Палач по закону

Позднее, даже годы спустя, пережившие те страшные дни и еще более страшные, последовавшие за ними, так и не смогли сказать, как было обнаружено тело принцессы Вандеи. Кто был этот несчастный человек, что первым призвал на помощь, обнаружив бездыханную и несчастную девушку, служившую вечной картой в интригах и ставшую потерянным ключом к трону для герцога Лагота? Земли утонули в слухах и догадках, пока не появилось более жутких новостей, и жизнь этой принцессы окончательно не стерлась… Кто ее обнаружил:? Кто ее убил, а главное — за что? Все это так и осталось неразгаданным…если же кто-то что-то и знал или догадался, то не имел уже возможности сказать или не хотел выдавать даже малой толики знания. В любом случае, неважно, кем был этот обнаружитель, как он до этого спал и хорошо ли начался день или же тело убитой принцессы стало последней каплей в его отвратительном дне — никто уже точно не может сказать. Да и сразу не мог. Но этот кто-то был. А потом было и много чего хуже. Говорили, что принцесса Катерина потеряла сознание. Потом была страшная возня — лязгало железо, звучали грубые выкрики. Кто-то плакал и кого-то били…кажется, стражников, что были приставлены к принцессе Вандее. Кто-то метался с бумагами, готовя обращение к народу. А герцог Лагот, потерявший ключ к трону, который уже считал своим, заперся в своих комнатах, когда к нему вломился Леа, имевший, как говорили, связку ключей ото всех дверей в замке. -Уезжайте, господин! — в лице Леа не было и кровинки. — Вас уничтожат. Сложно было сказать, прав или нет Леа. С одной стороны, если бы герцог овладел собою, взял себя в руки и вышел к народу, пока Катерина была без сознания, и, может быть, догадался бы даже обвинить ее в смерти своей жены, если бы он сделал хоть что-то, то, возможно, трон удержался бы под ним и стал бы крепким. Может быть, он избавился бы и от самой принцессы Катерины… Но, во-первых, Лагот не умел действовать по наитию. Он продоверялся однажды Сковеру, а потом нашел Леа, которому верил безоговорочно, не умея самостоятельно действовать в критических ситуациях. Во-вторых, герцог Лагот незадолго до этого устроил в народе резню, где пострадало множество любимцев этого самого народа, в том числе и Ронан. Да и ситуация не улучшалась ни с налогами, ни с хлебом. Словом, прибытие Катерины, которое невозможно (да и незачем) было хранить в тайне, помноженное на отсутствие улучшений от Лагота и внезапного жесткого и циничного убийства принцессы Вандеи — все это сулило кровь. -Куда…- совсем растерялся Лагот, превращаясь в беспомощного ребенка. Но Леа отличался прямо-таки ангельским терпением, а потому втолковал: -Уезжайте к себе, в герцогство. Соберите своих людей. Возвращайтесь сюда, на свой законный трон. Армия откажется присягать Катерине, верная вам. Но кровь будет. А вы нужны народу. И нужны незапятнанным. Леа говорил обрывочно, лихорадочно, волнуясь, сбиваясь. И это внушало все больше и больше паники в Лагота. Катерина очнулась. Ее привели в чувство. Сложно сказать, что он сделала первым: принялась плакать или думать, но точно можно было сказать одно — по совету Моро, она объявила свою сестру жертвой герцога Лагота. Пророчество Леа сбывалось. В народе, который ждал лишь искры, поднялся страшный шум и волны. Теперь вся толпа и все земли походили на один бушующий океан. На улицах начались стычки и драки, то между стражей и горожанами, то между горожанами, без участия стражи. Дрались, громили и крушили из-за всего. Если ты поддержал принцессу Катерину — ты предатель Лагота. Если ты поддержал Лагота — ты предатель Вандеи, что была народом причислена едва ли не к лику святых за считанные часы и принцессы Катерины. Если ты молчишь — получи за то, что ты скрываешь свои мысли или за то, что тебе нет дела до твоих собратьев. Ситуация в столице и без того, обостренная до предела, начала откровенно разваливать общество. Все, доведенные до края налогами, неразберихой у престола, голодом, перебоями с продовольствием, безработицей или пойманные в идейные речевые ловушки таких, как Альбер и Ронан, желавшие обновления всему, словно бы подняли головы в один миг. На улицах стало страшно появляться. Герцог Лагот, укрытый способностями Леа, исчез мгновенно, и, судя по отсутствию Леа, тот исчез вместе с герцогом, или просто забился куда-то, и пока у власти, некоронованная, но безумная от горя и внезапной навалившейся на плечи власти встала Катерина. Ну, как встала… Леа был прав. Катерина была слишком оторвана от народа. Ее брак оказался слишком долгим, чтобы запомнить свой народ и не забыть его особенности. Ее же отречение от Луала, принесенные традиции чужих земель — все теперь взращивалось в народе стараниями Альбера и Ронана до великих грехов. И толпа разгоралась еще сильнее, не понимая, куда ей броситься, если Катерина — предатель, если Лагот — узурпатор?.. что делать? Кто придет и спасет толпу? У Катерины же было горе. Она не была близка с отцом, но близка была с сестрой. И даже тот факт, что Вандея ее оттолкнула в их последнюю встречу, в их последний разговор, не омрачили любви Катерины к сестре, напротив, они сделали разлуку с нею еще более тяжелым испытанием. Ведь Катерина теперь винила себя в том, что разочаровала сестру. Прямо перед ее смертью… Говорили, что много было схвачено невинных людей, пока Катерина искала убийц. Многие были пойманы и на улицах и среди них были люди совсем не виноватые в убийстве, и даже сочувствовавшие Вандее, но Катерина, думавшая, что возвращается домой, поняла, что оказалась в гнезде, кишащем врагами и теперь… И теперь она уничтожала всякого, кто казался ей опасным. Говорили, что даже Моро приходил в ужас и, как мог, пытался сдержать ее ярость, обращенную против всех, кто отказывался понимать ее горе и не принимал так, как свое. Каждый час был решающим для тех, кто восставал против всего, что устоялось. -Лагот еще даст о себе знать! — спорил Альбер. — Ронан, позволь Катерине извести его или настроить против себя всех! -Лагот отбыл в свои земли, а у нас на счету каждая минута! — Ронан, уставший от всех споров, которые ни к чему не вели, жаждал деятельности и не собирался униматься, ждать еще чего-то.- Сколько можно нам еще прятаться?! Эда вздрагивала каждый раз, когда снова раздавались внизу крики. Иногда к этим крикам примешивался зычный голос Кенота и еще какие-то голоса, незнакомые. Они спорили, эти голоса, они припоминали друг другу какие-то старые и смешные обиды. -Ты слишком труслив для войны! -А ты слишком стар для нее! -Успокойтесь, во имя Луала и Девяти рыцарей Его! -Надо убить Катерину, пока она не обрела силу. -Надо позволить Катерине уничтожить Лагота. -Лагот отбыл, сколько вам говорить… -Дайте Ронану стакан крови, его замучила жажда! -А вот это уже грубо. -Поймите, мы на одной стороне… Эда даже не знала, сколько человек теперь посещают дом Альбера. Она насчитывала множество фигур, но ее не призывали. Сейчас пока было не ее поле деятельности. У нее, конечно, проскальзывала мысль о том, чтобы пробраться к Катерине и пасть ей в ноги, умоляя вернуть ее в Дознание и прежнюю жизнь. Вот только прежнего не будет. Даже если Катерина простит. Но она вообще перестала прощать. Теперь за любой выкрик в поддержку, хоть косвенную, Лаготу, можно было попасть в подземные камеры, служившие прежде Дознанию, а ныне горю принцессы Катерины. Катерине зато стало просто. Она нашла простую разгадку и назначила виновного: Лагот. Армии, с которыми она пришла, постепенно возвращались обратно в стан своей родины. Кто-то, конечно, оставался, видя здесь поддержку и новые возможности, кто-то мародерствовал, понимая, что не у себя дома, но Катерина этого не видела. Она вообще больше ничего не видела. -Ваша Катерина спятила! Убить ее и дело с концом, — раздавалось на площадях. -А что дальше? — спрашивали зеваки. Работать не хотелось. Казалось глупым, когда вокруг кипел воздух. Словно какая-то сила, сжимавшая народ, вдруг довела его до какой-то новой черты, а что за нею?.. одного толчка, самой малости хватило бы сейчас, чтобы изменить все. Ронан это чувствовал. Ронан рвался. Альбер его останавливал, как будто бы не понимал, что нужно решиться именно сейчас! Ронан даже мысли не мог допустить, что Альбер пришел к чему-то, что никогда не хотел обнаружить в своих мыслях, и теперь будущее не восхищало его, а натурально страшило. Но этого уже нельзя было остановить. Чертово колесо, запущенное с его же подачи, с подачи его идей, теперь раскручивалось уже против его воли. И все — начиная от неожиданно сбежавшего и задающегося теперь вопрос, на кой Луал он сбежал — Лагота, до обезумевшей и растерянной Катерины, ступившей не на путь переговоров, а на путь насилия; от Ронана, который без Альбера не дошел бы даже мыслями о таких глобальных переменах до куда-то притаившегося Сковера — все сложилось. И теперь Альбер мог кричать — его бы не услышали. Его бы разорвали его же последователи, зараженные им же, если бы он посмел их остановить. -Знаешь, — сказал Альбер Эде, которая вяло ковыряла в своей тарелке рыбу, — кажется, я был неправ, когда поддержал переворот против Вильгельма. Это был плохой заговор. В руках Эды тонко задрожала вилка. Она не смела взглянуть на Альбера — на этого грузного человека, который с удивлением вдруг понял, что тоже может ошибаться. -Пострадал он, пострадали обе его дочери, куча человек при дворе, ты потеряла своих друзей, свой мир и своего названого отца…много народу сложило свои головы и много еще сложит. -Ты…- Эда с ненавистью отшвырнула из пальцев вилку, — ты, который все это начал, один из главных виновников…ты, как смеешь ты жалеть? Она вскочила. Ее резкое движение заставило расплескаться вино из кувшина. То, что творилось в ее взоре — вся боль, вся ненависть… Альбер почувствовал, что не с тем человеком он начал говорить об этом, что зря вообще открыл рот, поддаваясь слабости. -Хватит…- прошипела Эда, но непонятно, то ли к себе она обратилась, то ли к нему. Затем лицо ее окаменело. Она взглянула на ужин, в свою почти нетронутую тарелку с рыбой, где блестели капельки вина. — Спасибо за ужин. Она вышла из гостиной. Ее тошнило. От себя, от своей слабости, от своей резкости. Почему-то вспомнилось, что давно рассказывал ей Гилот. Он рассказал о народе, что обитает на каких-то островах, и живет по своим законам. И в народе том есть страшное проклятие: «живи в эпоху перемен…» «Да, — подумала Эда, — хуже не придумаешь. Я, которая должна была быть простым Дознавателем, стала предателем и непонятно кем, и попала в эту эпоху перемен. Почему я? Есть люди, что достойны. Есть люди, что умеют адаптироваться, имеют идею, а я…а я?!» Как она уснула…так незаметно и так болезненно? Эду вообще не покидало ощущение собственной болезненности на протяжении долго времени. Будто бы у нее был жар или состояние, когда жара еще нет, но мозг уже дает четкий сигнал, что организм ослаб и погружает тебя в туман, отказываясь принимать действительность в четкости реальных контуров. Но кто-то тронул ее за плечо и Эду вырвало из этого дурманного сна железным броском. Она взвизгнула для порядка и…проснулась, а в следующую минуту снова как-то тонко взвизгнула, узнав того, кто потревожил ее сон. В лунном (оказывается, пришла уже ночь) свете возле ее постели стоял Ронан — какой-то яростно-торжественный. Впервые за долгое время он, похоже, хотел поговорить с нею. Это взволновало! -Ронан? — Эда огляделась, пытаясь понять, что он делает в ее комнате. -Эда, я ухожу, — он не дал ей возможности сказать что-то еще. И она не нашла ничего лучше, чем спросить самое очевидное. -Куда? Не нужно было напрягать слух, чтобы услышать улицу. Теперь она не затихала вообще. А ночью, словно бы издеваясь, оживала в какой-то удвоенной силе. -Альбер слишком медлит! — даже в темноте его глаза блеснули стальным блеском. -Что? — Эда совсем очнулась и даже вскочила с постели, — Ронан! Не надо нарушать…не надо идти туда! -Почему? — спросил Ронан. — Альбер боится. А нужно действовать сейчас. Иначе ни у кого не будет завтрашнего дня! Эда сама не знала, с чего вдруг заступилась за Альбера. Да еще и перед кем! -Я пойду с тобой, — решила она, чтобы не мучать себя иными мыслями. -Исключено, — Ронан слегка коснулся ее руки, — там опасно. -Тогда…зачем ты пришел? -Возможно, у меня не будет времени сказать тебе это иначе, — Ронан нервничал, но это была странная нервозность. Как будто бы он находится в предвкушении чего-то, что занимало все его мысли. — Ты мне очень нравишься, Эда. Если бы у нас было больше времени, возможно, я мог бы дать яснее понять свои чувства, но сейчас время уходит. Но если я не вернусь…если все обернется против нас, знай, что я прошу у тебя за все прощения. -Ро… Ронан! — Эда даже задохнулась в испуге. Она догадывалась, конечно, о его чувствах, да и в принципе испытывала к нему огромную симпатию, но сейчас ей было страшно. Страшно от его решимости. -Время уходит, — он коснулся быстро ее руки и исчез в дверях. Эда бросилась, было, следом, но в темноте налетела на стол и сложилась пополам от боли. И это позволило Ронану окончательно выскользнуть в ночь. Взревела толпа вдалеке и Эда, очнувшись от этого рева, предприняла единственно возможное в данном случае действие и бросилась к Альберу.