Steffan Argus - "Lost"
Тучный господин оказался английским колонизатором с весьма необычным хобби: он выкупал из рабства мальчишек со всех уголков света и брал на воспитание, по крайней мере, так это выглядело со стороны. Дети получали еду и кров, некоторым любимчикам даже было позволено учиться грамоте. Вот только за доброту нужно платить... Днем ребята прислуживали плантатору: подавали яства к столу, ухаживали за садом, прибирались на вилле. Экономка и остальная старшая прислуга были очень добры к ним и практически заменили родителей. В целом, жизнь в поместье Барона Синглтона была неплоха, и Кэйа гадал, почему у других жителей виллы были такие пустые, безжизненные взгляды, почему мальчики, которых ночью вызывал к себе хозяин, возвращались в слезах, отказываясь говорить, что произошло. Гадал вплоть до того дня, когда пришла его очередь. В ту ночь штормило. За окнами шумела буря, тарабаня ледяными каплями по стеклу. Пальмы сгибались пополам, шурша своими широкими листьями под порывами ветра. Кэйа завороженно смотрел на бушующее море, что было хорошо видно из детской комнаты даже сквозь стену дождя. Это был его девятый день рождения. Прошло уже полгода с тех пор, как Синглтон выкупил его и привел сюда. Стрелка часов близилась к полуночи, и некоторые мальчики уже спали. Дверь тихо скрипнула, впуская внутрь экономку со свечой: — Кэйа, господин ждет тебя, — тихо сказала она, со скорбью глядя на бывшего принца. Альберих молча встал и последовал за женщиной. Ему не было страшно или грустно — он чувствовал некое подобие любопытства, ведь все это время он гадал, что же происходило с ребятами, которых вызывал барон. И сегодня он собирался выяснить это. Они в тишине шагали по темному коридору. Подойдя к двери, экономка сжала дверную ручку и прошептала: "Удачи, малыш." Дверь открылась, и мальчик вошел в тускло освещенную спальню барона. Где-то за спиной щелкнул замок. — Доброй ночи, Кайа, подойди, — мужчина по привычке коверкал имя каэнрийца. — Да, господин, — тихо ответил Кэйа, подходя к кровати. — Иди сюда, — мягко проговорил барон, усаживая мальчишку к себе на колени, — Тебе уже девять лет — совсем большой, — улыбнулся он, кладя руку на плечо Альбериха. Маленький принц падшего королевства молчал. Он с опаской следил за каждым движением толстого Синглтона: его мерзкая желтозубая улыбка, глазки-бусинки и большая, сальная рука, сжимавшая худенькое плечо, прикрытое белой ночной рубашкой. От мужчины пахло потом в перемешку с приторным парфюмом, только от запаха которого Кэйу начинало мутить. Барон приблизился, опаляя детское ухо своим несвежим дыханием: — У меня есть для тебя подарок, — прошептал он, заваливая мальчика на кровать и прижимая к белым простыням. Альберих хотел дернуться, но оплывшее жиром тело сверху было гораздо сильнее. Сердце в страхе забилось о ребра, а глаза расширились, безумно наблюдая за действиями плантатора. — Если будешь вести себя тихо, я не сделаю тебе больно, — улыбнулся хозяин виллы и потянулся к пуговицам на рубашке мальчишки. Кэйа закусил губу, но не проронил ни звука. Он уже знал, что будет дальше — он помнил, что случилось с его сестрой. Поэтому девятилетний наследник Каэнрии смиренно наблюдал за тем, как белая ткань скользнула по смуглым плечам, а толстые, потные пальцы барона коснулись кожи. Злость и обида кипели в крови, затмевая животный страх. Когда-нибудь он отомстит. Отомстит всем, кто посмел тронуть его народ и его семью. Сожжет их дома и запятнает их честь, как это сделали они. Однако, той ночью маленький мальчик мог лишь давить крики, зажимая рот рукой и мечтать о будущей мести, пока до боли ненавистный ему человек пользовался его телом, ублажая свои низменные потребности. Теперь Альберих понимал, почему те дети смотрели так опустошенно, почему в глазах экономки было столько грусти. Интересно, сколько детей эта свинья уже поломала, как дешевых кукол? Слишком много, чтобы считать. Но Кэйа не станет одним из них, не сломается. В свой девятый день рождения маленький принц повзрослел...***
И так прошло несколько лет. За это время юный каэнриец почти в совершенстве овладел английским, стал примерным слугой, а еще... любимчиком барона. Отправляясь в спальню к Синглтону чаще других, он смог продлить детство для младших и облегчить ношу для своих сверстников. С каждой ночью Кэйа становился все более умел в постели и все более хладнокровен. К двенадцати годам он даже научился изображать удовольствие, сводя плантатора, что с годами обрюзг только больше, с ума. Лживая улыбка стала неотъемлемой частью Альбериха, а жажда мести и презрение стали настолько привычны, что, казалось, всегда были в его крови. Другие мальчики, что жили на вилле, заменили принцу народ Каэнрии, который тот изо всех сил старался уберечь от невзгод и готов был пожертвовать собой ради мимолетных искренних улыбок на их лицах — этого было достаточно, чтобы Кэйа продолжал играть свою роль, в надежде когда-нибудь сжечь поместье вместе с прилегавшими полями хлопка. Юноша был настолько хорош в своей приторной лжи, что ему даже было позволено учиться языкам, географии и арифметике. Он мог бы стать приемным сыном Барона Синглтона, если бы не их... специфические взаимоотношения. Наследник рода Альберих был настолько хорош во всем, что плантатор, видимо, начал завидовать, поэтому пытался подловить мальчика на любой малейшей детали и наказать. Хотя, возможно, у него были более приземленные мотивы. В один из приятных осенних вечеров Кэйа, как и всегда, подавал господину ужин. Видимо, барон получил не самые приятные новости в письме, пришедшем накануне из Сент-Киттс*, поэтому пребывал в прескверном расположении духа. Каэнриец поставил перед мужчиной ароматное жаркое, источавшее пар, и сделал шаг назад, ожидая, когда его подзовут. — Да к черту все! — воскликнул Синглтон, опрокидывая тарелку и ударяя кулаками по столу. Юноша подошел, чтобы убрать учиненный хозяином беспорядок, но был остановлен бароном: — Отойди, крысеныш! Я тебя не звал! — в ярости закричал мужчина, хватая позолоченный подсвечник со стола. — Господин, я только... — начал Альберих, в попытке успокоить плантатора. — Заткнись! — не своим голосом взревел тот и швырнул подсвечник в мальчика. Резные детали дорогой вещицы полоснули по веку, а несколько капель горячего воска обожгли кожу. Юноша закричал, прижимая ладонь к поврежденному глазу и упал на пол. Кровь заливала правую сторону лица, просачиваясь сквозь пальцы, капала на бордовый ковер. Барон поднялся, тяжело дыша, и подошвой блестящего сапога затушил свечу, выпавшую из подсвечника. — Приберите здесь все, — брезгливо приказал он и направился в свой кабинет. Кэйа продолжал лежать на полу, тихо постанывая. Здоровым глазом он проводил барона и, когда тот скрылся за дверью, едва слышно прошептал:"Я убью тебя, тварь..."***
К пятнадцати годам юный принц Каэнрии овладел, помимо английского, испанским и французским языками и показывал невероятные способности к стратегии. Даже несмотря на свое увечье и трудности с восприятием глубины, он вырос очень красивым и утонченным молодым человеком. Если бы не темный цвет кожи и легкий акцент, Альбериха можно было бы спутать с дворянином: длинные шелковистые волосы, заплетенные в хвост, и его неотъемлимая спутница — кожаная глазная повязка придавали ему благородный, величественный вид. Все же, это было у него в крови. Кэйа знал, что это был его последний год на вилле — в шестнадцать лет все мальчики отправлялись работать на хлопковые поля, как обычные рабы, так как, говоря словами Синглтона, в этом возрасте они "портились", а другими — просто взрослели и больше не привлекали барона. Юноша понимал, что, как только он попадет на плантации, возможности отомстить не представится, поэтому пришло время действовать. Поначалу, у него не было точного плана, но в одну из ночей, когда он наигранно стонал, гложа самолюбие старого извращенца, в голове подростка созрел план. Перед глазами промелькнул вечер, когда этот подонок лишил мальчишку глаза, а за ним, где-то на периферии сознания, возник образ дворца, охваченного огнем. Легкая улыбка проскользнула на лице принца, в ту же секунду утопая в атласных простынях.***
В свой шестнадцатый день рождения Кэйа был готов исполнить свою задумку: горсти пороха были рассыпаны по всему поместью, а остальные мальчишки предупреждены и научены, куда бежать в случае пожара. После ужина, когда ночь уже опустилась на остров, накрывая хлопковые поля своим звездчатым покрывалом, Альбериха, как и ожидалось, вызвали в спальню господина для вручения "прощального подарка". С легкой улыбкой юноша размеренно шагал по пустому коридору, оставляя на ковре капли масла из лампы, что держал за спиной. Постучав трижды и получив положительный ответ: "Войдите", он ступил в полумрак комнаты. — Здравствуй, Кайа, — улыбнулся барон, сидя на кровати. Каэнриец приблизился, сжимая крепче лампу за спиной. — Тебе уже 16. Ты так вырос, — распростер руки Синглтон, приглашая к себе на колени. Внезапно, за дверью послышалась суматоха и обеспокоенные возгласы. Где-то вдалеке просвистело пушечное ядро. "Пираты!" Кэйа уловил голос экономки из общего гула и суеты, и в тот же миг в голове принца блеснула надежда. Готовый умереть в огне, забрав с собой плантатора, он обрел новую цель, возможность, шанс. Альберих прищурил свой единственный глаз. — Что? Пираты? Откуда... — засуетился барон и осекся, встретившись с хищным взглядом, сверкнувшим в темноте. — Прощайте, господин, — прошептал Кэйа и замахнулся лампой. Стекло разбилось, впиваясь в обвисшие щеки толстяка. Барон Синглтон завизжал, как свинья, испуганно глядя на принца. Не медля ни секунды, юноша вскочил и схватил подсвечник с прикроватной тумбы. Свеча коснулась ночной рубашки, облитой маслом, и Альберих скрылся под истошные вопли мужчины, чью кожу пожирали языки пламени. Наследник Каэнрии бежал по коридорам поместья, по дороге сбрасывая лампы и канделябры на пол. За окнами полыхали хлопковые поля, и воодушевленно кричали пираты. Юноша усмехнулся посетившему его дежавю: он снова бежит сквозь пожар, как и тогда. Вот только теперь не было страха — на его место пришли азарт и ликование. Выскочив из горящего здания, Кэйа обернулся, чтобы оценить масштабы своего представления, и засмеялся. Он глядел на пожарище вокруг, слушал треск досок и крики людей. Ему было так хорошо, как не было никогда. Принц упивался своей местью и торжествовал. "Да воздастся вам за грехи ваши!" Вдоволь налюбовавшись и насмеявшись, Альберих побежал к пристани — нужно было торопиться, пока пираты не покинули остров. Теперь он был один. Брать с собой остальных детей он не собирался — стать преступником или нет — личное решение каждого, и Кэйа не смел требовать этого от них. Хотя, возможно, он просто оправдывался, ведь в тот самый момент, когда юноша подбежал к кораблю, он ни секунды не думал о судьбе других мальчиков. Он бросил их. Бросил так же, как покинул свой народ восемь лет назад. Видно, такова его судьба: принц-одиночка, бегущий от своего королевства. Скрывшись среди общего шума и суматохи, пока пираты резвились на острове, Альберих пробрался на судно и спрятался в трюме среди бочек с вином.***
Капитан распахнул глаз, тяжело дыша. Темнота постепенно сменилась деревянным потолком кубрика**, освещенного тусклой масляной лампой, где, покачиваясь в гамаках, мирно храпели пираты. Кэйа сделал глубокий вдох, переводя дух. Давно ему не снились события того времени. Немного покрутившись в гамаке и осознав, что заснуть снова уже, видимо, не получится, пират поднялся на верхнюю палубу. Судно тихо поскрипывало реями, покачиваясь на волнах, и полным ходом шло к Тортуге. Свежий ночной ветер обдувал лицо, отгоняя последние крупицы сна. — Не спится, капитан? — окликнул его моряк у штурвала. — Доброй ночи, Хоффман. Да вот, проснулся и решил пройтись, — улыбнулся в ответ Альберих, — Можешь быть свободен. Я здесь сам справлюсь. — Ох, правда? — обрадовался пират и радостно передал управление в руки капитана. — Конечно, иди отдыхай. — Да, Сэр! — Хоффман шутливо отдал честь и резво пошел в сторону кубрика, — Спокойной ночи, капитан. Кэйа помахал рукой уходящему моряку и поднял голову к звездам. Недавний сон еще был свеж в памяти, теребя старые шрамы на сердце, поэтому пират сам не заметил, как запел: I found myself a hideout Where no one can find me now Four walls with trees to build them I'm hid by leaves beneath them Облака лениво плыли по небу, ведомые ветром. Бархатный голос заполнил тишину ночи, разнося песню молодого пирата. Синие волосы трепал ночной бриз, а на лице застыла грустная улыбка. Каэнриец коснулся повязки, провел пальцами по черной коже. Everybody's looking for me They're coming for blood Time is running out for them 'cause they're looking above — Что это за песня? — шепотом спросил Беннет. — Не знаю, никогда не слышал ее раньше, — ответил Хоффман. Двое пиратов сидели на нижней палубе так, что лунный свет из люка освещал их лица. — У капитана хорошее настроение? Он так много поет сегодня, — заметил юноша. — Не думаю, — покачал головой мужчина, — Насколько я его знаю, Сэр Кэйа поет в одиночестве, когда о чем-то задумывается. — Хм, ясно. Но песня звучит веселой, — недоуменно сказал мальчишка. — И правда. I'll stay hidden all day long When the night falls they're all gone I won't be seen at any cost 'cause if I'm found, I'll end up lost В синем, как море, глазу плескалась печаль, пока одинокий капитан изливал свою душу небесам. В Каэнрии песня — это молитва богам. Считалось, что только так человек может открыть свое сердце, и только чистых сердцем боги услышат. Маленький принц с ранних лет учился пению, и все восхищались его прекрасным голосом, говорили: "Это благословение богов!". Вот только... Если праведники были благословлены голосом, тогда почему такой грешник, как он, до сих пор не потерял его? Почему голос не охрип и не пропал после всех отнятых им жизней, потопленных кораблей и краденых богатств. Почему Кэйа все еще пел, вознося свой голос к богам, в надежде, что они избавят его от страданий? Oh oh Hey, hey, hey, yeah Волны мерно бились о борт, внимая бархатному пению преступника, а в капитанской каюте молодой дворянин пьяным взглядом смотрел на луну, развалившись в кресле и сложив ноги на стол. The screams are getting louder It's harder to ignore it I can't tell if it's from out there Or from deep behind my forehead — Какая... грустная песня, — икая, пробормотал граф. Everybody's looking for me They're coming for blood Time is running out for me 'cause I can hear them coming Веселый ритм безуспешно пытался скрыть бесконечную печаль, заключенную в словах. Одинокий голос обращался к безмолвной луне, не надеясь, что кто-нибудь ему ответит. — Какая наглая ложь, Сэр Кэйа. I'll stay hidden all day long When the night falls they're all gone I won't be seen at any cost 'cause if I'm found, I'll end up lost Рагнвиндр тихо, хрипло засмеялся, топя свой смех в очередной бутылке вина, которым он уже потерял счет. Напиться вдрызг — вот его выбор. Да, топить проблемы в вине — не лучшее решение, но где-то на второй бутылке ему стало все равно. Жизнь уже никогда не будет прежней, и он это понимал. Так зачем держать лицо и следовать этикету в открытом море, где нет ничего, кроме бескрайней свободы. Oh oh oh Hey, hey, hey, yeah По крайней мере, Дилюк такой не единственный. Судя по тому, как резво капитан осушал полбутылки даже не поморщившись, у Сэра Кэйи был большой опыт поиска истины в вине. Please don't find me, I'm not okay Please don't find me, I'm not okay Please don't find me, I'm not okay Пьянство — это побег, и винодел бежал. Бежал от безысходности и неизвестности. Но много ли лучше петь среди ночи, обращаясь к безмолвным светилам? Please don't find me, I'm not okay Please don't find me, I'm not okay Please don't find me, I'm Please don't find me Граф понимал: они с Кэйей одинаковы. И от этого становилось только хуже. I found myself a hideout Where no one can find me now Four walls with trees to build them I'm hid by leaves beneath them Наследник Каэнрии продолжал свою песнь, обращаясь к звездам. Хотелось верить, что души умерших, вознесшиеся на небеса, могли слышать голоса живых. Одинокий принц отчаянно хотел верить, что он не один, что где-то там, далеко, есть кто-то, кто способен внять его мольбам. Oh, oh, oh I'm lost Oh, oh, oh, oh yeah yeah Oh, oh, oh I'm lost Oh, oh, oh, oh yeah yeah I'm lost "Слышишь ли ты меня, отец?"