Он вздрагивает, когда заносят. Большое с серебряной окантовкой из переплетающихся ветвей, что раскинули листья, кое-где виднеются маленькие ягодки. Красивое. В полный человеческий рост, так что крепления к стене условные. Оставили бы так, но строгий взгляд демона не позволил. Если такая махина упадёт, то сломает что-нибудь несчастному. Хотя он сам был бы не против. Его не спрашивали.
Лекарь смотрит пристально, следит, как дёргаются мышцы лица, но уходит после кивка. Цинхуа поднимается. Прошёл месяц его жизни здесь. Если это можно назвать жизнью. Теперь он может ходить не шатаясь, бёдра зажили до конца, можно ровно сидеть. В начале было больно, но в него вкачивали килограммовое количество местного обезболивающего. Лекарь сказал, что это он ещё уменьшает дозы. Цинхуа казалось это странным, разве он не прописывал северных демонов, как очень выносливый народ? Должно быть, крепким телам нужна такая слоновья доза. Ему хватало четверти. Впрочем, обычно он отказывался вовсе. Боль отрезвляла, заставляла чувствовать себя живым. Ах, если бы это помогло ему осознать своё положение. Головой Цинхуа давно всё понял, вот только на реальность это решил не проецировать. Верить не хотелось.
Пальцы скользят по ткани, методично расправляясь с крепкими узлами. Теперь и его одежда под стать демонам — белого цвета. Цинхуа кажется, так очень правильно. В тот раз его даже спросили, какого цвета хочет. Взгляд скользнул к лекарю, и ответ был очевиден. Ханьфу с пика было старое и продранное во многих местах, не считая обугленного рукава. Он бы ходил в нём с удовольствием, но Мобэй отказал. Цинхуа мог бы поспорить с ним, зная, что теперь ему не придётся бинтовать сломанные ноги после перепалки, но не нашёл в себе сил. Белые, так белые. Спасибо, что не голым ходит. Про такие нежные цвета говорят, что они сродни нефриту, подчёркивают белизну кожи юных аристократок. Цинхуа сливался. Он неплохо ел последний месяц и почти не чувствовал голода, только вот…до желудка мало, что добиралось. Его рвало. Долго. Сильно. В обнимку с ведром проводил многие сутки, потом долго кашлял, но от средств от горла его снова рвало и так по кругу. Зато он много пил, особенно чая, чтобы совсем не загнуться. Лекарь хмурился, глядя на посиневшее лицо. Цинхуа болезненно пытался улыбнуться ему, пока не настиг новый приступ тошноты. Желудок привык к чаю и лепёшкам, суп он отрицал третью неделю подряд. Не то что лапшу. Мобэй поджимал губы, каждый раз когда заставал Цинхуа в незавидной позе рядом с ведром. Да, это началось после того ужина, демон даже кажется испытывал вину, заклинатель предпочитал отмалчиваться. Он не винил его, он ничего не чувствовал по этому поводу. Ну да, тошнота, но это же не смертельно и практически не больно. Бывало и хуже. Сейчас уже ему немного лучше. По крайней мере, тошнит не так часто. Цинхуа смог осилить суп. Пока что в его рационе этого было достаточно, чтобы кожа перестала белеть. Но природный оттенок возвращался очень медленно, как и нормальный вес, на одном супе и баоцзы сильно не наберёшь. Говоря откровенно, это волновало только лекаря и, может, отчасти Мобэя. Цинхуа на вопросы о самочувствии отвечал уже месяц непременно холодным и спокойным: «Нормально». Ему нечего было больше сказать. О да, это тот парень, что написал огроменный роман в тысячи страниц, казалось бы, как такой может не подобрать нужных эпитетов? Может. Он открывал рот, но также быстро его закрывал. Необъятный словарный запас исчерпал себя. Цинхуа действительно не знал, как описать своё положение. Нет, это было очень просто, но он отрицал до последнего. Отмалчивался и плотно сжимал губы в тонкую полоску. Не хотел признаваться самому себе.
Всё совершенно не нормально.
Ткань медленно соскальзывает и собирается в бесформенную кучку в ногах. Цинхуа жмурится и глубоко дышит. Дверь закрыта на замок, сейчас сюда никто не войдёт, никто не потревожит его. Это надо было сделать, он понимал. Головой, но разжимать веки оказалось труднее, чем предполагал.
Он…посмотрел. Зеркало было действительно красивым. Только вот человек, отражающийся в нём, совсем не походил на человека. Те сравнения с несчастной жертвой эксперимента казались ему по мрачному забавными, но Цинхуа не знал, насколько оказался близок к реальности. Подушечками пальцев пробегается по груди и тихо подрагивает. Он обнажён, а волосы пока что недостаточно отросли, чтобы скрыть хоть кусочек этого. Тела? «Месива» — подходило куда больше. Худоба? О, это ничтожные цветочки, они даже не ядовиты. А вот шрамы, рубцы, следы от ожогов, как чистейший аммиак. Цинхуа читал, что воинов красят шрамы, они — напоминание о боевых заслугах. Какие же заслуги у него? Профессиональная груша для битья.
Бледнее снега; он начал их считать и сбился после сорока. А палец, который вёл подсчёт, едва достиг рёбер. Это было страшно и до безумия жутко. Он бы мог сняться в фильме ужасов без капли грима. Цинхуа выглядел как настоящее чудовище, будто его сварили в кислоте, а потом дали зеркало. Смотри, во что ты превратился. Любуйся.
Он закрыл лицо руками, оно кое-как смогло уцелеть, почти что чудом. На одних инстинктах, ведь когда его били, всегда прикрывал голову. Потерять зрение или слух стало бы концом. Умирать раньше срока хотелось, но нельзя. Страшно прогневать северного демона, один взмах руки, и он снесёт весь его пик. И его старший ученик. Цинхуа не мог уйти, пока не обучит его достаточно, иначе смена глав пойдёт слишком быстро. Неопытные долго не живут на Ань Дин, а новоявленный глава вряд ли первым делом возьмётся за обучение последователя. Хотя следовало бы, но успеть всё так сложно. По мнению Цинхуа, лучше начинать сразу, тогда в тебе ещё есть юношеские силы, тогда тело не покрывают сплошь рубцы, а руки способны выдержать тяжесть клинка. Он смог продержать его в руках пять лет, как знать, сколько сможет старший.
Цинхуа не знает, сколько так стоит, но решается отпустить лицо. Тело всё ещё болезненно дрожит от осознания. Он не хотел так долго жить, не смотрел на себя в зеркало по той же причине. Зачем заботится о теле, которое всё равно погибнет, разорванное на мелкие кусочки дикими псами? Правильно, незачем. А он и не заботился, последние годы попросту боялся поднять на себя взгляд. Из отражения смотрел призрак, а не человек, но даже он выглядел лучше жертвы маньяка. Или безумного учёного, который сшил его по кусочкам, оставляя за собой продольные шрамы, а порой злился и бил нежное тело, продавливая рубцы. Цинхуа выглядел именно так. Пока не прикоснёшься к изуродованной груди — не поверишь, что перед тобой человек. Там бьётся сердце. Зачем-то.
Он осматривает комнату и глухо смеётся. Лекарь будто знал и не оставил даже ножниц для него, так бы с удовольствием продырявил горло и упокоился с миром. И ничего, что нагой. Труп не пугают брезгливые взгляды демонов.
Жизнь оказывается куда более жутким занятием, чем смерть. Тут приходится переживать за существование, заботиться о теле и том, что ты будешь есть на завтрак. Где ему, душе, что давно мертва, взять на это силы? Почему ему так страшно осознавать, что то отражение не подделка. Это он. Настоящий. К сожалению, живой.
Пальцы скользят по плечам, на них не осталось и кусочка гладкой кожи. Медленно проводит по груди, прикрывая глаза, так, чтобы сквозь редкие ресницы отражение чуть размылось, оно ему и не нужно. Цинхуа помнит каждый шрам. Воспоминания накрывают волнами, заставляя то грустно улыбаться, то вздрагивать и мотать головой в попытке забыть поскорее. Он не знал, сколько времени прошло, ладони синхронно легли на внутреннюю часть бедёр. Там были следы когтей, глубокие, так что остались следы, как будто он несчастный паркет, о который кошка точила лапки. Только вот перед глазами стояло не милое пушистое создание, а фотография с сайта новостей. Жестоко изнасилованная до смерти девушка. Их было трое, они оправдывались на камеру о том, какая короткая юбка была у пострадавшей. Нет. У убитой. На её бёдрах вспышка запечатлела такие следы удержания. Это назвали: «Не сопротивлялась». Цинхуа почему-то так тронула эта история, но это продлилось лишь пару дней, только сейчас, стоя в полный рост перед зеркалом он понимал её, и отчасти завидовал. Ведь она умерла, ей не пришлось мучаться с тем, как жить после. Лазить в воду так часто, что казалось кожу сдерёт. Он пытался отмыться от чужих прикосновений и ночами закрывал уши подушкой. Забыть, забыть, забыть. Их руки, голоса и выражения лиц. Только бы не снились снова. Цинхуа пил снотворное тайком и пытался читать как можно больше, может ему приснится что-то из сказок. Сознание смеялось над глупцом. От него невозможно сбежать, только перекрыть на время. Будто понимая это, Мобэй всегда сидел рядом с ним ночами. Безмолвный страж позволял почувствовать себя в безопасности, а когда приходил лекарь, становилось совсем хорошо. С ним можно было поговорить, бездумно начать пересказывать прочтённые за сутки книги. Жаль, что у него не всегда получалось хорошо скрыть сожаление в глазах, тогда бы Цинхуа на секунду смог поверить, что всё хорошо. Всё не было хорошо с самого начала. Почему он, чёрт возьми, помнил, что у демона, прижимающего его к полу, был шрам на ладони? Зачем ему это знать? Мозг прикрывал рот, чтобы скрыть ухмылку. Шли сутки, а он вспоминал всё больше деталей или это ему только казалось. Цинхуа зарывался в книги с головой, на дрожащие без причин пальцы старался не смотреть. Ах, да. Его пальцы. Они почти не пострадали, пара царапин, грубая кожа и незначительные шрамы. Их он берёг, если не сможет писать, то дорога будет одна. Смотря, что произойдёт быстрее. Его убьют за ненадобностью или он сам шагнёт в петлю. Оба варианта были неплохи, но гнев северного демона заставлял его тяжело вздыхать. С удовольствием, да только рано. В этом мире приходится даже умирать по строгому расписанию.
Иногда он мечтал, что сможет вернуться в свой мир. Хотя бы на пару часов безмятежного спокойствия. Ох, как бы прекрасно он их провёл. Купил газировки и еды на все деньги, а потом включил бы сопливый сериал и сделал себе увлажняющую маску на всё лицо, непременно зелёную и пахнущую какими-нибудь киви или огурцами. Они называли тот мир сложным и невыносимым, они шагали вниз с заброшенных многоэтажек и разбивались о землю. Теперь Цинхуа их понимал. Нет, в нём не было зависти или злости на тех людей. Лишь жалость от потери того, что он никогда не ценил по достоинству. Этот мир был игрой на выживание и, будучи нубом, он зачем-то выбрал самый высокий уровень сложности. А теперь проваливал с треском каждую миссию. Если бы здесь была колонка хп, то у него осталась бы ровно единица. Покрытый шрамами, ссадинами, синяками и глубокими рубцами, Цинхуа с тоской смотрел в зеркало. Единственное, о чём он мог думать, это то, какая в самом деле трагичная судьба у Цинхуа. Ничтожество, что умер, как ему полагается. Почему все кричали: «Ура!»? Никто не внимал его утробным крикам. Он же собака, пусть погибнет среди своих. А мальчишка молил небеса, что было сил и цеплялся за покатые стены. Цинхуа просто не был красивым. Не был богатым. Ему не повезло родиться без всяких талантов в полузаброшенной деревушке. Но он был человеком.
Лекарь принёс вино. Цинхуа пил с горла и рваным шёпотом пел старые песни из детства на ломанном английском. Он бы продал свою душу за то, чтобы снова послушать одну из них в поломанных наушниках, музыка в которых пробивает только в одно ухо. А потом купить билет на поезд и выбрать пункт назначения с закрытыми глазами, набрать в ближайшем продуктовом пива и собрать рюкзак. Уехать. Уехать в поле, чтобы подставлять лицо под струи дождя и смеяться с того, какая красивая радуга в далеке, а потом спрашивать у неба, получится ли догнать её конец. Там ведь будет горшочек с золотом? Непременно будет!
Цинхуа был таким одиноким. Здесь нет людей, которые улыбнутся его пересказу романтического фильма, что крутили в кинотеатрах, когда ему было семь. А он тайком бегал на него и с упоением пересматривал сотни раз. Там всё заканчивалось так хорошо, так складно и счастливо. В жизни почему-то всё происходило совсем не так.
Цинхуа пил. Горло жгло, ему было плевать. Голос ломался на высоких нотах, а он продолжал упорно пропевать куплеты, до сих пор помнил наизусть. Сбивался, глубоко дышал и снова пел. Грудь сжимали железные тиски, заставляя его в конец затихать и лишь хватать воздух ртом в попытке не задохнуться от всхлипов. Короткие волосы едва достигли плеч, но они всё равно раздражали, заставляя то и дело откидывать за спину. Наготы своей он совершенно не стеснялся. Было не в первый раз, так что он должно быть потерял чувство стыда.
Хотелось кричать. Но он кричал лишь строчки из песен, всех, что помнил, вперемешку с теми, которые слышал от бродячих бардов. Пустая бутылка валялась в ногах, а Цинхуа задирал голову и качался в такт, известный ему одному. Под треск огня и тоскливый взгляд. Он истерил, но так тихо, что становилось жутковато. Никто не пытался его утешить и он был очень благодарен за это. Так было надо. Прорыдаться, прокричаться.
Поймали его лишь, когда полез к огню. Сознание затянулось дымкой алкоголя, он уже мало что понимал, а треск казался притягательным, как и тепло. Цинхуа впервые был так пьян и ему нравилось. Нравилось, что никто не останавливает от безумных идей. Он мог кричать, мог смотреть красными и опухшими от слёз глазами в зеркало, чтобы по-идиотски улыбнуться отражению чудовища в нём. Цинхуа прокусил губу и кровью нарисовал на зеркале широкую улыбку. Нарисовал бы и себе, но жаль, что она смазалась, ведь непослушные капли стекли вниз и картинка больше не выглядела такой опрятной. За это она ему и понравилась.
Цинхуа падал лицом в кровать, валялся и снова выползал, не пытаясь прикрыться. Ему было плевать. Едва ли он вообще помнил, что нагой. Полз на коленях к ласкающим рукам, его трепали по голове, спутывая пряди в конец и позволяли лечь на колени, чтобы поплакать и в них тоже. Цинхуа не замечал этого за собой и вспоминал про слёзы лишь, когда их вытирали с щёк большим пальцем. Он смеялся и тёрся о ладонь, а руки ставил на мокрое пятно на чужих бёдрах. Оно солёное.
Выходило низко и гадко, но ему было всё равно. Хуже он точно выглядеть не будет, а убеждать себя в том, что всё не так уж и плохо, стало бесполезным занятием. Пора открыть глаза и признать, что он догорел окончательно, и ему был нужен этот момент. Было то приторное затишье и наконец он может выплеснуть все свои эмоции без остатка. Хочет кричать — кричит, хочет плакать — рыдает, как при отказе от первой любви. Чтобы до дрожащих губ и пьяных глаз. Как же это хорошо. Не сдерживать себя ни капли и сидеть на коленях у человека, чьё лицо расплывается в глазах. А в голове не было и капли подтекста, ему просто так нравилось. А потом свалиться на пол и тихо заскулить от боли при падении, теперь её не надо сдерживать, он может кубарем прикатиться к камину, сесть и греть об него руки. А потом Цинхуа обернётся и начнёт спрашивать лекаря о том, что приходило в голову. Они говорили о любви и жизни, точнее говорил пьяный он, что растянулся на полу, а потом резко вскакивал, стоило сказать что-то резкое или забавное по мнению мозга под алкоголем. Он снова падал на ковёр, ему очень нравилось ощущение секундного свободного падения, разве что перед самым ковром его поддерживали цепкие руки и не позволяли добавить новых синяков. Цинхуа не жаловался и снова затевал беседу о чём-то пустяковом. Так лишь за пару часов он смог выложить несчастному лекарю едва ли не всю свою подноготную. Здесь не было психологической помощи, но ведь эти специалисты имели медицинское образование, верно? Если прикрыть один глаз, то лекарь вполне сойдет за приятного психотерапевта, который выслушивает бред давно поехавшего пациента. А Цинхуа почему-то оказался так легко в один миг вывалить наружу все свои тревоги на почти что чужого
человека демона. Он будто перекидывал их на него. Показывал, мол вот, что за дерьмо у него в жизни творится, а потом поднимал невинные глаза и спрашивал: «Что с этим делать?» Не знал никто из них, зато Цинхуа гладили по голове.
Ему был нужен этот срыв. Эти слёзы и хриплые строки песен.
× × ×
На утро обычно жалеют о таком. Цинхуа не жалел ни капли, ведь его утро началось прекрасно. Он свалился с кровати и упал носом в ковёр, попутно благодаря всех Богов, за то что его здесь постелили, ведь благодаря шерсти он не расшиб себе нос. Калечить тело теперь не хотелось, вчера лекарь говорил о том, что его шрамы ещё можно исправить, Цинхуа, смеясь, спрашивал о подходящем теле для переселения души, но ответили щелбаном. Правда, может, ему это всё привиделось. В пьянстве и не такое людям мерещится.
Он вскинул голову и попытался сосредоточиться на окружении. Голова шла кругом то ли от внезапного падения, то ли от похмелья. Спустя около минуты Цинхуа смог разглядеть хоть что-то и взобрался обратно на постель. Как оказалось, услужливый лекарь оставил ему что-то от похмелья. Если конечно, это был не яд. Мутная жидкость в гранёном стакане не особо внушала доверие, но терять ему было нечего и он осушил сосуд до дна. Облизал губы с тонкими трещинками и снова осмотрелся. Только сейчас заметил, что он не обнажённый, каким был вчера. Даже стало немного стыдно, впрочем, лекарь наверняка видел его голым и до этого. Так что ничего страшного. По телу струилась белоснежная рубашка, что доходила ему до середины бедёр, почти что по колено. Длинновато, должно быть его одежда где-то в стирке, а второй комплект ещё не успели подготовить. Да, одежда действительна была больше, это он понял, покрутившись перед зеркалом. Свисала к левому плечу, оголяя шрамы, Цинхуа прикрыл их ладонью и тяжело вздохнул, отводя взгляд. Голова болела после небольшой пьянки, но теперь выпить хотелось даже больше, чем вчера. Головой он понимал, что от этого легче не станет, но алкоголь был чудесным глушителем внутренней боли. Соблазн велик. Был бы, но Цинхуа здесь не хозяин, чудо, что ему раз позволили выпить.
Цинхуа отбрасывает пряди волос за спину и упрямо смотрит в своё отражение. Хотя бы его лицо не пострадало так сильно, он осторожно обводит его пальцами, начиная со скул и заканчивая лбом, где в волосах прячется давний шрам. Его приложили об дверной косяк, сейчас и не вспомнит за что. Только спешит пальцами растрепать волосы, чтобы прикрыть небольшую вмятину черепа. Надо отрастить их такой длины, чтобы смог закрыть всё своё тело без одежды. Это было бы чудесно, но Цинхуа знал, что не сможет. Просто волосы начинали выпадать, стоило дорасти до лопаток. Он недоедал и жил в сплошном стрессе, потому порой находил целые пряди на подушке или документах, на которых спал. Первое время было страшно и он пугливо смотрелся в зеркало, пытаясь выискать залысины. Находил. После того, как перестал заботиться о внешнем виде просто стал обрезать, так было удобнее. Было спокойно, смотря, что и остальные делали точно также. Волосы — достояние мужчины. А у него не было достоинства, так что всё сходится. Надо соответствовать.
Дверь тихо скрипит. Мобэй изменил своему правилу охранять сны Цинхуа и в этот раз пришёл не ближе к вечеру. Аметисты качаются на плаще около меха, а он поворачивается к демону боком и даже не пытается скрыть своего тела. Пусть смотрит. Это ведь дело его рук — самые глубокие рубцы на теле. А Мобэй действительно рассматривает его, и даже выдержка короля надламывается, в глазах проскальзывает тень ужаса и отвращения. Цинхуа звучно хмыкает и отводит испытующий взгляд, возвращая его на себя. Рубашка скрывает лишь торс и шрамы бедёр, а вот ноги, исписанные продольными шрамами и рубцами — нет. Он будто сошёл с постера фильма ужасов.
Демон идёт к нему. Интересно, зачем. Цинхуа не сдвигается ни на сантиметр и смотрит в ажурное зеркало прямо в глаза цвета бушующих морей. Ему возвращают взгляд. Их игры в гляделки стали частью общения. И небольшого испытания для Цинхуа, но он здесь достаточно долго, чтобы не прятаться от глаз короля. Медленно привыкает.
— Я могу убрать их, — голос хриплый с утра, но всё такой же низкий. Цинхуа привык к его тембру, хоть демон и редко заговаривал. Спасибо тем редким словам за адаптацию.
— Шрамы? — догадка родилась сама собой. Должно быть, сыграла его маленькая надежда, что порой выла голосом предыдущего владельца тела. Цинхуа хотелось извиниться перед ним за сюжет, что вышел из-под его тонких пальцев, и за то, как сильно искалечил тело. Да, может быть оно с самого начала не выглядело так уж красиво, но тогда он ещё походил на человека.
— Да, — Мобэй подошёл сбоку и протянул руку вперёд, Цинхуа позволил себе усомниться лишь на секунду и покорно позволил посадить себя, как того захотели. Демон неизвестно где научился тактичности, потому начал с ног, дозволяя прикрыть промежность. Ладно лекарь, но вот оголяться перед королём намерений не было.
Мобэй проводил подушечками пальцев по его шрамам. Это оказалось куда медленнее, чем Цинхуа предполагал. От пальцев исходил холод, и, как понял заклинатель, он убивал близлежащие к шраму клетки, по сути открывал его, но это настолько тонкая работа, что крови не было. Это стимулировало организм к делению клеток, чтобы затянуть маленькую ранку, что в свою очередь помогало исчезнуть шраму почти до конца. Действительно искусно. Какая-нибудь секретная техника северных демонов. Цинхуа не смог вспомнить, писал ли что-то такое. А демон продолжал. В целом, не так уж и плохо. Только безумно долго, что Цинхуа попросил взять книгу и в итоге читал всю «процедуру». Под шелест страниц демон обводил пальцами шрамы ступней, что покоились на выбеленной простыне и жались друг к другу от холода.
× × ×
Прошло три месяца. Цинхуа закрывал лицо руками, пытаясь втереть слёзы обратно в глаза. Там, в отражении был…
человек. Позади беззвучно усмехался лекарь и увещевал, что хватит ему уже обмывать своё чудное тело. Цинхуа шумно сглатывал и ворчал в ответ каждый раз. Мобэй шёпотом спрашивал, нормальна ли такая реакция. Лекарь смеялся с них обоих и предлагал выпить раз такой повод есть, на что получал строгий взгляд своего короля. Демон ещё после их первой и последней пьянки запретил Цинхуа подходить к алкоголю. Заклинателю тогда было не до того, но теперь он начинал ворчать при каждом упоминании о невозможности выпить. Лекарь всё равно порой таскал ему тайком бутылку, там обычно была только половина или меньше. Алкоголь был вреден для восстанавливающегося тела, но полезен для поломанной психики. Всё хорошо в меру, а наглухо трезвый лекарь хорошо контролировал.
Цинхуа выпроводил их всех от себя спустя палочку благовоний. Комнату он хорошо обжил. Стены покрывала плотная ткань от самого потолка до пола, люстру он обновил на более мелкое освещение, но даже его редко использовал. Свечи были привычнее и нежнее. Дверь больше не скрипела — стащил масло у молодого демона, что отвечал за технику дворца. Да, его выпустили из комнаты. Это дало мимолётное ощущение свободы. Но на шее всё ещё болтался ошейник в виде аметиста, так красиво переливающегося в рассветных лучах. Впрочем, пока и на том спасибо. Первым делом он нашёл для себя пергамент, кисть, тушь и начал творить карту местности. Если он планировал сбежать отсюда или хотя бы адекватно ориентироваться, то это было необходимо. И вот стену с бежевой тканью теперь украшала подробная карта. Вскоре рядом с ней появился шкаф, переполненный книгами. Лекарю надоело таскать их для Цинхуа, а отпускать заклинателя одного в библиотеку
Мобэй под страхом смерти запретил было слишком рискованно. Вот и смастерили ему шкаф на скорую руку, это стоило улыбки Цинхуа. Следом появился тайник в полу. Им он дорожил даже больше, чем стопками книг. Там можно было хранить недавно зародившийся личный дневник и вино. Зачем ему дневник? От скуки спасаться. Всё же, как ни крути, в ледяном дворце происходило…ничего не происходило. Максимум что-то сломалось. А Цинхуа, привыкший к острым ощущениям, быстро заскучал и начал записывать своё состояние, прогресс избавления от шрамов и другие вещи в дневник. Он смастерил его сам. Так уж вышло, что умелые руки понравились местному мастеру и под прикрытием социализации лекарь позволил Цинхуа помогать в мастерской. Там было всё необходимое, а за помощь ему позволили взять немного. Пальцы были в кровь исколоты иглой, а ладони изрезаны листами. Но он с солнечной улыбкой показывал мастеру свою работу. Маленькая книжка с человеческую ладонь, обложка из кожи, прошита нитками, а внутри обыкновенный пергамент. Кривовата, но добротна. Мастер усмехался и трепал его по голове. В такие моменты демоны, что были поблизости отчасти понимали, почему их король пощадил человеческую жизнь. Он был забавной игрушкой.
Цинхуа начал помогать в мед пункте. Сначала его гнали оттуда. Никто из демонов не желал принимать помощь из рук человека. Но…
— Ваше плечо…
— Я не желаю принимать помощь от человека! — голос надменный, он выше, его даже раненные руки способны убить Цинхуа. Но заклинатель лишь склоняет голову на бок. Оскорбления сущности его не интересуют, а вот рана — да. Лекарь по обыкновению хмурится и уже спешит пригрозить распустившемуся демону Мобэем, но Цинхуа прерывает его.
— Это ведь был волк? Должно быть, его клыки прошлись по суставу. Это плохо, там может образоваться трещина…
— Как ты это понял? — у лекаря аж брови подлетели вверх. Цинхуа поднял на него взгляд и непонимающе смотрел в глаза, обычное же дело, сразу видно, что он им неправильно двигает, когда идёт. Тут не нужно быть шерлоком, чтобы понять, что что-то не так.
— Я угадал?
— В мельчайших подробностях.
— Моих учеников часто кусали волки, поэтому я знаю, как это будет выглядеть и как раненный будет двигаться, — он искренне пожимает плечами. На Ань Дин это, считай, что испытание: «Угадай за пять секунд, от чего умирает твой шиди». Там времени на раздумья не было, надо было действовать чётко, иначе потеряешь жизнь. Адреналин бешеный, потому определить подобную рану раз плюнуть. Любой из его учеников сказал бы точно так же. Трещины на суставах встречались достаточно часто.
Демон молчал.
Медленно, день за днём, его начали принимать там. Белые одежды, тёмные пряди волос в аккуратном пучке сзади и пара умелых рук, что ценил даже мастер. Демоны ворчали, но открывали раны и доверялись чужим ладоням. Прошла пара недель, а Цинхуа узнал едва ли не всю медицину. В его времени всё было намного сложнее, спасибо, что он прописал этот мир гораздо проще. Да и сложные ранения встречались редко. Максимум трещина кости или осколок застрял рядом с жизненно важными органами. И то, это было не смертельно, северные демоны оказались до жути живучими существами, которые слоновую дозу снотворного переносили на раз два. Такой дозой роту здоровых мужчин легко угробить, а им нормально. И с обезболивающим точно так же, потому Цинхуа начал носить тряпку на лице, когда заботился о каком-то из тяжёлых пациентов. Надышится и помрёт. Неловко получится.
В перерывах он зависал на маленьком закутке отдыха с книгой в руках. Лекарь приносил чай, и они обсуждали свежих раненых. Были и те, за кем надо ухаживать несколько дней подряд. Первое время только этим Цинхуа и занимался. По сути, был сиделкой, таскал еду и воду, менял бинты и помогал доходить до уборной. Было скучновато, зато много времени для чтения.
Со временем к нему привыкли и начали звать по имени, чем вызывали довольный смешок. Он не был слабым, имел умелые руки, а шрамы здесь, как оказалось, являлись достоянием. Демоны начали привыкать к человеческому мальчику, что всё время сидел за книгами и улыбался солнцу утрами, а ещё делал прекрасные перевязки.
Цинхуа тоже начал свыкаться со своим положением. Всё было не так уж и плохо. Кожа приобретала нормальный оттенок, а все шрамы сошли спустя два месяца. Тут Мобэй постарался. Он проводил с ним часы, они даже начали разговаривать от скуки. Цинхуа всё чаще стал засыпать, к холоду рук постепенно привык, как и к прикосновениям, но во сне интуитивно сводил бёдра вместе, потому теперь они начинали всегда с них, когда заклинатель полностью себя контролировал и мог позволить касаться в таком уязвимом месте.
Волосы отросли до лопаток. Цинхуа не знал, что демон втирал ему в пряди, но определённо был «за». Ещё одним строгим запретом для него стало их обрезать. Мобэй назвал это настойчивой просьбой, но заклинатель не выдержал и усмехнулся. Ладно. Король хотя бы пытался. Но глаза выдавали жёсткие намерения. Цинхуа не станет ворчать, лишь потому что сам хочет сохранить волосы в этот раз. Он больше не боялся гнева Мобэя. Практически.
Лан Цин улыбался краешками губ каждый раз, когда видел Цинхуа. Не того мужчину, что прикрывал голову руками при любом резком звуке, а заклинателя, стоявшего в полный рост рядом с Мобэем. Мальчишка ластился к огрубевшим ладоням и почтенно целовал запястье, на котором остался глубокий рубец от клыков. Цинхуа усаживал на колени, перевязывал новые раны, читал сказки к ночи и позволял засыпать в своих руках. Но поднять его всё ещё не мог, потому бережно перекладывал в руки лекаря и просил накормить хорошенько утром.
Состояние Цинхуа было огромным успехом. На теле остались лишь глубокие рубцы, которые уже никак не уберёшь и белёсые следы от особенно сложных и глубоких шрамов. Теперь Цинхуа ходил не шатаясь и смог полноценно бегать, это не говоря о еде. Смог осилить нормальную пищу вроде лапши, а питаться не исключительно супом. Он выпивал вечерами и позволял демону заплетать свои волосы поутру. Мобэй продолжал охранять его постель и внимать тихим песням, которые приходили на ум к ночи.
Цинхуа почувствовал себя человеком.
