцкую кузню, потом и оттуда уехал, подгоняемый страхами. Потом нашел старика, который выточил ему новую ладонь. И вот он все ехал и ехал – дальше, на юг, объясняя самому себе: на дорнийской границе малолюдно, спокойно и тихо. И он всегда может пойти дальше, а там уж и на корабль какой сесть, в Староместе или вовсе в Соленом Береге. А корабль повезет его далеко-далеко. На остров Тарт. Нет, еще дальше. За Узкое Море. Или в те города, о которых известно было лишь, что там торгуют рабами и поклоняются древним, странным богам. Все эти мечты были несколько разбиты о неудачи в пути. Теперь он тащился по пыльной дороге, оголодавший, избитый, едва переставляя ноги. Он представлял себе, как падает тут же, под холодным светом луны или под палящим солнцем, и мухи облепляют его бородатое, залитое кровью и потом, лицо. Это были приятные мысли, они его как-то… утешали. Но он не упал. Он добрался до мельницы, построенной у моста через реку, бежавшую с Красных Гор, и вот там - почти упал - у порога. Вышла какая-то женщина, увидела его и тотчас убежала обратно в дом. Она вернулась в сопровождении своего мужа, угрюмого неразговорчивого крестьянина, и поставила перед Джейме две миски. В одной были объедки, какие обычно собакам выносят, в другой – теплая вода. Он заставил себя встать на колени, потом опустился на четвереньки и начал есть, лакать, захлебываясь слезами от жалости к себе. - Что ты умеешь? – спросил его мельник. Ничего, подумал Джейме с отвращением. Почти. Ничего. - Могу помогать, - хрипло выдавил он, выпрямился и вытер рот рукавом. Он посмотрел в миску и увидел, что почти дочиста ее вылизал. В животе все еще было пустовато, там что-то бурчало и перекатывалось. Они дали ему еще еды и позволили спать на сене, в маленьком и тесном амбаре. Рядом с ним, в загончике, толпились козы, они все время топали своими острыми копытцами и обсуждали всякую ерунду блеющими, дребезжащими голосами. Он начал работать на мельнице, окруженный пыльным и сладковатым запахом муки, таскал мешки, ссыпал зерна в жернова, чинил всякие мелкие поломки, и за это ему каждый вечер давали большую миску настоящей еды, и это его поначалу ужасно радовало. Но потом все опять покатилось под откос, думал он с отчаянием, о, как бы ему хотелось навсегда остаться в этом не-бытие, когда даже имени его никто не спрашивал, и он начал его забывать, откликаясь на простое «эй!» или «иди сюда». Это было приятным временем, по крайней мере, для его израненной, искалеченной похуже его руки, гордости и для разодранного в клочья сердца. Вскоре, когда наступила самая хлопотная пора: мельница крутилась и днем, и ночью, перемалывая обширные урожаи с местных жирных земель – в помощники наняли еще одного. Это был мальчик по имени Эйрик, худенький и серьезный, с большими и грустными серыми глазами. Сколько ему лет, он сам не мог точно сказать. Джейме полагал – не больше двенадцати. Эйрик все время хотел есть. Джейме, спустя какое-то время поняв, что мальчику явно не хватает тех объедков, что ему выдавала хозяйка, начал делиться с ним кое-чем. Давал то корку хлеба, то кусок жареной курятины. Это беднягу приручило. Он и без того был довольно тихим, послушным, кротким, и даже, на взгляд Джейме, слегка запуганным. Теперь он повсюду таскался за Джейме и чуть не в рот ему заглядывал. Джейме спросил его, как-то раз, когда они лежали на берегу реки, лениво жевали свой поздний ужин и разглядывали рыбачьи лодки, огоньками скользившие вдалеке, спросил – чем Эйрик вообще собирается заняться. - Я желаю стать рыцарем, - с гордостью сообщил ему этот недокормыш. Джейме чуть не поперхнулся. Эйрик поведал ему, что хозяин мельницы, нанимая его, обещал ему заплатить («настоящими монетами» - и Джейме тотчас понял, что бедняга их пока и в глаза не видал), а там уж перед ним открываются блестящие перспективы. Он, Эйрик, купит себе доспехи (Джейме хмыкнул), коня (Джейме поднял брови), меч (Джейме пришлось отвернуться, чтобы его ухмылка мальчика не смутила окончательно), и все остальное, что именно, он пока не очень знал. Потом он отправится в странствия по Простору или по Дорну – еще не решил – и будет зарабатывать межевыми делами, наймется в отряды, найдет себе учителя, сделается сквайром, примет участие в турнире, выиграет, и его посвятят в рыцари. Все это он излагал с таким видом, будто дело было и впрямь решенное. Может, сказал Эйрик, и в Гвардию возьмут, а там и до Белой Книги дойдет. Чудесно, подумал Джейме, отдав ему последнее куриное крылышко, - прямо как чудесно-то все выходит. Настал день расчета, и Эйрик пришел к нему, весь в слезах. Хозяин, разумеется, высчитал из его предполагаемой награды все, что бедный мальчишка съел: вот так вышло, что тот еще и должен остался. Джейме молчал, слушая бессмысленный скулеж неудачливого юного рыцаря. Это все были дела, если не знакомые ему, но – понятные, и он даже пожалел о том, что раньше мальчику не открыл глаза, но тогда ему не было дела… Да и теперь нет, думал он, шагая к хозяйскому дому. Зачем я вообще в это буду вмешиваться? Он постучал, вошел, не дождавшись приглашения, и увидел, что за столом в большой комнате, служившей столовой, кухней, кладовой для мешков с зерном - и еще для всего на свете – расселись какие-то, угрюмые, как сам мельник, крестьяне. По виду они все были на одно лицо, и, видимо, являлись друг другу родней. Открывать рот в такой компании вообще было делом рискованным, и все же Джейме открыл – и сказал, тихо и спокойно: - Эйрику бы надобно заплатить. На него воззрились так, будто он только что, при них, обратился в сказочного дракона и отрастил себе еще две головы. И только сам мельник, уткнувшись носом в огромную костяную кружку с пивом, пробурчал: - Пшел вон. Джейме шагнул к ним и – чуть громче - повторил свои слова, потому что никаких других ему говорить не хотелось. Что-то им объяснять, взывать к совести – все это ему было противно, он презирал их от всей души, это были люди низкие, чернь, как сказала бы его сестра, чернь из черни. Мельник же повторять свой грубый приказ не стал, а просто больше на него не смотрел. Джейме дошел до стола, одним движением руки смахнул с него кружки, тарелки, ножи – все покатилось по грязному, липкому полу, шлепнулись на пол и куски жареного мяса, и дымящиеся еще пироги. Потом он перегнулся через расчищенную столешницу и схватил мельника за грудки своей здоровой рукой. Деревянную же ладонь свою занес и ударил – и такое испытал при том наслаждение, что сам себе подивился. Поднялся переполох, мужчины вскочили и принялись их растаскивать, попутно метелили Джейме и поносили на чем свет стоит. Жена мельника и ее сестры, и несколько дочек, визжали нечто подбадривающее. В конце концов он обнаружил себя на полу, скорчившимся в позе младенца из утробы. Он, по привычке, сделавшейся в этих краях странно ему понятной – закрывал голову руками, а его пинали, пинали во что попало, и под носом у него ходил ходуном деревянный, обшарпанный, залитый пивом и покрытый ошметками трапезы, пол. Потом – так же у него перед залитыми слезами и кровью глазами – качались, скрипели и прыгали доски телеги, его куда-то повезли, замотанного веревками, стреноженного, как поросенка, который пытался убежать от заклания. Ему сломали нос, приходилось дышать ртом. А все лицо его было покрыто плевками. И он даже подумал тогда, что суд в Королевской Гавани оказался, вообще-то, сущими пустяками в сравнении с этим. И еще подумал: неправедные дела наказывают праведно, и наоборот, ну не смешно ли? Ох уж эта людская страсть всех судить. Он-то всегда полагал, что Ланнистерам от нее не будет особенного проку, а будет один лишь ущерб. Вот, пожалуйста, наглядный пример! Благоразумие ему еще не совсем отказало, впрочем - так что смеяться вслух он не стал. Его привезли в городишко неподалеку и сдали старосте, что, опять-таки, можно было расценивать как большую удачу, потому что могли и просто забить по дороге, облить подожженным дегтем - да выбросить то, что осталось бы. Но мельник, как видно, был очень зол. Потому что староста тотчас велел наказать дебошира и разбойника. Так Джейме очутился посреди пыльной, жаркой площади с всунутой в колодку головой, исполосованный плетьми, голый, жалкий, почти потерявший сознание. Мысли его после истязания стали мягкими, какими-то нечеткими, и все плыло, качалось перед глазами. Он подумал: да, мельник, видать, уж очень на меня озлился, раз не убил попросту, ведь теперь я был бы уже со своей дочерью и сестрой, свиделся бы с ними, как и со многими другими, кого любил. Насчет дочери он сомневался. Наверное, думал он, меня сразу же демоны утащат в Пекло, а там я и увижу Серсею. Мысли плавились, таяли, исчезали. Перед глазами у него была только белая пыль, убитая людскими шагами и лошадиными копытами. Кто-то, проходя мимо, плеснул на него помоями из ведра – но это было еще полбеды. Он перестал все воспринимать как происходящее с ним, из-за него, как-то отдалился от себя самого. Однако к вечеру, видя, что он почти не шевелится, еле дышит, бессердечные эти люди – крестьяне, батраки, проезжие купцы и мелкие торговцы – решили, что пора его расшевелить. Палач принес котелок с кипящим вином и выплеснул на его обнаженный, окровавленный бок. Если они ждали от Джейме хоть чего-то – то напрасно. Он слышал собственный стон, но тихий и бесполезный, и даже кричать не мог. Удовольствия от такого представления было мало: и народец, разочарованный, стал расходиться, сплевывая себе под ноги и тихонько ругаясь на пришлого смутьяна. Горло у него пересохло, он весь день провел на жаре, на самом солнцепеке. Колени его были содраны мелкими камешками, и все в занозах, и он пытался сесть так, чтобы облегчить давление на них, но ничего не выходило. Голова была налита свинцом, шею, стертую до крови железной колодкой-ошейником, терзали рои насекомых. Они и спину его не щадили. Он начал умирать, и взаправду – так, во всяком случае, думал. С большим, впрочем, облегчением. Но умереть ему не давали. Кто-то поставил под нос его миску с водой и начал уговаривать тихим, разбитым голоском. Эйрик, узнал он доброхота. Маленькие руки погладили его лицо, очень нежно, а в его спутанных мыслях он почему-то вообразил, что это на самом деле Артур, Артур, мальчик с золотыми волосами и синими глазами, добрыми, печальными, понимающими – как у его матери. - Артур, - позвал он хрипло. - Это я, это Эйрик, - сказал мальчик, очень расстроено. – Прошу вас, попейте воды, я принес… - Артур, - гнул свое Джейме, - ты вернулся ко мне, вернулся. Хочешь, я расскажу, как Артур Дейн, Меч Зари, в честь коего она… без сомнения, да, у меня отчего-то не было в том сомнений… назвала тебя в честь него… я расскажу тебе, как однажды он сразился с Улыбающимся Рыцарем, и как он… Тому я был свидетелем, хоть и был… молод, но я тогда уже понимал… А тебя она назвала в честь него, твоя мама, она все так прекрасно понимала о… обо мне и о том, как я… Она всегда понимала мое сердце. Скажи мне, что ты больше не убежишь. А я… тебе расскажу, как мы… сир Артур Дейн и я… о, клянусь, эта история будет тебе интересна… - Не надо, - всхлипнул Эйрик, наверняка полагая, что Джейме погружен был в какой-то бессвязный бред. – Прошу, выпейте воды, пожалуйста, хоть немного. Джейме отпил теплой воды – и его вырвало, и Эйрик отшатнулся. Спускалась ночь, в траве, в изогнутых ветках пиний и олив вокруг, в кипарисовых рощах поднимался треск, оглушительно-неумолчный, почти что гул - полчища цикад пели свой торжествующий гимн. Мальчика он почти не видел, да и не мог толком поднять головы, чтобы всмотреться. - Артур, - забубнил он опять, и сердце его заныло, - прости меня, и ей скажи, чтобы простила, я вовсе никогда не… Не забывал вас, ни единой минуты, нет, нет, нет, я всегда был… но я… Знаешь, вот… давай, вот как поступим теперь: ты только скажи мне теперь, что с вами все хорошо… Молчание в ответ. Джейме задергался, пытаясь поднять лицо, и вдруг понял, что мальчик ушел. Когда он вернулся, Джейме плавал в полузабытье и уже не мог ничего толкового пробормотать. - Вот он, - сказал Эйрик вдруг таким звонким, дрожащим от напряжения и страха, голосом. – Вот он! А что мне будет за то, что я его спас? - Ты не спас его, - насмешливый голос в ответ. Джейме понял, что вокруг него собирались какие-то люди, мелькал свет факелов, метались длинные тени, фыркали и топали лошади, кто-то пересмеивался, а позади всего звенели тонко, чисто - серебряная упряжь и дорогое оружие. Это за мной, подумал он в испуге. Тени, которые некогда он видел в своем странном сне. Вот они и пришли. И Артур Дейн, которого он призвал своим бессмысленным бормотанием – в их числе. - Но я же… - Держи, - звонкий, сухой звук. Что-то вроде мешочка с монетами упало на землю рядом с помостом и колодкой, но Джейме толком ничего не видел. Ему хотелось плакать. Эйрик начал благодарить невидимых пришельцев. - Эй, кто там! Это ты староста? Ну-ка, открывай замок. Староста начал было спорить, но раздался окрик, такой властный и злобный, что он примолк. Потом он начал возиться с подвесным замком, который болтался на истерзанном плетью плече Джейме. Джейме ему сказал, доверительно, горделиво, почти дружески: - Артур Дейн, Меч Зари. Он ли? За мною пришел? И сын мой, названный в честь него, тоже здесь. Крестьянин гневно засопел и не ответил. - Поднимайте его. Поднимайте, только осторожнее, что-то уж очень он плох! Куда-то его несли, раны его открылись и заныли, особенно ожоги: и, когда его одевали, он закричал и потерял сознание. Очнулся в светлом шатре, подумав зачем-то: вот я и по ту сторону. Но в глубине души знал, что этого – вновь - с ним, неудачливым смертником – не случилось. Он лежал на спине, изнывая от боли во всем теле, и вокруг него сильно пахло травами, терпкими лекарственными настойками и кровью. Кто-то над ним наклонился и вытер его лицо мокрой тканью. Женщина. Мягкие, расплывшиеся за годы черты, а все же он их узнал. - Помню тебя, - просипел Джейме, безуспешно пытаясь улыбнуться. – Но… Откуда ты-то взялась? - Ш-ш-ш, тихо, - поджав губу, скомандовала Джилли. – Лежите тихо, лорд Ланнистер. - Тебе приказали больше меня не называть «сир»? – поддел он с болезненным смешком. - Это вовсе не приказ, а известное всем… - проговорил кто-то, и Джейме повернул голову. Сэм Тарли. - Известное уже всем обстоятельство, - упрямо закончил архимейстер. Джейме оглядел его пышно расшитую мантию, накинутую поверх длинной серой хламиды. Сэм сидел у столика, заваленного бумагами, бутылочками с какими-то снадобьями и свечными огарками. Он хмурился, разглядывая спасенного. – Как вы себя чувствуете? Как ваша спина? - Как будто сдохнуть было бы лучше. Тарли смятенно усмехнулся: - Вы многое претерпели. Хорошо, что лорд Мартелл вас все же отыскал. - Кто?! Открылся полог при входе, и в шатер вошел человек, сияющий золотом, весь словно прошитый лучами и блеском драгоценных камней. В черной бороде сверкнули овально-белые, точно миндаль, крупные зубы: - Ага. Очнулся? Ланнистер. В какое же ничтожество ты нынче впал. Джейме со стоном поднялся со своего низенького ложа, глянул мельком на себя и увидел, что все это время он лежал, обряженный в парчовый кафтан, рубаху тонкого шелка, расшитые сапожки – и всем своим обличьем теперь был бы схож с дорнийской знатью. Он хрипло захохотал: - Да не так уж ничтожен. Или вам нравилась мысль о том, чтобы напоследок надо мною поглумиться? Манфри встал у стола, сложив руки перед собой. На каждом пальце его играл разноцветными гранями какой-то самоцвет. - Ваше высочество, архимейстер. И леди Талли. Оставьте нас вдвоем, пожалуйста, - вежливо склонив свою черноволосую голову, попросил он. Сэм посмотрел на пленника с испуганным сочувствием, а Джилли отвернулась и пошла прочь, не оглядываясь. - Лежите, - посоветовал Манфри, бесстрастно наблюдая за тем, как Джейме, постанывая, пытается расправить плечи и сесть прямо. – Вам очень повезло, что мы наткнулись на эту деревеньку. Еще немного – и хищные птицы клевали бы ваше бездыханное тело. Пауза. Ждет благодарности, вероятно, подумал Джейме. Он наклонился и поднял с низкого столика кувшин с водой. От нее пахло вином, пряностями, и он начал пить, не спрашивая разрешения. - Что вас вообще сюда привело? – осведомился он, вытерев рот. В животе у него было пусто и гулко, и вода туда падала, как в пустые меха. - Предполагалась милая, полезная, увлекательная поездка в Старомест, - ответил Манфри, вновь сверкнув своими великолепными зубами. – В хорошей компании моих друзей с севера. Теперь же она несколько… омрачена. Джейме вдруг вспомнил, что у дорнийца дочери были отданы для учения в Цитадель – с тех пор, как женщинам разрешено было изучать кое-какие науки. И это, кстати – решение Короля насчет женщин в Староместе - всех возмущало. Но Манфри, видимо, был не из тех, кто на чужую молву обращает внимание. А дорнийки всегда отличались независимым нравом. Если не сказать – порочным и мерзким, подумал Джейме, вспомнив Элларию и ее Змеек. Насколько мужчины Дорна рассудительны, умны и честны, настолько тамошнее бабье коварно и склочно. И только бедная принцесса Элия, подумал он с внезапным сожалением. Бедная, беззащитная, брошенная всеми, даже собственным мужем… Вспоминать об этом было ему неприятно. И неприятно было то, что все это ему приходилось осмысливать и вспоминать, вместо того, чтобы в этот момент, по хорошему-то, отправиться на тот свет для свидания с самыми близкими людьми. Вечно же ему не везет. - Мне пытались продать вот это, - Манфри подошел к сундуку и поднял с него нечто, замотанное в расшитый кусок парчи. – Знакомо вам? Джейме уже знал, о чем он. - Как вы умудрились его потерять? Он помолчал, с отвращением и ревностью глядя, как Манфри, развернув меч, взвешивает его в руках, вертит так и эдак. Прозрачный, мягкий свет играл в валирийской стали и словно бы поглощался ею, всегда такой бархатисто-невинной на вид. Если только не знать о смертельной остроте. - Не потерял. У меня он был отнят. - Вдовий Плач, - проговорил Манфри с плотоядной ухмылочкой. – Ах, какие же вы имена давали мечам, покуда ваше семейство было в силе. - Не я так назвал. - Да, ваш… сынок, названный Баратеоном лишь ради трона. Ну, я вас не различал до поры. Все вы казались мне сборищем отъявленных негодяев, бессовестных мучителей и узурпаторов, - Манфри опустил меч на стол. - Не сомневаюсь, и теперь такими кажемся. - За вас назначена награда, - невпопад сказал Мартелл. И засмеялся. - А, теперь все разрешилось. Темно-ореховые глаза, опушенные девичьими ресницами, внимательные глаза, пристально-задумчивые - обшарили его лицо. - В самом деле? Думаете, я вас передам Короне? Или маленькому льву? Он делает вид, что вас ищет, но я полагаю, что это лишь скоморошество. Он вас отпустил после преступления, а следовательно, и сам преступник. Вор громче всех кричит «держи вора!». Жаль, наш Король так пока не считает. Джейме дернул плечом, сморщился от боли. - Нет, я чужую работу выполнять не намерен, - задумчиво проговорил Мартелл. - А я не намерен вступать в поединок с дорнийцем, - угрюмо пробурчал Джейме. – Можешь казнить, но руки о тебя марать не стану. Манфри издал какой-то сдавленный смешок. Он подумал немного и сказал, тоже переходя на «ты» и сбросив всякий флер напускной придворной вежливости: - Поберегись, Ланнистер. И о чем ты толкуешь, «поединок»? Ты не в форме. Очень сильно не в форме. - Тогда чего тебе хочется? Просто снести мою голову с плеч? Давай, раз уж тебе охота потешить себя в этой поездке. - Я не такой дурак, - Манфри покачал головой. – Не стану, как Оберин, входить в клетку со львами и пытаться вершить свою месть. - Клетка открыта, - ощерился Джейме. – Лев почти издох. И ты все равно боишься, несчастная ты душа? - Я боюсь, что это тебе доставит только радость. Ты пытался умереть несколько раз на своем пути, не думай, что нам ничего не известно. В этих краях, хоть и не принадлежащих мне, есть люди, которые многое могут донести. И, сдается мне, падая столь низко, ты искал, прямо-таки напрашивался, на то, чтобы тебя пришибли в какой пьяной драке или, вот, к примеру, забили бы до смерти в колодках. Ах, Седьмое Пекло, да ты бы еще и благодарил палачей! А уж в поединке погибнуть, да еще с благородным человеком из Высокого Дома Мартелл – то тебе прямо удача бы улыбнулась. Джейме увидел, что в глазах дорнийца заплясали озорные и злые искорки, а потом Манфри начал смеяться. Это было бы ему оскорбительно, и он, конечно, этого бы так не оставил – если бы не понимал, что проклятый золотой принц говорит ему чистую правду. - Какие бы слухи теперь не бродили, и как бы твой брат не пытался тебя выгородить, я убежден, что знаю, как дело было. Вы вдвоем с сестрой убили этого ребенка, - отсмеявшись, сказал Манфри. – Беззащитную девочку, виновную, в ваших жестоких глазах, лишь тем, что она посмела родиться с каким-то увечьем… А затем ты обезумел и прикончил свою родную сестру. Ведь и она была тебе противна, она стала старой, стала хромой, стала терять былую красоту, о которой столько говорили прежде… О, Ланнистеры, тщеславие вас губит, заставляет делать немыслимые, страшные вещи. Думаешь, я не понимаю, с каким грузом на сердце теперь ты шагаешь по этой земле? Тебе нигде нет приюта, да ты и не ищешь, ты не таков. И я не поднесу тебе такой царский подарок, как быстрая, легкая и честная смерть. Некоторое время они молчали, сверля друг друга сердитыми взглядами. Как и в случае с его кузеном, никто не хотел уступить, это шло из их натуры и воспитания, и ничем нельзя было эту вражду уже усмирить: Ланнистеры против Мартеллов, так было теперь установлено. Может, и навсегда. Джейме первым опустил ресницы. Он мог бы начать какие-то оправдания, но – разве так уж Манфри Мартелл был неправ? Он погубил свою дочь тем, что доверился Серсее, не увидел зреющего в ней безумия, не разглядел, не захотел. Хотел тешить себя иллюзией, сам на себя навел морок, а поплатился за это несчастный ребенок. - Поешь, - резко сказал Манфри. – Ешь, забирай свой меч и убирайся отсюда. Но, клянусь, если ты пересечешь границу и отправишься в мои земли, посмеешь там явиться – тогда разговор наш будет совсем иным. Он отвернулся и вышел из шатра, и Джейме понял вдруг, что Мартелл сдерживался из последних сил. Отчего он все-таки не решался его казнить, выдумывая причины для промедления – оставалось загадкой. Он налил себе теплого, сладкого вина и – повинуясь приказу - начал есть, пользуясь тем, что никто не смотрел на него. Глотал мясо и хлеб жадно, некрасиво и торопливо, роняя крошки на свой роскошный кафтан, почти давясь едой. Он, наверное, вовсе утратил всякое достоинство и всякий стыд, мелькнуло у него в мыслях. Прежде, попадая в плен, он хоть как-то пытался сохранять в некое подобие рыцарских манер. Теперь вел себя как крестьянин, как батрак, как самая настоящая чернь. Когда он прикончил очередную куриную ножку, обглодав ее дочиста, добела выскоблив языком и зубами – за стенами шатра раздались спорящие голоса. Женский и мужской. Они приблизились, затем он услышал: - Прошу вас, не надо доставлять ему это… И полог был откинут: и Джейме медленно опустил косточку, зажатую в его руке, воззрившись на вошедшую. Он начал подниматься, сам себе сердито сказав: хотя бы встань в присутствии леди – но тут Санса Старк раздраженно проговорила: - Не вставайте. Любезности в вашем положении ни к чему. - А я думал, больше меня ничто не удивит. Она села за стол и положила на него один локоть. Другая ладонь ее осталась лежать на колене, пальцы принялись перебирать тонкий шелк расшитого плаща. - Что вы здесь делаете? – спросил Джейме, видя, что она непривычно взволнована. - Гостила у Тарли, - после паузы сказала она, хотя он и не ожидал ответа, а рассчитывал, что Санса его попросту пошлет в Пекло. - А принц Манфри просто удачно мимо проехал? – усмехнулся Джейме, вытерев рот кружевной салфеткой и бросив ее под ноги. Санса посмотрела на это и вздрогнула. Понятно, подумал он. Жизнь продолжается. - Мы встретились в Староместе. Он любезно согласился меня сопровождать до границ, прежде, чем мы повернем на север. - Как проходит поездка? – после паузы поинтересовался он. – Все ли хорошо? Нравится вам в наших краях? - Не в «ваших». Это Простор, не земли Запада, - отрезала леди Старк. Джейме сощурился. - Значит… Это вы за меня просили, миледи? – наконец, после паузы, поинтересовался он. – Вы уговорили Мартелла меня щадить? Напрасно. Она криво ухмыльнулась: - Может, только берегла вас для себя. Он поморщился. - Что же? У меня мало причин так делать? – спросила Санса с тихим смешком. - Нимало не сомневаюсь, причины есть. - Так, может быть, я… - она храбро уставилась ему в глаза. Красивая девочка, холодно подумал он, как всегда думал, глядя на нее. Красивая – и очень умна. Жаль только, что он никогда не мог ее толком понять, разгадать. Даже Серсея это признавала: «мерзавка Старк» была, из всех опасных красавиц Королевств, всех опаснее. - Вы сами меня желаете казнить? Или отдать своему брату в качестве удачно добытого на юге трофея? Санса отвернулась и побарабанила пальчиками по столешнице. - Он вас пощадил однажды, - сказала она, сглотнув. – Это меня тогда удивило. Но затем я… я решила, что все к лучшему, что Бран действительно знает нечто, что нам не открыто… до поры. Вы убили ее. Убили моего злейшего врага, сир Ланнистер. От него не скользнуло, как она выделила его, благополучно почивший на королевском суде, титул. - Так вот почему меня с такими почестями спасли? - И никаких особенных почестей, - Санса резко повернула к нему свое побледневшее лицо, и он увидел, как раздулись ее ноздри. – Вы забываетесь. Мы поступили с вами ровно так, как обязаны были бы со всяким… со всяким, попавшим… - В беду, - подсказал он с покровительственной улыбкой. – Да, дела мои в последнее время идут неважно. - Вы ее убили, - повторила она медленно и тихо. – И даже не понимаете, как… какой… подарок… Ведь вы не решались этого сделать, так много лет. Вы не решились ее оставить тогда, в войне Королев. А теперь вдруг… Торжествующая улыбка раздвинула ее прелестные маленькие губы. Джейме вздрогнул, опустил глаза. - Пообещайте мне лишь одно, и я отпущу вас на все четыре стороны, - сказала Королева Севера совершенно спокойно. – Я ценю такого рода услуги. Пусть и от таких, как вы. Но никто меня в неблагодарности не обвинит. Вы мне и моей семье и прежде оказывали некоторые… - Мне ваша благодарность без надобности, - резко оборвал ее Джейме. – Неужели вы думаете, что мне было дело до ваших прошлых несчастий? Неужели думаете, мне вообще есть хоть малейшее дело до Старков?! Даже Бриенну я на помощь отправил лишь потому, что ей было опасно оставаться в столице! И потому, что, глупая, глупая, возомнившая о рыцарских подвигах девка так сильно мечтала выполнить данные Кейтелин клятвы. Это, а не ваша семейка, мне было важно. Санса крепко сжала губы и сидела теперь, разглядывая его с брезгливым любопытством. Она медленно наклонила голову к плечу: - Мне это хорошо известно. Не утруждайтесь объяснениями. Вы мечтали над ней посмеяться, когда она вернулась бы к вам, как побитая собачонка. Вернулась бы, проиграв, так и не исполнив клятв, а вы были бы счастливы видеть, как человек, истинно заслуживший быть рыцарем – падет, подобно вам. Тогда вам было бы приятно жить и дальше со всеми своими преступлениями. Но Бриенна вас разочаровала. Она оказалась настоящим рыцарем, не то, что вы. Это вам было неприятно, правда? Ох, как же это вас злило. - Она не вернулась бы. - Откуда вам известно? - Она не вернулась бы ко мне, зная, что я с сестрой. Она боялась Серсею. - И все же она так сделала. - Потому что ее заставили. - Неправда. - Вы же и заставили. Выставили ее вместо себя, словно щит. Санса вспыхнула. - Вы и к Чернорыбу ее подослали, где нам с ней пришлось стоять в войне друг против друга. - Она просто преданна... Она шла на это ради меня! По моим порученьям! Она служила мне, она дала мне клятвы, мне, а не вам! А на вас и ваши глупые обиды мне было в высшей степени наплевать! - Как и мне на вас! – крикнул он, поднимаясь. – Бриенна не ваша рабыня, чтобы вы с таким торжеством мне расписывали ее покорность и то, какие еще глупые приказы она ради вас исполняла! Санса тоже вскочила, она задрожала от ярости: - И не ваша, Ланнистер! Вот уж воистину, она не ваша, и ни секунды таковой не была! Он медленно, злобно улыбнулся: - Как раз-таки успела побыть. Лицо у девицы Старк так и перекосилось. Он понял, что зашел слишком далеко, и с тоской подумал: ну, хотя бы я буду казнен из-за Бриенны, это… Это неплохо. Это даже хорошо. - Вы ужасный человек, - Санса с усилием взяла себя в руки и вновь опустилась на стул, - негодяй, каковых я еще не встречала. Вы худший из Ланнистеров. У вашего отца, у сестры, у брата – хотя бы был ум, а вы во всем действуете только сообразно своему себялюбию, и, о, как же оно у вас велико. Больше, чем ваш скромный умишко, больше, чем ваша хваленая храбрость, больше, чем ваше мизерное благородство. Чем вы гордитесь? Тем, что соблазнили любящее вас сердце, обманули и растоптали? Или же тем, что готовы были ее и дальше мучить, и даже сестре бы отдали, и сына бы отдали этой изуверке: чтобы только ваша гордость не оказалась задета? - Я никогда бы так не поступил, - пробормотал он, встав у порога и отодвинув полог, разглядывая веселые лужайки посреди кипарисовой рощи и пестрые шатры вокруг. Люди сновали между ними – пестрая и странная смесь дорнийских отрядов, солдат Простора и Севера. Теплый ветер раскачивал флаги и пригибал к земле поздние вересковые соцветия. - Вы именно так и собирались сделать. Он смолчал. - Теперь все закончилось, - проговорила Санса, как ему показалось – почти умоляюще. – Скажите же мне, что вы больше не станете… Джейме повернулся так резко, что голова у него закружилась, а спина под бинтами полыхнула болью: - Этой клятвы вы от меня хотите? - Да, этой. Скажите, что больше ее не тронете, не будете пытаться с ней свидеться – и даже приблизиться не посмеете. И я отпущу вас. Обещаю, я не скажу о том даже моему брату. - Тарли все выболтает. - Нет. - Или его баба… - Я же сказала – нет! – прикрикнула она. – Проклятье! Вы хотя бы понимаете?! Мне было бы настолько проще вас сегодня казнить! Он изумленно поднял бровь: - Так не отказывайте себе. - Я… Она не… Он все понял. Сердце его заныло от такого приступа стыда и тоски, что он, уставившись на свой меч, вдруг подумал – боги, боги, как бы я хотел облегчить вам всем эту странную ношу. - Она меня не простит, - Санса опустила голову, - она думает… Она думает, я не… Не такова, в самом деле, она всегда, вы слышите меня, Ланнистер?! Она ВСЕГДА думает о людях лучше, чем они есть! Неловко поведя плечами, Джейме заметил, не без яда: - А, так мы с вами в одной лодке. Мы оба гораздо хуже, чем Бриенна полагает. А вы никогда не хотели открыть ей сердце и показать свое истинное лицо? Любопытно, что она сказала бы… Ты жестокая, лицемерная и хитрая девица, подумал он. Но ты боишься, ты до обморока боишься утратить ее любовь. Эту честную, верную, чистую любовь, за которую, правду сказать, стоило бы и жить - и умереть. И вдруг он подумал, сразу вслед за тем: Жаль, что я это понял так поздно. Жаль, что прежде толком не понимал. - А вы? Вы никогда не желали бы сказать Бриенне правду? Что вы не любили ее, никогда, ни единого мига! Что вы ее обманули, и даже сами не знаете, зачем! Просто были слишком пьяны, а еще боялись, что в Винтерфелле станут на вас, после Долгой Ночи, косо смотреть, а вам было ох как от этого неуютно! Вот и все! И вы нашли, кто согреет вашу постель, чтобы не торчать в чужом вам замке, на враждебной земле и в полном одиночестве. - Если все было бы так, я бы не стал это длить. - Вам просто приятна была ее любовь. Вас тешила ее преданность, ее честность, ее чистота, и то, как она… она… Была ради вас готова на все. Горечь, с какой Санса это сказала, была откликом на его собственную горечь. Она остановилась, переводя дух. Глаза у нее сверкали, как пригоршни холодных звезд. - Я не знал, что она от меня понесла, - тихо заметил Джейме. - Разумеется, нет. Не то заставили бы ее выпить лунный чай. По счастью, такой низости от вас она не узнала. Зато узнала потом много других! И, хотя она больше не любит вас, но все еще, в глубине души, жалеет вас и сочувствует вам… наверное, считает, что вы – человек чести. Или, по крайней мере, могли бы таким стать. Он открыл рот, постоял так – и закрыл. Потом пожал плечами: - Как угодно. Думайте, что вам угодно. Придумайте, что могло бы быть, коли уж не знаете, что было на самом деле… А жалость ее – или же чья угодно – мне не нужна. - А вы иных чувств не заслужили, Ланнистер. Они оба умолкли. Джейме вдруг почувствовал усталость, тяжелую и темную, которая навалилась на него от этих бесплодных споров. Санса, выпрямившись, заговорила вновь, но тоже каким-то усталым и потерянным голосом: - Отступитесь. Оставьте их. Теперь она замужем, она очень счастлива, ее любят, и она любит в ответ! Артур называет его «отцом». У нее родится дитя… Он покружил по шатру, взял ножны с крышки сундука и принялся, неловко орудуя одной рукой, другой придерживая пояс, крепить их на ремне. - Что же? Вы ничего не скажете? – Санса не сводила с него пристального взора. Джейме поднял на нее глаза и осклабился без всякого веселья: - Что я должен ответить? Она свой выбор сделала. Мне же… больше не интересна она и ее жалкие шашни там, за Стеной. Надеюсь, Тормунд Великанья Смерть свое дело знает и хорошо объездит эту гигантскую кобылу. Видят боги, мне это давалось… прямо скажу – с трудом! Санса уставилась на него, мелко моргая. Его раздирала эта ненависть, эта ревность, похожая на кашель, царапающий глотку изнутри, или на сильную боль под ребром, от которой можно было лишь стонать и крутиться. И – поносить все и всех, не стесняя себя в словах. - У вас нет чести, - зашипела Санса в изрядном потрясении. – Как вы посмели так о ней… И мне в лицо… Вы получаете удовольствие, оскорбляя ее, а она вам никогда… ничего плохого… Она облизнула свои бледные губы. Джейме, внутренне торжествуя – и ненавидя себя - сунул меч в ножны и подошел к ней вплотную. Санса отшатнулась, вжалась в спинку кресла. Он наклонился близко, к изящному, чистому, как цветок, фарфоровому ушку: - Мне доставит удовольствие вот что, леди Старк. То, как я, поклявшись даже в такой унизительной и гадкой форме, все же заручусь вашим обещанием. Как вы станете корчиться сейчас, когда я уйду, не в силах преступить через свою жажду любви – не в силах меня казнить, потому что тогда ОНА вас возненавидит. А вы этого боитесь, не так ли? Мы оба знаем, как это страшно. Ну? Мы в одной лодке, ведь и я знаю, каково это – быть любимым ею. Это такое счастье, такое… утешение сердцу. Вижу: вы знаете, о чем я. Живите так. Живите в этом Пекле, что вы собственноручно себе соорудили, милая моя леди Старк. Я счастлив также и тем, что моя сестра, узнай об этом моем подвиге, о том, как я вас наказал - несомненно, была бы мною горда. Ну, так послушайте же. Мне не нужна ваша жирная безобразная корова, еще и на сносях. И кому она там подставляет свое глупое плодовитое лоно за миску похлебки и за кусок хлеба для своего сына – то больше не моя забота, клянусь. - Он выпрямился, усмехаясь, - Ланнистеры шлют вам горячий привет, миледи Старк. Даже с того света. Она отняла локоть от стола, размахнулась и отвесила ему пощечину – короткую, звонкую, горячую – и, о, такую дамскую, такую слабую! Джейме захохотал: - Это и есть пытки, о которых вы, без сомнения, так мечтали? Это ваша казнь для меня? Премного благодарен. Согнулся в коротком шутовском поклоне, затем отвернулся – и вышел из палатки. В глубине души он ждал, что его скрутят и повалят на землю, все-таки совершат над ним то, чего все они так желали бы. Он ждал, и даже был к тому готов – но, пока он шагал прочь от дорнийских шатров, никто его не окликнул и не остановил.