Тысячелистник

- Ну, и как идут дела за Стеной? Джейме вздрогнул, а потом, не поворачивая головы, ответил: - Смотря о какой стороне ты толкуешь, Райо. Я был повсюду. Дотракиец фыркнул. Он был единственным из всей свиты, кто с ним заговорил – с ним, ехавшим позади всех, и настороженно разглядывавшим спины северян. Порой Джейме казалось, что белокурая голова поворачивается, что Бриенна бросает на него редкие и робкие взгляды – но, быть может, только казалось. Трудно было ее видеть за рядами волков, которые окружили ее, точно, как стая окружает отбитую у охотника самку. Там же, впереди, в растянувшихся рядах, ощетинившихся пиками, под стальными знаменами с белым зверем – там же потерялись и дети, и Снежинка: все те, кто стал ему так странно дорог за эти дни в Тысячелистнике. И теперь говорить с ним решился лишь молодой дотрак, которого он знал по Битве Долгой Ночи. Парнишка, который тогда был совсем юн, выжил лишь чудом – тоже помнил Джейме. Как многие люди из его племен, он не заботился о сложных вещах, а интересовался по-настоящему только войной и трофеями. Впрочем, Джейме вспомнил - тотчас, как юноша с ним заговорил, - что Райо был дотраком лишь наполовину – матерью его была плененная лоратийка, что от рождения поставило беднягу в ряды изгоев. Он не захотел возвращаться под знамена Дейнерис Таргариен, остался в Винтерфелле, соблазнял там девиц, учил детей бою на аракхах, изучал новые для себя доспехи и оружие - а затем без всяких раздумий поступил на службу к Сансе Старк. - Что происходит по нашу сторону, мне и самому известно, - сказал Райо, блеснув в улыбке превосходными, белыми, словно соль, зубами. Он был привлекателен, и весьма, но дотраки считали его довольно безобразным – за тонкий стан и пронзительно-синие глаза. Однако же, на взгляд любого другого человека, хоть мало-мальски понимающего в прекрасном, он был потрясающе красивым. Райо, впрочем, об этом вряд ли догадывался, потому что Джейме также вспомнил, как в Винтерфелле, в то время, пока он там жил, юный дикарь без конца предпринимал попытки ухаживать за самыми уродливыми и чумазыми бабами и девицами. Они от такого напора - и от красоты этого заморского витязя - просто-таки цепенели. Это служило источником вечных шуток и споров среди мужчин, среди всех рыцарей, солдат и слуг – да что с ним такое, отчего Райо, сын Моэро, не в состоянии одолеть свою робость? Или же, гадали они, он попросту неразборчив, как животное? Ведь не разбирают же собаки на собачьей свадьбе, какая сука хороша собою, а какая нет. - Что же у вас происходит, Райо? – спросил Джейме, осторожно покосившись на него. - Слишком много и ничего, - сказал Райо, засмеявшись. – Зачем ты оставил нас? Я думал, ты желал на ней пожениться. Ты сделал ей сына. И эти слова дотрак произнес с уважением, словно и впрямь верил, что тут от Джейме требовались какие-то особые усилия или особенная доблесть. Джейме с горечью фыркнул: - Вы это событье десять лет обсуждали, и все никак не пришли к заключению? Райо удивленно улыбнулся, вскинув красивую, соболем отливавшую, бровь: - Отчего же? Пришли, - простодушно сообщил он, не сгоняя с лица ослепительной ухмылки. – Решили тебя казнить. Но вот ведь опять она… она опять за тебя заступилась. Красивая женщина, очень красивая, - Райо цокнул языком с видом знатока, и Джейме невольно фыркнул. – Только очень глупа. Наверное, светлые волосы делают женщин такими глупыми, словно овцы или козочки. «Черные упрямы и своенравны, а белые доверчивы и туповаты», так говорят овечьи люди. Некоторое время Джейме послушно кивал, пока Райо выкладывал ему всякие соображения насчет овец, коз и всего женского пола заодно, и, наконец, не выдержал: - Так и ты не женился, дружище? Райо посмотрел с обидой, тонкие ноздри его раздулись: - Я ведь принес клятву рыцаря… Женитьба мне не положена. - Понятно, - Джейме стоило огромного труда не захихикать. Жаль ему было этого неудачливого красавчика: он сострадал ему, как человеку, которому пригожесть черт не принесла ничего, кроме насмешливого недоумения в сердцах окружающих. Не был ли таков и я, подумал он вдруг. Не стал ли таким тайным посмешищем, и оттого поспешил скрыться за рыцарством, безбрачием и кровосмешением? Мы с ним отнюдь не разнимся в этом: мы оба робеем и боимся настоящего мира, мира, где нет красоты и уродства, а только решения твоего собственного сердца. А сердца у нас так неумелы в решениях, словно их не научили самому главному: брать на себя гнет выбора. Долгое время все за него решала сестра. Недолгие минуты, когда ему приходилось от нее отходить и пытаться что-то сделать самому, были ему мучительны, казались какой-то особенной пыткой. Он долгие годы гордился этим сжирающим душу единством: пока совсем не пропал в сладкой, баюкающей, приторной гнили. Серсея была сильнее. В какой-то момент, понял он, в череде последних кошмарных лет, она еще оставалась, еще жила - а его уже не было. Райо прервал эти мрачные размышления, принявшись трещать без умолку о новостях в Винтерфелле. Он рассказал Джейме о том, как окрестности королевства Старков заполонили беглецы с гор – жертвы неумного, жестокого правления Робина Аррена. - Голод их погнал сюда, - сказал Райо, - голод и нужда, но нам это все равно: мы не хотим этих чужаков здесь видеть. Эти люди настоящие дикари. Они воруют, пристают к женщинам, донимают крестьян и мелких лордов, угоняют скот, режут собак, вдобавок, они ведут себя как будто это их земли. В Винтерфелле такого терпеть не желают: и у нас довольно отрядов, чтобы их приструнить, но к югу, в лесах и скальниках, они живут теперь во множестве, расплодившись там, будто клопы в тюфяке. Я думаю, один или два больших набега могли бы им показать, каковы наши обычаи. Но кхалиси Старк слишком добра, жалеет их. Покамест… Думаю, скоро и ее терпению настанет конец. А горный кхал слишком молод, глуп и недалек, чтобы хоть как-то на них влиять. К тому же, они ненавидят его и его воинов от всей души. Горцы всегда жили разбоем, подумал Джейме без удивления. Аррен, по слухам, которые к нему приходили и прежде, когда еще Джейме жил в Кастерли, пытался племена в горах завоевать, но претерпел неудачу. Тогда он начал постепенно выкуривать наиболее слабые кланы из шахт, заполняя освободившиеся земли своими солдатами и крестьянами. Это было настолько опрометчивым шагом, что даже Тирион присылал к Аррену переговорщиков, пытался повлиять на мальчишку, вразумить его: то через Ройсов, то через иные знатные семьи Долины. Все было напрасно: от матери Аррен унаследовал тупой, беспричинно упертый норов, приправленный еще и кучей всевозможных странностей. - Итак, свой мусор он предпочел смести сюда, к сестрице на задворки, - заметил Джейме, и Райо одобрительно рассмеялся. - Именно так, все так! Если желаешь, то ты мог бы помочь нам с ними управиться. Мы не трогаем их баб и детей, но, боюсь, все к тому придет, что возьмем заложников: и начнем казнить особенно распустившихся предводителей. Жалость против них – что масло против огня, только пуще их укрепляет в безнаказанности. - Я вовсе не против, - осторожно сказал Джейме. – Но доверятся ли мне остальные северяне? - Раз уж ты здесь, - Райо пожал плечами. – Тебя кхалиси Старк грозилась и казнить, и подвергнуть пыткам, даже собакам хотела заживо скормить, но ты, кажется, много раз виделся с ней, и всякий раз уходил целым да невредимым. Если хочешь знать, отчего, спроси меня. Я давно догадался. Тебе страшно повезло в том, что тебя любит эта белокурая баба: и тебя убить, да еще на глазах у нее – это все равно, что ее саму при всех казнить. Вот Старк тебя и жалеет. Райо был прав, и Джейме поспешил бы с ним согласиться, не будь его гордость так задета. Мысль о Бриенне его тревожила, и все сильнее, по мере приближения к Стене и к Винтерфеллу. Вскоре показались высокие стены замка: при виде их он невольно вздрогнул и сжался. Внутри и снаружи он увидел большое войско, крепкое и хорошо вооруженное, и понял вдруг, что ему предстоит стать настолько осторожным, тихим и незаметным, как только сумеет. Держать рот на замке, не злить ни военачальников, ни Старк, ни Бриенну, ни самого малого из здешних слуг. Все смотрели на Джейме с плохо скрытыми любопытством и неприязнью, будто только и ждали, когда его можно будет, наконец, предать какой-нибудь по-северному непритязательной, но и по-северному же, мучительной казни. Вместе казни, однако, ждало его нечто другое, может, и не столь уж отличное: место на поминальном пиру в самом дальнем конце большого зала, среди слуг и батраков, приблудных горцев, дотраков и их немытых детишек, куда еду приносили даже не в мисках, а на огромных деревянных поддонах, словно корм скоту задавали. Здесь свечи едва виднелись, торчали оплывающими огарками в закопченных подставках, а вместо вина наливали кислое пиво и ягодную бражку. Тем не менее, народ был весьма бодр, потому что в еде Старк не скупилась. Джейме, оглядевшись и решив, что, пожалуй, и это неплохо – набросился на большие куски жареной ягнятины и печеные в золе луковицы. Люди вокруг него хватали еду с подносов и рассовывали по карманам, отгоняли ребятишек пинками и шлепками, ругались, гыгыкали, пили, громко булькая и раскатисто рыгали. Все это было для Джейме привычно, хоть и не особенно приятно. Он посмотрел в другой конец зала – и увидел там Артура, бледного и молчаливого, который сидел рядом с матерью, безучастно уткнувшись в серебряную тарелку. Бриенна сидела, выпрямившись, держа голову высоко – но так же не поднимая глаз от приборов. Санса рядом с ней что-то тихо, серьезно говорила, то и дело она поворачивалась и отодвигала краешек кружевной накидки, которым прикрыли личико Сольви. Девушка-служанка держала малышку на руках - и нежно ей улыбалась. Такова наша Сольви, подумал Джейме без всякого удивления. У девочки были изумительные глаза: сияющие и серьезные, и искрящиеся таким чистым, невинным, неподдельным интересом – ко всему вокруг. И такая доверчивая, нежная, славная улыбка, что она словно бы околдовывала любого. Это от матери, подумал он. Может быть, и нет. И от отца. Ее отец был смешлив и искренен, он был чист сердцем, бедняга… Это неважно, неважно, не… Джейме дотянулся и схватил со стремительно пустеющего деревянного поддона посыпанную травами утиную ножку. Почти никого из Вольного народа на пиру не было, но Санса настаивала, чтобы Тормунда, которого многие здесь знали, любили и помнили – помянули с большими почестями и помпезностью. Были произнесены всяческие речи, лорды – от толстяка Мандерли до самого последнего мелкого лордишки из Волчьего леса – приносили Бриенне и ее детям свои соболезнования, дамы рыдали, мужчины то и дело тоже пускали скупую слезу. Все это длилось и длилось, и Джейме понял, пьянея от мутной бражки, и вместе с тем сатанея от раздражения – что действо становилось для Бриенны все больнее. Ведь она и без того пережила долгие похороны и проводы там, за Стеной. Но, как оказалось, путь этот еще не был ею пройден… Наконец, она поднялась, взяла дочку и пошла к выходу. Санса бросилась было следом, но Артур схватил ее за руку, с неожиданной, для такого уставшего и растерянного ребенка, сообразительностью. Он что-то быстро сказал ей, и леди Старк, грустно улыбаясь, остановилась, прижала Артура к себе. Джейме поднялся и бочком двинулся к дверям, стараясь не выпускать Бриенну из вида. Он надеялся ее перехватить хотя бы на крыльце. И вдруг пусть ему преградили. Словно из-под земли появилась довольно хорошенькая молодая служанка: - Лорд Ланнистер. Вы, должно быть, очень устали. Позвольте проводить вас в ваши покои. Он сделал шаг в сторону, чтобы обойти ее – и она шагнула туда же, загораживая ему дорогу. Джейме вильнул, чтобы сбежать – и она опять очутилась с ним нос к носу. Он коротко и невесело заржал. Увидел, как следом за Бриенной двинулись несколько стражников Винтерфелла. Поглядел на служанку сверху вниз: - А тебя подослали, - сказал он ей. – Ну и умно же… Ох, прости: хотел сказать – глупо! Эдакая северная хитрость, что всегда только на посмешище. - Оставьте леди Бриенну, - отвечала девица, ничуть не обиженная этим хамским разоблачением. – Не велено к ней никого допускать. Она не в том состоянии… Не надо ее тревожить теперь. Идемте. Идемте же. Ведь не хотите же вы ночевать в свинарниках? Нет? Он поморщился. И прежде слуги не выказывали к нему особенного почтения, что уж теперь… Он все еще был пьян, когда брел, покачиваясь, за этой настырной горничной. Смутно понимал, что уводят его все дальше и дальше, и, под конец своего пути, догадался, что ему отдали комнату в самом дальнем конце самого дальнего крыла замка. Горничная отомкнула замок и, когда он протянул руку, без слов отдала ему ключ. Он увидел большое помещение, бедное, но чистое: широкую кровать, застеленную шкурами и парчовым покрывалом, свечи на пустом письменном столе. В камине жарко пылал огонь. В соседней комнате, выходившей окнами в один из конюшенных дворов Винтерфелла, высился книжный шкаф, стояло обитое старой, но добротной, буйволиной кожей, кресло с подставкой для ног. Тут же на толстом ковре из овечьей шерсти устроена была большая лохань из кедровой древесины, оплетенная толстенными медными обручами. От воды поднимался травяной пар. Все это было ему знакомо, знакомо до стыда, до зуда в сердце. Все комнаты здесь походили одна на другую: лишь палаты самой Королевы Севера были украшены какими-то особенными знаками, гербами и золочеными канделябрами. Остальные же помещения несли на себе дух суровой северной аскезы. Но вещи были добротны, и все хранило тепло, и, как некогда сказала ему Бриенна, стоит лишь научиться любить эти места… Он не научился. Джейме с тоской вспомнил Тысячелистник: его огромные окна, деревянные стены терема, скамьи алого лака, запах хлеба, который плыл из кухни, где возилась его бедная, обездоленная своим горем, Бриенна. Ему казалось, этот запах, сладкий и кроткий, смешанный с запахом ромашковой воды для купания ребенка и еловых веточек в камине – пропитал там все, и даже руки Бриенны, ее одежду, волосы, и, если бы он мог, если бы он себе позволил, хоть на секунду… Если бы он мог прижаться лицом к ее плечу или вдохнуть ее аромат, ткнувшись носом меж ее широких, как лебединые крылья, лопаток, он ощутил бы его всем своим существом – и мог бы умереть от счастья, или, по крайней мере, замереть в этом счастье, никогда больше не двигаться и не существовать, лишь бы не спугнуть миг покоя. Все это было, впрочем, очень уж зыбко и совершенно напрасно. Ему, конечно, казалось, что Тысячелистник дышал уютом и покоем – но для Бриенны это место стало проклятием, источником неиссякаемого страдания. И он даже ее понимал. Он только не мог отделаться от тайной и гадкой мысли, которая его все время донимала с тех пор, как он переступил порог этого – чужого – дома: вот если бы это был я. Если б это мог быть я. И он ненавидел себя за это желание. Он искренне отрекался от него, видя, как плачет Артур или как Бриенна корчится от безмолвного горя. И все равно оно возвращалось, и наполняло его, и было его сутью, тем, что плескалось в его крови и гудело в уставших за годы суставах, въелось и в плоть, и в кости: и вскоре он понял. Не Тысячелистником он желал обладать, а только – ею. Джейме начал отстегивать свои ремни, остро чувствуя себя чужаком – и чужаком неприятным, взялся за крючки на куртке. И оглянулся. Горничная все так же стояла в дверном проеме, чинно сложив руки на своем длинном шелковистом переднике. Джейме перевел взгляд на прядь-завитушку, упавшую вдоль нежной и гладкой шеи. Девица слегка повела плечом, и вырез ее платья слегка отпал, показав край кружевной сорочки. - Ты все еще здесь? – озадаченно пробормотал он. – Оставь, оставь, все в порядке. Мне ничего не надо. Она молчала, таращась на него большими серыми глазищами. Наконец, облизнув нижнюю губу, сказала: - Я могу помочь. Во… во всем. Только скажите, - она покосилась на лохань. – Не нужно ли больше горячей воды? И могу размять затекшие плечи… Девушка замолчала, опустив ресницы. Джейме хмыкнул, хотя осознание того, что тут пытались провернуть в отношении него, слегка покоробило. Но – только слегка. Санса Старк не была бы самой собою, если бы не принялась выдумывать всевозможные способы его отвадить. Даже и такие невинно-грязные. - Не нужно меня трогать, - мягко посоветовал он наглой распутнице. – Я становлюсь порывист, если кто-то прикасается ко мне без нужды. Порывист и жесток. Уж слишком много войн и битв было, милая… Как тебя зовут? - Руза, - пропищала девица, явственно окоченев от его хладнокровной ухмылки. – Я только… Я… - Милая Руза, ты лучше бы… Вот что. Передай своей хозяйке, что ее гостеприимство превыше всяких похвал, и все же – местами излишне. Я обойдусь своими силами. Но благодарю, что… попыталась. И вот чему искренне рад: что я не настолько противен тебе, раз ты вообще на это согласилась. Он широко улыбнулся. Руза что-то промямлила, повернулась без поклона – и была такова. Видать, прислали к нему не самого острого ума и не большого распутства девку, подумал Джейме со вздохом. Он разделся догола, налил себе вина и уселся в лохани, пыхтя от наслаждения. Горячая вода после дальней дороги – это ли не небесное удовольствие? Все остальное перед ним, право же, меркнет… И все же Санса подослала вот эту вот… Наверное, полагала (и справедливо), что Джейме ценил в девках невинность. Но так уж сложилось – он сделал большой глоток, запрокинул голову и с громким бульканьем прополоскал пересохшую глотку, - так уж сложилось, что истинная невинность встретилась ему на пути лишь раз. Лишь один проклятый раз. И все пропало. Все пошло прахом: его гордость, его любовь к себе, к сестре, к битвам, к своему титулу, к Ланнистерам вообще, к доспехам и даже к его покойным детям. Все эта уродливая корова уничтожила, все стало неважно, тускло, не стоило и секунды, проведенной с нею рядом. Он задремал, свесив голову на грудь, в совершенной тишине, а, проснувшись, увидел, что несколько свечей на полках погасли, догорев, как и камин – в комнате стало холодно. В кресле напротив него кто-то сидел, сидел тихо и неподвижно: темный силуэт в полутьме. По широким плечам и аккуратной головке он узнал гостью. Засмеялся, хотя смешок скорее походил на хриплое карканье: - Давно ты здесь сидишь? Ждала, что утону? Она не ответила, поднялась и подошла, протянув ему свернутое теплое одеяло из овечьей шерсти. Пока Джейме неуклюже выбирался, кутался в одеяло, шлепал к окну, чтобы увидеть глубокую ночь за ним – и услышать, как где-то далеко топают по булыжникам солдаты Старков, как гремят доспехи ночных дозорных и лают собаки – Бриенна так и стояла, не шевелясь, в длинном темном платье, сложив руки перед собой. Он открыл рот, чтобы еще как-то несмешно подшутить над нею, и в этот миг она отвернулась и пошла в комнату с постелью. Джейме ринулся следом, хотя желудок его сжался от плохого предчувствия. - Я хотела убедиться, что с тобою все хорошо, - спокойно сказала она, встав спиной к комнате и лицом к тающему в углях каминному пламени. – Санса Старк дала мне слово, что тебя не тронут. Это было моим условием нашего возвращения… сюда. Однако я хотела увидеть, что ты в самом деле не лишился ни… головы, ни… чего другого. Он не видел ее лица. Сел на постели, проводя ладонью по мокрым волосам, стараясь пригладить их. Бриенна казалась такой аккуратной и собранной в этом строгом платье со шлейфом. В нем она была на ужине, и, вероятно, еще не ложилась, не убрала из волос свои красивые гребешки. Несомненно, Санса приготовила платье для нее. Оно было сшито из черного, как ночь, шелка, плотного и тяжелого, и на груди был вышит серебряными нитями странный герб: соцветие тысячелистника под солнцем и луною Тарта. - Нет, - сказал Джейме после долгой паузы, в течение которой он растеряно оглядывал ее грузную, величественную фигуру. – Со мной достойно обращаются. Старк слово свое держит. Во всяком случае… покамест… Бриенна. Она не повернулась, только слегка наклонила голову. - Прости, что я… с вами увязался, если можно бы так сказать… - Именно так и можно, - заметила она бесстрастно. - Да. Прости, и… спасибо тебе, что вступилась за меня перед нею. Бриенна не ответила. - Она подослала ко мне горничную, впрочем. С тем, чтобы я… - Джейме осекся. - Но я отверг все эти попытки… И он опять замолчал, поняв, как глупо и напыщенно все звучит. - Может быть, напрасно. Не следует тебе раздражать Сансу по пустякам, - серьезно заметила Бриенна. – Я пришла также просить тебя быть тихим, послушным, не вызывать ее гнев. Джейме. Ведь тебе так легко ее разозлить. Ежели случится что – ты будешь казнен болезненно, жестоко, ты это понимаешь? Санса знает, как вершить месть. В глубине ее души раскрыта и кровоточит такая рана, о какой даже страшно думать. И эта рана отравляет… многие из ее порывов. - Знаю, - проворчал он, натягивая одеяло на плечо. Отчего-то стало обидно, что Бриенна с ним заговорила, как с непослушным и бестолковым сквайром. В ее голосе он слышал только бесконечное терпение и не менее бесконечную – оттого мучительную – отстраненность. Словно бы Джейме сделался какой-то особенно досадной помехой в ее делах, и ей хотелось поскорее определить ему место, задвинуть куда-то в дальний угол, как в бедных семьях, он часто такое видел на своем пути – выживших из ума стариков сажают подальше от стола, еды и разговоров. Она словно услышала эти пропитанные раздражением мысли. Повернув голову, бросив на него короткий взгляд через плечо, и вновь поспешно отвернувшись, Бриенна сказала: - Мне неприятно думать, что ты собирался всячески шутить, куражиться и грубить здесь, рассчитывая на мое покровительство. Мне это неприятно, Джейме. Это неправильно. Это… нехорошо. - Я вовсе на это не рассчитывал, - запротестовал он, но с ужасом понимал: а ведь она права. Он всегда полагался на любовь Сансы к Бриенне, на то, что Бриенна будет его заступницей – здесь, и даже в шатрах там, на границах с Дорном. Его замутило от этого осознания. Впрочем, подумал он мрачно, с ожесточением схватившись за кубок с вином, стоявший на краю прикроватного сундука, может, просто обожрался жирного мяса за ужином. Не такая уж из нее заступница, нечего тут… - Хорошо, - устало сказала она, и опять с такой интонацией, с какой люди перестают спорить с дураками. – Хорошо, ты все понимаешь, чему я рада. Делай, как тебе велят, и Север не выдаст тебя. Она замолчала, потом резко мотнула головой, будто заставив себя прекратить: и, приподняв тяжелые складки своего платья, зашагала к двери. Джейме стало страшно, холодно, накатила беспросветная и болезненная паника. Она уйдет. Теперь уйдет. Просто – уйдет. - Бриенна! – едва не закричал он. Голос его дрожал, и он это слышал. И его самого начала бить неудержимая дрожь. Она остановилась, положив руку на медную рукоять замка. Джейме вскочил. Он кутался в свое одеяло, точно нищий в рубище, и она нахмурилась, оглядывая его, словно впервые заметила, что… Джейме почти застонал от осознания. Он вовсе не одет, он выглядит, как безумец на паперти, как юродивый какой-то. - Бриенна! Прошу, прошу, выслушай меня. Бровь ее изогнулась в недоумении. Она мелко моргала, он видел, что она ждала от него какой-то глупой шутки или колкости в адрес Старков, чего-то в этом роде. К этим вещам она когда-то привыкла, смирилась - а теперь просто воспринимала их со вздохом легкой досады. - Мы были здесь… десять лет назад. Многое изменилось, и уж слишком… Но хочу, чтобы ты знала. Мне очень жаль, что я… я тогда… плохо обращался с тобой. Что я ранил тебя, что мы… мы тогда… были так… Что ты была так несчастна и одинока, хотя и надеялась, вероятно, надеялась, да, я это замечал, не думай, что не видел… Я видел, как ты страдала. Я знаю, что тебе было плохо от моего обращения. Он заткнулся. Бриенна медленно оглядела его, словно ища подвох. Потом, так же медленно, не двигаясь, чтобы подойти ближе, она приподняла обе руки и сложила их за спиной, слегка разведя локти, уцепившись правой ладонью за запястье левой. Он знал уже, и давно, еще со времен свадьбы Джоффри, что этот жест у нее означал высочайшую степень смятения и желания бежать. Джейме торопливо закончил: - Я не знаю, простишь ли меня за тогдашнее, возможно, что и нет. Но знай, что я раскаиваюсь в том, как тогда обошелся с тобой, и во всем этом была… моя вина. Моя. Не твоя. Тень улыбки скользнула по ее бледному лицу, настал черед Джейме изумленно моргать. Заметив его недоумение, Бриенна, все еще печально, ласково усмехаясь, проговорила: - Тормунд мне сказал в тот вечер, как мы с ним впервые, как следует, говорили. «Перестань. Не твоя вина, не твоя, только его…» Она уставилась на пол перед собой, ресницы ее вздрагивали, мягкая улыбка стала задумчивой и нежной: - Но теперь… Все это неважно, конечно. Тормунд… Тормунд, подумал Джейме с полоумной яростью. Тормунд, Тормунд, Тормунд! Теперь везде и всюду с этой дурой, таскается, как призрак за ее плечами, хотя и должен был уйти в страну меда да молока, хотя и ушел, казалось бы – но нет, нет, нет, поглядите, она опять о нем. И он открыл рот, чтобы разразиться отборной бранью – и только в последнюю долю секунды понял, что ОПЯТЬ собирается совершить с нею нечто совершенно непотребное, а то и похуже всего, что он тут с нею сделал. - Прости, - быстро забормотал он. – Прости меня. Я знаю, что причинил много зла и боли, Бриенна. Я не хотел, я не… я не желал именно тебя ранить, хотя и рана была глубока. И наш ребенок… мой… наш сын… Я бы не… Я не стал бы… Я бы не… Она вскинула на него глаза, показавшиеся ему в неверном свете гаснущих свечей печальными и растерянными: - Не ушел бы тогда? - Нет, - страстно сказал Джейме, прижав к груди ладонь из чардрева. – Поверь мне, я бы не… Бриенна слегка пошатнулась, словно от невидимого удара, но, покусав губу, медленно и почти равнодушно проговорила: - Тогда я рада, что ты не принял такого решения и все-таки ушел за своею сестрой, Джейме. Я не была счастлива здесь, с тобой. Если бы не Тормунд, то никогда не узнала бы, какой счастливой могу стать, и как сильно смогу любить. Едва она замолчала, Джейме охватила злоба – такая неудержимая, отчаянная, словно он очутился на поле битвы. - Ты любила меня, - вскинулся он, повысив голос, слыша в нем ревнивые и обиженные ноты, как у ребенка, которого бросает нерадивая мать. – Меня. МЕНЯ. Любила!.. Бриенна вновь закусила верхнюю губу, несомненно, пытаясь удержать рвущееся негодование – и справилась лучше, чем он. Лицо ее дрогнуло, на щеках проступил румянец, столь свойственный ей в минуты, когда поднимала меч. Но вместо того, чтобы ринуться в бой, она произнесла, негромко и спокойно: - Да, ты прав. Любила тебя. И сильно. А теперь – нет. Все это в прошлом, очень далеко. И неважно. И я прощаю тебя. С этими словами она повернулась и ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Джейме заметался по комнате, сбросив одеяло, оставшись нагишом, не замечая этого, не замечая, как он дрожит от гнева и боли. В конце концов, выпив еще вина, отяжелев головой, совершенно потерянный, он улегся, свернулся гусеницей, пряча голову в пахнувших шалфеем и пылью подушках. Он застонал, вспомнив, как она едва глядела на него на всем протяжении разговора. Но Бриенна не прятала глаза – а просто словно старалась его не замечать, так ей было стыдно от него – ЗА него, и он был, по-видимому, действительно жалок, беспомощен, бесчестен: шут, ярмарочный шут, потерявший и разум, и честь. Он прижал руки к животу, подвывая от волн тошноты, которыми его накрывало. Постепенно эти приступы стали утихать, и его вновь завлекло в дремоту, в приятное состояние между явью и сном. В этом ощущении весь его стыд за себя прошел, оставив лишь горькое послевкусие, как после пригоршни диких ягод. Нет, он больше не чувствовал себя таким ничтожным, он вновь был Джейме Ланнистером – а она вновь была Бриенной, его Бриенной. Она любила его, это-то он уж знал наверняка. Он вспомнил, в дремотном мареве, как она отдавалась ему, вот здесь, под этими сводчатыми каменными потолками, под этими холодными стенами, лежала, придавленная его телом, охваченная жаром желания. Она не умела целоваться, да и откуда бы ей уметь, думал он, раскрывая языком ее полные, горячие губы. Но в этом ее неумении было больше страсти, чем в любой, самой изысканной, ласке его сестры. Она крепко зажмуривалась, как ребенок, услышавший страшную сказку, когда он принимался шептать ей на ухо всякие непристойности. Лицо ее становилось несчастным и потерянным, и оттого особенно милым. У нее почти не было груди – теперь он, бросая осторожные взгляды, замечал, что ее титьки налились молоком и округлились, а тогда они были, скорее, обещанием титек, неким туманным, шелковым намеком, что приводило его в счастливое неистовство. Кожа под ее ушком, под идеальной формы мочкой, была шелковистой и тонкой, никто бы не поверил, видя, какая она огромная и решительная, никто не поверил бы в эту деликатность, в это бесконечное ощущение невинности и нежности, от которых ему кружило голову. И, когда она поворачивала голову: светлые волосы на подушке, лицо несчастно и растеряно, ресницы дрожат – когда она отворачивалась, но не выворачивалась из-под его поцелуев, укусов, когда он слизывал с ее шеи восхитительный чистый и тонкий запах – он видел, что у нее на виске, под белой кожей, слабо светится сиреневая жилка, и это окончательно сводило его с ума. Но Джейме вел себя тогда странно, тогда он не понимал, наверное, как сильно все это его влекло. Ему казалось, он с легкостью сможет через нее переступить – разумеется, испросив прощения или же просто отделавшись парой неловких фраз. Все казалось игрой, ненастоящей, хотя и приятной - а его сердце тогда тосковало по сестре, тревожилось за нее. Бриенну же он принимал как данность. И куда ей было деваться от него? Она просто была, жила рядом с ним, и он позволял ей по вечерам наполнять для него лохань чистой водой, стирать его рубашки, приносить ему еду из кухни, зашивать его куртки и… Облизывать его член, подумал Джейме, перевернувшись на спину и уставившись в темноту повлажневшими глазами. И входить в нее, во все ее дырки… Да. Он думал о ней с самой невозможной, сжимавшей сердце, нежностью – и самыми грязными словами. И отчего так? Джейме не знал. Он просто позволял ей быть с ним рядом. Когда он насыщался, он обыкновенно лежал по другую сторону ее широкой кровати и слышал, как она сопит во сне, думая: ей тут не место. Надо бы устроить ее к кому на услужение, услать подальше, к югу, вернуть ее на Тарт, что ли… Но это были мысли, пусть и благородные, но – пустые. Тогда ему не было особенного дела до нее. Она была рядом, и она принадлежала ему, но она не была ему нужна. Словно рука, подумал он, нервно моргая и чувствуя, как влага собралась в уголках глаз и побежала к вискам. Что с ним такое? Он в самом деле плачет по жирной корове Бриенне Тарт?! Немыслимо. Да, словно рука. Пока она принадлежала ему, он не слишком-то радовался ее наличию, была – да и все, иначе и быть не могло. Лишь потеряв, понял, как бесконечно, несправедливо, неправедно, неправильно он оказался обделен. Лишь потеряв… Уснул он, когда солнце уже поднималось над крышами Винтерфелла, и дворы наполнились гомоном и криками. Он проспал почти до самого обеда, а затем явилась Руза и принесла горячей воды. Затем ему принесли новую одежду, камзол с вышитым гербом Старков. И начались странные дни. Ему они поначалу казались продолжением его снов, тех, в которых он возвращался в Винтерфелл, к Бриенне. Но Бриенны в этих днях – как и во снах его – не было. Точнее, она была, и постоянно рядом, где-то недалеко. И все же бесконечно далеко от него. О, часто думал он, леди Старк в самом деле умнее всех в этом краю, а, быть может, во всех королевствах. Не зря сестра так ее ненавидела. Санса Старк сумела как-то так все устроить, что, хотя Джейме многое было позволено – тренировать солдат, участвовать в военных делах и советах, ходить всюду, где вздумается, видеть детей, и Сольви, и Артура (чему он был неописуемо рад, но все же) – но Бриенна всегда оказывалась где-то в стороне от него. То ее занимала возня с младенцем, то платья, то доспехи, то выездки куда-то вместе с Королевой Севера, то учителя для Артура, то цветники, то сады, то тренировки с мечом, то какие-то дамские круги, в которые ему хода не было, да было бы странно, ежели бы был. А еще чаще ему казалось, что она его сама избегает. Она была с ним отменно вежлива и даже приветлива, даже – он запомнил те встречи и берег в памяти, как нищий бережет монеты с золотым оленем – улыбнулась ему раз или два. Даже однажды, за завтраком, шумным из-за болтовни Артура, веселым из-за щебета фрейлин леди Старк, Бриенна встала и сама подала ему блюдо с горячими булочками. Их пальцы соприкоснулись в тот миг, и Джейме почти задохнулся от счастья. Бриенна ничего не заметила. Ему было так тяжело от этого, муторно и странно, но он не решался подкараулить ее и вызвать на разговор. И о чем они могли говорить? Весь вид ее являл стоическое спокойствие, как будто простив его (или сказав о том, чтобы его, Джейме, успокоить), Бриенна решила для себя все вопросы – раз и навсегда. Появились у нее, впрочем, и другие заботы, и куда печальнее этой. Однажды, в разгар поздней весны, когда сады вокруг замка наполнились цветением и деловитым жужжанием пчел, Джейме сидел у раскрытого окна и рассеяно слушал объяснения Райо насчет горных поселенцев. Райо нарисовал карту, весьма корявую и невнятную, и Джейме собирался подозвать Артура, чтобы тот помог им изобразить все более точно и подробно. Артур в этот час был в соседней комнате, дверь в которую была прикрыта. Там мейстер давал ему урок, но, прислушавшись, Джейме понял, что голосов, как и шагов, и вообще хоть каких звуков, давно не слышно. Он встал и подошел к двери, толкнул ее: и увидел, что мейстер задремал в мягком кресле, придвинутом к столу. Артура в комнате не было. - Бастард, - вдруг раздалось под окном, - бастард, сын шлюхи!.. Топот ног, мальчишеские голоса, мягкие звуки, словно пинают набитый соломой мешок. Джейме бросился к окну и увидел, что внизу, во дворе, Артур, не раздумывая, накинулся на самого высокого мальчишку, боднул его в живот головой и повалил на землю. Они покатились, сцепившись, рыча, словно два маленьких озлобленных пса. Снежинка заметался серебряной молнией, пытаясь укусить врага и подвывая от нетерпения. Его пинали, он уворачивался. Мальчики заплясали вокруг в радостном азарте: - Бей его, бей бастарда! - Бей ублюдка! - Его мать путается с одноруким, давай, покажи ему… И прочее, и прочее – грязные слова из маленьких уродов так и сыпались. Джейме узнал нескольких сквайров, которые при нем и голову боялись поднять. Теперь только он понял, почему Артур так часто отсиживался в своих комнатах или же разгуливал по замку с синяками и ссадинами на своей красивой физиономии. Сам он наотрез отказывался объясняться. Все, что от него можно было услышать, это: «лазал по деревьям», «объезжал жеребца», «помогал плотникам» – и другие, как в этот миг понял Джейме, бессовестные выдумки. Артур поднялся, вытирая с лица кровь, а мальчишка остался лежать в пыли у его ног, всхлипывая и прикрывая голову руками. Но этим дело не кончилось, разумеется: остальные, сообразив, что в честном поединке им не возобладать, окружили Артура плотным кольцом. Он быстро озирался, поворачиваясь кругом себя: впрочем, не так, чтобы трусливо, но, скорее, с горячечным вызовом, который был Джейме очень знаком. В этот момент и совершилось целых два события, давших начало цепи иных, и куда страшнее. Во-первых, Джейме успел заметить, как от тени галерей отделилась быстрая фигурка – и метнулась к толпе драчунов, и в тот же миг на них посыпался град камней. - Артур! – крикнул чумазый, лохматый мальчик, больше похожий на нищего, чем на воспитанника или даже слугу из Винтерфелла, - Артур, беги! Быстрее!!! Быстрее!!! И этот несчастный вонзился в толпу нападавших, и принялся колотить их своими маленькими, черными от грязи кулаками. Во-вторых, сам Джейме бросился к лестницам, чтобы спуститься во двор, и на узкой площадке столкнулся с Бриенной. Лицо ее было перекошено от тревоги и гнева. - Проклятье, - сквозь зубы прошипела она. – Ты что здесь забыл? Но она не дослушала его ответ, и ему пришлось схватить ее за локоть, заставив остановиться: - Я разберусь. Сам разберусь. Они… боятся меня. А тебя они называли шлюхой, подумал он. И ты не поможешь Артуру тем, что самолично заявишься его отбивать от этой стаи волчат. - Бриенна, - он слегка встряхнул ее, когда она начала отцеплять его пальцы от своего рукава. – Ступай к Сольви, не лезь в это, ты слышишь?! Хочешь, чтобы их матери тебя совсем возненавидели? Только произнеся эти слова, он понял, что, скорее всего, мальчишки Винтерфелла повторяют перед Артуром то, что слышали в перешептываниях взрослых – всех этих дам, приближенных ко двору Старк, их мужей и служанок. - А ты? – пробормотала она, все еще пытаясь от него отцепиться. - Мне все равно. Я у них на плохом счету, - он отпустил ее руку, и Бриенна, сделав шаг назад, замерла, прижавшись к затянутой гобеленом стене. – Иди же. Сольви плачет. Они в самом деле слышали плач малышки, разносившийся из комнат Бриенны. Бриенна закрыла лицо руками и так стояла мгновение, словно приросла к месту, не зная, как прятаться от позора, который, и это Джейме отлично понимал теперь – он же на нее и навлек. Он торопливо отвернулся и побежал во двор. Когда он явился, драка была в самом разгаре. Кто-то спустил с цепи собак, и они остервенело прыгали, лаяли вокруг катавшихся по двору шалопаев. Несколько стражников, подойдя поближе, смеялись и предлагали друг другу пари. Другие, среди них выскочивший следом за Джейме дотракиец – пытались ухватить мальчишек, чтобы растащить их в разные стороны. Появление Джейме драчунов напугало. Он не знал, почему у него была здесь такая репутация – но, очевидно, маленькие негодяи хорошо понимали, каков он. Каков же? Детоубийца? - подумал он, стаскивая с окровавленного, задыхавшегося Артура толстого мальчишку, который методично втыкал пухлые кулаки Артуру в живот. Да, детоубийца, а в такие минуты ничуть и не жаль. Джейме отшвырнул толстяка, и тот упал, перепачкав булыжники кровью, одна из собак вцепилась в его куртку и принялась, рыча, таскать беднягу из стороны в сторону. Артур поднялся, бешено озираясь, размахивая руками, отыскал в кутерьме своего немытого союзника – и бросился ему на помощь. О Боги, только и успел Джейме подумать. Боги, да откуда у него столько бесстрашия и глупой отваги! Когда драку окончательно разняли, он повел Артура наверх, в комнаты матери. Бриенна явилась им навстречу, лицо ее пошло алыми пятнами, глаза сверкали от ярости. В том же пугающем молчании она повалилась перед плачущим сыном на колени и, ни слова не говоря, начала поворачивать его голову из стороны в сторону, разглядывать его раны. Потом начала расстегивать на нем, изрядно разорванный уже, весь в пыли и крови, камзол. - Все хорошо, - неуверенно проговорил Джейме. – Все хорошо. Бриенна. Успокойся. Ты пугаешь его. Бриенна!.. Она застыла, отшатнулась, закрыла лицо руками, как там, на лестнице, высоко подняв локти. - Мама, - проныл Артур, вытирая с подбородка густую кровь, смешанную с его собственными соплями, - мама, пожалуйста! Со мной все в порядке. Да ты бы ИХ видела! Жирному борову Виллису я так наподдал, что… Открылись двери – и влетела разгневанная донельзя Санса Старк. Следом за нею гурьбой вбежали служанки и фрейлины, явился проснувшийся наконец мейстер, пришли стражники, прибежал откуда-то встрепанный и мокрый Снежинка: и в комнате стало шумно, яростно, хлопотно, тесно. После этой драки – не первой, подозревал Джейме, но единственной совершившейся вот так, у всех на глазах – Артур совершенно потерял всякие надежды сдружиться с мальчиками Винтерфелла. Теперь он целыми днями сидел в своих комнатах, один, его не пускали учиться вместе с другими детьми, и Джейме видел, как ему было от этого тоскливо. Часто он убегал куда-то, пропадал целыми днями, Боги ведают, где, возвращаясь потрепанным, со свежими синяками на лице или руках. Костяшки его постоянно бывали разбиты, покрыты темными корочками запекшейся крови. Это Джейме совсем не нравилось, а Бриенну приводило в неистовство, но Артур пропускал все ее крики мимо ушей. Вскоре, однако, причины его отлучек стали ясны. Как-то раз за обедом, когда они сидели – вчетвером, не считая подававшей еды служанки – отшельники, отступники Винтерфелла, тоскливо подумалось Джейме – он заметил, что Артур то и дело сбрасывает еду куда-то вниз, под скатерть. Он наклонился, словно бы чтобы поправить нечто, и увидел, что Снежинка мирно дремлет под столом, положив голову на большие, темно-серебряные лапы. Артур же продолжал забрасывать куски пирогов и куриные ножки в раскрытый у его ног мешок. - Где он? – спросил Джейме, выпрямившись. - Кто? – Артур изобразил полнейшее неведение, и очень умело, если уж на то пошло. Весь вид его выражал почтительную, вежливую невинность. Джейме на это не купился: - Я не знаю, как его зовут. Тот мальчишка. Тот, весь грязный, как вороненок, маленький и худой, что заступился за тебя. Бриенна переводила взгляд с Джейме на сына и хмурилась. - Что за мальчик? – спросила она, осторожно передавая Сольви служанке. – Артур? Ты ничего не хочешь мне сказать? Артур кусал губы, вперив взор в тарелку. - Он где-то неподалеку, верно? – гнул свое Джейме. – Ты ведь ему еду собираешь… Бриенна оглянулась на двери, ведущие в комнаты Артура. Там произошло какое-то шевеление, что-то зашуршало, затопали быстрые босые ножки. - Иди сюда, - она слегка повысила голос. – Эй. Иди сюда, не бойся. Сядь с нами за стол, сядь и поешь как следует. Вышел мальчик, очень худой, с копной никогда не чесаных черных волос. Одет он был в рваные на коленях штанишки и в одну из рубашек Артура, Джейме узнал ее по вышитому на груди лисенку. Рубашка эта была уже порядком измазана в глине, травяном соке, и рукав у нее болтался, почти оторванный. - Да как ты сюда только пробрался, - ахнула служанка, но Джейме поднял руку: спокойно. - Это мой друг, - храбро выпалил Артур. – Тиль. Тиль из Кривого Оврага. Кривым Оврагом звалась скалистая, унылая местность к востоку от замка, где расположилось одно из больших поселений беженцев. По виду мальчишки можно было и догадаться, подумал Джейме с неприязнью. Он выглядел дикарем, не просто одним из чумазых деревенских ребятишек – а настоящим пугалом, и при том был, если нужно, очень ловок, тих и пронырлив. Увещевания матери и тем более Джейме, на Артура не подействовали ничуть, и Джейме бы в самом деле удивился, если бы подействовали. Теперь, при каждой возможности, Артур удирал из замка. Где они бродили вместе с этим несчастным Тилем – Джейме не знал. Лазали по окрестным скалам, искали дикий мед, ловили рыбу руками, строили плоты, ставили запруды: и было еще множество всяких важных дел, конечно. Артур возвращался из своих походов счастливым, довольным, и это служило Джейме хоть каким-то утешением. И, в конце концов, в те редкие дни, когда Тиль являлся в Винтерфелл, он был спокойным и вежливым. Артур начал обучать его чтению и письму, и очень гордился своими успехами. Может, Артур правда обладал талантом учить людей. Или же мальчишка из горных кланов был цепкого ума – ему все давалось довольно легко. Так длилось в первые дни лета, и продлилось до дня солнцестояния – который в Винтерфелле праздновали с большим размахом, переняв обычай у Вольного народа, возможно. А наутро следующего дня Артур исчез. Джейме не смог найти и Бриенну. Когда он ввалился, не обращая внимания на чирикающие протесты служанок, в ее комнаты, он увидел, что Сольви лежит на животике, на шалях посреди постели, наряженная в какие-то чепчики и платьица, учится держать голову, кряхтит и сопит, смешно взмахивая ручонками: а вокруг нее скачут девицы, каждая старается развлечь ее и добиться этой сладкой, до странности чарующей улыбки. Человек начинал жаждать ее улыбки, стоило лишь раз увидеть, такова она, моя Сольви, подумал Джейме без всякого удивления. Расспросами он ничего внятного не добился, лишь понял, что Бриенна, также встревоженная тем, что сын не вернулся в замок после ночных гуляний, которые шумели во всех городках и хуторах вокруг – пристегнула к поясу меч и ушла одна. Кто-то видел ее у главной конюшни. Джейме не дослушал объяснения, побежал вниз. На крыльце ему попался Райо, и он схватил дотракийца за локоть: - Эй. Эй. Хорошо, что ты… Хочешь помочь? Ведь давно собирался с горцами свидеться? - Нет, я… Нет, я собирался, конечно, - от дыхания Райо еще пахло вином и медом. Он пьяно и умильно улыбнулся. – Меня там… одна там… звала попить целительных травяных чаев… А что за спешка? - Собирай отряды. Сам поедешь вперед, со мною. Ждать не станем, пусть выступают, как будут готовы. Сколько пути до Кривого Оврага? Райо, при упоминании Оврага, все понял, даже вроде бы протрезвел окончательно - и торопливо закивал. Овраг был совсем недалеко – пеший одолел бы путь за три часа, а всадники проехали куда быстрее. Позже Джейме думал, что заставило его взять с собою дотрака – ладно, это хоть как-то объяснялось – но отчего он велел ему собрать отряды? У него появилось предчувствие беды, но совсем не такое, как прежде, с сестрой – нет, тут была некая зудящая уверенность в том, что дела идут неправильно, неверно, не так, как следует, и… о, проклятье, он знал это. Просто знал. И еще позже ему говорили, что вся вина за подобное провиденье заключалась не в чем ином, как в его волшебной ладони. Нет, думал он каждый раз, как люди повторяли это, благоговейно или с отвращением – нет, нет. Нет. Это чувствовало мое сердце. Как если бы его обнажили перед страшными вестями, подставили злющим ураганам судьбы, как у его бедного мертвого сына – мальчика, что похоронен был в Кастерли Рок, даже не раскрывши глаз. Его сердце будто вывернули наружу, и оно плакало, и оно звало его в тот день, в яркий полдень Солнцестояния. Некогда Кривой Овраг был городком зажиточным и уютным, в нем была даже построена маленькая септа, но после Долгой Ночи омертвел и обезлюдел. Постепенно заброшенные дома зарастали травой и молодыми березками, березы и клены кое-где поселились на гниющих соломенных крышах. Заборы упали и утонули в земле. Поля, огороды – все сгинуло под разраставшимися сорными травами. Пастухи пригоняли сюда скот, но места были неверные – скалистые, овражистые, да еще прикрытые высоченной травой – и постепенно место обрело дурную славу. Овцы гибнут, и даже мальчик-пастушок свернул шею, пытаясь вызволить ягненка из расщелины. Пришельцы облюбовали гиблые места не просто так. Отсюда их не выгоняли: некому было. Здесь они жили, как у себя в горах: среди камня и высоких холмов. И, наконец, здесь стояли пустые дома, заходи и живи, и делай, что хочется. Так постепенно городок вновь ожил, но на сей раз без всякой милой, скромной деревенской благодати. Торговцы брагой живо нашли сюда путь, как и скупщики краденого. И устроители петушиных боев. И даже содержатели борделей. Этим, впрочем, после всех остальных, поживиться было нечем. Кроме всего прочего, горные кланы не признавали любви за деньги: вот ежели бы силой, считали они – это да. Остальное баловство и глупости. По ночам здесь дрались и буянили, резали друг друга, орали, вешали кошек и собак, сворачивали головы чужим бойцовым петухам. Канавки вдоль единственной улицы, служившей и сквозной дорогой к югу, наполнялись кровью, плевками, блевотой и всевозможными иными нечистотами. Проезжая вдоль каменных домов с выбитыми окнами, Джейме и Райо прижали руки к носам. Они смотрели по сторонам, но кругом было пусто – и странно тихо. Иногда мелькала в окне перекошенная от страха женская физиономия или где-то начинал хныкать ребенок. Мужчин видно не было. У колодца сидел на корточках старик, совершенно голый, избитый до черных синяков, сидел, и, раскачиваясь от нетерпения, колотил камнем по распластанной в пыли полумертвой лягушке. Он закончил и сунул то, что от нее осталось, в беззубый рот. Джейме отвернулся, но Райо оказался покрепче духом: - Эй, ты. Где все? Где мужчины? Старик прожевал и сказал, безмятежно и по-детски наивно: - Все празднуют. Ведь праздник, высокие господа. Велите кланяться Сестре Волков, что впустила нас сюда. Здесь у нас вдоволь еды, вина и… всего. Даже баб. - Поэтому ты ешь лягушку? – не выдержал Райо. В голосе его гнев мешался с брезгливой насмешкой. - Лягу… Что? Нет. Не-ет, - старик закачал лысой, в коричневых пятнышках, головой. – Это пирожок. Сладкий. С начинкою из патоки… Будете? Джейме и Райо переглянулись – и поняли, что повстречали абсолютного безумца. - Так где они? Где празднуют? В домах никого… - Они прячутся. - Кто? - Женщины. Там, в домах. Старухи и матери. И прячут детей. - Почему? - Потому что скоро… будет весело, - старик засмеялся, облизывая пальцы, перепачканные в темной крови и грязи. – Ой, как весело станет. Будут вешать тех мальчишек, а кто потешнее и дольше всего дергается – тому и приз! Обрежут веревку! Мне было обещано… мне разрешат… сделать ставку… не найдется ли монетки, раз уж вы здесь, мои милые господа? Я вижу: вы рыцари и одеты превосходно, такие сияющие доспе… - Что это за празднование такое, - возмутился Райо. Он ничего не понял из речи старого безумца, подумал Джейме. Его же сердце на мгновение пропустило удар. Тех мальчишек, подумал он. «Тех» - словно они здесь чужаки. Да, вероятно, так и есть. Один настоящий чужак, второй почти им стал, связавшись с господами из Винтерфелла. - Видел ли ты Тиля, - сказал он, с огромным усилием заставив себя заговорить. – Тиля, мальчика из вашего племени? Где он? - Тиля, - обрадовался старик. – Да! Пожалуй, я поставлю монетку на него. Только найти бы… И он забормотал еще что-то себе под нос, на чужом языке, монотонном и рычащем. И начал шарить вокруг себя, ощупывая землю, беспорядочно выдергивая какие-то чахлые былинки. Райо плюнул в пыль: - Вот повезло-то, с таким несчастным на нашем пути. Толку от него!.. - Послушай, - Джейме повысил голос. – Я дам тебе монет. Только скажи, где искать его? Этого мальчика? Старик раздраженно, не поворачивая к нему головы, махнул куда-то в сторону холмов. Джейме погнал лошадь, уже понимая, что творится нечто неописуемо скверное. Райо поспешил за ним, и вскоре они увидели длинный, некогда, наверное, богатый дом – владение местного фермера. Дом стоял на отшибе, в стороне от дороги, окруженный вытоптанными огородами и сломанными кустами смородины. Крыши у него не было: лишь каменный остов, кое-где прикрытый плесневелой дранкой, как будто его новые обитатели пытались, да не слишком-то стремились укрыться от дождя или снега. Как будто им было все равно. Джейме спрыгнул на землю и пошел к широким, развалившимся на обе стороны, дверям, похожим на вход в пещеру. На ходу он обнажил меч. Позже пытался вспомнить, что он чувствовал тогда – но ничего не помнил, и, вероятно, ничего не чувствовал. Все запомнилось лишь мельканием отдельных вещей, лиц, словно в этом прОклятом месте ткань бытия расползлась и распалась. Толпившиеся у входа мужчины – все какие-то одинаковые, грязно-серые, бугристые, кряжистые, словно ожившие камни – при его появлении расступились и начали понимающе ухмыляться. Будто его и ждали. Будто готовили какой-то забавный сюрприз. День был солнечный, яркий, нестерпимо-желтый из-за цветущих вокруг зарослей пастушьей сумки. В траве оглушительно стрекотали кузнечики. Джейме остановился у порога и, пока глаза его за мгновение привыкали к полутьме, глядел, совершенно спокойно, на косые полосы света, что падали на покрытый нечистотами каменный пол. На полу валялись обрывки какой-то дорогой ткани, куски темного шелка. Потом он поглядел еще – и увидел мальчика, подвешенного в петле на потолочной балке. После он ненавидел себя за это, презирал – но тогда испытал огромное, клокочущее в груди облегчение, увидев, что у повешенного были темные спутанные волосы, никогда не знавшие гребешка. На мальчике была все та же замурзанная одежда – старая рубашка Артура, теперь разодранная, и в прорехах белели его тонкие руки и ноги. Они висели неподвижно, как плети. Лица не было видно. Он медленно поворачивался вокруг своей оси, видимо, тело толкали, веселясь и подначивая друг друга. - Хорошо, что пришел, - сказал лохматый мужик с такой щетинистой бородой, точно сделанной из щетки для подметания пола. – Сейчас уже самое веселье! Твою шлюху мы уже подоили, молочко ммм… сладкое, а теперь будем благодарить… Только будешь последним. Можешь ее в задницу трахнуть, если дырка станет тебе велика. В Винтерфелле говорят, ты прежде любил с ней этим баловаться! Джейме уставился на остро блестевший нож, что лежал поперек горла Артура. Мужик держал мальчика за плечо, одной рукой – а вторую, с этим острым и тонким ножом для срезания овечьей кожи, завел глубоко, так, что острие почти пронзило кожу. Артур смотрел на Джейме, не мигая, круглыми и пустыми глазами. Рот его был приоткрыт, слышно было быстрое дыхание, мелкое, торопливое и со всхлипами на каждом выдохе. Будто внутри у мальчика что-то было скомкано, разбито – и он никак не мог обрести умение дышать. На виске его набух иссиня-алый синяк. Из носа капала медленная темная кровь. Артур вдруг моргнул и перевел взгляд куда-то в угол, и Джейме невольно проследил за ним – и увидел, что Снежинка лежит на боку и дышит почти в унисон с хозяином, точно так же: будто и он разучился дышать. Серебряный хвост был весь в крови, и, жалкий, он превратился из роскошного украшения – в мокрый огрызок. На боку у бедняги зияла рваная рана, и в ней переливалась синевой и чем-то противно-розовым требуха. Его подрали собаки, вдруг подумал Джейме, все в том же зачарованном, совершенном спокойствии. Его травили собаками – или же он сам вступил в бой, видя, что Артур попал в беду… И опять он, безо всякого чувства, лишь повинуясь какой-то внутренней необходимости, повернул голову. Он увидел груду темной от сырости соломы, разорванное черное платье, сверху его резали, а потом рвали, и там, в прорехе, он видел нежно-розовое бедро, голую щиколотку. Плащ, сапоги, чулки и панталончики с нее стащили и, наверное, сначала они попросту грабили ее. Позже выяснилось, что куда-то пропали ее гребешки, с шеи содрали подаренную Сансой золотую цепь с маленькими сапфировыми звездочками, с пальцев – все перстни, что дарил ей муж. Грудь у Бриенны вывалилась из разодранного корсета, и эта прекрасная, нежная, как цветок, грудь теперь дрожала, и солнечный луч иногда падал на нее, словно бы пытался ее утешить или успокоить. Ее шея была изогнута, потому что голову держали низко над полом: так низко, что распущенные волосы мели по грязи. На корточках рядом с нею сидел дикарь, глупо улыбаясь и зажимая рукой ее рот. Поймав взгляд Джейме, он усмехнулся еще шире и поднял ладонь от ее разбитых губ. Она застонала, заплакала и пробормотала охрипшим голосом: - Прошу, прошу, молю, уведите детей, - монотонно и быстро, словно уже повторяла много раз до этого. - Каких детей, тупая ты шлюха, - добродушно засмеялся тот мужик, что держал Артура. – Одно дитя, и то едва штанишки не обделало со страху. От дурачка Тиля, слава всем богам, мы избавились. Отмучился, проиграл, кто ему виноват. Я вот тоже на него ставки делал, что ж теперь? А твоего? Куда я его дену?! И что он там не видел! Он сам из твоего нутра вылез, дура ты, дура. Он все видел первее всех нас! По рядам собравшихся горцев побежал смех. Он нарастал, переходя в истерическое, пьяное веселье. Тут только Джейме понял, что в заброшенном доме воняет не только мочой, дерьмом и тухлятиной – но и брагой, да так обильно, словно ею поливали все кругом, и загаженные стены, и солому, и этот липкий от грязи пол. Джейме сделал короткий шаг вперед – и в грудь ему уперся Верный Клятве. - Ну-ну-ну, - запел молодой парнишка, чьи прыщи в полумгле даже, казалось, светились. – Ну, что это? Ты куда это? Тебе же сказали – будешь после всех! Жди свой черед! А пока что дай-ка мне меч. Нечего тут им махать, а то, мало ли, Шиен тоже махнет как неудачно – мальчику горлышко и того! - Ты гляди, какая у него шея, как у цыпленка, - одобрительно зарычал мужик, которого называли Шиен, встряхивая Артура, словно тряпичную куколку, так, что ноги у мальчика оторвались от пола. – Он уже побывал в петле, ему уже мало надо! Чик – и готово. Стой там, не наводи суету, однорукий. Дойдет и до тебя черед, не обидим. Шлюха есть шлюха, она на все готова и уже на все согласна. Правда? А? Эй, потаскушка! Корова из Винтерфелла! Скажи что-нибудь, чего умолкла! Будь с нами любезна, как настоящая дама! Не часто мы таких пробуем! Давай, развлеки нас, не то начну резать твоего теленочка! Новая волна гогота. Джейме часто вспоминал эти хохочущие лица, удивляясь тому, что за какую-то долю мига он запомнил все, ни одного не пропустил – и, в отличие от битв его прошлого – запомнил их отлично, навсегда. Он поставил руку из чардрева поперек лезвия Верного Клятве. Повернул запястье – и вновь, гораздо позже, он вспомнит, что в тот миг рука словно бы ожила, или ему просто так казалось в пылу боя – меч скользнул в сторону, а за ним и прыщавый парнишка. Голова его покатилась по полу к ногам Шиена, но тот уже ничего не мог на это сообщить, потому что острый аракх пролетел у Джейме над плечом – и отнял голову с этой бородой-щеткой от тела. Артур упал на колени, его лицо и волосы, руки – все было залито кровью. - Беги, - приказал Джейме негромко, - беги отсюда, сейчас же. Но Артур не побежал. Вытирая глаза, издавая какие-то невнятные, хриплые и страшные звуки, он схватил выпавший из рук Шиена нож и, не глядя, очень ловким и хитрым боковым ударом, вонзил его в колено бросившегося к ним горца. Тот взревел и упал навзничь, принялся кататься, хватаясь за рану и проклиная несчастного сына шлюхи. Начался переполох, паника: обезглавленное тело привалилось к стене, немой укор остальным: что же вы? А такие храбрецы были! Райо выхватил двуручный меч и расправился еще с несколькими, только и успевая уворачиваться от их ножей и копий. Джейме увидел, что Бриенну пнули в живот, видимо, пытаясь загнать в угол и припрятать от нападавших. Она согнулась вбок – и перекатилась на живот, тут Джейме увидел, что руки ее были связаны за спиной обрывками ее собственного платья. Он наклонился и быстро перерезал путы, и в следующие мгновения Верный Клятве засиял в косых солнечных лучах. Заброшенный дом наполнился криком и стонами. По его темным, оскверненным комнатам текли маслянистые потоки алого. Подоспели отряды из Винтерфелла, и, не разбирая особо, кто там прав, кто виноват, и в чем дело вообще - погнали разбегавшихся горцев к дороге, на ходу убивая и калеча. Лишь нескольких пригвоздили к земле рогатками и копьями: и так держали, с интересом слушая мольбы и всевозможные клятвы верности. В какой-то миг Джейме оглянулся – и увидел, что Райо стоит над грудой мертвых тел, заботливо и равнодушно вытирая свой любимый аракх от крови. Она текла и текла, и капала с острия – тяжелая и душно-теплая. Все вокруг пахло только ею. Она словно бы очистила дом от иных запахов и все в себя забрала. Артур плакал, замерев на коленях над Снежинкой и прижимая лицо к длинной серебряной мордочке. Плакал он молча, что Джейме тоже поразило. Бриенна медленно покачивалась, стоя посреди побоища, обводя все бессмысленным, как у пьяной, взором. Она ни на чем не могла остановить глаза, даже по сыну они скользнули и тотчас, хотя и заполнились слезами, переметнулись куда-то под потолок. Она провела запястьем по своему рту, лишь размазав кровь еще сильнее. Алая полоса протянулась по ее бледной, как мел, щеке. Она шагнула к двери, наконец, не замечая Джейме, не замечая больше ничего – так, прихрамывая, босиком, дошла до порога. И обошла Джейме, как некое незначительное препятствие. Там она остановилась – высокая фигура в золотом солнечном сиянии, темный силуэт, больше ничего не было видно. Потом меч выскользнул из ее пальцев, с грохотом упал на поросшие сорными травами камни. Потом она сама осела, будто ее ноги перестали быть ногами, а стали водой или травой – или чем-то таким, что не сможет удержать человеческое тело. Потом, все так же быстро и незаметно, словно по ней снизу вверх текла судорога, волна забытья – она упала лицом вниз и осталась лежать в глубоком обмороке, с вывернутой наружу ладонью и с этой тонкой лодыжкой, что глядела из-под груды ее замученного платья. Солнце играло ее светлыми прядями, а вокруг стоял гул насекомых, шмелей и кузнечиков, стрекот каких-то полевых сверчков. Все казалось таким мирным, чистым, странно спокойным: словно она отдала этому перевернувшемуся миру последние капли своего знаменитого благоразумия и своего неизбывного, целомудренного спокойствия. Летали пестрые бабочки. Шелестели под ветром соцветья пастушьей сумки, кипрея и дикой мальвы. Невдалеке гремели латы, стучали лошадиные копыта, слышались стоны и мольбы: это стражники Винтерфелла добивали беглецов, негромко ругаясь и добродушно посмеиваясь. Такой Джейме запомнил Бриенну в тот день - неподвижно лежащей на пороге между светом и тенью. А позже часто приказывал себе не забывать этого зрелища – и не сметь позабыть, ни на миг, ни на единый проклятый миг.