Тысячелистник

Джейме вошел в спальню, на ходу расстегивая камзол, и увидел, что Бриенна сидит у окна, в глубоком кресле, а на руках у нее спит младенец. Джейме, по правде сказать, уже рот разинул, чтобы гаркнуть что-то громкое и веселое, но, увидев такую картину, захлопнул рот и подошел к жене, стараясь не топать громко сапогами. Бриенна подняла голову, и с колена у нее соскользнуло на пол рукоделие – детское одеяло, расшитое весенними цветами. Тут только он понял, что жена его попросту задремала. В комнатах было тихо, лишь где-то неподалеку, с открытых весеннему гвалту птиц, галерей, плыл тонкий голос Сольви. И с тренировочного корта слышался ожесточенный спор юношей, Артура и Эйрика, о каких-то новой формы щитах или доспехах… - Какой же славный мальчонка, - сказал Джейме, глядя сверху вниз на сверток в руках Бриенны, из которого – точно сердцевина цветочка из кружева лепестков – торчала наружу лишь розовая мордашка. – Но крохотный, милостивые Боги, как же мал!.. И в голосе своем услышал восторг пополам с изумлением. Бриенна, кивая и возвращая младенцу улыбку, пробормотала: - Что же ты хотел, родился на две луны раньше срока! Счастье еще, что грудь взял. Джейме смущенно хмыкнул и отошел от жены, швырнул на стол свитки с донесениями, опять стал возиться с застежками на камзоле. Мальчик этот поначалу всех, особенно бедную Бриенну, изрядно напугал, отказываясь кормиться молоком, или же, как сказал мейстер, еще не умея. Над замком нависли тени, казалось Джейме, все тени погибших здесь прежде детей. Однако случилось нечто – никто не знал, что именно, а мейстер и вовсе назвал «какою-то случайной удачей» - и ребенок стал пить материнское молоко, правда, подобно котенку, слишком рано отлученному от матери-кошки, захлебываясь и дрожа, и плача от этого. Джейме подозревал, но не решился произнести вслух, что случилось чудо после того, как Сольви пустили посмотреть на малыша, и она погладила его своей рукой, маленькой детской ладонью, погладила, подула ему на лоб, привстав на цыпочки над колыбелью – а потом, потеряв всякий интерес к мальчику, засмеялась и убежала дальше играть со своими куклами в песенные состязания. Нет, Джейме не мог бы поклясться под присягой, что дело было в ней – собственно говоря, с чего бы этому было быть?! Мальчик завертелся в руках у Бриенны, выпростал одну тонкую ручку и посмотрел на Ланнистера внимательным, серьезным взглядом синевато-серых глаз – тартских глаз, подумал Джейме. Материнских глаз. - Но как же прелестен, - сказала Бриенна, поднимая его повыше и целуя в наморщенный для плача лоб. – Какой же ты славный, маленький мой! Джейме очень давно понял, что у Бриенны имелось какое-то слабое место к детям – может, в тот миг, как увидел ее с Артуром, и заметил, как были ее движения полны и силы, и нежности, и все ее слова, и каждый маленький жест. Он тосковал о том, чтобы увидеть эту силу и нежность вновь, повторить после того, как выросла Сольви, увидеть младенца у ее груди и самому ощутить эту смесь гордости, счастья, надежды и радости. Спустя годы, потерянные десятилетия, он понял, наконец, с полною силой понял, тех родителей, кто растил детей, будто некие особенные цветы в своем саду, с заботой, участием и тревогой, он понял цену этих тревог – но, как оказалось, на последнем рубеже. Наверное, Боги и правда не желали более делать его отцом. Наверное. Им не нравился Джейме. Не слишком-то он был для них хорош. Может, для Воина и неплох, и принес немало подарков Неведомому. Для Матери же, и Девы, и остальных – он был жалок, был недостоин их милости. Этими мыслями он щедро делился с Бриенной, но она всегда в ответ утешала его, точнее, сердилась и спорила, и говорила, что он несправедлив к себе, к Богам, и, возможно, к ней. Она перечисляла, какие хорошие поступки Джейме совершил, и всегда завершала спор одним коротким вопросом. Разве ты не счастлив теперь? Да, он был с нею счастлив. Каждый день, каждую минуту. И все же, достойный сын своего отца и брат своего брата, он искал в этом счастье изъяны, словно человек, беспрерывно кусающий свою единственную золотую монету – дабы увериться в подлинности – и беспрерывно сомневающийся. Причин тому было немного, но они были, и были весомы. Так он думал, стягивая пропахший дымом камзол и швыряя его на кресло, отстегивая с пояса Вдовий Плач и глядя, как его жена встает и расхаживает по комнате, покачивая младенчика на руках. Открылись двери, и влетела Герта, запыхавшаяся, вытирая красные руки о фартук. - Боги мои, Боги! – запричитала она. – Я помогала ему на кухне и еле вырвалась, простите, простите, леди Бриенна! О, добрый вечер, сир Джейме! Вы вернулись! Я, я… Я тотчас же исчезну, клянусь… - Какие пустяки, - сказала Бриенна, отдавая ей дитя. – Не надо извиняться и исчезать. Мы прекрасно вздремнули с маленьким Джейме. И сир Джейме рад его видеть. Он считает его прехорошеньким. Маленький Джейме, едва попав на руки к матери, принялся повизгивать, с каждым хныком все громче – предчувствуя кормление. Бриенна положила подушки на кровати одну на другую, распустила шнур на пологе, закрывая постель: - Ложись вот здесь, не тревожь его и себя беготней. Малыш, наверное, уже голоден. Герта, с некоторым смущением, боясь расстроить Бриенну отказом, и притом явно боясь рассердить Джейме Ланнистера, устроилась на хозяйской постели. Наконец, приложив малыша к груди, она принялась тараторить, рассказывая, как Дорео, ее муж, готовит новые чудные сюрпризы к именинам Сольви, и как он все время следит, сильно ли подрос сынок, и дает ей, Герте, советы, чья глупость сравнится по чудовищности только с их размахом. Бриенна все это слушала с тихой улыбкой. Джейме встал спиной к комнате, разглядывая небо на закате. Артур был первым, кто сообщил ему о том, что Гертой что-то не то. Они возвращались с холмов, и в один из таких длинных осенних закатов Артур сказал ему, что закатные краски всегда наводят на него грусть. - Нет, конечно, краски прекрасны, - добавил он, вглядываясь в горизонт над виноградниками с юношеской жадностью. – Хотел бы я передать их, но для того у меня нет способностей. - О чем ты, - изумился Джейме. – Ты имеешь дар, и дар особенный. Артур покосился на него с удивленной, виноватой улыбкой. - А все же мне часто бывает грустно, - сказал он упрямо. – Словно что-то утекает от меня. Подобно быстрому потоку в горах или воде сквозь пальцы. Возможно, ты просто вступил в пору истинного взросления. Эта грусть, тоска по тем местам, куда рвется сердце, и которых ты вовсе пока не знаешь, подумал Джейме. - Что-то творится с нашей Гертой, - сказал Артур после молчания. – Ты ничего такого не заметил? - Нет… По правде сказать, у Джейме и без служанки тогда хватало забот. Приходилось то и дело выезжать к северным лордам, чтобы делить земли и замки снова, пристраивать осиротевших детей Лидденов и наследников Браксов, ставить новых управляющих, ну и, что греха таить, искать новых хозяев для приисков. - А что с ней? – спросил Джейме, без особенного интереса. - Ты же знаешь, что Дорео желал бы просить ее руки? - Дорео?! Вот же Пекло. Джейме даже остановил лошадь, чтобы переварить услышанное. - Но он старше ее, - изрек он, наконец. – И так неказист. И нрава, кажется… - А ты поставил ее к нему в помощницы, - Артур, ушедший вперед по дороге, обернулся в седле и хмыкнул. – Когда люди что-то делают вместе, они, ну… И он замолчал. Молчание его было весьма выразительным. Впрочем, как и всегда у Артура, недолгим. - Она стала плаксивой и грустной. Спроси у матери, что с нею. Признаю, я питал к ней некое недоверие, в основном, за то, что она… Ну, ведь это несомненно, Герта многое разболтала о моих делах, вам, вам двоим. Но, видишь ли, мама любит ее, словно свою младшую сестру. Мама заботится обо всех, кто, по ее мнению, нуждается в защите. - Мягкое сердце, - согласился Джейме. – Да. - Знаешь, по размышлению, я пришел к выводу, что это ни вина ее, ни беда. Я никогда не видел такого в женщинах других Домов. Хотел бы я понимать ее лучше. - Ты? Ты не понимаешь ее? - Нет, - просто сказал Артур. – Но я люблю ее. Когда я был мал, мы с нею проехали много миль. В пути, хотя мы и прятались по мере сил, мама всегда доверяла людям. Я изумлялся тем, кто не видел в ней этого. Тогда я понял, что вид ее наводит на некоторых страх, и некоторые люди попросту не могут увидеть в ней ничего иного, кроме меча, доспехов и роста. Это правда, подумал Джейме. Правда, пусть горькая, но и нежная, наполняющая его сердце и досадой, и негодованием, и радостью. Видеть истинный лик Бриенны было особенным удовольствием, прекрасным даром. Он был счастлив, что, обладая таковым, и двигаясь по жизненному пути, встречал все больше подобных себе людей, окружал себя ими, и… Артур прервал его размышления сбивчивой речью: - Знаешь, а отец… Тормунд, тот ведь был в моей жизни первым, кто глядел на нее не так. Он словно бы всегда стремился ее защищать… Это тоже было правдой, той правдой, которая прежде мешала бы беспокойному сердцу Джейме (что, если она все еще любит его? Только его? Только его одного и любила?..), но теперь приносила лишь щемящую, светлую печаль. И жалость к Бриенне. Ему было жаль, и он готов был оплакать потерю вместе с нею. В какой-то момент Джейме понял, что эта огромная жалость была с ним с самого начала, с минуты, как, заглянув в темную сырую медвежью яму, он увидел ее – и обрел снова, пусть не ее саму, но способность любить ее и жалеть ее, и быть рядом, и быть с нею во всех ее горестях, радостях и буднях. А это было большим сокровищем. Самым большим, если уж он решился бы честно о том сказать. Но, чтобы перебить горький привкус, он сказал нечто иное. - И что же, давно ты про них знаешь? Про Дорео и Герту? Артур смене темы не удивился. - С минуты, как Дорео открыл мне тайный ход через кухню, к наружной стене, по которой я и спустился к порту. Ты же знаешь, что мама выставила охрану на всех воротах, чувствуя, что меня не удержать. Так родился мой план бежать через тайный ход. Дорео мне помог, но он также желал идти со мною, и стал меня уговаривать, уверяя, что превосходно владеет оружием. Спор задержал нас. Явилась она, Герта, увидала, что мы задумали, и стала так голосить, что Дорео пришлось ей рот зажать. - Он был с нею груб?! Артур хмыкнул: - Не более, чем мать с орущим дитем. Нет, вот тогда я все понял. Герта плакала, и мне пришлось взять с нее страшные клятвы, что, разумеется, не помогло: едва она убежала, так понеслась к маме ябедничать о моем побеге. Времени у меня не оставалось. Я сказал Дорео, что помочь мне некому. Тогда он махнул рукой. И я помчался вниз – тайный лаз был узок, и весь в паутине. Ты знаешь, сколько их еще прорыто в скале? - Догадываюсь, - буркнул Джейме. – Это мой дом. Был. До поры… - Надо бы создать каталог этих ходов. И карту нарисовать. Подозреваю, их там тысячи. Дорео же завалил дверь сундуками и каким-то скарбом, мучными ларями, так, что, когда мама и Герта явились к нему в кухню… Артур захохотал. Джейме тоже усмехнулся, представив, как женщины орут на бедного повара и расшвыривают вещи со своего пути, пытаясь добраться до тайной двери. Мука летит по всей кухне, похожей на жаркую пещеру. Они ругаются и суетятся… - Ну, это вовсе не смешно, - сказал Джейме. - Да? А ты смеешься, - возразил Артур. - Где же? Артур повернул к нему лицо и так несколько долгих мгновений смотрел на него. - Твои глаза смеются, - наконец, тихо и мягко сказал он. Вскоре по их возвращению загадка угрюмого настроения, овладевшего Гертой, разрешилась. Под нажимом хозяйки, рыдая и заламывая руки, она созналась в ужаснейшем преступлении. Она клялась выпить лунный чай, если только ей прикажут. О, тогда она, конечно, так и сделает. - Если, - сказала Бриенна, выслушав всю эту тоскливую трескотню служанки. – Ты говоришь «если». А это значит, что, не будь нас и нашего, как ты вообразила, требования, ты желала бы оставить ребенка. Джейме, сидевший за столом в спальне, старался делать вид, что вообще внезапно исчез с лица земли. Ну вот так получилось. Вот он тут сидел, а вдруг и нет. Ему было неловко и страшно от этих дамских разговоров, и он всерьез опасался, что вскоре рыдания станут обоюдны. Но он изумился спокойствию Бриенны, ее рассудительному тону, в котором не было ни гнева, ни осуждения, ни упрека. - Сир Джейме непременно поговорит с Дорео, - так же размеренно и негромко сообщила она. Джейме вздрогнул. Нет, вот еще не хватало… И тут же подумал: ты же не настолько трус? Твоя жена в тебя верит. - Он убедит его, что нужно заключить брак, дать клятвы и исполнить все заветы прежде чем твоя талия станет заметна. - А я?! – крикнула Герта. – Зачем я ему, такая?! Что я дам ему, кроме ребенка? Я ничего не умею и ничему не училась! Он знает тысячу названий разных хлебов и три тысячи названий специй, он с закрытыми глазами отличит дорнийский кардамон от квартского! Он столько всего повидал! Столько всего может! А… А я?! У меня ничего нет, ничегошеньки! - У тебя есть мы, - сказала Бриенна. – И это вовсе не «ничегошеньки». Разговор с Дорео, к величайшему облегчению Джейме, прошел куда менее драматично. Едва повар плеснул в два бокала густое вино из виноградников Алой Долины, Джейме понял, что он обо всем догадался. Дорео медленно, веско сказал: - Полагаю, мой лорд, речь о нас с Гертой. Выгоните меня, ежели хотите, ежели меня полагаете виноватым. Но я отвечу вам: ее и ребенка я увезу с собой. Джейме вытер лоб, сделал глоток, сморщился, и Дорео подвинул ему тарелку с подвяленными кусочками оленьей вырезки. - Не надо никого увозить, - сказал он, прожевав. – Выпьем за вашу свадьбу. Ты когда-нибудь готовил на собственной свадьбе? - Я никогда не был женат. - И не желал? - У меня не было даже возможности желать. Я с семи лет жил прислугой, мой лорд. Помощником на кухне, от выгребателя золы до чистильщика меди, а потом тестомесом, поваренком, подручным, и так далее. А потом я ездил по Королевствам, нигде не задерживаясь. Прямо как я, подумал Джейме. Он сделал еще один маленький глоток и отставил кубок. Идти к Бриенне во хмелю было бы ошибкой. Тем более она, как полководец вдали от поля боя, наверняка мерила шагами комнату, дожидаясь исхода беседы. Когда он вернулся к ней, так и было. Бриенна обняла его за шею и сказала: - Ты все сделал правильно. И эта похвала теплом разлилась в его сердце. Все ее слова пьянили его, будто вино, если они касались того, как Джейме хорош – скажем, вот в таких делах, когда требовалось уладить сложные дела при дворе Западной твердыни. Или как он хорош в бою. Или каким хорошим отцом он стал для Артура и Сольви. Сольви любила его бескорыстно и всегда – с момента рождения. Артур же прошел такой извилистый путь, и все же совершил ради него подвиг и способствовал возвращению Джейме в рыцари… Или вот еще: как Джейме хорош для нее, для Бриенны, когда она лежит в постели, распалена и обнажена, и… Это было очень приятно. Если бы она перестала это ему говорить, он увял бы, как увядает дерево без полива или цветок без дождя. Подумав об этом, Джейме улыбнулся, и вдруг, обернувшись к комнате, понял, что все в ней затихло. Бриенна подошла к нему, прижала палец к губам и показала на кровать: там, под пологом, должно быть, уснула счастливая мать с ребенком. - Что будем делать? – Джейме увидел, что углы темнеют в наступающих сумерках. - Пойдем со мной, - сказала Бриенна, прижав губы к его уху. Дыхание ее защекотало кожу, сделав все вокруг прекрасным, удивительным и живым. Джейме покорно зашагал за женой, а она, оборачиваясь то и дело и улыбаясь, привела его в комнату для умывания. - Ляжем в твоей старой спальне, - сказала Бриенна. – Но сначала прими ванну. Раздевайся. У тебя усталый вид! - Так я и устал. - Иди сюда. Я помогу. Джейме сопротивляться – даже для вида – не счел нужным. Пальцы Бриенны расстегивали пуговки на жилете, распускали шнуры на вороте рубахи, развязывали шейный платок. - Что-то случилось? – спросил он, вдруг поняв, что Бриенна уж как-то слишком сосредоточенно возится с его одеждами, словно погружаясь в свои мысли глубже и глубже. – Бриенна? - Нет, все хорошо, - она подняла голову, потом, быстро опустив, неловко замолчала. Джейме повел плечом. Его жена отнесла жилет на скамеечку и вернулась, вытянув руки, жестом показывая ему: поднимай. - Все же лучше бы сказать словами, - проворчал Джейме, надеясь, что фраза прозвучит достаточно двусмысленно, чтобы ее не обидеть. Но Бриенна поняла правильно. Впрочем, она не обиделась. - Герта, добрая душа. Повторяет, как она молится каждый день Матери, чтобы и нам с тобою послали наследника. Лицо Бриенны на миг скрылось за складками льна, пока Джейме стаскивал рубаху через голову. Когда он высвободился из плена, то увидел, что жена грустно усмехается. - Я понимаю, - Джейме скомкал рубаху, и, заметив это, Бриенна вытащила ее из его пальцев. – Не надо бы Герте повторять это, заводить с тобой разговоры… Не большого ума девица. - И я тоже так думаю, - призналась Бриенна. – Однако, я… Честно говоря, лучше я потерплю болтовню Герты, чем расспросы каких-нибудь не в меру любопытных и благонравных леди. - Это не их дело, - сказал Джейме. – Ничье дело. Проклятое женское любопытство! - Только ли женское, - отозвалась Бриенна. – Все любят сплетни. А иные, навроде Десницы, почитают за свою обязанность в них разбираться. Он не донимал ли тебя вопросами? В последнее время все его вороны приносили только одно. Подними ногу. Она сняла с него сапоги, потом бриджи, и Джейме остался совершенно наг – и так стоял перед нею, оглядывавшей его со всем своим мягким и нежным вниманием. На Бриенне было платье цвета сливок, с маленькими вышитыми букетами вереска и лаванды. Нижняя сорочка была расшита ветками вербы, и каждый цветочек вербы исполнен из речной жемчужины. Весеннее платье. Очаровательное в своей дорогой безыскусности, прелестное в своей жизнерадостной простоте. Ее волосы были собраны в косу, которая вилась по широкой полной спине, разделяя глубокий вырез лифа пополам. - Нет, - смущенно соврал Джейме. – Тирион отстал от меня. Бриенна подняла бровь: ой ли. - Ну, уже не в той мере интересуется, как прежде, - признался Джейме, чувствуя, что краснеет. – Стал спрашивать и о других делах Запада. В конечном итоге, понял, наверное, что я отвечать не намерен, да и сказать мне особенно нечего. Грубить ему я не смею. - И не надо, - кивнула Бриенна. – Он твой брат. Он беспокоится о тебе. Здесь у тебя… Он проследил за ее рукой, дотронувшейся до его груди. - Серебро, - улыбнулась она. – Все стало белым. Ты очень мил в серебряном доспехе, ты это знаешь? - А ты прекрасна в любом, сердце мое, - с жаром сказал Джейме. Она посмотрела вниз, притворно нахмурилась и прикусила губу. Джейме прикрыл восставшую плоть неживой ладонью. - Прости. Он, э… Очень рад тебя видеть, только и всего. Она обошла его, ведя пальцем от груди к плечу и, встав у него за спиной, наклонилась к уху Джейме. Он затрепетал, когда услышал ее шепот: - Ступай-ка в воду. Нужно тебя отмыть… Сердце мое. - Есть какие-то планы? – дерзко поинтересовался Джейме. Кончик ее пальца уперся меж его лопаток, поскреб, пощекотал. - Поглядим. Если будешь послушен, тебя ждет сюрприз. - А если нет? Молчание. Ее ладонь прижалась к его шее под волосами, вызвав в Джейме волну сладкого предвкушения. - Тогда придется тебя наказать, - тихо рассмеялась Бриенна, почти касаясь его уха губами. Он закрыл глаза и сжал зубы, попутно изумившись тому, как они не раскрошились. Такое усилие понадобилось, чтобы не развернуться, не прижать ее к себе и не потребовать своего наказания прямо сейчас. Бриенна слегка толкнула мужа к ванне, присовокупив короткий, но чувствительный шлепок по его заднице. Чресла Джейме едва не взорвались, а в глазах заплясали искры. - Боги милостивые! – хрипло вякнул он. - Быстрее, - скомандовала его жена, явно веселясь от того, с каким проворством он бросился исполнять приказ. Погрузившись в теплую воду, Джейме замер от удовольствия. Открыв глаза, увидел над собой лицо жены, и сердце его наполнилось счастьем. Она поцеловала его между бровей, от нее пахло цветами и весной: щемящий, чистый аромат. Проведя пальцами по его скулам, она серьезно сказала: - Вы так красивы, мой лорд. - Нет, - выдохнул Джейме. – Это ты прекрасна. А я стар и немощен. - Какие глупости. Нет, придется тебя наказать! И ее сильные пальцы скользнули в воду, размяли его плечи быстрыми, точными движениями, прогоняя усталость, заставляя его вздыхать и жмуриться от восторга. - Еще, - взмолился он. Тело плавилось от тепла и ее близости, член же его изнывал от желания, он сам не понимал, чего жаждет больше – расслабиться, закрыть глаза и отдаться неге или же овладеть ею, вторгнуться в живую, горячую, шелковую плоть, что всегда так податлива и так тесна… - Прошу, накажи еще. Бриенна вздохнула и хихикнула. Она завозилась, стоя на коленях в изголовье ванны, раздался тихий звон склянок – хрусталь и стекло. - Думаешь, ты один у нас искусен в покупках всяческих непотребств? - Гм? Запахло смесью корицы, гвоздики, розового перца, померанцевого масла, кардамона и шафрана, и Джейме, приоткрыв глаза, увидел, что Бриенна льет на ладонь густое, золотистое масло. Она принялась растирать его мышцы, ладони ее скользили легко, но в хватке пальцев оставалась тень стальной силы. Каждый дюйм его кожи запел и зазвенел от этой восхитительной пытки. Масло пощипывало и грело, лизало его, как огонь, и тотчас огонь превращался в тонкое пламя, а затем оно остывало, оставляя тысячи покалываний и заставляя его стонать. - Ох, как хорошо, - выдохнул он, извиваясь под ее руками. – Еще. Сильнее. Еще. Бриенна только смеялась, возясь с его телом, как с некоей большой и приятной ей игрушкой. Руки ее сместились с его груди – к мышцам на животе, к бедрам, к коленям. - Где… Где такое взяла? – он запрокинул голову, нашел ее лицо взглядом, надеясь, что взор его достаточно жалобен, что мольба ей станет понятна. - Полагаю, у тех же торговцев, что продали тебе нефритовый жезл для одиноких леди, - хмыкнула Бриенна. – Ты знаешь, где эти лавчонки в Ланниспорте, не отпирайся. И они мне сказали, что ты заходил… - Каюсь, - быстро сказал Джейме. – Бывал. Но я… Боги! Ах, милостивые Боги, как же хорошо! Она растирала его колени и щиколотки. Быстро и дробно, выстукивая шальную песенку, закапала плеснувшая на пол вода. Ее рукава вымокли, и на груди ткань потемнела. Когда Бриенна наклонилась, чтобы продолжить пылающие ласки на его ступнях, Джейме извернулся и потянул за край ее выреза. Ему хотелось увидеть ее прелестную грудь. Хоть что-нибудь. Его распаляло то, как она была прикрыта, покуда он блистал своей наготой – и сердце требовало соединения. - Разденься, - велел он. Бриенна виновато засмеялась: - Тут понадобится помощь. Шнуровку я сама не смогу распустить. - Вот проклятие! Давай я помогу! - Ш-ш. Ну что такое? Не дергайся. Ты всю воду так расплещешь. В самом деле, он возился, фыркал и барахтался в тесной ванне, как морское животное. Он вздыхал, сопел и жаловался, а сам не желал потерять ни единой минуты сладкого блаженства. Бриенна касалась его и там, и тут, и в самых потаенных местах, за исключением его бедного, истекавшего уже мученическими слезами, пениса. Это сводило с ума. - Дотронься, - потребовал он, наконец, слыша свое сбитое дыхание. – Ну же? - Ах, ну зачем, - сказала она спокойно. – Ты подарил мне прекрасную замену, не так ли? - Чтоб тебя! Дотронься! - Тихо, тихо, тихо, сердце мое. Вся вода на полу! Джейме, Джейме! И она распрямилась и встала над ним, растирая ладонь о ладонь, с закатанными по локоть рукавами, смеясь, сдувая со щеки выбившиеся пряди светлых волос. Она была так удивительно хороша в этом сумеречном свете – высокая и огромная, ее крутые бедра под светлым шелком, высокая грудь, нежное личико. Казалось, что она ужасно юна – у нее был этот дар, дар вечной юности, не то из-за мягкой линии подбородка, не то из-за изумленно-ласковых глаз, всегда казавшихся невинными, по-детски распахнутыми. Когда она волновалась – вот как теперь – подумал Джейме с нежным восторгом – один ее глаз начинал косить, и от этого она казалась ее более желанной, открытой и беззащитной… Джейме обхватил свой член левой рукой и, убедившись, что Бриенна смотрит, провел вверх и вниз. - Ой, - сказала она с улыбкой. – Ну-ка, прекрати это баловство. - А ты заставь. - Думаешь, не заставлю? - Ты жестокая, - надулся Джейме, но руку убрал. - Так-то лучше, - сказала Бриенна. – Теперь встань, я оботру тебя. Он позволил ей вытирать свое тело толстым, лавандой и шалфеем пахнущим, полотнищем белого льна, а сам ревниво следил, как она двигается, наклоняется к нему, отходит на шаг и возвращается. В плавных движениях была сила, хватка и ловкость почти рыцарские. И нежность – почти материнская. - Повернись спиной, - попросил он, изнывая от нетерпения. – Прошу. Я помогу. Бриенна подняла бровь, но молча повернулась. Он возился одной рукой, прилагая чудовищные усилия и, наконец, не выдержав, наклонился и прикусил шелковый шнур, что вился из одной обшитой золотом дырочки в другую. Шелк лопнул, и Бриенна воскликнула: - Ай! - Прости. Куплю другое, плевать, в Пекло эти шнуры… И Джейме принялся сдирать их, пока платье не распалось под его пальцами, словно лепестки прекрасного белого тюльпана, входящего в позднее цветение. Бриенна повернулась к нему и засмеялась: - Доволен? Не делай виноватое лицо, ты страшно доволен. - Человек есть животное, - наставительно объявил он ей. – Слыхала, наверное, что септон на проповеди говорит? Все мы животные. - Услышь мой рев, - произнесла она нараспев. – Это в тебе говорит сердце Ланнистера. - Я и есть сердце Ланнистера, - самодовольно сказал Джейме. – Твоя грудь прекрасна, восхитительна. Зачем бы я так старался? Он обхватил ее грудь, сжимая тонкую ткань нижнего платья, Бриенна застонала. Щеки ее стали темно-розовыми. - Сильнее? – спросил он самым светским тоном. - Да. - Вот так? Пальцы его выкрутили мягкий, как бутон, сосок. - По…. Пожалуй… - Могу я тебя поцеловать? - Как угодно, мой лорд. - Мне угодно, чтобы ТЫ меня целовала. Она наклонилась и исполнила его наглый приказ. У Джейме в голове опустело, а вся кровь устремилась к и без того готовому на всевозможные подвиги органу. - Постой, - наконец, выдохнула Бриенна, отступая. – Погоди. Они сказали, что масло воспламеняет. Правда ли? - Ох, еще как. - Хочу попробовать. Под изумленным взором Джейме она подхватила сосуд темного стекла и налила в ладонь. Улыбаясь, придерживая упавший край нижнего платья локтем, Бриенна провела по своему плечу, по ключице, и, наконец, сжала собственную обнаженную грудь. Она охнула и прикрыла глаза. - Это… это… Дай мне. - Джейме подождал, когда Бриенна нальет в его ладонь масла, потом, не теряя времени, охватил ее плечо деревянной ладонью и развернул к себе спиной. Ее задница прижалась к его чреслам, но он решил покамест не обращать внимания. Сосредоточился на том, чтобы ласкать ее плечи, руки, ладонь его заскользила по крепкому позвоночнику. Платье упало к ногам его жены, оставив ее в панталончиках и туфлях – а за исключением этого, в прелестной наготе. - Ну? Хочется большего? – он прижался к ее уху, повторяя ее движения и дразнящий шепот. – Ты чувствуешь? Бриенна что-то пробормотала, а потом пискнула, когда его рука скользнула между ее тяжелых ягодиц. Он прижал пальцы к горячей, мягкой плоти, счастливый от мысли, что она вся вымокла там, внизу, он ласкал и гладил ее, предвкушая, как станет слизывать свое угощение. Бриенна вдруг вырвалась из объятия и повернулась к нему, прижавшись, глядя на мужа сияющими глазами. Когда она так смотрела, Джейме уже знал – предстоит нечто сводящее с ума, новый очаровательный в своей непристойности миг. Долгий, долгий, и мучительно короткий - как все мгновения рядом с нею. О, если бы Джейме мог все их сложить, сохранить, как-нибудь сберечь, как складывают скупцы сокровища в сундуках… Его жена, чувствуя укол печали посреди счастья, который вдруг ткнул Джейме в сердце, обхватила его лицо и очень нежно поцеловала – сперва в губы, а затем, как мальчишку, в кончик носа, между бровей, и прикрытые от удовольствия веки, и щеки, и шею. - Я люблю тебя, - вырвалось у него, почти рыданием. – Очень люблю. Я не знаю, как любить сильнее, не знаю… - Тише. Я тоже тебя люблю, Джейме, - она прижалась к его плечу лицом и вздохнула. – Позволь кое-что сделать. Ты слишком давно ждешь… И тут ее рука протиснулась между телами и обхватила, наконец, его член. Джейме вскрикнул от неожиданности и клацнул зубами, как пес, и, как пес же, издал короткий восторженный вой. Бриенна между тем опустилась перед ним на колени и, глядя снизу вверх, провела языком по пылающей плоти. Розовый ее язык: и багровый, блестящий от масла и смазки, орган, показались Джейме, который смотрел сверху вниз, сочетанием немыслимым и восхитительно-извращенным: невинность и грех, чистота и скверна. Бриенна продолжила ласку, и вскоре ее губы от старания, от прилива крови, стали темно-красными, и Джейме обнаружил себя на самом краешке. Тогда она слегка отодвинулась, выпрямила спину, и его пенис попал в тесное пространство между ее грудей. Он легко скользил по покрытой маслом коже, и трахать ее грудь было словно трахать шелк, облако, цветок, нечто одновременно ужасно тонкое, гладкое, чистое, безгрешное в самой своей сути – и ужасно соблазнительное, созданное для страсти и ее утоления. Нет, продолжаться долго так не могло: очень уж все было бесстыдно и чудесно в этом бесстыдстве. Груди ее были все же недостаточно пышны, ей приходилось держать их, сжимая двумя руками, а потом она вдруг отпускала, и ее ладони перемещались на бедра Джейме, его ягодицы, ласкали его яйца – словом, все как-то сливалось в волшебный, оскорбительно недолгий (он это понимал, и прекрасно) и невыносимо счастливый путь. В конце концов он, закричав, ухватив себя за основание члена, боясь ее обидеть, и втайне желая, чтобы ей понравилось, ненавидя себя, преклоняясь перед ней – все, все, все вместе, сразу и в один миг – излился на ее грудь. Попало и на ее лицо, на губы, на щеку. Бриенна собрала его семя своими длинными пальчиками и сунула в рот. Джейме закричал еще раз, и его потряс новый быстрый оргазм, что в его жизни бывало всего раз или два, может, лишь в самой юности, когда накрывало волной страсти, набегавшей не столько помимо воли, сколько против нее - и оттого почти болезненной. Ноги его не держали, он шагнул к скамье и опустился на нее, качая головой, бормоча извинения, пока Бриенна смачивала водой полотенце, возвращалась к нему и вставала на колени, чтобы вытереть бедра и живот. - Прости, - в сотый раз завел Джейме. - Глупости, - оборвала она его, наконец, тоном суровым и почти сердитым. – Все было так хорошо. - А ты? Как же ты? Позволь, я… - Послушай, - Бриенна слегка отклонилась, так, чтобы заглянуть в его лицо. Она потянула край полотенца и прикрыла им грудь, заметив, что Джейме пялится. В иное время это бы его развеселило – но не теперь. Что-то в ее облике изменилось. Что-то было странное, прежде ему не знакомое. - Послушай, - повторила она, и тут Джейме заметил, что ее губы дрожат. Она поглядела вниз, потом вдруг наклонилась, будто сломавшись пополам, и положила голову к нему на колено. - Что с тобой, сердце мое? – испугался Джейме, схватив ее за плечи. – Бриенна. Ну же? Говори, что случилось? Что на тебя нашло? Она уткнулась лицом в его ногу, затем рывком подняла лицо и сказала: - Как и велел мне мейстер, я вела подсчет лунным дням. Крови нет уже седьмые сутки, Джейме. Пока Джейме переваривал услышанное, лицо Бриенны смягчилось, словно ей стало жаль его. - Я тоже никак не могу в это поверить, - сказала она, подняв ладонь к его виску. Она отвела с его скулы прядь волос. – Однако заметила также, что, вместо угрюмости, какая бывает накануне кровотечения, нечто иное. Теперь мне хочется есть, ужасно, ужасно, все время, а еще хочется… И она выразительно глянула на поросль в паху у Джейме. - Правда? – глупо переспросил он. – Но разве мы не должны… - Должны, - кивнула она с видом милым и до комичного важным. – Этому меня учила Кая там, в Тысячелистнике. Но, Джейме, ведь между нами нет тайн и стыда, и мы придумаем, как друг друга развлечь, верно? Он молчал, думая – ты так хороша, так невозможно хороша, каждое твое слово и движение, и каждый вздох, и улыбка, и даже эта сердитая важность на твоем помолодевшем личике (не в том ли секрет?), и эта распушившаяся коса, и блеск семени на твоей ключице, там, где ты забыла его стереть… - Верно, - сказал он, наконец. – Но ведь ты хорошо себя чувствуешь? - Превосходно. - Тебя не мутит? Ничего не болит? Нет ли тяжести в животе? – Он наставительно поднял палец и поднес к ее носу, заставив ее невольно скосить глаза. - Главное, чтобы ты мне не лгала, Бриенна. Она, тряхнув головой, фыркнула: - Так я и знала, что ты станешь брюзжать. - Но ведь не просто так… Я не какой-то там бесполезный ворчун, - возразил Джейме. - Он самый, старый брюзга. Кто родится, как ты полагаешь? - Девочка, - быстро сказал Джейме, почти захохотав от радости. – Или мальчик. Одно из двух, как говорит мой милый мудрый братец. Сюрпризов не жду. - Ты невыносим, - захихикала Бриенна, но при этом обхватила руками его бедра и, торжественно и по очереди, поцеловала их. – Ох, Джейме… Я немного боюсь, как и всегда боялась, но… В третий раз путь не так страшен. - Ведь я с тобой, - сказал он. Наклонившись, он обнял жену, и поцеловал ее рот, щеки, мягкое шелковистое ушко. - Я с тобою, - повторил Джейме, - отправимся в этот пусть вместе. Она всхлипнула, обхватила его шею руками, и долго бубнила ему на ухо, как сильно любит его, и как сильно она боится, как боялась прежде, как станет храброй теперь, ради него, ради ребенка, ради детей, которых уже отважилась родить, и все в таком роде – это была Бриенна в ее самом настоящем и ярком проявлении, отважная и кроткая, гордая и доверчивая, и ее слова падали в сердце Джейме каплями золота: и жгли его. Наконец, он отвел ее в свою старую спальню, прижимая к себе, почти желая взять ее на руки, донести до постели, укутать в шелк простыней и спрятать от всех бедствий мира. Но Бриенна вскоре успокоилась. Она лежала, прижавшись к Джейме и водила пальцем по его груди. Серебряный доспех, вспомнил он с усмешкой. В комнате было темно, лишь от каминного пламени ложился на каменный пол багровый и темно-оранжевый отблеск. Разговор и разговором-то не был: они пересмеивались над пустяками, перебирали имена для девочек и мальчиков, перескакивали с одного на другое, а потом как-то незаметно очутились лицом к лицу и начали целоваться так жадно, быстро, точно это был их первый в жизни поцелуй. Когда Бриенна оседлала его – точнее, его голову, о, самый желанная в мире всадница – он был так благодарен ей и горд. Горд собою и тем, что все, наконец, свершилось, и неутомим в животных ласках, стараясь доставить ей удовольствие. Ее вкус был солнечным и живым, и чистым, как снег, и в нем оставались горькие нотки волшебного масла – сладость и горечь в той самой нужной пропорции, о которой любил порассуждать мрачный повар Дорео. Джейме слушал ее стоны и невнятные крики, чувствуя, как она раскрывается под его языком, нежный цветок, навсегда невинный, подумал он. Навсегда. Словно бы то, что он был первым, кто лизнул эти лепестки, сделало ее навсегда нетронутой и сохранило ее для него, для его утешения, для его счастья. Язык его скользил по влажной плоти и проникал все глубже, пока его ладони сминали и слегка покачивали ее тяжелые ягодицы. Так рыцарь в дороге пьет воду из колодца, думал Джейме. Спасительную воду, и неописуемо чудесную на вкус. Его жена, между тем, играла с его восставшим органом, доставляя мгновения острого восторга. В конце концов они нашли особый ритм, и все закончилось в один долгий миг, растянувшийся на тысячи лет, оборвавшийся в мгновенье: чистое пламя, взметавшееся в паху, растекавшееся к сердцу. В последние секунды он, очень осторожно, прижал ладонь к ее дрожащему, мягкому животу, подумав в ласковом исступлении – и там, внутри, прорастает мое семя, дремлет маленькое чудо… Всего этого было так много, что Джейме кончил, почти оглушенный, а его рот заполнился медом и любовью. Они задремали, в странном объятии: Бриенна лежала головой к его ногам, ее волосы на его коленях, лицо на его бедре. Его щека оказалась прижата к ее животу, он чувствовал биение жизни, там, внутри, и странную тишину. Она баюкала, она говорила: теперь все станет хорошо, и все твои страхи исчезнут. Под утро ему приснился сон, будто они опять занялись любовью. Живот у его жены стал большим, вздымался над теплой водой, и, оглядевшись, Джейме понял, что они вернулись в ту странную долину, где из земли бьют горячие ключи. На них падали красные листья, он поднял голову – в синем небе раскачивались белые призрачные ветки. Вдруг они задрожали, будто от сильного ветра, и в лицо Джейме полетел целый вихрь алой листвы. Он поглядел вниз, на бледное, искаженное страстью, лицо жены, а оно вдруг ушло под воду, и вода была багряной. Член его стоял, словно каменный, вошедший в горячее и тугое лоно – но мысли опутали страх и тоска, словно сбывалось нечто непоправимое. Он проснулся со стоном, говоря себе на краю сна и яви, что это лишь ненужные тревоги, которые его и прежде мучали, что надо бы просто перевернуться на другой бок, Бриенна всегда ворчала, если он спал на правом, особенно после плотного ужина - и видел кошмары… В комнате было светло, за окнами грустил тускло-розовый, туманный рассвет. Бриенна сидела на краю постели, спиной к мужу. Он видел ее покрытые бледными веснушками, полные плечи и перекинутую вперед косу. Она что-то делала, он не видел, что именно, локти ее быстро и коротко поднимались, опускались. Потом он услышал ее всхлип. Рывком сел. Правая рука при этом угодила в какую-то влагу, перина противно чавкнула: и, когда он поднес ладонь к глазам, Джейме увидел, что белая древесина измазана красным. - Бриенна?.. Она повернулась, он видел испуганные, мокрые глаза. И сказала, едва шевеля языком от рыдания: - Не беспокойся. Лежи. Я приберу здесь. - Что случилось? Ответ он уже знал, тем более что ответов было немало во все эти луны, и все они были одинаковы. Она, отведя руку, приподняла край простыни, которой, видимо, оттирала свои бедра – так, чтобы Джейме увидел пятна. - О. Сердце мое… - начал он было, садясь на постели, лихорадочно перебирая слова, которыми мог бы ее утешить. – Послушай, ласточка, я не… Он прикусил язык. Что он собирался сказать своей жене? Я не сержусь? Но он никогда не сердился на нее. Он ненавидел себя – не ее. Я не виню тебя? Нет, винил он лишь себя, свое перезревшее и, возможно, угасшее, семя. Впрочем, на этот счет у мейстера имелось иное мнение. Впрочем, после всего, Джейме ни одному мейстеру на свете не доверял в суждениях. Я люблю тебя? Нам не нужен наследник? У нас уже есть дети? Глупые, глупые, глупые, а то и жестокие в своей глупости, словеса. - Ничего не говори, - выдавила Бриенна, будто прочитала все его мысли. – Пожалуйста. - Да. Сердце мое, не буду. - Просто молчи, - она шмыгнула носом. - Я молчу. - Разве молчишь?! Рассвет вползал в комнату, болезненный и кроткий, освещая дальние углы и делая все каким-то прозрачным, серым и грустным, и в комнате пахло кровью и горькой морской водой. Встав, Джейме обошел кровать и сел перед женой на колени. Бриенна отпихивала его, рыдала, как ребенок, лицо ее покраснело, рот некрасиво кривился, из носа текло. Вдобавок ко всему, простыня вокруг ее бедер вся была в этих треклятых пятнах. Но Джейме было все равно. Он, оттолкнув ее руки, подвинулся ближе и обнял ее, и раскачивал, как ребенка. Он закрыл глаза и бормотал все то, что считал глупым – и умным – нужным и ненужным - и слушал ее ответные жалобные вскрики, проклятия жестоким богам, невнятные обрывки молитв. Он слушал все это, и думал – я все равно люблю тебя. Буду всегда любить. И мы не сдадимся. Не сдадимся. Нет. Нет.