Тысячелистник

Был длинный, томительный и прозрачный весенний вечер, один из тех, в какие хорошо собираться за большим столом и слушать бесконечные, всегда жизнерадостные, как и он сам, новости Артура и одобрительное фырканье лисенка. В большущем котле шкворчали нарезанные монетками свиные колбаски. Чтобы немного скрасить скудость мясных запасов, Бриенна щедро засыпала их луком, кореньями, капустной лапшой и морковью, налила бледных весенних сливок и как следует перемешала. Она возилась на кухне, досадуя на то, чем вечер вместо того грозил обернуться. В ней поселилась тревога и неуверенность, сжимали горло и сердце, никак не хотели отступать. - Ничего, - услышав ее прерывистый вздох, сказала Кая. – Ничего, они, скорее всего, это не будут есть, они не любят оседлую еду. Добавь побольше приправ, у меня там в коробочке есть шафран и зернышки дорнийского тмина, выйдет куда как вкусно. Не огорчайся, если они не станут. Артуру больше достанется. Кая рассмеялась, согнулась пополам и начала вынимать краюшки из горячей печи. В этот момент Бриенна услышала конский топот во дворе. - Не ходи, - взмолилась Кая, быстро распрямляясь. – Нет. Не ходи, не надо! Послышался грохот мужских шагов по комнатам, отрывистые команды Тормунда, затем - лай собак, визг лисенка. Бриенна взяла стопку тарелок, чтобы отнести к большому столу – и тут же поставила. Ее скрутило долгой, как судорога, тоской. Хлопнули двери. Во дворе все заговорили разом, потом Тормунд гневно вскрикнул. На миг воцарилась тишина. Потом он опять заговорил, и на этот раз спокойнее, Бриенна уже знала по его интонациям, что он пытается себя обуздать. Вначале ответом ему была тишина, а потом опять начали раздаваться голоса – молодые и не очень, мужские, женские. Она опять схватилась за тарелки, опять с грохотом опустила их на столешницу. Не слушая больше Каю, пошла на крыльцо, но в холле дорогу ей перегородил Артур. Он стоял, прижавшись спиной к двери, заведя руки за спину, глядел на нее исподлобья. - Пусти, - приказала она. - Отец не велел тебя звать. И Сорен сказал, что ты там не пригодишься. - Вот как! Артур упрямо вжался в толстые доски. - Я не пущу, - предупредил он. - Отойди и пропусти меня. - Отец ска… - Артур! С несчастным видом он оглядел ее, глаза его блестели. Ее живот уже давно двигался прилично впереди нее, делая все ее шаги и все движения ужасно неуклюжими. Длинное платье из тонкой белой шерсти было расшито по вороту золотыми бусинками и маленькими розовыми хрусталиками. Это было красивое платье, нарядное, и она его выбрала, чтобы встретить непрошенных гостей в подобающем виде, но, очевидно, встреча эта ей не предстояла. Все уже за нее решили. Ей стало обидно, и она с горечью сказала: - Ты должен прежде меня слушать, потом уж – его. - Ничего не так. - Не спорь, отойди! Артур! И не прошу, а требую! Ну?! Ты совсем меня ни во что не ставишь? Он шмыгнул носом, услышав, что голос ее задрожал. Выглянула из кухни Кая, прижимая к груди миску со сливками и ловко, как ни в чем ни бывало, орудуя в ней лопаткой для сбивания: - Ладно. Упрямы оба, ни с одним из вас сладу нет. Отойди, лисенок. Только последи, чтобы мама оделась. Сегодня холодно. Пусть идет, коли волнуется. Но ведь, Бриенна, милая, волноваться тебе вовсе не о чем… Артур перевел на мать свои огромные глазища, и во взгляде его прочиталось явственное облегчение. Он что-то пробурчал себе под нос, потом рывком схватил и подал ей плащ, подбитый черными соболями. Бриенна, нетерпеливо отодвинув Артура со своего пути, выскочила на крыльцо. Он увязался за ней следом, она слышала его быстрые шажки, а потом он вышел вперед и загородил ее. И она увидела, что Артур положил пальцы на рукоять маленького кинжала, что всегда носил на поясе, подражая отцу. Она могла бы рассмеяться – она была в три раза его больше - и шире, и выше – но отчего-то сердце ее сжалось. Тормунд стоял, расставив ноги и уперев руки в бока, его кожаный дублет был расстегнут, ворот рубашки ослаблен. Напротив него, придерживая под уздцы коней, стояли шестеро одичалых. Сноу в сторонке хмурился и кусал губу. Снежинка сидел у перил на крыльце, свесив хвост, и вертел головой, слушая то одних, то других. - Хильде, - сказал Тормунд с бесконечным терпением. – Почему сейчас этот спор?! Возвращайтесь к себе, отгоните стада, ты же видишь, к чему идет. Я молю тебя, ты же умная женщина. Ты всегда была умнее других! Хильде стояла, повторяя его позу - широко расставив свои плотные ноги, глядя на бывшего мужа с презрительной, но и несчастной, гримасой. При появлении Бриенны она бросила на нее быстрый взгляд, тут же отвела глаза. Она прежде была красивой, черноокой и черноволосой, крепкой девицей, но Бриенна застала ее в ту пору, когда Хильде уже стала бабушкой, да не один раз. В волосах ее блестели ярко-белые полосы седины. Половину луны назад она, всегда бывшая верной помощницей Тормунду во всем, что касалось стад и их выпаса, вдруг взбунтовалась. Поставила ему требование: отделить половину стада для нее и дочери, Эсти, у которой еще осенью муж погиб на охоте. Тормунд был на это согласен, но требовал, чтобы прежде стада повели к северу. Весенние паводки и трава, которую олени щипали из-под таявшего снега, были животным вредны. От тепла и сырости их копыта и мордочки покрывались каким-то черным налетом, а потом они начинали болеть и падать. Начался мор. Хильде решила воспользоваться этим, как поводом для того, чтобы подстегнуть Тормунда. Заупрямился и он. Время шло, стада гибли, все грозило обернуться голодом и недугами, племя роптало. А Хильде никак не собиралась уступать бывшему мужу. Как и он – ей. - Я с места не сдвинусь, пока ты не произведешь раздел. Это и твоя дочка, Тормунд, оседлый ты болван! И хорошо бы только оседлый, а то и оскопленный, поди! Вон какую рожу наел. А жена и вовсе в дверь не пролезет! Она топнула сапогом, сшитым из оленьей кожи, подняв фонтанчики жидкого грязного снега. Вокруг нее засмеялись. Сноу поморщился. - Хорошо, - Тормунд поднял обе руки и встряхнул своими огненными кудрями. Заговорил обманчиво ласково, но все более раздражаясь с каждым словом. – Хорошо. Берите, сколько надо, и… Хильде, я тебя заклинаю, ты высказала свои гадкие речи? Все? Все сказала, чего душа требовала?! Теперь садись в седло, уходи: и гони свое новое стадо к северным пастбищам. Молчание. Тормунд сжал кулаки и не выдержал, гаркнул во всю глотку: - Что же ты! Что ты творишь! Хоть своих-то оленей убереги, дура! Артур негромко, но выразительно хмыкнул. Бриенна положила руки ему на плечи и притянула к себе, прижав его лопатки к своему животу: молчи, стой тихо. Он заупрямился, она это чувствовала – но потом сдался, и тепло его тела ее странно успокаивало. Наверное, Кая была права. Не стоило сюда являться, на этот застарелый диспут меж двух давно знавших друг друга супругов. У нее было неприятное чувство, будто она вошла в комнату, где двое выясняют какие-то ставшие им до боли знакомыми отношения. - Ты глухой? От старости уши заложило? Или совсем в тепле да сытости одурел?! – в ответ Тормунду заорала Хильде. – Я требую честного раздела! Они мне не отдадут то, что причитается! Ворона уж проследит, чтобы не отдали! - Это неправда, - тихо и твердо сказал Сноу. – Разделим по справедливости. - Я твою справедливость знаю, - выпалила Хильде, не поворачиваясь к нему. Она все сверлила Тормунда тяжелым взором. – Она такова, что все оставишь себе, а Эсти получит дохлую телушку да рога с копытами. Что они будут есть? Что мы будем есть?! - Если бы ты перетерпела с этими вопросами до перегона, самих вопросов бы, может, и не было, - сухо заметил Тормунд. Вновь с огромным усилием он взял себя в руки. – А теперь каждый день считайте, сколько еще упало. Сколько сегодня? Бывшая жена его запыхтела от злости – но отмолчалась. - С утра потеряли четыре головы и последнего олененка, - хмуро проговорил Сноу. – Остальные болеют. - Чего ты ждешь? Когда делить будет нечего, Хильде? - Я хочу, чтобы ты исполнил свой долг, явился на пастбища и по чести отделил стадо Эсти, и тогда я пойду к северу и буду тебе служить, как и всегда служила. Разве я когда подводила тебя?! - Нет, никогда. И потому я изумлен тем, что ты теперь творишь… - А ты не изумляешься сам себе? Тому, что ты всю зиму, почитай, проторчал в этом вороньем доме, слушая своих полоумных ведьм и развлекая свою новую жену?! Пока мы там страдали от мора, ты тут… - Ну-ка, хватит. Хильде. Что ты несешь? Я вас стреножил, что ли, что ты держала здесь стада, когда уже снег растаял? Мертвых оленей не вернуть. И я к этому мору руку не прикладывал. Уходить к холодным землям, где растет чистый мох, где черную плесень выжжет сухой мороз – вот единственный способ спасти стадо. И? Это тебе неясно? Или что? Чего теперь-то от меня хочешь? Она в гневе сплюнула себе под ноги: - Я хочу, чтобы ты к своим обязанностям вернулся, ты Король за Стеной, а не просто мужик, у которого в овине куры, а в постели южанка. И теперь, когда ты так нужен, ты даже не можешь проехать пару ночей от дома, чтобы выделить дочери приданое? Что ты за отец после такого? Тормунд молчал, спина его застыла, плечи стали неподвижны и словно железом налились. Хильде повернулась к Бриенне: - Ты хоть скажи ему! Что молчишь? Язык проглотила? Или горло чем ободрала? Он тебе не в рот свое полено пихал, по пузу видно, что пристроился, куда надо! Да и ты не немая! Скажи своему мужу, раз уж пришла… - Перестань, - Бриенна поморщилась, зажимая ладонями уши Артура. Он хихикнул, начал дергаться и вырываться, но она только крепче сжала его голову. – Не надо при ребенке изгаляться, Хильде. - Оставь мою жену в покое, скверная ты баба, - разъярился Тормунд. – Я тебе клянусь, еще хоть слово к ней обратишь, или при сыне моем… - Он не слушал, - уверила его Бриенна негромко. – Он не слушал, не слышал… И это все глупости и пустое. Оставь. Ведь дело не в том, Хильде, верно? Не то тебя волнует, что со мною делал Тормунд, а то, что, как ты полагаешь, он должен бы сделать для тебя. - Я правду говорю, - упрямо и свирепо пробормотала одичалая. – Ежели не по нраву мои откровенья, так скажи Тормунду, пусть сейчас же берется за ум. Сама скоро станешь матерью, родится его дитя. Неужто и со своим позволишь так обращаться? - Он ничего плохого перед тобою не совершил. Так ведь? Признай это. - Бриенна, довольно, иди в дом, - обернулся Тормунд к ней. – Артура забери. Она лишь скользнула по нему взглядом и коротко помотала головой. - Отпусти его к нам, - заговорила вдруг Хильде, и в голосе ее послышалась мольба. – Мы обе матери, мы должны друг дружку понять! - Я его не держу на привязи, - слабо запротестовала Бриенна. И тотчас осеклась. Тормунд покачнулся с пятки на носок. Она видела, что теперь его плечи начали вздрагивать. Все было как-то… нехорошо, неправильно. Следовало что-то сделать, и она быстро заговорила: - Вот как поступим. Идите в дом. Вас накормят. Знаю, что запасы ваши истощены, вы голодны, а потому мыслите уже не о том. У нас есть еда, жаркое и хлеб, и Кая печет сладкие пирожки. Одичалые с сомнением переглянулись. - Эта еда ничем не хуже вашей. Наши запасы так же истаяли, но мы готовы всем делиться, мы не для того здесь, чтобы над голодным народом издеваться. Тормунд не такой. Мы все с вами – вместе. Ну же? Идите. Я накрыла столы для вас. Неужели зря весь день провозилась? Они двинулись к крыльцу, хотя и неохотно. - Нам с Тормундом надо потолковать, - сказала Бриенна, когда Хильде подошла к ней вплотную. – Без посторонних. Иди в дом. Посади своих людей за стол, дай им отдохнуть… и следи, чтобы всем и всего досталось поровну. Согрейте себе вина. Артур! Иди вместе с Джоном, отведи лошадей в сараи, дайте им сена и воды. Двор и крыльцо вскоре опустели. Она слышала, как в доме топают гости, как старушки гремят посудой, люди переговаривались и пересмеивались, хотя и робко, смущенно. Бриенна шагнула к мужу. Тормунд смотрел перед собой, закусив губу. - Эта Хильде! – яростно пробормотал он, наконец. – Знаю, чего добивается. Старая хитрая сука. Никогда она прямо не скажет… А я все равно знаю. Бриенна невесело ухмыльнулась: - Да. Но, по правде говоря, она права. Это твой ребенок, и ты должен был… Ты должен о ней позаботиться. - Эсти хорошая девочка. С мужем они не ладили, и я был рад, что тот сгинул в конце концов. Он не любил ее. Однако же… Хильде не о том волнуется. Ей втемяшилось выдать ее за ярла Тристера, того, что с Ледяного берега, того самого, который стал торговать со строителями кораблей. Те пришли с юга и хорошо платят, это правда. Он за зиму разбогател и зазнался. Но требует теперь, чтоб у невесты было в приданом большое стадо. И Хильде, эта надменная дура, полезла в мои стада. - Это и ее стада, - тихо заметила Бриенна, поворачиваясь к нему. Он тоже повернулся к ней лицом. – И она заботится о дочери так, как считает нужным. - Да брось. Эсти уже взрослая. Я уже дедом стал, - он грустно потряс головой. – Хильде же всегда нравилось ими командовать, как девчонками малыми. Теперь она довела племена до мора и голода. И, коли уж откровенно, она ждет, чтобы явился я не только для раздела: а и чтобы вину за то взял на себя. - Что можно сделать? – спросила Бриенна негромко. – Как все поправить теперь? - Привести с севера, навстречу им, стада - и раздать помощь. И спешить за снегом. Туда, где еще сухо и много хорошего мха. - Пусть пошлют за помощью. Послушай-ка. Тебе надо пойти с ними и все разделить, как она требует. - Нет, нет, - на лице его отразились смятение и ужас. – Я не оставлю вас в такое время, тебе на днях рожать! Я обещал, и я не оставлю, никогда, нет, Бриенна… - Послушай меня, - твердо и негромко повторила она, сжав его лицо своими ладонями. – Хильде права, тут всего пара ночей пути. Ты должен отправиться с ними и все решить на месте. Сноу будет с тобой. Без ссор, без крика. Справедливо. Ему тоже дано это умение, всех приводить в чувство. Вы все разрешите, пока не поздно. А ведь еще не настал тот миг, когда поздно, верно? По ночам подмораживает. Олени… не все, но многие, еще живы – пусть и болеют. Отдай дочери приданое. Отправь гонцов за помощью. Вели всем немедленно двигаться к северным пастбищам. Ты убедишь их, потому что это ты – Король, ты, а не Хильде, и не те, кто теперь, по глупости или жадности, подстрекают к неправедному разделу. А затем возвращайся ко мне. Я уверяю тебя, что не стану ни тревожиться, ни торопиться. Ты успеешь. Ты успеешь к появлению Сольви. Слышишь? Ты со всем справишься, и ты все успеешь. Он схватил ее запястья, сжал крепко, почти до боли, потом, словно опомнившись, отпустил. Взгляд метался по ее лицу, в этих его ясных глазах попеременно отражались, сверкали, как грани льдинок, то надежда, то страх, то стыд, то гнев. - Я не оставлю тебя! – повторил он придушенным шепотом и зачем-то покосился на двери. За ними слышались взрывы смеха и веселый перестук мисок, вилок и ножей. Тявкал лисенок, скрипели половицы, глухо шипели горячие камни и плескалась вода: должно быть, старушки решили затопить для гостей парилку. – Ну! Опомнись! Не в такой же час, Бриенна, любовь моя! - Эй. Эй. Успокойся. Вот что подумай: дела это женские. Простые. И мне уже знакомые, верно? А уж Кая таких, как я, тысячи перевидала. И ты тут разве что добрым словом помочь бы мог. Что с того, даже если Сольви придет прежде, чем ты вернешься? Ты приедешь и возьмешь ее на руки, и будешь так же счастлив, как и дОлжно. И я буду счастлива. Ни о чем не беспокойся. Мы справимся. Кая и я – мы справимся. Да и Сольви вся в тебя. Сильная. Крепкая. Мы все сделаем правильно. Ты, и я, и она. Мы все будем вместе. Все будет у нас хорошо. Он засопел упрямо, угрюмо: но Бриенна видела, что ее слова и впрямь немного привели Тормунда в чувство. - Я не стану тебя торопить. Делай все, что нужно, все споры разреши и всех успокой, и всем помоги: ты их Король. А для Эсти еще и отец, и дедушка ее детям. Пусть и впрямь устроит свою судьбу с этим приданым, кто знает? Может, в этот раз все сложится счастливо? Не все женщины с первого раза в замужестве или в супружеском деле везучи. Но уж со второй попытки что-то, бывает, и выходит. Вот хоть на меня взгляни… Он улыбнулся в ответ на ее шутку, но улыбка вышла болезненной и испуганной. - Тормунд. Ты все сделаешь правильно. Я уверена. И поспеши лишь, когда повернешь домой. Ну, а тогда… тогда уж и правда поторопись, скачи во весь опор, любовь моя. Она тихо рассмеялась, прижала губы к его запылавшему лбу. Поцеловала между бровей и в тонкую, веснушчатую переносицу: - Ну? Обещаешь так сделать? Он со стоном убрал от своего пылающего лица ее руки, но одну задержал в своей ладони и прижал к своему рту: - Да я же не только о возвращении беспокоюсь. Вылезли шатуны. Говорят, и сама медвежья королева пожаловала, злая, голодная, на запах павших оленей вылезла. А это дурачье, подручные Хильде, додумались подстрелить пару задохлых медвежат. Что, если это ее дети были? Чего ради? Ни мяса, ни шкур… Одна глупость. Их мать теперь бродит кругами вокруг лагеря. Говорят, она с добрую гору величиной. И в такой ярости. Ежели стада отойдут – она, чего доброго, пойдет искать дальше, да начнет тут кружить. Бриенна. Ты понимаешь это? Тварь сюда повернет… Это было правдой. По лесам начали рыскать разбуженные ранней и беспокойной весной медведи. Людей они не боялись, и вообще ничего не боялись, голод делал их слепыми к боли, к опасности - и жестокими. Нескольких овец на дальнем выпасе они уже задрали, а на днях вспороли глотку отбившейся от стойла старой плуговой лошадке Сорена. Но больше всего их кружило теперь вокруг стойбища, их привлекали павшие и больные олени. - Ведь мы в безопасности, - сказала она спокойно. – Вы с Джоном приготовили ловушки, колья, ямы и бревна на подвесе, сюда они не проберутся. По ночам мы жжем фонари вдоль ограды, дикие звери опасаются огня. Ох, ну, право же. Разве первый год они тут крутятся по весне? Об этом не беспокойся вовсе. Он молчал, изучая ее лицо со смесью отчаяния и восторга. - Отчего я не знал тебя раньше? – пробубнил Тормунд вдруг. – Отчего, отчего, как так? Ты – мой свет. Говоришь, и как будто мне вот тут все по местам ставишь. Он постучал себя согнутым пальцем по виску. Бриенна хмыкнула: - Ты бы и сам додумался, просто волновался обо мне и дочери, оттого не мог ясно мыслить. Знаешь, что? Идем, сядем с ними - и поговорим. Уверена, что Хильде сама желает, чтобы все как можно быстрее решилось. Она тоже не хочет терять приданое для ледяного ярла. Да? - Жадность этой женщины мне прежде была неведома, - проворчал Тормунд, обняв Бриенну и ткнувшись носом в ее ключицу. – Обещай, что не станешь выходить за ограду, пока я не вернусь. - Разумеется. - Что бы там не случилось, пусть задерут овец, лошадей, пусть хоть весь скот порвут: но ты сама не ходи никуда, хорошо? И Артуру я хочу запретить. - Я с ним поговорю. Он все понимает. - Да, но не в меру храбр, вот что скажу. - От тебя научился, - со смешком заметила она. - Вы оба у меня уж слишком бесстрашны. Теперь мне частенько за вас тревожно. - Я обещаю тебе, что мы и носа не высунем в луга и, тем паче, в лес, покуда ты не вернешься. - Так-то, - поднял он бровь. – Слушай меня во всем, женщина! - И ты – меня, Король за Стеной. Он засмеялся тихо, беспомощно, зарывшись лицом в ее плечо. Собирались в ночь. Посреди всей суеты Бриенне только и оставалось, что лежать в постели, подоткнув под спину гору подушек. Кая собирала провизию в большие короба. Артур бегал среди одичалых, доставал их расспросами и побасенками. Бриенна же, устав от хлопот этого вечера, ушла в хозяйскую спальню и просто лежала там, сшивала маленькие лоскуты, собирала легкое детское одеяло. Тормунд расхаживал по комнате, складывая в дорожный мешок свое оружие и всякие вещи. Вид у него был потерянный. - Еще приданое? – воскликнул он, осмотрев ее труды. Бриенна махнула рукой с зажатой в ней иглой: - Все пригодится. Сам удивишься, как быстро тратится. Стирай да суши. Вот дошью это одеяльце – на лето малышке – и ты вернешься. Так я загадала. Он сел рядом с ней и провел рукой по ее щеке с бесконечной нежностью: - Ты хорошая мать. Самая лучшая. Я счастлив, что Сольви у тебя родится. Принцесса моя. Никого я не ждал с таким… таким… Такой… - Я знаю, душа моя, знаю. Ты будешь ей хорошим отцом. Как и всем своим детям. Он наклонился и ткнулся губами в ее ухо. - Все будет хорошо, правда? - Да, любовь моя. - Мы справимся. - И спорить не о чем. - И будут еще дети. Много наших детей, золотых, как солнышко. Бриенна задрожала от того, с какой взволнованной надеждой он это произнес. Он погладил ее грудь, она смущенно забормотала извинения, когда на белой шерсти платья выступило мокрое пятнышко. - Теперь эти сладкие грудки мне еще милее, - с гордостью сказал Тормунд. - Не знаю! Потом, как окончу кормить, они и вовсе обвиснут, будто два мешка, - проворчала она. – Стану старой и вялой, будто подмерзшая репка. - Глупости. Что ты болтаешь! Никогда они не перестанут меня волновать. Они всего прекраснее. Ты – всех прекраснее. Он поцеловал ее щеку и скользнул ниже, осторожно положил руку на ее живот и прижался к нему лицом. - Скоро отец твой вернется, солнце мое. Скоро. Скоро. Уж ты не волнуйся обо мне. Твоя мама меня дождется… - Сам не заметишь, как дни пролетят. Будешь потом смеяться вместе с нами. Он поднял голову, посмотрел на нее долгим и темным взглядом, потом молча подвинулся и обнял ее, прижался губами к ее губам. Шитье выпало из ее рук, все стало вдруг незначительным и неважным, все заботы и тревоги измельчали под этим глубоким, горячим поцелуем. Бриенна обвила руками его крепкую шею: - Время еще есть? Запрягают уже? Или пока собираются? - Немного, - выдохнул он с робким смешком. – Времени у нас немного. Хочешь, я дверь запру? Она быстро закивала. Не хотелось его отпускать от себя, хотелось крикнуть – прошу, прошу, прошу, умоляю, не уезжай, не оставляй нас. Но Бриенна понимала, что эти вопли только растравят ему сердце. И она просто цеплялась за него, за каждую минуту с ним. Он вернулся к ней быстрыми, тихими и широкими шагами. Она отбросила шитье в сторону, подняла руки, раскрыв объятие. Поцелуи были торопливы, но по-прежнему восхитительны на вкус. Его руки заскользили по ее телу, нащупали шнуры на спине и начали борьбу, но времени было в обрез – он только стащил платье с ее груди и отодвинул тонкую сорочку под ним. В конце концов, торопясь и ругая себя за этот приступ неуместной страсти – но и не в силах его одолеть, Бриенна встала на четвереньки. Она чувствовала прикосновения его губ к своей шее, его дыхание на своем оголившемся плече. Зажмурилась, сожалея о том, что в такой миг не видит его лица, и вдруг он прижался ртом к ее уху. - Люблю и скоро вернусь… Будешь ждать? Ответь. - Буду, и всегда. - Будешь? Ну? Он втолкнул себя глубже. Она вскрикнула, сунула лицо в мягкие подушки и прикусила их. - Буду, - простонала она. - Скоро. Я скоро вернусь, родная. Ох! И он забормотал еще что-то, слова любви, непристойности, признания, быстрые и жаркие, скомканные, темные и сияющие во тьме. В последний момент он помог ей повернуться, и они закончили в поцелуе, таком глубоком и жадном, что ее губы ныли, искусанные, жаждавшие его, жаждавшие все продлить. Сердце ее колотилось так, словно хотело разорвать ее грудь. Она дрожала, повторяя его имя, пока ее лоно сокращалось от страсти, а руки ловили его плечи, его лицо, и пальцы ее, казалось, даже гудели от желания. Он выпрямился между ее разведенных коленей. Глаза смеялись, сверкали: - Вот не знаю, гордиться или стыдиться! Что ж я такой быстрый нынче? Она прижала ладонь ко рту, прятала смех: - Торопился, вот и быстрый. Если бы вся эта ночь была у нас впереди… - Если бы, - с горечью проговорил Тормунд, вставая и поправляя свои одежды. – Если бы. - Будет еще множество ночей. Тебе надоест даже. - Ну, - хмыкнул он, подняв бровь. – «Надоест». Это ты загнула, конечно, душа моя. Она лениво свела ноги – и развела. Его глаза так и скользили по ней, бесстыдно задерживались на ее наготе, и тотчас он отводил взгляд, и опять возвращал, весь красный от стыда и досады на себя. - Ты очень красивая, - наконец, выдавил он. – Такая красота, от которой даже плакать охота. Или улыбаться. Или как-то… жить. Вот. Просто жить и видеть ее. Она молчала, глядя на него из-под ресниц. - А теперь спи, - велел Тормунд не без сожаления. – Спи, и я тебе буду сниться. А скоро не только сниться стану. Она повернулась на бок. Любовь его, и телесная тоже, всегда так успокаивала, баюкала, ласкала что-то у нее внутри. Как он жаждал красоты и нежности, так она жаждала покоя и порядка, и оба были в этом друг другу бесконечно нужны. - Возвращайся, - велела она сквозь волну дремоты. – Возвращайся скорее. Он поцеловал ее висок, отведя с него длинную прядь волос – и в этот миг в дверь заколотили. Завопил Артур, заговорил Сноу, завыл лисенок. Затараторила Хильде. Все желали, чтобы Тормунд немедля явился к ним - и отправлялся в путь. - Люблю, - проговорил он за миг до того, как откинул щеколду замка. – Я люблю тебя. Вас всех люблю. - И я тебя. И мы – тебя – то… же. Ее перебили вопли Хильде и быстрые слова одичалых. Тормунд вышел из комнаты, мягко вытолкнул сунувшегося было сюда Артура – и прикрыл за собою дверь. - Пусть отдыхает, - услышала она его голос, обращенный к сыну. – Оставь маму, пусть спит теперь… пойдем, поможешь мне седлать коня. Пойдем, да и пора нам с тобой грузить короба. Наутро она проснулась в пустой постели – впервые пустой за долгое, долгое время. Слонялась по дому, пытаясь себя чем-то занять. К вечеру посыпался снег, заметал следы лошадей. В полночь она услышала, как кто-то ходит по саду, ломая кусты и бревна в ограде. Бриенна поднялась и подошла к окну. Она видела лишь огромную, страшную тень среди деревьев. Вытащив меч, подошла к дверям, постояла нерешительно, затем, помолясь всем богам, отворила. И – нос к носу – очутилась напротив сына. Артур был в одних только холщовых штанишках, босой, как и она. В руке его был один из тяжелых отцовых мечей. - Иди к себе, - велела она, все мгновенно поняв. - Нет. Там звери ходят. Там, в саду. Я это слышу. - Иди! – прикрикнула она, разгневавшись. – Или ты теперь меня слушаешь? Совсем? Я под замок тебя посажу, если станешь под ногами путаться! - Попробуй-ка, - дерзко выпалил мальчик. Она не стала продолжать, схватила его тощее, горячее плечо и поволокла Артура к лестнице в мансарду. Он упирался, но боялся откровенно с ней воевать. Она чувствовала, как он пытается извиваться и вырваться из ее пальцев. - Если только попробуешь увязаться со мной, спуститься за мною вниз, - беспомощно начала она. – Надаю таких тумаков! - Не посмеешь! Мама! - А ну помолчи. Еще как посмею, себя назавтра в зеркале не узнаешь, - зашипела она. – И не вздумай кого разбудить, не то, право же… Лисенок выскользнул из темного угла, раскрыл свою широкую, улыбающуюся пасть и издал какой-то звук, похожий на свист порванной волынки. Она невольно дрогнула, отпустила сына. Снежинка захромал к мальчику, прижался к его ногам, он весь дрожал, шерсть его встала дыбом. - Я пойду на крыльцо и зажгу факел, - сказала она полушепотом. – Ты будь здесь, слышишь меня? Артур! Сторожи остальных. Понятно? Из дома ни шагу! И Снежинку не выпускай. Ты в такую минуту должен мне помогать, а не перечить! Ведь ты уже большой, не малыш какой-то! Ну? Артур сердито морщился, кусал губы. Он закивал с отчаянием, переносица его собралась в морщинки: ну точь-в-точь лисенок, когда тот бывал в замешательстве. Бриенна увидела, что в глазах у сына стояли злые слезы. В конце концов, кое-как, спотыкаясь, вытянув перед собою руки, словно слепая, она спустилась вниз, нашарила в темноте свои сапоги, выскочила в холодную и безлунную ночь. Снег перестал, а в чернильной тьме что-то хрустело и трещало, будто деревья вырывали из земли, сгибали и разламывали. Схватив огниво, поднесла к большому факелу, который Кая пропитала каким-то особенным маслом. Оно, по ее уверениям, отпугивало зверей. Огонь тотчас вспыхнул и начал рассыпать вокруг зеленоватые искры. Бриенна подняла факел выше и, трясясь от необъяснимого ужаса, вступила на мокрую от снега тропу. Она прошла несколько шагов и услышала треск смородиновых кустов, там кто-то шевелился и ворочался, ломая ветви. Затем все стихло. Но звери не уходили. Кто-то стоял, огромный, страшный, бессмысленно таращился на нее из тьмы – и ничего не двигалось. Затем она заставила себя пройти еще пару шагов, шла к ограде, едва передвигая ноги от страха. Ладонь ее, сжимавшая меч, стала мокрой, рукоять так и выскальзывала. Она сжала пальцы покрепче и подняла свет так, чтобы он упал как можно дальше. Тени заплясали по стволам деревьев, по мокрой земле и прошлогодней траве. Некогда здесь цвели маргаритки, подумала она вдруг. Маргаритки, пушистые лютики, высокие мальвы. И море тысячелистника. А теперь все было мертво – и лишь надеялось жить. Когда-нибудь. Свет дрожал и дробился, разбиваясь о темные силуэты вокруг. И вдруг что-то опять зашевелилось, вздохнуло. Она услышала тяжелую поступь, скорее, даже ощутила ее под подошвами собственных сапог в тряске земли. Чудище отвернулось и пошло прочь. Она поворачивалась вокруг себя, свет метался по саду, отгоняя тени. И вдруг послышались удары, точно кто-то тяжело бился огромным телом о двери сараев. Закричали овцы, тревожно заржали лошади. Послышались какие-то мокрые, всхлипывающие звуки, и в небо понесся крик раненого животного. И еще один. И еще. Эти полные страдания вопли заполонили ночь, Бриенна побежала было через сад, оскальзываясь в грязи, и вдруг ее кто-то схватил за руку. - Нет, - пробормотала Кая, повиснув у нее на локте всем своим маленьким, сухоньким телом, - нет, нет, нет, возвращайся в дом. Не ходи туда! Прошу, ты не сможешь, не сможешь… Бриенна остановилась. Она слышала свое учащенное дыхание, старушка тянула ее за собой, крепко вцепившись в локоть, шептала, словно ветер шуршал сухими листьями смородины на голых кустах: - Мальчик… там мальчик. Идем, надо зажечь огни, надо дверь запереть, Бриенна, оставь все, оставь, молю тебя. Тормунд не велел нам. Послушай его. Пусть все забирает, пусть все возьмет, матушка-медведица очень уж зла, пусть, пусть берет, что ей надобно, пусть заберет овец, лошадей, перестань, отступись. Опусти меч, пойдем со мною, пойдем домой. Внутри нее что-то потянуло и дернулось, дочка беспокойно зашевелилась. Бриенна положила руку на живот, ощущая эти волнами идущие беспокойные толчки: - Ш-ш. Все уже закончилось. Все хорошо, маленькая. Мы… мы идем домой. Скоро все закончится, твой отец вернется… Бриенна замолчала, поняв, что вот-вот расплачется от бессильного отчаяния. Кая обняла ее и повела к крыльцу. Они вернулись в притихший, темный, словно бы дрожащий в ночи, дом. Заперли дверь на несколько замков. Охнув от тяжести, Бриенна поволокла к дверям тяжелую дубовую перекладину, Артур бросился ей помогать. Мия и Сорен зажигали свечи и расставляли всюду, и комнаты заполнялись густым медовым светом. Длинные тени прыгали по стенам, плясали, словно темные призраки. На рассвете Бриенна выглянула в окошко – и увидела, что из сада бегут во двор, расползаясь по грязному снегу, темно-алые ручейки. Крики боли, похожие на мольбы о помощи, и тонкое, покорно-тревожное блеянье в овине прекратились. Стояла мертвенная, тяжелая тишина. Небо было пасмурно-серым, и, в теплом безветрии, всюду разливался, проникая в комнаты, заползая через толстые стены, душный, тошнотворный запах бойни и животных нечистот. Запах зверя, подумала она. Ярость и бой. Чтобы отвлечь ее, Кая поставила тесто для весенних птичек. Она бегала по кухне, хлопотала в каком-то странном, рассеянном и упрямом оживлении. Бриенна сидела у очага, прижимая к бедру свой меч. Артур, коленями встав на табурет, а локтями – на стол, угрюмо ковырял кончиком кинжала потемневшие доски столешницы. - Я пойду туда и убью медведицу, - пробурчал он, когда Кая поставила перед ним миску с теплой кашей. – Пускай отец и не велел, а я так думаю, что теперь я тут - мужчина, и всех вас буду защищать. - Перестань, - буркнула Бриенна. – Хватит. Никуда ты отсюда не выйдешь, пока Тормунд к нам не вернется. - Что же это! – вскинулся он. – Ведь всех убьет! Так и будем сидеть, от страха трястись? Я слышал, как наши овцы кричат. А теперь они замолчали, подумала она печально. И все замолчало, наступила пустая, оглушающая тишина. Даже птицы перестали петь. - Хочешь, я твою кашу теплым медом полью? – ласково спросила Кая, заметив, что Артур не притронулся к еде. – Что ты? Ты испугался? - Вовсе нет. - Испугался, бедный ты мой… и я тоже. Матушка-медведица кого угодно вгонит в страх. Но мы должны потерпеть. Покуда нет мужчин… - А Сорен? А я?! И даже Снежинка! Дитя и старик, подумала Бриенна, опустив лицо, растирая ладонью свой лоб. И беременная баба. И хромой лисенок. Нечего сказать, хороша наша армия. - Если ты уйдешь из дома, Артур, солнце мое, то твоя мама сойдет с ума от горя и беспокойства, - тихо сказала Мия. Она стояла в дверях кухни, ее сморщенная, покрытая темными пятнышками кисть водила по стене, мелкими и короткими движениями, какие бывают присущи только слепым людям. – Поэтому уж останься с нами. Побудь с нами, и тем нас всех убереги. Мальчик упрямо промолчал, но больше разговоров о битве со зверем не заводил. Вечером, когда все собрались за поздним ужином, послышался страшный треск на крыльце. Снежинка соскочил с пустого стула Тормунда и забился под стол, повизгивая от страха. Все вскочили, Сорен замахал на Бриенну и Артура, которые разом метнулись к двери, хватаясь за мечи: стойте, стойте, не вздумайте выходить! Но они и сами остановились в нерешительности. Бриенна выглянула в окно, Артур нырнул ей под локоть: и оба увидели, как огромная тень неторопливо движется по двору. Чавкала грязь под гигантскими лапищами, слышался негромкий рык. Это был странный звук, одновременно высокий и низкий, точно в груди у зверя кричало сразу несколько разных животных. Перила были сломаны, измазаны свежей кровью. Около крыльца валялся растерзанный лошадиный труп с вываленной наружу сизо-красной требухой. - Да чтоб тебя! – проговорила Бриенна сквозь зубы. – Когда же уймешься, проклятая!.. - Сюда не пойдет, - дрожащим голосом сказал Сорен. – Боится огня. Не мельтешите там, не смотрите. Артур! Иди ко мне! Помоги, я глазами совсем что-то плох. Снежинка плакал, трясся, как маленький ребенок. Артур взял его на руки и обнял, Кая дала большую шаль, чтобы укрыть бедную зверюшку. Во дворе еще долго что-то топало, ухало и месило грязь, но к крыльцу более не приближалось. Все же, обитателями Тысячелистника овладела ужасная, рассеянная тревога. Они бродили по комнатам и зажигали фонари там и тут, чтобы свет отпугивал медведицу. Есть никому не хотелось, Бриенна с трудом уговорила сына проглотить несколько кусочков мяса и выпить теплого чая с молоком. Когда все улеглись, Бриенна поднялась к Артуру. Он лежал на боку, свернувшись калачиком, прижимая к себе дремлющего лисенка. Она вынула из сундука толстое одеяло, сшитое из беличьих шкурок, и укрыла мальчика. Артур вздохнул: - Когда же он вернется? – шепотом. Бриенна села в кресло у кровати, пристроила рядом меч, прислонив его к изголовью кровати. - Скоро. Может быть, уже завтра. С ним приедет Сноу, может, и еще кого возьмут, и они прогонят зверей далеко-далеко. В лес. И поймают в ловушки. - Я мог бы им тоже помочь. - Но прежде поспи. Вчера ночью мы почти глаз не сомкнули. - А ты? – он высунул нос из-под одеяла и внимательно уставился на нее. - Я тоже лягу. Посижу с тобой и пойду спать... Она протянула руку и отвела с его лба золотую прядь. - Ты боишься? – тихо спросил Артур. – Ты за нее боишься? За Сольви? Бриенна усмехнулась, но вышло криво и совсем не весело. - За всех нас. Но… За тебя и сестренку – особенно. - Да ведь я уже совсем большой. - Ты для меня всегда будешь малышом. Отчасти, - прибавила она, улыбаясь, видя, что он возмущенно вздернул голову от подушки. – Отчасти, Артур. Ведь я помню тебя вот таким. Она показала ему, разведя ладони. Чтобы отвлечь его, она начала расспрашивать его о поездке, он всегда был рад рассказать ей что-нибудь из своих чудесных, невероятных приключений. Постепенно он успокоился и, повертевшись, устроился удобнее. Но спустя какое-то время вздохнул: - Нет. Не могу уснуть, мама. Я так ужасно тревожусь. - Все будет хорошо. Со мною все будет хорошо. Со всем нами. Отец вернется. Мы все будем вместе. Снова. Она погладила его макушку. Внизу что-то ухнуло и упало, послышались звуки, словно зверь опять забрался на крыльцо и принялся его ломать. Бриенна в испуге прислушалась, а затем, когда все стихло на миг, она дрожащим, неверным голосом запела себе под нос колыбельную, что пела когда-то в Винтерфелле. Когда Артур был тем самым малышом, что умещался между ее едва разведенных в сторону ладоней. Это была глупая и короткая песенка, и она все повторяла, повторяла ее, как заведенная, по кругу, пока во дворе не воцарилась тишина. - Сто корабликов плывут, золото тебе везут, Засыпай, малыш, и они придут, Сто корабликов плывут, бочки с медом привезут, Засыпай, малыш, скоро будут тут. Вместо весел звездочки, вместо паруса луна, Парчу и шелк нам привезут, и сладкого вина, Сто корабликов плывут, сто мечей тебе везут, Копья и кольчуги, щиты из серебра, Засыпай скорее, пусть они придут, Спать тебе пора… Артур засопел, и лисенок рядом с ним тоже: и постепенно его дыхание стало ровным, она поняла, что дети уснули. Тогда она встала и вернулась к себе, легла на кровать, не снимая теплой робы и сапог. Меч она положила рядом с собой. Она долго вслушивалась в тишину за окнами, слушала, как весенний ветер поднялся, закружил по лесу и саду, начал раскачивать деревья. Проснулась на рассвете, вскочила, сердце ее пропустило удар - от странных звуков внизу. Звенели колокольчики и что-то еще тихонько тренькало и скрипело. Затем пронесся порыв ветра, будто бы дверь была отворена. Осторожно, неслышно ступая и придерживая свой живот, словно пытаясь прикрыть ребенка, крепко ухватившись за меч, она вышла из спальни. Свечи в холле догорали, многие погасли. В белом, неясном и жидком, как зимнее молоко, свете, она увидела, что дверь на крыльцо распахнута настежь. Бриенна побежала вниз, сердце заколотилось где-то у нее в горле. Она выбежала на крыльцо и застыла: все было изломано, перевернуто и изуродовано. Мертвая лошадь исчезла, остались кругом лишь пятна черной, остывшей крови. Забор покосился и упал. Крыша овина провалилась, одна стена его была проломлена. Кусты были растоптаны, стебли прошлогодней травы измяты, вдавлены огромными шагами в коричневые лужицы. Откуда-то издалека донесся до нее звук колокольчиков. Бриенна закрыла дверь и спустилась с крыльца. Порыв ветра швырнул ей в лицо пригоршню теплого, пахнущего таявшей землей, воздуха. И опять зазвенело. Пробежав по саду, она увидела, наконец, три фигурки. Они уже далеко ушли. Странно маленькие, согбенные, но и странно быстрые. На них были теплые длинные плащи, а островерхие капюшоны из толстой шерсти придавали им вид каких-то сказочных существ. У Мии и Каи в руках были посохи, суковатые палки с загнутыми концами, гораздо выше их самих. К этим посохам старики привесили колокольчики, трещотки и нанизанные на нити стеклянные бусины. Все это тренькало и стучало, прорывая рассветную тишину. Сорен нес в руках лук с вложенной в него стрелой, а на его круглой, как у горбуна, спине, болтался полный колчан. Они двигались по тропинке меж сжатых полей, гуськом, суетясь и семеня, иногда спотыкаясь: трое путников, устремленных в лес, в никуда, навстречу беде. Кая поднимала посох и трясла им, и Мия тотчас повторяла за ней. - Эй! – услышала Бриенна. – Эй, матушка-медведица, сюда, к нам! Сюда! Голоса их показались ей тонкими и испуганными, какими-то хрупкими, невесомыми, точно прошлогодний листок, кружащий под этим ветром. Листок, от которого остались после зимы одни только кружевные прожилки. И сами они показались ей издалека не стариками, не взрослыми, а какими-то потерянными детьми. Она услышала собственный всхлип, полный ужаса и страдания, побежала за ними. Оскользнулась, едва не упала. И увидела, что, мелькая за голыми ветками густого осинника, движется, им наперерез, эта безликая, страшная, как гора, тень: шерсть, кровь и злоба. Зверь шел молча, не рычал, будто боялся спугнуть добычу. Но шел быстро, куда проворнее стариков. Они на миг остановились и, видимо, заметили чудище. Потом еще сильнее затрясли своими погремушками и понеслись к лесу, с неожиданным в таких ветхих старичишках проворством. Бриенна тоже побежала, обнажив меч и отбросив ножны в грязь. Живот ей ужасно мешал, дышать стало тяжело. В боку начало колоть, точно длинной иглой кто-то тыкал и тыкал ей над бедренной косточкой, потом эта боль сменилась другой – долгой и ноющей. Она вбежала в лес и потеряла стариков из виду. И медведица куда-то пропала. Запела какая-то птичка, тотчас смолкла. В небе над нею закричала стая сорок. Бриенна шла и шла, все дальше от дома, и все оборачивалась вокруг себя, словно бы обезумев. Она прошла уже далеко, решила было, что потерялась - и вдруг опять услышала эти трещотки и колокольчики. А затем - свист пущенной стрелы, короткий вскрик. Тихое, озлобленное рычание. Побежав на эти звуки, она взобралась на березовый холм. Зверь ринулся к старикам, встал во весь гигантский рост. Сорен натянул стрелу, прицелился. Кая и Мия начали пятиться назад, и все трясли своими проклятыми колокольчиками. Храбрость их почему-то в то мгновение Бриенну поразила – и словно бы ударила в сердце. Бездумная, невероятная отвага. Она никогда их такими не видела – и не знала, что в них откроется, да еще в такой страшный миг. Медведица быстро упала на передние лапы, в одно мгновение одолела расстояние до них, раздался удар и какой-то тошнотворный звук. Тело отбросило в сторону, словно сломанную куклу. Сорен метнулся прочь, и опять тетива зазвенела в чистом утреннем воздухе. - Эй! Сюда, сюда, иди-ка сюда! – крикнула Кая. И вдруг она обернулась. Словно почувствовала нечто, она обвела глазами опушку леса. Увидела Бриенну. Мгновение смотрела на нее, застыв и, кажется, обо всем забыв. Потом закричала: - Не ходи за нами! Бриенна! Он скоро вернется! Уже скоро вернется! Тормунд скоро вер… Одним ударом медведица снесла ей голову, что-то хрустнуло и сломалось. Бриенна хотела бы зажмуриться и не видеть – но она видела, смотрела и смотрела, не могла даже моргнуть - как капюшон упал с головы, брызнула кровь, и голова старушки повисла набок, будто сломанный одуванчик. Кровь залила прогалины и куски чернеющего снега. Потом медведица повернулась к Сорену и так же, словно играючи, ударила его лапой поперек лица. Стрела вонзилась, выпущенная в последний миг, в мохнатую толстую шею. Тварь взревела, казалось, весь лес сотрясался от этого крика. Бриенна, не помня себя, подняла меч и побежала на зверя, выставила меч перед собой, ее мысли пропали, а все чувства обратились в этот бег, последний рывок перед ударом, она знала, знала, что должна снести зверю голову – и знала, что так и будет. Потом земля ушла у нее из-под ног и на мгновение ей показалось: она взлетела. Вся тяжесть в ней исчезла, все как будто подлетело вверх. И тут же опрокинулось вниз. Мир перевернулся, мелькнул кусочком пасмурного неба, и вдруг закувыркался, надвинулся со всех сторон, стал темным и странным, он сыпался вокруг нее, шуршал и катился камушками. Она охватила себя за колени, поняв, что падает, и падает очень глубоко. Ей на голову посыпались ветки и травинки, которыми была прикрыта медвежья яма-ловушка. Она больно ударилась плечом, разбила лицо о какой-то корень, торчавший из-под земли. Потекла липкая кровь, и она повалилась еще ниже, в жидкую и холодную грязь. Колени ее приняли первый удар, она вскрикнула, ударилась животом. Боль окатила ее с ног до головы, от кончиков пальцев, от щиколоток, которые от удара, казалось, вывернуло и выломало - до самой макушки. А потом боль исчезла, как и все вокруг. Стало темно, тихо, мир перестал катиться кубарем, застыл и сжался до одной точки: да и вовсе пропал. Она очнулась и застонала, во рту ее стояла горячая горечь, и лицо пылало там, где она ободрала кожу со скулы. Бриенна встала сначала на колени, потом, цепляясь руками за корешки и камушки, начала подниматься, в животе ее толкался ребенок, и от этих ударов к горлу катились все новые пригоршни желчи. Она открыла рот в безмолвном крике, и по ее губам побежали горькие струйки. Выплюнула и увидела, что слюна ее смешана с чем-то красным. Язык ее распух и болел. Наверное, она его прикусила при ударе о дно. Она посмотрела наверх. Яма была в три ее роста, узкая, словно могила или колодец, длинная – такая, что человек мог бы сделать по ней не менее семи шагов. Медведю же, попади он в такую ловушку, с каждым шагом приходилось бы тереться боками о крутые стены, и земля наседала бы на него - так, что его еще теснее бы держало внутри. При падении Бриенна разрушила настил, которым яму прикрыли, и она видела теперь ажурный рисунок из веточек над собой. Сквозь эти ветки просвечивало пасмурное небо. Ветер гнал по нему разорванные на мягкие клочья серебристые тучки. Бриенна подняла руки, пытаясь нащупать выступы. Потом присела, поискала меч в грязи и, вытащив его, подняла, примериваясь куда бы воткнуть. Свет над нею померк. Страшный, полный боли и ярости рык потряс стены ямы, и на голову ей начали падать камушки, травинки, посыпался песок и куски мокрой глины. Бриенна попятилась, выставив меч перед собой. Медведица вытянула лапу и ударила пустоту, пытаясь достать свою добычу. С клыков ее закапала смешанная с густой темно-красной кровью слюна, сбитая от рычания в пену. Вжавшись спиной в землю, подняв меч, она чувствовала, как дрожит, или, быть может, то сотрясалась от звериного воя ее вся полянка вместе с медвежьей ловушкой. Несколько мгновений медведица, изнывая от боли и досады, заглядывала в яму, и Бриенна взмолилась, едва шевеля сухими, перепачканными рвотой и кровью, губами: уходи, уходи, уходи, только не упади сюда, просто уходи. Если зверь попадет в яму, подумала она вдруг совершенно спокойно и как-то обреченно, мне не выжить. Может быть, и зверю тоже. Может быть? Верный Клятве все еще был с нею. Она не собиралась сдаться без боя. Ребенок вдруг зашевелился сильнее, словно слышал ее отчаяние. - Уходи! – крикнула она, и сама испугалась своего крика – такой он был хриплый и тихий, и слышалось в нем безумие. Потом где-то далеко, как ей показалось – на самом краю мира – послышался стук копыт, чей-то свирепый окрик. Шаги, быстрые, и все быстрее: и человек побежал. И, едва Бриенна успела опомниться, медведица исчезла. Раздался звон меча, победный крик. Зверь завыл, застонал. - Так-то, - в ярости крикнул Тормунд, - а ну-ка, иди сюда, ну! Сюда, тварь проклятая, ко мне, ко мне! Уж я тебя приласкаю!.. Мокрые, ломкие, мягкие звуки. Словно кто-то шел по лесу, наступая на промокшие бревнышки. Шипение, бульканье, стон – звериный или человеческий, она не могла разобрать. Потом все стихло. Повисла тишина, все замерло и остановилось. - Тормунд! – позвала она. С края ямы покатились вниз и застучали дробно алые бусинки. - Тормунд! В небе над ней качались сломанные ветки, гнулись от ветра желтые травинки. - Тормунд!.. Она так и стояла, подняв голову, слушая пустоту над собой. Кровь капала с травы на краю ямы, катилась и катилась, впитывалась в темные пласты тяжелой глины. Серые, черные, синеватые, темно-карминные, желто-золотые. Полоски крови тянулись через них, создавая особенный, причудливый узор. - Прошу, не пугай меня, отвечай мне, - взмолилась Бриенна. – Тормунд! Тормунд! Она закрутилась вокруг своей оси, заметалась, как медведица, заколотила руками о стены. - Если ранен, скажи, только не молчи, не молчи, ну зачем ты!.. Тормунд!.. Кто-нибудь! Кто-нибудь! Голос ее летел и летел наверх, и пропадал, должно быть, не долетая даже до мерзлых травинок. Яма словно бы – вместе с нею – сожрала и ее крики. Они становились все слабее, и в конце концов, отупев и измучившись, она замолчала. Тормунд, наверное, пошел за подмогой, подумала она. Он скоро вернется. Ребенок в ней зашевелился, она прижала руку к животу. - Он скоро вернется, Кая же сказала, он скоро вернется. Он за подмогой ушел, видишь, все стихло? Зверь убит, и скоро мы… Раздалось какое-то шевеление, сверху опять посыпались камушки. Медведица свесила вниз окровавленную, мокрую морду. Бриенна уставилась в ее темные, полные тоскливой ненависти, глаза. С желтых клыков капала вниз розовая пена. Мгновение они смотрели друг на друга – две матери, разделенные смертью и болью – и вдруг голова зверя подлетела наверх и, перелетев через узкую яму, скрылась из вида. В яму хлынула темная, теплая кровь. Бриенна едва успела отскочить, иначе ее бы обдало с ног до головы. Она прижалась к дальней узкой стене. На какое-то время опять воцарилась тишина. Затем она услышала, как человек ходит вокруг, наступает на веточки, что-то поднимает, услышала, как тихо и обеспокоенно фыркает лошадь. - Тормунд! – крикнула она со слезами. Никто не отвечал ей. Она заставила себя вытянуться, расставила руки, поднимаясь на цыпочки: - Я здесь! Тормунд! Я здесь, ты слышишь меня?! Тормунд, сердце мое! Я здесь! В ответ ничего не происходило, кроме этих шагов, человек кружил и кружил где-то далеко, словно на другом берегу широкой реки. Затем небо закрылось мужским силуэтом, кто-то заглядывал в ловушку. И Бриенна подумала, вглядываясь сквозь побежавшие по щекам слезы: его голова совсем поседела в этом страшном бою. Ох, Тормунд. Ты так меня напугал! И сам поседел от страха и горя… Потом она увидела, что сверху вниз смотрит на нее вовсе не Тормунд. А потом Джейме Ланнистер, взиравший на Бриенну с бесконечным и глуповатым изумлением, выпрямился. В следующий миг он присел на край ямы – и, опершись на одну руку, другой придерживая сумку и меч, прыгнул вниз.