Доказательство слов

Руки. Холодные. А в отражении два кофейных алмаза, что в свете алого заката стеклом отражают животный страх. Он уже не знает, где реальность, а где видения. Запах гнили с обглоданных трупов смешался с привычными молитвами, которые слетали с губ, усыпанных рубиновыми ссадинами. Распахнутыми глазами смотрит на человека демона позади. Ледяные моря плещутся в радужке, а зрачки сузились. Он держит его тонкое запястье. Цинхуа вздрагивает. Шея цела. Только тонкая струйка крови обтекает её изгибы и быстро прячется, впитываясь в грубую ткань верхнего ханьфу. Но…нет, погодите, если он видит это, то… Да. В зеркале отражается лишь испуганный мышонок с растрёпанными, спутанными волосами, которые наполовину отрезаны. Должно быть, не видя своего настоящего тела, тяжело было попасть точно в сонную артерию, пребывая в бреду с трясущимися, как осиновый лист, руками. Но глаза на месте, только уголок губ с левой стороны всё так же разорван. Цинхуа метнул взгляд в угол родного кабинета, но нашёл там лишь наполовину засохший цветок. Подняв голову к балкам, он не заметил привычных трупов с петлями на шеях, только слегка подгнившие щепки, которые с треском падали на пол, пыльный, лишь со следами ног, окрашенных алым. Ничего, что напоминало бы атмосферу пика Ань Дин времён настоящего Шан Цинхуа. Это какая-то шутка? Ветер мирно колышет подобие штор, которые выцвели на жарком солнце и давно изъедены молью, так что тут и там зияют дыры. Кровать аккуратно заправлена, должно быть, ученики постарались для любимого главы. На письменном столе всё ещё стоят свежие чернила, и около них тонкая изящная кисть. Двери старого шкафа поскрипывают от лёгкого сквозняка. И он уверен, что если откроет, то на верхней полке точно найдёт перевязанное посмертной лентой собственное старое ханьфу. Всё выглядит точно так, как оставил, даже календарь висит на том же месте, и на пожелтевшей от палящих лучей странице красным аккуратно обведена дата смерти книжного Шан Цинхуа. До неё ещё целая неделя. Он…прозрел? Что это такое, чёрт возьми?! Даже запахи изменились. Всё ещё чувствуется гниль и кровь, но, поднеся руку к носу она явно усиливается. Пахнет только от него. Цинхуа вздрагивает и неотрывно смотрит на небо. Оно уже окрасилось в приглушённый тёмно-синий, перетекая в ночную темноту, но протянув ладонь к столу, он чувствует сохранившееся солнечное тепло. Он может его ощутить. — Что ты делаешь? — ледяной голос демона застаёт врасплох, так что лорд пошатывается от страха, и едва не падает на острие ножниц, однако их мимолётным движением уводят за шею, и он приземляется плечом на крепкую руку. Одного прикосновения хватает, чтобы почувствовать крепкие, даже стальные мышцы и холод кожи. Вскрикивает и подбрасывает голову к зеркалу, тут же рвано пытаясь отстраниться и встать так далеко, насколько это представляется возможным, лишь бы подальше от северного короля. Цинхуа молчит какое-то время и кашляет. Сложно объяснить, почему он то озирается в собственном кабинете, будто видит его впервые, то с удивлением трогает свой же туалетный столик. Про трупы погибших и отражение ему вообще лучше не упоминать. — М-мой король, я-я…стриг-гу в-волосы… — горловые связки отказываются слушаться, и говорить получается только почти шёпотом, срываясь на какой-то мышиный писк периодически. — Зачем? — Мобэй приподнимает тонкую бровь и смотрит в самую душу, кажется, одно неправильное слово, и сожрёт. Глава Ань Дин снова молчит. Он не то чтобы собирался сменить причёску… — Он-ни…мешали р-работе, — выходит даже тише, чем в первый раз. Цинхуа вжимается животом в небольшой стол, стараясь увильнуть от острия ножниц подальше. Демон же застывает на месте, щурится, раздумывая, насколько эта причина веская. А потом долго смотрит на грубо обрубленные волосы, что реками расплылись по полу около ступней в перевязках и хмурится, однако начинает медленно стричь. — Не ёрзай, — раздражительно напоминает, когда лорд от испуга дёргается и несколько особенно длинных прядей опадают на ровные, пусть и пыльные, доски. Заклинатель покорно прирастает к полу, не смея дышать слишком часто, и наблюдает за сосредоточенными синими танзанитами, что переливаются в лучах догорающего солнца. Обычно он стриг себя сам, когда хлипкие дешёвые заколки, которые достались в подарок от крестьян с рынка за шкуры волков или их клыки, начинали ломаться по два раза за сутки. Цинхуа бы и ученикам мог довериться, но те были категорически против, аргументируя это тем, что его волосы конечно тонкие и почти прозрачные уже, но всё-таки лучше с ними, чем ходить с кое-как обрезанными. Учитель их не сильно поддерживал, поэтому обстригал на глаз перед зеркалом за пять минут до какой-нибудь встречи, потому что больше времени не находилось. Лорды шарахались, наблюдая такое впервые, а потом свыклись с мыслью, что глава Ань Дин простолюдин до мозга костей и не желает выполнять даже самые простые традиции заклинателей. Шан Цинхуа был не то чтобы против, он и так отребье, одним оскорблением больше, одним меньше — разницы никакой. Поэтому просто подвязывал их первой попавшейся лентой в крепкий пучок, бежал на встречу, вытряхивая из складок одеяний засохшие травы успокоительного, и отчаянно пытался скрыть пятно чернил ниже простенького пояса, даже без элегантной вышивки, присущей остальным главам. Да и меч с собой он редко брал, в нём просто не было необходимости и даже смысла. Цинхуа не умел им сражаться, куда привычнее подобие охотничьего ножа — короткий меч. Лорд хранил его в ножнах за поясом, там он не сильно заметен, да и для такого слабака в самый раз по тяжести. Оружие досталось ему от предыдущего главы Ань Дин, он научил сражаться с ним, отлично зная, что к третьему году работы за письменным столом руки любимого ученика ослабнут, и поднять полноценный меч он уже не сможет. Учитель предусмотрел это задолго до того, как завязал петлю вокруг шеи. Первое время Цинхуа не брал его, а хранил на верхней полке вместе с памятными вещами погибших, но спустя четыре года с тяжёлым вздохом сел точить ржавеющее лезвие. Пришлось. Счёт шёл на погибающих один за другим учеников. И он грустно улыбнулся, когда учил старшего из них бороться с коротким мечом. Тот был рад тёплой заботе и упражнялся ночи напролёт под обреченным взглядом своего наставника. Прикосновение холодных крепких пальцев к оголённой нежной шее заставляет очнуться. Шан Цинхуа рвано вздыхает, он так погрузился в болезненные воспоминания, что сердце начало кровоточить от горя. Однако ему лучше быть внимательней, любое неверное движение обернётся скорой смертью. Но почему-то он прикрывает глаза. Принюхавшись к гниющим трупам, жестокая расправа не кажется такой уж устрашающей, приходится почти насильно заставлять себя бояться. — Десять минут и выезжаем, — Мобэй не поясняет. Но даже этого хватает, чтобы подчинённый впал в ужас. Уезжают? В ледяной дворец? До него, как раз… Календарь приковывает к себе взгляд испуганного лорда. Да. Как раз неделя. Он бы посмеялся, как всё ровно рассчитано, если бы своими руками подробно не описал это в романе. Но Шан Цинхуа, правда, удостоился в них лишь пары строк, а вот жестокость северного короля воспета в целой главе. Всё-таки этот демон был его идеалом. Только как-то так вышло, что в относительной реальности он оказался не холодным замкнутым нелюдимым, а простым тираном с жаркой любовью к насилию. …насилию. Заклинатель дёрнулся. А ведь действительно. Они наедине в замкнутом помещении, и почему он до сих пор не пересчитывает выбитые зубы на полу, перемазавшись в крови? Это было так привычно, что подчинённый даже не возмущался происходящему, а давно принял, как неотъемлемую часть жизни вместе с переломанными конечностями. Лорд вздёрнул точёный подбородок и взглянул на своего убийцу. А тот смотрел так задумчиво, почти не отрывался от впалых щёк и глубоких чернеющих океанов под глазами. — Куда? — робкий вопрос всё же отозвался гулом в пустующих стенах, под шелест зарослей бамбука у небольшого окна, из которого по полу уползали тени солнечных лучей. — В ледяной дворец, — демон никогда не мог похвастаться красноречием, зато голос наконец приобрёл знакомую до боли стальную окраску. Ножницы он со звоном отправил покоиться в ящик туалетного столика. На его поверхности извилистыми линиями прорисовывалась древесина и темнели трещины, которые хозяин со всей скрупулёзностью латал смолой. — Зачем я Вам? — Цинхуа продолжил засыпать вопросами, впервые не отводя взгляда от бушующих морей в радужке северного короля. Смотрел прямо, пусть руки трясутся, сжимая дешёвую ткань верхнего одеяния, в этот раз ему вовсе не страшно. Мобэй смолк, прищуриваясь хищно на смелость мышонка, но привычно избивать не стал, наоборот, скользнул сильными пальцами с острыми когтями по рукаву и остановился на запястье, прямо там, где под одеждой скрывался шрам от клыков волка-оборотня. Лорд был на грани смерти от испуга, каждая клеточка полумёртвого тела содрогалась от дрожи, казалось, что сейчас ему безжалостно переломают кости несчастной руки на осколки, но всё, что он чувствовал это холод. Тихий отрезвляющий лёд на водной глади в глазах демона. — Есть работа, — всё, что он выдал и отпустил руку. Заклинателю осталось только глазами хлопать. Он уже нарушил тонкую нить оригинального сюжета и потому не мог понять, что значил отблеск снежного покрова в отражении. А король на это лишь хмыкнул. Он-то всё знал, но не спешил надеяться, что глупый подчинённый сможет догадаться, чей внимательный взгляд наблюдал за боем против непосильного противника. Кто тогда не удержался от вздоха потрясения: «А он занятный». — Девять минут, — любезно напомнили Цинхуа, который только сейчас отошёл от шока и поспешил сорваться с места, но дальше середины кабинета не ушёл. В голове был белый шум, он совершенно не знал, что ему брать. Но рисковать раздражать Мобэя очередным вопросом не стал. Только зашаркал грязными тряпками, пропахшими гноем, по полу, подходя к шкафу. Он открылся со скрипом и на него вылетел столетний слой пыли, так что кашель сдержать не удалось. Лорд замахал руками, пытаясь её разогнать, и поднял голову. Походный мешок висел на том же месте. Ткань давно выцвела под палящим солнцем, и была потёртой со всех сторон, не считая пятен каких-то жидкостей, которые так и не смог вывести. Завязки расплелись почти до основания, так что пришлось вновь плести их и закреплять лентой, разорванной на пополам. Мешок был небольшим, но Шан Цинхуа во многом и не нуждался, постоял, редкими ресницами похлопал, и сложил всё самое основное: одно ханьфу на замену, несколько пар нижнего белья и пять лент. Остальную часть заняли лекарства и бинты, их он не жалел, сгребая всё успокоительное и заварку любимого зелёного чая. У главы пика, отвечающего за логистику, был богатый опыт в походах и укладывал он всё так быстро и ловко, что демон, застывший каменной статуей у двери, поднял брови в изумлении. Его любопытство росло стремительно. Он наблюдал молчаливо, намертво слился с извилистыми линиями древесины на полу и стенах. Мышонок был забавным, неуклюжим в своих действиях и действительно походил на зверька. На трусливую мышь, оказалось, совсем нет. Что-то во взгляде двух каштанов казалось благородным, твёрдая походка на вывихнутых ногах и пара ловких рук, что сейчас выписывали идеально ровные иероглифы на обрывке пожелтевшего от старости свитка, только подтверждали это. А Цинхуа, утопающий в своих заботах, не заметил внимательного взгляда за собой и продолжил торопливо собираться. Он крутился то тут, то там, сгребал новые свитки, бережно заворачивал кисть, купленную по дешёвке на рынке, и составлял записки ученикам, хотел написать послание для каждого и потому метался из угла в угол. И только в отражении грубой стали ножниц заметил два ледяных глаза. — Прими ванну, — Мобэй часто смотрел в израненную душу, но почему-то сейчас не мог рассмотреть в ней кровь, от того хмурился, — воняешь. Это было брошено так брезгливо, что лорд, едва смог удержать тяжёлое оружие в руках и не выронить на босые ноги. Только ускорился и разрезал пергамент на множество отдельных кусочков, которые бережно подписал и сложил на письменном столе. Ему хотелось прибраться здесь напоследок, но темнело слишком быстро и он боялся, что не успеет, да и такое активное копошение заметят ученики. Привлекать их внимание категорически нельзя. Потому учитель только пыль с документов стряхнул и прикрыл рот наскоро перевязанной тряпками ладонью, чихнув. А демон смотрел на его израненные запястья, преградив рукой выход: «Не дотащишь». Цинхуа быстро опустился на землю, однако лишь покачал головой. Он вырвется из истекающих кровью стен, убежит навстречу лунному свету, пряча кровоточащие шрамы в шелесте весенних листьев и сладкой трели птиц. И, по правде говоря, заклинатель так часто таскал потёртую тару, что давно привык смывать с её бортов следы цветения алых роз после омовения. Мобэй повёл себя ещё страннее. Долго пытал взглядом и вдруг вышел, хлопнув старой дверью с краткой изящной росписью стихотворения, которым себя баюкал ночами, проведёнными в агонии, глава. Лорд в который раз за час поражённо хлопал глазами. Он что, идиот? Там на каждом шагу его ученики и уж они точно почуют тёмную ци за километр. Только если он не сольётся с кровью и гнилью тел предыдущих владельцев пика. Демон вернулся спустя четверть палочки благовония с огромной блестящей новизной тарой в когтистых руках. Его подчинённый пытался подобрать челюсть с пола. Конечно, северный король совершенно не разбирался в инфраструктуре Ань Дин и взял первую попавшуюся со склада. Так думалось Шан Цинхуа. Мобэй бросил свой дар в его сторону, неподготовлённый мышонок едва успел поймать его и не проломить об железную окантовку зубы. Два глубоко синих глаза выжидающе смотрели на него. Заклинатель спорить не стал, поскорее поставил действительно тяжёлую тару на деревянный пол, ловя себя на мысли, что именно в этих трещинах он обычно собирал капли алой крови. Слегка дрожащими руками начал стягивать с узких плеч затёртое до дыр в некоторых местах ханьфу, брови напряжённо сошлись на переносице, ведь пояс никак не хотел слушаться, а искупаться хотелось, как можно скорее. Пока слабый мужчина мучался с ним, его король благородно принёс два ведра воды, которая почти кипела. Лорд уже со смехом подумывал не собирается ли он попросту сварить его заживо, даже не подозревая насколько демон глупый. Ведь всё, что он знал о ванне для подчинённого, это то что она горячая. Ну, он и налил горячей воды, которую сейчас выливал в подобие бочки, не отрывая взгляда, наполненного чистейшим льдом, от выпирающих грудных костей Шан Цинхуа. Он никогда не видел живых людей, которые бы выглядели так…подобрать должное описание у него совсем не получалось. Мобэй Цзюнь из прошлого лёгким мановением руки окрестил бы его жалким отродьем не достойным сострадания, но сейчас, заметив силу тощих рук и лёгкую улыбку в ответ на жгучую боль, сделать так, как привык, тяжело. А вот заклинателю до этого не было никакого дела, он без стеснения сбросил всю одежду на голый пол, рядом с рваными повязками, что насквозь пропитались его ещё свежей рубиновой кровью, благо, нижнюю часть скрывала тара. Весь впалый живот исписан тонкими продольными шрамами, на руки лучше не смотреть, а ног и не видно на счастье, ведь там изломленные несросшиеся кости и глубокие рубцы клыков на пару с разъеденными мышцами. Иногда ему самому было противно опускаться в воду, боясь запачкать её. Но раны промывать тоже приходилось, поэтому, немного поломавшись, он опустился в бочку так быстро и легко, точно только родившаяся бабочка с двумя полупрозрачными крылышками, которые трепетали на ветру. Демон встал к нему спиной. Цинхуа подумал, что ему попросту противно смотреть на отвратное тело. Даже он сам боялся лишний раз взглянуть в отражение зеркала, откуда на него печально смотрел оживший скелет, на которого против воли натянули бледную кожу. Но настоящие мотивы необычно задумчивого короля оставались для него загадкой. Кто знает, что творится в этой дурной дьявольской голове. Пока лорд старательно драил свои ссадины и кровоподтёки, в другой голове с треском крутились шестерёнки. Но разве можно заглянуть в чужое сознание и прочитать его, как книгу? Глупый раненый мышонок погрузился в почти кипящую воду с головой. Она всегда жгла огнём, он привык. Сейчас ему даже приятно, всё же большинство повреждений медленно затягивалось и боль была не такой острой. Лорд приоткрыл глаза и молчаливо наблюдал, как к поверхности полетели маленькие пузырьки воздуха, а он обнимал себя руками и наслаждался блаженной тишиной. За это он любил омовения. Под толщей водной глади не было лишнего шума, страха и забот, только приглушённые отголоски продолжающего жить своим чередом мира. А ему лучше было бы уснуть прямо здесь, успокоить бездомную душу вечным сном. Было бы хорошо, но… Крепкая рука с будто специально заточенными, точно стальные лезвия, когтями резко выдернула тело, начинающее терять сознание, из согревающей воды. Цинхуа сделал рваный вздох по инерции и ошарашенно уставился на два бушующих моря, в которых переливался гнев. Его обрезанные волосы отпустили рывком, пока он жадно глотал ртом воздух. Демон теперь не отворачивался, а смотрел прямо, зло и надменно. Подчинённый знал, почему. Если он умрёт раньше времени, то на его должность груши для битья с дополнительными функциями придётся искать кого-то ещё. А это лишний геморрой, который царским особам ни к чему. Они оба молчали, слова тут ни к чему, и так претензия ясна, как день. Лорд головы больше не поднимал, но он кожей, каждой клеточкой, ощущал сжирающий заживо взгляд ледяных омутов. Он скользил от макушки до остро выпирающих ключиц и длинного шрама, который спускался к груди и переходил в пыльный молочно-кофейный сосок. Ниже тело скрывалось паром, исходящим от почти кипящей жидкости и ей самой. За это горячую воду он тоже любил, за белёсым дымом можно было скрыться, так что оставался лишь размытый силуэт. Этим он и воспользовался, оглаживая тонкими пальцами ноги и их рубцы, создавая забавные волны на глади. Только здесь, в уютной тишине тьмы он мог быть самим собой и не прикрывать исписанные шрамами от регулярных побоев руки, не бояться, что кто-то с отвращением отвернётся от его живота, через который можно было каждый внутренний орган пощупать. Ходячее пособие по анатомии. Анатомии живых мертвецов. Ночь укрывала его бренное тело махровым одеялом и напевала знакомые колыбельные, которые он по привычке мычал под нос, пока ресницы трепетали на холодном ветру. Луна оставляла извилистые тени от шкафов с бесконечными свитками, перевязанными лентами всех цветов и размеров, скользила по голому полу, замирая в щелях досок и кралась к таре с нежным распаренным телом пугливого мышонка, подсвечивала железную окантовку, заставляя её сверкать на манер драгоценного камня, и застывала у сапог снежного демона. В полумраке Цинхуа водил руками по водной глади, создавая волны и разыгрывая, будто он капитан пиратского корабля. Будучи ещё совсем ребёнком, он любил эти игры и потому подолгу отказывался вылезать из речки, изображая непобедимого капитана за спиной которого сотни выигранных с лёгкостью боёв. Маленькое дитя, не знавшее горя, трясло пухленькими ручками в воздухе и отдавало приказы своей команде. Вот они швартуются у берега и, выхватывая сабли на бегу, застают противника врасплох. Остров был мигом завоёван, а великому капитану отдана в жёны красавица, дочь местного правителя. Супруга конечно же влюбляется в него по уши и принимает все обеты брака. А потом они пируют целыми днями, празднуя свою победу и отмечая свадьбу. Хмельные напитки льются реками, им распевают песни, пляшут днём и ночью, восхваляя все подвиги. Эти мечты были слаще мёда, пьянее, чем вино. А реальность била под дых, вот кто действительно застал тебя в одном нижнем белье поутру, даже без родного короткого меча у пояса. Без шанса на победу. Очнулся от своих мыслей он от не слишком вежливого замечания гордого неприступного короля, хотя, это скорее было предупреждением, что у него осталось каких-то никчёмных три минуты на всё, что хотелось успеть. Лорд подорвался в момент, так что половину воды расплескал на охладевшие с наступлением темноты доски. Он даже забыл про пристальный взгляд и был озабочен только тем, как бы быстро всё сделать и уложиться в поставленный тайминг. А демона он знал слишком хорошо, время пройдёт, возьмёт за шкирку и самолично вытащит на мороз без лишних предисловий. Поэтому он и заметался, но далеко не ушёл. По телу бежали противные мурашки, всё-таки контраст температур сыграл свою роль, так ещё и ветер, нагло проникший через распахнутое настежь окно, заставил поёжиться. Пол тоже был ледяным, но это даже приятно, раны на вывихнутых ступнях блаженно охлаждались. Заклинатель вихрем скользнул к одежде, и устроился на относительно мягкой кровати, которая стояла здесь напоминанием о хорошей жизни, она протяжно заскрипела под его весом и заметно прогнулась, вызывая горькую усмешку у хозяина. Сейчас и не вспомнит, когда последний раз смог заснуть на ней без кошмаров на больше, чем четыре часа. Но грустить о не сложившейся карьере долго не пришлось, часы тикали и подгоняли лорда невидимыми пинками. Он потянулся тумбе, где оставил пару бинтов, аккуратно перевязанных голубой лентой, про запас для учеников. Но собранные им лежали на дне дорожного мешка, он бы потратил добрую половину времени только на их поиски, к тому же порядок положения вещей сильно бы изменился, и учитель едва ли смог найти другие вещи. Цинхуа уже и сам не помнил, когда у него появился особый порядок во всех вещах, касающихся походов. Он просто складывал их, как научил глава, а тот сам наверняка затруднялся ответить на вопрос, почему всё лежит именно так. Просто все учащиеся пика делали так по общей неосознанной привычке, заложенной ещё далёкими предками. Мужчина интуитивными движениями натренированных рук обвязывал ступни, подкладывая под них куски кожи. Он привык ходить босиком по лесам, потому всегда делал что-то наподобие подошвы. Другие заклинатели только смотрели ошалело, а некоторые особенно сердобольные даже предлагали купить нормальные сапоги. Они были у него, но протёрлись до дыр во втором походе, грязь въелась в изумрудную жёсткую ткань, так что вывести её было невозможно. Старшие ученики знали это по собственному опыту и поступали на манер учителя. Следом Цинхуа позаботился о натяжении на лодыжках, затем перешёл на кисти рук, обвязывая их накрепко бинтами поочерёдно. С голенями было сложнее, они испещрены шрамами и рубцами, которые никак не хотели заживать. Не долго думая, мышонок обмазал её всю тягучим кремообразным лекарством от мокрых ран, которого у него были целые склады благодаря пику Цань Цяо. Ученики Ань Дин ранились так часто, что у каждого в рукавах было по бутыльку целебной мази в комплекте с перевязками. Когда-то такой подход даже хвалили изредка, но сейчас насмехались над трусостью подобного поступка. Почему-то к целителям такой претензии не было. С изрезанной ножом в приступе безумства грудью он поступил точно также, только бинты затянул посильнее и бережно закрепил около подмышки, заправляя конец под наслоенные ряды. На губах, которые впервые не украшали кровавые ссадины, появилась полуулыбка. Все грязные обрывки ткани он сбросил на пол, сейчас же перевязал со всей скрупулёзностью в один комок и оставил у входа, не удосужившись запиской, полагая, что догадливые ученики и так поймут. По жутко худому телу струилась ткань свежего ханьфу, развиваясь на холодном ветру, пока Цинхуа поднял голову, чтобы взглянуть в глаза демона. За хрупкой спиной заношенный потёртый у краёв дорожный мешок, ноги в крепких перевязках, волосы свисают наскоро обстриженными концами к узким плечам. Что-то в этом тихом образе было прекрасным. Мобэй не знал, что, но развернулся резко и молча зашагал к двери, пока особенно активный, распалённый тёплой ванной подчинённый прибирался на скорую руку по пути. Тару с остывающей водой он так и не вынес, но подумал лишь, что последние родные люди простят его. И выкроят пару часов, чтобы дойти до ближайшего храма, встанут в стройный ряд около златой статуи божества, губы всех зашевелятся синхронно, мольба едина. О скромно прожитой в здравии жизни учителя. Большего им и не надо, лишь бы получить в старости краткое послание: «У меня всё хорошо». Нежная хрупкая надежда, достойная сострадания. Цинхуа скользит подушечками пальцев по кромке стола, невольно вспоминая, сколько лет безвылазно было проведено за ним, сколько ночей он был един с изящной кистью и сколько ханьфу запачкал небрежно брошенным по неосторожности каплями чернил. Ностальгия. Вот здесь, в укромном уголке, он впервые плакал после смерти братьев, а здесь учился писать, позже отточив своё мастерство до идеала, которым однако мало кто был полностью доволен. Слишком безликий почерк. Что ж поделать, если это была попытка подстроиться под вкусы всех и каждого. Вся жизнь состояла только из этого, вперемешку с кровавыми слезами и побоями, так что приходилось собирать выбитые зубы по хладному полу. А он ведь помнит каждую трещинку досок, каждый завиток изящной гравировки медного зеркала. Здесь учитель оставляет года своей жизни и закрывает тяжёлую скрипучую дверь со вздохом. Коридоры тоже родные, и Цинхуа не удерживается от того, чтобы провести по ним рукой, собирая охапку пыли, всё же они крадутся через чёрный ход. Каждый уголок ненавистно любимого места стал родным и сейчас он прощается с ними, с душами погибших в этих стенах, с любимыми учениками, в волосах которых вьются жемчужные ленты. Он бы поджёг его к чертям, но сейчас слабые руки не удержат и огня. Поэтому тенью укрывается в шелесте бамбука, к которому тянется, трогает нежные сочные листы, словно впервые, и даже рвёт парочку на память, бережно укладывая находку в рукава. Давно глава не мог ощутить их аромата и провести по крепким стволам с жёлтоватыми засечками. А сейчас, прямо как пару месяцев назад, скользит по весенней траве, вслушиваясь в шорохи птиц, и поднимает голову, протягивая руки навстречу лунному свету. Он не умеет греть, но освещает его скромный путь за огромной спиной демона. Они проходят гору за горой, кожа, что заменяет ему подошву, служит хорошо, правда перевязки пришлось пару раз подправить и тут же побежать, чтобы нагнать быстрые шаги Мобэя. Он как обычно молчалив, но это к лучшему, ведь Шан Цинхуа захлёбывается в счастливо горьких воспоминаниях, он уходит из ненавистного места лёгкой походкой. Почему тогда в груди так пусто? Ведь…ведь не все люди ненавидели его за существование, не все презирали. В тишине криков обреченности нашлись и те, кто с улыбкой на окровавленных губах смог протянуть конфету с приторным вкусом молока, который хранится в памяти до сих пор. Был любящий учитель, верный ученик и все верные дети, которые смотрели на него с нежностью, которые молили господ за него, и в походах, борясь с животным страхом перед чавканьем и хрустом костей диких зверей, вставали живой стеной. Даже в аду нашлись дьяволята, которые только головами покачали на кипящие котлы и, расправив руки в крылья, приняли жар огня хрупкой грудью. Те, кто должен был давно сойти с ума от горя, вставали по утрам и брали по метле в две бледные ладони. Они подметали, напевая песни, выученные от странников из далёких краёв. Знали столько легенд, сколько рассказывали вечерами у костра, наслаждаясь дымком от маленького, но общего котелка, где кипела похлёбка. Делили кров и пищу, бок о бок они провели столько лет, что Цинхуа давно позабыл, какого жить без надёжных рук старшего ученика и грустных глаз младшего. А сейчас он поднимал точёный подбородок к небу и рассматривал звёзды, ступая след в след за демоном навстречу холодным ветрам. Поправлял тощими пальцами дорожный мешок за узкими плечами, а тонкие пряди качались в ритм шагов.