Сколько нервов до Асбеста?

Что в единый момент времени могло приключиться со всеми любимыми и уютными вещами? Привычные и дорогие сердцу, они вдруг начали опутывать ощущением безысходности, тянуть за собой в никуда. Часы назойливо тикали, мешая услышать тишину, ковёр на стене жарко дышал, поглощая воздух, втягивал в себя все стремления и надежды, накапливал в своей глухой тканой глубине вместе с пылью. Раздражали даже поскрипывания половиц в паркете, передразнивающие совершаемые шаги. Глеб чувствовал себя запертым в клетке, грубо кованной из обязательств. Мучительным испытанием оказывалась необходимость рано просыпаться, а ещё невыносимее было пытаться уснуть, вновь и вновь царапая слух о несмолкающее тиканье. Искренне стараясь улыбаться маме и отвечать на вопросы про работу, чтобы не вызвать её подозрений, Глеб готов был разрыдаться от ноющей внутри тоски, такой новой и болезненной, какой он ещё не мог себе представить. Впервые переживая чувство влюблённости, оставленный наедине с собой, он по привычке искал спасения в ранее занимавшем его чтении, прогулках и музыке, но, наоборот, получал ощущение оторванности, словно украли саму суть и душу; не было больше вкуса к жизни и тепла. Он настолько желал звонка брата, что не решался поднимать трубку, боясь услышать не тот голос и раниться о разбившееся ожидание. Уединяясь со своей протяжно скулящей внутри жаждой, зарывался с головой под одеяло, прикрывал глаза и скользил взглядом по любимым чертам, мысленно касаясь, очерчивая контуры и изгибы, вспоминая, вслушиваясь, внюхиваясь и вживаясь в ускользнувшие моменты, умирая от желания и потребности принадлежать. Теперь дни, когда мама была выходной, превратились в настоящее испытание чужой заботой и контролем, единственным выходом из которого было бегство. Так целыми днями, запасаясь папиросами и батарейками для плеера, наглухо закрытый для всего окружающего, Глеб мог слоняться по Асбесту, поздно возвращаясь домой к обеспокоенной Ирине Владимировне, которая в свою очередь окончательно отчаялась разобраться в происходящем, даже перестала привычно ругаться, лишь тайком обшаривала все карманы и вещи сына в поисках уже любых страшных объяснений. Сегодняшний день ничем не отличался от череды ему подобных. Глеб затемно, стараясь не шуметь, открывал входную дверь, проскальзывал в квартиру — впрочем, остаться незамеченным, как всегда, не вышло. Внезапно включённый в коридоре свет ослепил глаза. Мама с выдержанным спокойствием подошла, протянув руку, чтобы забрать куртку и повесить на вешалку. Глеб буквально чувствовал, как она, словно внюхиваясь в его существо, оценивает взглядом, следит, не пошатывается ли он, снимая ботинки. — Опять поздно, иди ужин подогрею… — Мам, я не голодный, — соврал Глеб, лишь бы увильнуть от неизбежно последующих за едой банальных вопросов. — Брат звонил. Черт! Пульс скакнул, как на миокарде, грозясь с потрохами выдать чужое нетерпение. Глеб зажмурился, боясь того, что могло отразиться в зеркале его души, и только, переведя дыхание, невзначай спросил: — Что сказал? — Мой руки и приходи кушать, не в коридоре же разговаривать, — хитрым способом не оставив сыну никаких вариантов, кроме как подчиниться родительской воле, довольная собой Ирина Владимировна, особо не дожидаясь ответа, а зная исход наперёд, развернулась и не спеша проследовала по коридору на кухню. Нет. Этот день, ничем не отличавшийся от череды ему подобных, в секунду стал другим, одной лишь фразой о приезде брата пробудив желание дышать полной грудью. В Свердловске известие из рок-клуба свалилось как снег на голову, и, насколько сильно бы все не ждали новостей и рецензии на «Второй фронт», а вызов Вадика в деканат с конца его лекций всё равно явился полной неожиданностью. Беседа затягивалась, сам ректор засыпал поздравлениями и подбадривал подающий надежды коллектив в лице Вадима Самойлова. По его словам, он ничуть не сомневался в успехе таких трудолюбивых талантливых музыкантов. Станислав Степанович, даже не скрывая собственной заинтересованности, озвучил предложение «Агате Кристи», не затягивая время, выступить в стенах родного университета, и прозвучало всё это больше похоже на утверждение — да и какая, к чёрту, разница, когда группа так ждала этот, только свой, шанс. Вадик, насколько это было возможно, выдержанно поблагодарил ректора за оказанное доверие, убедительно и серьёзно заверил, что со следующего же дня начнутся все необходимые подготовки к выступлению. Вот так в одночасье, воодушевлённый и восторженный, ещё и сам не оценивший всей предстоящей группе работы, Вадим, не в силах дождаться вечера, позвонил домой прямо из университета, надеясь услышать брата и первому рассказать о появившихся планах. Отправившись после ужина в свою комнату, взволнованный маминым обещанием приезда брата, Глеб, сидя на подоконнике, всматривался в густо-чёрное небо, украшенное россыпью мерцающих звёзд, и, забыв про сон, упивался нахлынувшим воодушевлением. Тенью прохаживаясь по комнате, истосковавшийся по инструменту юноша жалел, что нельзя играть на гитаре — ведь он так желал, чтобы она стонала, страдая в его жадных руках, пела о любви и посылала свои ответные вибрации, но мог лишь нежно водить пальцами вдоль натянутых в ожидании прикосновений струн, ласково скользить ладонью по деке, очерчивая сексуальный изгиб, пока мысли вихрем кружили в голове странную музыку и слова чарующих сознание строк. Вот и она, ленивая, капризная луна, пролившая свой холодный свет, заглянула в окно, не прогадала и попала на кончик карандаша, пляшущего бальные танцы по паркету тетрадного листа, описывающего терпкую, как вино, любовь к брату. Этой ночью Глеб не спал, лишь ненадолго прикорнул, силой заставив себя лежать с закрытыми глазами, но стоило стрелкам, чеканящим секунды, приблизиться к семи утра, тут же вскочил, спеша завтракать и собираться в школу, ещё не покинув квартиры, а уже боясь не успеть вернуться до приезда Вадика. Утро и его школьные события сами собой крутились вокруг полностью занятого своими мыслями и ожиданиями юноши. Глеб лишь успевал нервно поглядывать на часы, умоляя время хоть немного поторопиться, и снова уходил в себя. — Во как! Уже и забыла, когда ты так рано домой возвращался… — слукавила мама, акцентируя внимание на часах. — Занятия отменили? Глеб ожидал подобных вопросов, но сил побороть собственное нетерпение не нашёл, а сейчас и вовсе сделал вид, что не понимает чужого удивления. — Нет, просто управился пораньше, что ж теперь… — Да нет, хорошо, как раз Вадик же приедет, — подключилась к игре в наивное непонимание мама. — Не забыл? Глеб мельком, но более внимательно присмотрелся к маме, ища подвоха, хотя выглядела и звучала та вполне убедительно. — Не, не забыл, — бесцветно буркнул Глеб, удалившись мыть руки и тем самым завершив разыгранную на двоих партию в покер. Первый двойной трезвон звонка раздался в квартире чересчур рано, но всё равно заставил встрепенуться и отложить ручку на тетрадь, прислушиваясь к разговору, обрывками доносящемуся до его слуха из коридора. Голоса соседки с нижнего этажа и мамы растормошили тишину квартиры ещё на полчаса. Вначале болтая в коридоре, а потом переместившись на кухню, видимо, попить чаю, женщины обсуждали последние принесённые новости. Глеб уже не писал, упустив мысль, а просто бездумно рисовал, выводя на новом тетрадном листе витые узоры, сильнее погружаясь в собственные мысли. Щелкнувший замок входной двери, должно быть, обозначил уход соседки, но Глеб всё равно в нетерпении поднялся и через щель чуть приоткрытой комнаты глянул на опустевший коридор. Время хулиганило и кривлялось в нетерпеливом ожидании, то замедлялось, грозя встать на паузу, то подобно взволнованному пульсу опрометью кидалось вперёд, нагоняя упущенные секунды. Каждый новый звук и шум квартиры заставлял Глеба обеспокоенно прислушиваться, вникая в происходящее, и раз за разом разочаровываться в своём уже мучительном ожидании. Мама успела выйти к соседям, сходить в магазин, почти насильно накормить хмурого сына обедом и, отправив его выносить мусор, занялась приготовлением ужина. Наконец, безропотный и покорный Глеб присоединился к готовке — сидя на кухонном табурете, склонившись над мусорным ведром, чистил картошку непроизвольно трясущимися руками, стараясь не зацепить ножом пальцы. Получалось не очень, и шкурки выходили по-дилетантски толстыми, а сам процесс чересчур затягивался. Дверной звонок стремительным звуком прострелил сознание. Нож соскользнул с мокрой кожуры картофелины, даже Ирина Владимировна вздрогнула и, выключив воду в раковине, с полотенцем в руках вышла в коридор. Глеб уже тенью следовал за мамой, в ожидании остановился поодаль, прислонившись плечом к стене. — Ирочка, я на минуточку, — просунулась в квартиру белокурая голова с пышной химической завивкой. Не желая дальше слушать, за каким чёртом к ним опять принесло соседку, Глеб так же тихо, как и пришёл, вернулся на кухню, прикрыв за собой дверь. Что, если Вадик и не собирался в Асбест, а все известия — это грамотная манипуляция мамы в попытке добиться своего? Беспроигрышный ход, как козырь из рукава?.. Внутри всё поникло вслед за мимолетной мыслью. Что-то окончательно переломилось. Чёртовы качели! Какие ещё требуются моральные силы — вчера он был так счастлив, и вновь всë к чёрту! Глеб опустил руки, сдавшись окутывающей его изнутри холодной темноте. — Глеб, ты что опять? — Взволнованный мамин голос вывел юношу из оцепенения. — Ну-ка, покажи! Глеб не сразу понял, что от него требуется, пока мама не взяла за руку, рассматривая порез на пальце. — Растяпа… И молчит стоит! Весь пол закапал… Вон как глубоко хватанул! — Женщина мгновенно смягчилась, увидев в глазах сына пелену сдерживаемых слез, и нежно поцеловала его в лоб, списав расстройство на порез. — Ну ладно тебе, не маленький, сейчас перевяжем. Именно сегодня Вадик отправился домой, в чужую золотую клетку, окружённую пропастью непонимания; бережно вёз свои хорошие новости, на самом деле подгоняемый лишь позорным нетерпением, умело замаскированным от самого себя под предлог отпросить брата у мамы в Свердловск на выходные. Дежурный звонок в Асбест вечером накануне не оправдал ожиданий: новости о приезде не застали Глеба дома, а Вадик довольствовался лишь долгой беседой с мамой и, не раскрывая истинных причин своего приезда, просил ждать днём. Окончательно поникший и молчаливый Глеб дул на заваренный для него чай, механически помешивая его ложкой, лишь бы хоть что-то делать и не казаться для мамы мёртвым, хотя его истинное состояние было недалеко от этого утверждения. Утомившись занимать время рассказами о работе, Ирина Владимировна всë внимательнее присматривалась к сыну, сидевшему напротив неё, облокотившись на кухонный стол и положив подбородок на скрещенные руки. Глеб дышал в чашку, так и не сделав ни одного глотка сладкого напитка. Пора была наконец действовать, ведь, сложив в голове все видимые факты, воочию осознав эмоциональную нестабильность, замкнутость и скрытность явно вышедшего из-под контроля подростка, женщина пришла к пугающим её выводам, а лучшего шанса для предстоящего трудного разговора не предвиделось. Собравшись с мыслями, Ирина Владимировна глубоко вздохнула, и в ту же секунду не успевшие сорваться с губ серьёзные слова вспорхнули, заметавшись в сознании, спугнутые неожиданно зазвучавшим из коридора голосом: — Ма?! Вы чë тут, вымерли все, что ли? — подобно фантому, прозвучал из коридора мужской голос. — Вот как кстати, братик твой! Вместе, пожалуй что, и пообщаемся, раз мне из тебя и слова не вытянуть. По серьёзному тону маминого голоса Глеб пришёл к единственному выводу, что он снова не справился и подвёл брата, который просил его не навлекать на себя лишних подозрений и не волновать маму. Обида распустилась ярким цветом (а ведь он же так старался!), но день оказался чересчур долгим и мучительным. Мама уже встречала брата в коридоре, а Глебу нестерпимо хотелось укрыться от всей этой ситуации. Не станет же она, и вправду, ругаться прямо с порога. На ощупь, сквозь пелену влаги, некстати застлавшей глаза, младший Самойлов устремился к своей комнате; тут же схваченный братом за запястье, пошатнулся, а Вадик уже тепло вжал его исхудавшее тело в себя, обнимая со всей заботой и жаждой защитить, невзирая ни на что, гладил ладонями по спине, сминая футболку, зарываясь в волосы пальцами, ласково трепал и оживлял чувства в то время, как Глеб, не выдержав всех эмоций разом, просто разрыдался, уткнувшись лицом в пахнущую одеколоном шею брата и мёртвой хваткой вцепившись в его рубашку на спине. — Нормально, говоришь, всё? Вот так вот и нормально… — всплеснула руками мама. Вадик печально вздохнул, прижимая к себе самого родного на свете человека. — Тише, Глебка, тише… Я всё понимаю. Уже вдвоем с мамой, усадив Глеба на диване в гостиной, Вадик добился его успокоения — вернее, младший попросту уснул на его плече, так и не проронив ни слова объяснения своего состояния для мамы и не отпустив от себя брата. Ирина Владимировна, сидя в ногах у своих сыновей, нервно поглаживала спящего Глеба по острой коленке, неотрывно глядя на старшего. — Я целыми днями его не вижу, что я должна думать?! Теперь ты меня понимаешь? Хорошо всё видишь? Вадик, осторожно смещая тяжёлую голову с плеча, опустил Глеба себе на колени, позволив удобно лечь, свернувшись калачиком, на диване. — И ты теперь будешь молчать? — Мам, я не знаю, пусть отдохнёт… — От чего он устал, по твоему? В какую компанию попал? Ты же видишь, он почти не ест ничего, не разговаривает! — Тут у вас только в компанию бабок у подъезда можно попасть, все остальные я знаю. А если не ест, это значит, аппетита нет. Вообще, что ли, не разговаривает? — «Всё хорошо, мам», «Не волнуйся, мам», как пластинку крутите с вашим «хорошо»! Я же чувствую, что что-то не так! Что ты знаешь? Вадик покачал головой. — Врëшь ведь… — Мам, не надо на него давить. Ирина Владимировна возмущённо всплеснула руками. — Прекратите со своим этим «мам»! Поучи меня ещё сына воспитывать! — Так ты если!.. — Вадик осёкся, понизив голос до жёсткого шёпота. — Если всё равно не слышишь, когда тебе говорят! — Вот, значит, как! Тьфу на вас, как сговорились оба! Не скрывая раздражения, резкими движениями одернув рукава, Ирина Владимировна выпрямилась, стоя перед диваном ещё несколько мгновений, глядя на сыновей, молча развернулась и вышла из комнаты, не разжигая дальнейшего конфликта. Мысленно благодаря маму за её мудрость, Вадик расслабленно облокотился на скрипнувшую от давления спинку дивана, облегчая собственную усталость от долгой дороги между решающими судьбы городами. Не зная, сколько проспит брат, Вадик ласково погладил и убрал с его лица непослушные растрепавшиеся волосы и сам смиренно закрыл глаза, готовый терпеливо дождаться его пробуждения, не потревожив покоя. Полученной передышки едва хватило, чтобы расслабиться с дороги. — Ва-адь?.. — искоркой зажёгся светлый взгляд. Вадик в момент встрепенулся, разгоняя дремоту, и посмотрел на брата. — Ну привет, что ли, страдалец. — Тёплый взгляд уже сам по себе ласкал заботой. — Чего маму пугаешь? — Ва-адя… По мягкому восторженному шёпоту Вадик самостоятельно понял, что думать и разговаривать про чужие заботы Глеб не намерен. — Целуй, блядь… Приподнимаясь с колен, Глеб настойчиво устремился к улыбающимся губам. — Я соскучился, неужели ты не понимаешь. Я… Первый поцелуй был скорее игривым; Вадик коротко чмокнул приоткрытые заискивающие контакта губы, но, словно распробовав, тут же вернулся с новым горячим прикосновением и следующим, сорвавшимся на поцелуй в засос — медленный, страстный и влажный, разгоняющий кровь в венах. Вадик трусливо прервался, чувствуя, что слишком далеко зашёл при открытой двери, и быстро вытер блестящие от влаги губы рукавом. — Ва-адь, прошу… — Тиш-ше. — Ты шутишь? Вадик рассмеялся, видя, как Глеб горит от желания, так легко вспыхнув в его руках. — Глебушка, ну мама же, лучше не начинай, только мучить себя будем… — Помучаешься немножко, может, поймёшь, каково мне тут! — Может, лучше расскажешь, что тут опять устраиваешь? — А ты время вообще видел?! Вадик возмущённо фыркнул. — Автобус сломался, тоже я виноват? — А я что должен был думать?! — Ни-че-го! Сказал, приеду — значит, приеду. — Тут весь Асбест, блядь, приехал, но не ты, я… Глеб не знал, какими понятными для восприятия словами передать свои терзания, и лишь театрально всплеснул руками. — Вадь, я тут задыхаюсь, я на работу хожу, чтобы вернуться, лечь спать и опять пойти на работу… — А не у всех ли так? — Вадик и вспоминать не стал, когда в последний раз отдыхал. — Нет, у меня не так, я через окно на работу уйду! Вадик медленно выдохнул, собираясь с мыслями. — Подожди до крайностей своих доводить. Через выходные ты едешь ко мне. Исполненный любопытством взгляд метнулся к брату, а Вадик лишь подтвердил недосказанное: — Концерт у Агаты. Глеба аж подбросило с колен. Жадно и завороженно он всем своим существом устремился навстречу новой информации. Ему даже вопросы не пришлось озвучивать — Вадик сам начал размеренным тоном, стараясь не привлечь внимания мамы из соседней комнаты, рассказывать об идущей подготовке к концерту, задумке с плакатами, рекламирующими скорое выступление группы. Глеб как воздух ловил каждое слово, обрамлённое любимым голосом, чувствуя гордость за брата и его достижения. Казалось, что, сидя рядом, так близко и откровенно, окутанный почти гипнотическим очарованием своего любимого, он может провести вечность и вряд ли найдётся что-то лучше, чем это мгновение. Глеб не заметил, как заулыбался собственным ощущениям, а Вадик уже мягко прикоснулся пальцами к его губам. — Я рад, что ты доволен. Неожиданно даже для себя самого Глеб склонился к уху брата и, как ни в чем не бывало, подытожил, выдохнув слова горячей фразой: — Я буду ещё больше доволен, если, говоря всё это, ты будешь меня трахать. — Эй! — Вадик забыл, на чëм прервался, и нервно оглянулся на дверь, ощутив, как сказанное братом спиралью закрутило внутри живота желание сейчас же завладеть этим наглым провокатором. Глеб чувствовал перемены, спровоцированные словами — брат хоть и осëк его, дав понять, что это звучит чересчур, но сам прикрыл глаза, спрятав всю правду во взгляде, более глубоко и тихо задышал, а пространство между ними двумя буквально накалилось. Захотелось дотронуться более интимно; рука сама скользнула по бедру до молнии брюк, ощупывая и приглаживая чужое нарастающее возбуждение, разоблачая скрытое за внешним спокойствием. Вадик вздрогнул, моментально перехватил обнаглевшую руку и грозно дёрнул к себе, стараясь отчитывать хоть немного жëстким тоном, пусть и сбиваемым с ритма дыханием. — Ты-ы… Что себе позволяешь? Глеб увидел в устремленном на себя взгляде столько страсти и вожделения, что на мгновение растерялся. Слова явно разнились с действительностью, и эта своеобразная искажающая смысл игра неимоверно влекла. Интересно, что может противопоставить брат его открытой инициативе. — Хочу тебя, Вадь. Хочу, чтобы… — Стоп! — Вадик вскочил с дивана, спешно расстëгивая начавший душить его воротничок рубашки. — Не смей делать так больше… — Голову повело от всех резких взлётов, и Вадик понизил голос до шёпота: — Только наедине, ты же доиграешься, дурак! Глеб, не удержавшись, цинично передразнил: — М-м-м, мы же так часто с тобой наедине! Вот сейчас наедине! Или нужно быть одним в целом мир-ре? Глеб даже не задумывался над тем, что может так горячо взвинтить брата; это было приятно, а самое главное, намекало на чужую увлечённость. Щеки Вадика полыхали. Он пытался придать себе хоть немного невозмутимости и поправить одежду. Руки возились с топорщащимися в районе паха брюками, но прикрыть возбуждение вышло, лишь выдернув навыпуск заправленную рубашку. Внимательно проследив все эти порывистые движения, Глеб желал только того, чтобы эти руки были заняты срыванием с него домашнего шмотья и подчинением его демонически тёмному желанию, горящему в брате. — Прости, Вадь, я не подумал, я так соскучился… — слукавил младший, чтобы не навлекать на себя гнев за собственное упрямство и неуместные эксперименты. — Я тоже, уж поверь мне. Не доводи до крайности! — Вадик похлопал себя по карманам в поисках пачки. — Я курить на лесенку, и даже не вздумай за мной ходить! Глеб пожал плечами и послушно остался сидеть на диване, проводив довольным взглядом вышедшего из гостиной брата.