Доказательство слов

Странно. Перед глазами не привычный деревянный потолок, а ледяные своды. Но в этот раз они блестят не так сильно, должно быть, сейчас ночь. Цинхуа пытается пошевелиться и тут же жалеет об том, всё тело ломит невыносимо. И ещё что-то чувствуется около его бёдер. Что-то увесистое. Оно вдруг оживает и шевелится. А потом тепло улыбается, смотря в полуприкрытые глаза. — Вы очнулись, — констатирует и для верности подползает ближе, трогая кисть руки, где бьётся пульс. Цинхуа болезненно усмехается и благодарит судьбу и свою отзывчивость, за то что он подобрал этого демонёнка. — Я испугался за господина. Господин выглядел очень плохо, когда я нашёл его, — в голосе читался явный испуг, не прошедший с недавнего события, и какая-то унылая мрачность. — Я всегда плохо выгляжу, — мягко заметил Цинхуа и попытался приподняться на локтях. Лан Цин с готовностью его поддержал, это вызвало скорее умиление. С горем пополам он всё же смог сесть и осмотреться. Мальчишка поймал его изучающий взгляд и поспешил объяснить: — Как я понял, это место вроде лазарета, господина принесли сюда сразу после того, как нашли, и закрыли все двери, больше никого не пускали. Я пробрался сюда только на следующий рассвет. Господин лежал здесь весь в бинтах, взрослый демон часто приходил их менять, они были очень грязные и в крови. Особенно ниже живота, — для наглядности он похлопал себя по месту, близкому к промежности, — но он велел мне не смотреть, и я не смотрел. Ещё приходил большой демон, с которым мы сюда приехали. Он спрашивал взрослого демона о господине и долго сидел рядом с господином. Он был очень мрачный и просто смотрел. Зато он не прогонял меня, как взрослый демон. — Сколько я так провалялся? — Цинхуа внимательно выслушал его и едва заметно усмехнулся краешками губ. — Где-то, — демонёнок усердно подсчитывал всё на пальцах, — три рассвета. Получается, три дня и четыре ночи. Заклинатель размеренно кивнул, обдумывая информацию. Ему спешить было некуда. Странно лишь — зачем его выходили. Чтобы потом повести на плаху? Это им так нравится издеваться над человеком? Что ж, как вариант. Осознавать подобное было противно, но то — лишь реальность. От неё не спрячешься под одеяло. То, что «большой демон» приходил, его заинтересовало. Должно быть думал, на какой день лучше расположить казнь. — Большого демона зовут Мобэй Цзюнь. Когда он приходил в последний раз? — Лан Цин покорно кивнул и немо зашевелил губами, повторяя это имя на всякий случай. — Да вот недавно. После обеда. — Ты ел что-нибудь? — Цинхуа коснулся мягкой макушки и потрепал по голове, с заботой заглядывая в аквамарины, в честь которых и назвал мальчишку. — Да, бо-, — он вовремя прикусил язык и продолжил уже правильно, — господин Мобэй Цзюнь принёс мне немного еды и приказал её съесть. Цинхуа тихо хмыкнул, да, просьбы этого демона всегда выглядели, как беспрекословные приказы. Он прирождённый диктатор и жёсткий правитель. Впрочем, здесь только таких и станут слушать, так что ничего удивительно, что родители воспитывали его подобным образом. Помяни чёрта, да он тут как тут. Узнается легко по звону аметистов в серебряной оправе и тяжёлым шагам. Дубовая дверь поддаётся сильным ладоням со скрипом. И вот уже знакомая до боли фигура застывает в проёме. Смотрит. Так, что хочется спрятаться и сжаться под таким пронзительным взглядом. Цинхуа невольно ведёт напряжёнными плечами и крепче прижимает к себе Лан Цин, будто боится, что его убьют. А демон такой мрачный, что это вполне возможно. Проходит, садится на кресло напротив койки и бросает взгляд в сторону маленького демонёнка, сжавшегося в комочек подле Цинхуа. Подчинённому не надо объяснять дважды, он похлопывает мальчишку по плечу и кивает в сторону незакрытой двери, мол, беги, пока отпускают. Лан Цин не смеет ослушаться и спешно выходит, кое-как дотягивается до железной ручки и накрепко закрывает за собой. Всё ещё босой. Холодно до ужаса наверное, хотя…это же северный демон. — Голоден? — жуть, то ли Цинхуа отвык, то ли голос короля стал ещё жёстче. От него буквально веет жаждой убийства. — Н-нет, — горловые связки подводят, но тут уже ничего не попишешь, у него и коленки дрожат перед воплощением своей смерти во плоти. — Хочешь пить? — в горле сухо, как в пустыне, поэтому подчинённый лишь шумно сглатывает и кивает. Демон неожиданно поднимается, заставляя вжаться в спинку койки и пугливо наблюдать за тем, как он берёт графин с тумбочки и подносит к камину. Погодите, здесь есть камин? Так вот почему он не ёжится от холода. Странно, с чего бы в ледяном дворце взяться источнику огня? Демонам он точно ни к чему. Цинхуа щурится, разглядывая каменную кладку. И замечает, как с углов блестит глина. Странно, если бы он был старый, она бы скорее крошилась. Должно быть…она свежая. Неужто заложили специально для него? Мысль развить до конца не получается, к посиневшим губам подносят жестяной стакан. Заклинатель лакает с нескрываемым удовольствием, будто не пил лет сто. Демону очевидно это нравится, и он вскоре возвращается с ещё одним наполненным, Цинхуа выпивает и его, а когда демон снова повернулся спиной, то спешно окликает и говорит, что больше не надо. Кивает. Удивительное послушание. Подчинённый растекается по койке, тощими пальцами натягивает на себя одеяло и закутывается в него, как бабочка в свой кокон. На виду остаётся только покрасневший нос и пара глаз. Они играют в переглядки с Мобэем, и демон заметно побеждает. — Я убил их, — так неожиданно, что повисает тишина. Цинхуа не находится с ответом, а он продолжает. — лекарь сказал, что у тебя был и старый шрам в том месте. — Был, — согласно кивает и смотрит вопросительно. — Откуда? — Насилие, — легко отзывается, будто они обсуждают погоду или что сготовить на ужин. — Как давно? — В двенадцать лет, — Цинхуа не выдерживает и отводит взгляд. Говорить о таком личном непривычно, так что он морщится от болезненных ощущений внизу живота при любом движении и воспоминании. — Кто? — подчинённый вздрагивает, в воздухе можно пощупать жажду убийства. — Мужчина, — лишь пожимает плечами. — то было давно, я даже не помню его лица. — Зачем? — М? — Цинхуа снова смотрит в пару морей. О, они бушуют жутким штормом. — Зачем он сделал это? — тембр понижается, это больше похоже на угрозу вырезать всю твою семью, чем целевой вопрос. — Он предложил накормить моих братьев и позволить переночевать у него взамен на моё тело. Несколько собратьев уже потеряли сознание от голода и усталости, нам некуда было идти, а на улице был жуткий ливень. Конечно, я согласился на это. — За еду и ночлег? — переспрашивает не веря, впиваясь взглядом в тело и разъедая кости. — За еду и ночлег, — охотно подтверждает, ничуть не жалея о своём решении. Мобэй молчит. Долго. Цинхуа перестаёт ждать от него продолжения диалога и лениво зевает, осматривая свою новую обитель. Вполне себе неплохо. Койка даже мягкая и одеяло пуховое, так ещё и камин. Когда король выйдет, он непременно перетащит железную конструкцию, на которой восседает, поближе к источнику тепла и тогда будет просто рай. Ещё и графин будет близко, если что, можно и попить, так глядишь до рассвета протянет, а там может и покормят. На убой, но покормят же. Всё не так страшно. Главное, не смотреть на своё тело. — Мой король, — вздыхает, решаясь спросить о самом главном. Демон поднимает голову и снова молчаливо смотрит на него, жажда убить всё живое слегка поутихла, но злить всё равно не особо-то хочется. Только вот Цинхуа терять нечего. — Когда Вы собираетесь меня убить? Снова молчит. Не хочет отвечать? Ну что ж, он не особо надеялся на чистосердечное признание. Может удивлён, что Цинхуа знает? Лишь бы не спросил откуда. Это будет сложновато объяснить. — Почему ты думаешь, что я хочу тебя убить? — всё-таки спросил. Но Цинхуа не от балды написал огроменный роман в тысячи страниц. Уж в ораторстве и оправданиях он сильнее многих. — Ваши глаза кричат об этом, — самое лучшее — сказать о чувствах, северные демоны не понимают их так хорошо, как люди. То единственное уязвлённое место, на которое он и давит. А демон опускает голову и снова играет в молчанку сам с собой, как вдруг поднимает взгляд. — Не тебя, — Цинхуа ошарашенно уставился на него в ответ. — Убить не меня? — переспрашивает, покусывая нижнюю губу в попытке разгадать немногословного демона. — Да, — о, подчинённый смог додуматься до чего-то правильного, уже хорошо. По крайней мере, его не будут бить. Это успех. — А кого? — склоняет голову на бок, глядит пытливо из-под спутанных прядей. Мобэй не отрывает своего взгляда, но обдумывает заданный вопрос несколько секунд, прежде чем ответить. — Всех, кто посмеет прикоснуться к моей собственности, — Цинхуа пугливо отшатывается, когда он поднимается со своего места и подходит. Нависает вплотную, так, что сердце пытается капитулировать через рот, а лёгкие отказываются работать совсем, как рыба глотает воздух ртом. Холодные крепкие мозолистые пальцы касаются его шеи, плавно сгребают отросшие пряди на плечо завязывают что-то сзади, там, где начинается позвоночник. Цинхуа не смеет лишний раз моргнуть. А демон наконец остраняется, на забинтованную грудь падает что-то холодное и острое. Подчинённый робко подносит ладонь и опускает голову. Небольшой кристалл, цвета небес, в серебряной оправе, через душко идёт маленькая верёвочка. — Если сбежишь, я всегда буду знать где ты, — Цинхуа белеет и поднимает взгляд, сжимая дар в пальцах. — А если сниму или разобью? — Не посмеешь, — демон щурится, заставляя задрожать особенно сильно. Он теперь…пленник? Извольте, уж лучше казнь, чем жить с демоном. С таким демоном. — Его Высочество хотел сказать, что если с Вами что-то случится, он будет знать, где Вы находитесь, — голос слышится из-за дверного проёма, судя по белоснежным одеяниям, это лекарь. Цинхуа специально прописал, что они должны ходить в похоронных одеждах. Сейчас от этого было почти смешно. Он проходит в комнату и останавливается подле койки. Этот необычный демон смотрит неожиданно ласково, а потом касается его макушки и треплет. Цинхуа подрагивает. Так делал учитель. Его покойный любимый учитель. — Не бойся, человеческий мальчик. Тебя здесь не убьют. Скорее за тебя убьют, — кидает многозначительный взгляд на Мобэя, как бы немо намекая, что вот сидит твой главный защитник. Мышонок слепо ластится к чужим рукам, они меньше, чем у некоронованного короля, но тоже мозолистые и цепкие, более ловкие, похожи на его. И на учителя. Только у него к концу жизни они были совсем лёгкие, одни кости, обтянутые кожей. Взгляд Мобэя темнеет. — Мальчик… — Я Шан Цинхуа, — обрывает на полуслове, в ответ слышит снисходительный смешок. — Цинхуа, ты голоден? Люди ведь часто хотят есть? Твоё тело очень истощено, тебе нужно поскорее восстановиться, поэтому поешь, — непонятно зачем вообще спрашивал, если всё равно всучил пару лепёшек и миску супа. Заклинатель спешно прикусывает нижнюю губу, пытаясь сдержать урчание живота. Он не ел суп уже…очень-очень давно. Обычно перебивался полузасохшими кусками хлеба, иногда лепёшками, а когда везло, то баоцзы или украденные с чужих садов в походе яблоки. — Вижу, что голодный, как волк. Или как у вас говорится? В общем, ешь, — невинно усмехается, смотря, как маленький зверёныш накидывается на пищу. Он затихает, жует медленно и смакует маленькую удачу. Его покормили. — Цинхуа, ты любишь чай? Я нашёл много заварки в твоих вещах, — лекарь, который не представился, потому в голове отметился лишь добрым человеком, который принёс еду, присел на край его койки и смотрел с нескрываемым любопытством. Он больше походил на человека, если бы не бледная кожа и небольшие рожки. — Вы рылись в моих вещах? — задаёт вопрос лишь чтобы осуждающе посмотреть, пока жуёт последнюю лепёшку и тянется рукой за графином, который Мобэй оставил около ножки койки. — Мне нужны были человеческие лекарства, — легко находит себе достойное оправдание. Цинхуа он начинает нравится ещё больше. — И Вы разобрались? — склоняет голову на бок пытливо, вглядываясь в выражение лица. — Если ты сейчас можешь сидеть, то, полагаю, да, — смеётся одними глазами, но совсем не насмешливо, а скорее ласково. — Но меня удивило твоё количество шрамов на теле, ты похож на бывалого воина, но твоё тело такое тощее, что ты вряд ли можешь поднять полноценный меч, — взгляд заметно мрачнеет, вот сейчас Цинхуа может с уверенностью сказать, что это северный демон, у них всех такое унылое и угрюмое выражение лица. — Не могу, — согласно качнул головой и с жадностью припал губами к жестяному стакану, воду в котором грел на протянутой к камину руке. — Тогда откуда столько шрамов? — он как любопытный учёный, который искренне хочет докопаться до истины, не важно, какими путями и не важно, что он найдёт. — Людей никогда не останавливало, то что я не могу драться. Поэтому жизнь у меня была, как у воина, но поступки, как у умирающего. Лекарь замолкает в задумчивости и трёт подбородок, явно недоумевая. Должно быть, Цинхуа слегка перегнул палку с метафорами, однако общий посыл дошёл до демона, и он понимающе кивнул. — Но это не логично. Заклинатель усмехается краешками оттаявших после горячей пищи губ. — Людей это не волновало. — Они просто отправляли Вас на смерть? — удивлённо поднимает брови, заглядывая в чужие глаза и пытаясь разглядеть там опровержение. — Да, — пожимает плечами. Демон затихает, вероятно обдумывая только что полученную информацию. — Я нашёл у Вас ещё несколько белых лент, они были старые и обугленные с краёв. Зачем они Вам? — Это вещи погибших, я храню их как память. — Это традиция? — с детским любопытством заглядывает в глаза, выискивая на глубине ответ. — Нет, но так делают многие. По сути, это можно считать и нашей традицией. — Нашей? — Всех, кто живёт на моём пике. Пик — это гора, на которой я жил, — мягко разъясняет. Он говорил похожее тем, на кого упал его скромный взгляд. Только брал тех, у кого не было семьи. В итоге его пик прозвали сиротским, и это была правда. Там были лишь неприкаянные души, которым больше некуда пойти, они жили не в тепле и уюте, в котором так нуждались, а среди грязных кровавых тряпок и плача, смешанного с истошным криком. Наверное, это отразилось в его глазах, и сострадательный демон протянул руку, снова поглаживая по голове. Цинхуа не знал, почему он так делает, но это было приятно, потому он ластился и молчал, не найдя о чём ещё можно поговорить. Да и это было не нужно. — Ты сирота? — тихий голос, на грани шёпота, пальцами переплетает пряди между собой и играется с ними, как порой любил его младший брат. — Сирота, — склоняет голову на бок, в сторону ласкающей руки. Эти воспоминания были не его, но они отзывались болью ночных кошмаров. Он помнил, как в ночи написал это, но так и не выложил. Трагичное прошлое портило картонку Шан Цинхуа. Но оно было здесь, как догадался по снам. — Что случилось с твоими родителями? — вкрадчиво, срывается на нежный шёпот. — Их убили, — выдыхает на полувздохе. Мобэй дёргается рядом и вдруг смотрит на лицо, скрытое обстриженными прядями. Там, кажется, губы дрожат. Это не его тело, не его прошлое, не его жизнь. Но боль прошлого владельца он чувствует. Пара рук вдруг притягивают его к себе. Его обнимал учитель, обнимали давно погибшие родители, ученики, но никогда — демон. Едва знакомый, но отчего-то такой ласковый к избитому созданию. Гладит по голове, вторую руку опускает на искривленную с годами работы над письменным столом спину. Скрывает от чужих глаз и позволяет по-детски ткнуться в прогиб между основанием шеи и плечевым суставом. Волосы у него длинные, только сейчас Цинхуа замечает, что они белёсые и отливают серебром. Довольно необычная внешность. Он тянется руками и кладёт их на чужие плечи, украдкой касаясь шёлковых прядей, перебирая их и играясь, как котёнок с новенькой игрушкой. Цинхуа не знает сколько они так просидели, только понимает, что после ужина глаза слипаются, голова окончательно падает на плечо, и он проваливается в сон. В последнее время заклинатель спит необычно много. То ли так влияет стресс, то ли истощённое тело требует отдыха. Он и не против, во сне не так страшно, как просыпаться в месте, которое ты видишь впервые. Среди демонов, которых знать не знал. Но в этот раз всё немного по-другому. Первое, что он чувствует, это прикосновение холодных пальцев к своему запястью и пара приглушённых голосов. Похоже, они говорят так, чтобы не разбудить его. Какая забота от северных демонов, прослывших своей жестокостью. Один из них точно принадлежит Мобэю, а вот второй знакомый, но от сонливости сложно понять достоверно. Только кое-как приоткрыв глаза, Цинхуа улавливает силуэт знакомой фигуры. Тот лекарь, в руках которого он заснул. В голове всё ещё свежи воспоминания проявленной нежности, так что губы растягиваются в полуулыбке сами собой. Цинхуа подниматься не спешит, только слегка ворочается, устраиваясь поудобнее и натягивает одеяло повыше. На это время голоса затихают, рука с его запястья тоже исчезает. Тишина повисла на несколько минут, но потом они снова говорят и в этот раз Цинхуа внимательно вслушивается в слова. — Людям нравится ласка, особенно…таким, — терпеливо поучает лекарь, судя по звуку, он стоит ближе, чем Мобэй, наверное, опирается поясницей о спинку койки. — Он заснул поэтому? — демон сейчас наверняка склонил голову, силясь понять, что ему пытаются объяснить и про себя наверное даже немного злится. Такому гордому сложно учиться. Но что-то держит его в узде. Любопытно узнать, что связывает этих двоих, ведь, судя по поведению Мобэя в последнее время, он жуткий собственник, который вырвет глаза любому, кто посмеет взглянуть на его вещь. О, да, Цинхуа вещь в этом случае. Это не хорошо и не плохо, это просто так. Его не особенно-то спрашивали. Но, если подумать, быть под защитой тирана получше, чем быть его целью. Хотя и приятного мало. Кто знает, что взбредёт ему в голову, он может легко и убить, протяни руку, да переломи тонкую шейку. — Не только. Ещё еда и усталость. Людям свойственно уставать от обилия событий. Как я понял из вашего разговора, он Вас очень боится, — смельчак, раз говорит так с Мобэем, но тот только зубами скрипит. Признал? — и поэтому его тело было истощено в моральном плане, к тому же, изнасилование — это очень травмирующий опыт. Так он ещё и в незнакомом месте, ему наверняка здесь некомфортно. Он один, ему некому довериться, и с ним сделали ужасное. Конечно, тело не выдержало подобного. — Он останется здесь? — Да, думаю, так будет лучше, я, кажется, ему понравился и камин похоже тоже. Вам стоит внимательно за ним следить, и тогда мы можем принести ещё вещей, которые сделают эту комнату уютнее, может, похожей на его прежнюю обитель. — Понравился, — голос спросонья хриплый, зато Цинхуа усмехается и приподнимается, подтягиваясь на заживших руках, с которых спадают свежие бинты. Заглядывает в глаза цвета морей. Должно быть, это у всех северных демонов так, лишь оттенки разные. Лекарь привычно касается головы, треплет, шепчет что-то ободряющее и выходит со скрипом дубовой двери. Цинхуа смотрит на Мобэя, Мобэй смотрит на Цинхуа. Где-то за окнами гудит ветер. Подчинённый поднимается на локтях и его тут же придерживает пара сильных рук, едва касающихся слабой спины и помогающих опереться о спинку кровати. Полностью сидеть он наверняка не сможет ещё очень долго. Главное, туда не смотреть. Они снова молчат, Цинхуа не чувствует нужды разбавлять тишину, а что происходит в голове демона — одному Богу известно. Он тянется к его груди и смотрит на кристалл, который сам же нацепил, вертит его в руках, будто видит впервые. — Ты можешь снять, — Цинхуа невольно дёргается, его король обычно приказывает, жёстко и хлёстко, не пытаясь сдержать холод своего голоса. А сейчас он…странный. Хриплый, бархатистый. В голову почему-то лезет фильм для взрослых, где таким же сладковатым тембром обещали выдрать очередного милого парнишку в кружевных чулках. Но подчинённый смотрит прямо, спасибо поездке, теперь он может это делать почти не дрожа. Там штормовые моря, а не любовь и нежность. Он не идиот, отлично помнит, что этими руками ему ломали кости без капли сострадания. С чего вдруг ему забывать о своих криках? Мобэй будто понимает это и отходит, отпускает и садится где-то в трёх метрах. Подарок тихо звенит, ударяясь о бинты на груди. Ответа не ждёт. Просто наблюдает, как молчаливый страж. Цинхуа не против. Хочет — пусть.

× × ×

Он живёт здесь уже две недели. Да. Живёт. Его кормят, обычно еду приносит лекарь с обходом, меняет бинты и просит закрыть глаза. Цинхуа знает почему, но предпочитает молчать. Все зеркала из его комнаты давно убрали, так что всё, что он мог рассмотреть — это расплывчатый образ в отражении льда. Пахнет травами и настоями, кровь почти не идёт, только когда тревожат шрамы в промежности. Синяки сошли на нет. Шрамов не особо прибавилось, так что с его рук вскоре сняли бинты. Лекарь молча смотрел на них. Цинхуа отводил взгляд. Обычно он просто перевязывал в сумраке, не глядя на кровавую кашу. Да там и рассмотреть ничего было нельзя. А сейчас можно, но он не хочет. Болезненно оттягивает этот момент, когда с ног снимут бинты и принесут зеркало в полный рост с серебряной оправой и старинными орнаментом. Будет сложно, но Цинхуа посмотрит, обведёт подушечками пальцев каждый рубец, припоминая, как его получил. И посмеётся глухо, а смех эхом разнесётся в пустой комнате. Случайный выживший, тот, кому предписана смерть, почему-то снова её избежал. Но есть ли смысл в такой жизни раба? На тонкой шее болтается ошейник, ни снять, ни разбить. Он уже приговорил себя к гибели, когда перешагнул порог ледяного дворца. Здесь нет жизни для человеческого мальчишки. Кто бы что ни говорил, быть оберегаемым тираном — вовсе не счастливая жизнь. Люди глупы. В его настоящей жизни любили такие острые романы, называя их горячей любовью. И называли всех, кому не нравилось подобное, просто неправильными. Он же любит её, просто у него было тяжёлое детство. Полюби да прости. Цинхуа усмехается. Рубцы на ногах не сойдут с годами, воспоминания тёплой крови, что слезами текла по щекам, не изжить. Ну же, попробуй, попробуй довериться рукам, которыми он легко переломит твою шею. А он дикий. Кто знает, что вдруг взбредёт в голову, чем ты его прогневаешь. Весело ходить по лезвию ножа? Весело играться с самой смертью? А ты попробуй. Ну же, чего ты боишься? Ты ведь любишь такие романы, так попробуй, давай. Прыгни в стальные объятия, что станут для тебя золотой клеткой. Нравится? А выживешь? Как карта ляжет, ведь от тебя здесь ничего не зависит, дитя. Мобэй приходит каждый день. Тела больше не касается, только оберегает ночами и топит камин, поначалу ещё подавал графин, когда кисти рук опадали тряпками, переломанные. Потом одной рукой перетащил к камину. Теперь Цинхуа спит у тёплого огня, а когда стал поправляться, то смог сползать с койки и садиться поближе к нему. Так там появился ковёр, вскоре покрывший всю комнату. Шкуру волка он легко опознал. Зато больше не поджимает пальцы на ногах от зябкого холода. Единственное окно открывал лишь однажды, подполз к нему на коленях поутру, когда по ощущениям ещё только светало, значит, было немного времени до прихода лекаря. Но всё, что возможно было рассмотреть, так это снежную метель и то, что он явно не на первом этаже. Для побега такая информация помогла не сильно. Не то чтобы он вправду надеялся сбежать отсюда, но душа молила призрачную надежду не уходить, потому он пытался. Так пытаются приговорённые к смертной казни. А дни шли медленно, текли унылыми реками. Цинхуа пел песни сам себе, смотря в потолок, на котором выучил каждую трещинку. И пробовал по сотому кругу все позы для сна, обходил свою комнату на постепенно заживающих ногах и старался ровно сидеть. Много раз пытался поспать, но всегда просыпался от кошмаров. Руки. Ледяные. Рвали на нём одежды. Эти прикосновения…он не помнит их лиц, но помнит, где касались. Цинхуа в тысячный раз просит принести ему воды для омовения. Он грязный, и от этих мыслей очень больно щемит. Даже не получил ничего. Просто не повезло. Просто он слабее. Вздыхает обречённо и сворачивается клубком на постели, к вечеру придёт Лан Цин вместе с Мобэем, и они снова будут тихо шептаться. Демонёнка устроили в слуги куда-то на кухню. Он старательно прячет синяки на руках, а Цинхуа украдкой рвёт свои бинты и крадёт немного мази, чтобы их обработать. Даже демону их крови не живётся счастливо в ледяных стенах. Как знать, был ли хоть кто-то счастлив здесь? Он засыпает лишь в руках лекаря, тот приходит каждую ночь и убаюкивает колыбельными на языке, который Цинхуа не знал, однако руки, что гладили по голове и заставляли мышцы расслабиться, ценил больше жизни. Странно, но с Мобэем спать почти не страшно. После этих глаз в его первый день, когда он легко пообещал убить любого, кто прикоснётся к Цинхуа. Им можно верить. Мобэй вообще странный в последнее время, лишнего контакта избегает, но прикасаться к себе позволяет. В один день, когда Цинхуа очнулся из забытья от прикосновения к узким плечам, дёрнулся и интуитивно перехватил за кисть. А демон расслабил её, позволяя потрогать. Подчинённый трогал, пугливо, как мышонок, но с тихим любопытством. Обычная такая ладонь, тяжёлая только, и пальцы мозолистые, как у рабочего. А больше ничего страшного. Он давно не поднимал её в ударе. Вообще больше не смотрел на него сверху. То есть старался. Будил, опускаясь на одно колено около койки, спрашивал про боль, и получив отрицательный ответ, всегда уходил. А когда носил до кадки, то не смотрел и касался лишь через рубаху до колен и тряпку, которая служила полотенцем. Он всегда потом вставал спиной и подавал что-то не оглядываясь. Он видел его грудь, но дальше не смотрел. С чего демону становится таким чутким, Цинхуа не знал, но он был уставшим, так что не сильно старался вникать. Просто плыл по течению и довольствовался клеткой, главное, что не бьют и не насилуют, а остальное — это уже прихоти. Комната снова пропахла ароматными травами, из-за закрытого на ставни окна запах долго не выветривался, а он пах какими-то цветами и заваркой чая, который пил на ковре у камина. Сегодня ему принесли несколько книг. Старых, все углы погнуты, а страницы давно пожелтели, но пока можно было разобрать, Цинхуа не жаловался. С мокрых прядей стекали капли влаги, которые тут же впитывал ворсистый ковёр. В них что-то втирали, он не спрашивал, просто подчинялся. Теперь они пахли приторными сладкими конфетами. Подползает поближе к треску огня и устраивает книгу на коленях, так что свет падал ровно на листы, порой обугленные и затёртые. Шелест страниц прерывается привычным звоном аметистов и тяжёлыми шагами, дверь жалобно скрипит, но поддаётся и впускает в комнату немного морозной свежести. Цинхуа кутается в одеяло и поправляет тряпицу на плечах, которая намеревалась стечь вместе с капельками воды. Мобэй подходит, опускается на одно колено, точно доблестный рыцарь. Сейчас он спросит про боль и отдаст ужин. Всё не меняется, кроме нежданного сюрприза. В паре хрупких запястий, до сих пор перемотанных бинтами, оказывается миска лапши. Горячая, так что жжёт подушечки пальцев. Какой необычный ужин. А слепой мышонок не успел заметить, как мерно текущие дни поменяли своё направление.