Дышу тобой

      Перед тем, как пойти на диван, он заглядывает в спальню к Мью, чтобы убедиться, что с тем все в порядке. Так вроде и есть: парень явно глубоко спит, лишившись всех сил, потому что даже не реагирует, когда Галф присаживается рядом и осторожно касается ладонью лба.              Температуры нет — уже хорошо, потому что он помнит то самое жуткое, какое-то полулихорадочное состояние Мью, что выжигало того изнутри еще совсем недавно. Но теперь опасности вроде бы нет, поэтому можно оставить соседа одного отдыхать до утра. И малодушно надеяться, что лихорадка сопровождалась потерей памяти, потому что Галф не знает, как ему теперь смотреть в эти глаза…              Но сон не идет к нему, потому что слишком много всего случилось: и за последние дни, и за последние часы. Особенно за часы, так как произошедшее можно смело причислить к категории “никогда в этой реальности”, но факт остается фактом: он и правда помог Мью кончить в душе и возбудился сам в ответ.              Галф обхватывает голову руками и отчаянно стонет, от стыда закапываясь еще глубже в одеяло: наверное, хуже ситуации и не придумаешь. Мью теперь точно будет смотреть на него с презрением, потому что он воспользовался его беспомощным болезненным состоянием… А на дружбу с привилегиями они не договаривались, хотя его с самого первого дня мучает вопрос, почему парень так стремится постоянно его трогать. Это куда больше, чем позволяют себе обычные друзья — даже у них с Майлдом никогда такого не было, хотя они знают друг друга уже много лет. С его стороны как раз все понятно: он жадно ловит ртом эти божественные капли милости, как умирающий от жажды в пустыне.       Но Мью? Тому это зачем?              Безрадостные мысли самобичевания разрывает еле слышный стон, который заставляет испуганно дернуться — Галф почти свалился с дивана от неожиданности, путаясь ногами в одеяле. Но он все-таки справляется с коварным текстилем и почти влетает в спальню, готовый проводить очередную операцию по спасению, как застывает: Мью все еще спит, но при этом что-то бормочет, мечется по простыням и плачет, потому что его щеки отражают лунный свет чуть сильнее, чем обычно.              Галф включает ночник и присаживается рядом, не зная, что делать дальше.       Разбудить? Но парню надо отдыхать, чтобы набраться сил.       Не трогать? Тогда кошмар может завладеть его разумом и снова вогнать в то ужасное состояние.              Он робко тянется к Мью и ложится рядом в надежде, что этот чертов запах незабудки даже во сне сможет того успокоить. Он добровольно прижимается шеей к мокрому от слез лицу, чего обычно избегает, потому что для него это слишком.       Слишком невыносимо приятно, чтобы сдерживаться.       Ну же! Вдыхай!              Мью замирает, явно ощущая чужое присутствие, но затем делает несколько жадных вдохов и удовлетворенно урчит, притягивая Галфа ближе к себе и фактически зарываясь в него. Галф несмело обнимает в ответ, наслаждаясь этой нечаянной близостью. Он снова гладит уже чистые волосы, которые точно наутро будут топорщиться во все стороны, потому что кто-то заснул с мокрой головой, но это такая мелочь по сравнению с тем, что Мью сейчас выглядит спокойным и умиротворенным в его руках. Можно и самому теперь немного подремать...              Утро, как всегда, подкрадывается неожиданно, намекая ярким солнечным светом, что уже пора вставать. Особенно когда мозг освобождается от дремы и дает понять, что Галф не один сейчас в своей постели. Потому что слишком тепло и комфортно в знакомых руках.              Сердце надо бы обследовать у кардиолога, потому что то колотится как ненормальное из-за того, что к его спине прижимается Мью и таким уютным жестом обнимает за живот, который не может не напрячься на столь интимные прикосновения.       Как и то, что ниже.       Как и у Мью.              Галф прекрасно понимает, что мужскую утреннюю физиологию еще никто не отменял, но это явно не то, как стоит начинать это утро. Поэтому с внутренним стоном разочарования он аккуратно снимает с себя столь замечательно тяжелую руку и пробует выскользнуть из-под одеяла, пока Мью не проснулся и ничего не увидел. К счастью, тот продолжает мирно сопеть, правда почему-то недовольно хмурится. Но миссия выполнена, и теперь он может пулей лететь в душ, чтобы холодной водой помочь организму прийти в себя, а затем отправиться на кухню, чтобы не мешать сну парня.              Со вчерашнего вечера стоит мультиварка с рисом — как раз будет, чем позавтракать. Он даже не забыл поставить мамины угощения в холодильник, и еда не испортилась, поэтому одной проблемой меньше — осталось только подогреть в микроволновой печи. Но другая, самая большая его проблема в его же халате входит на кухню, потирая очаровательно лохматую (он же говорил!) голову:              — Доброе утро?..              Вопрос в приветствии ничуть не удивляет Галфа, потому что сам бы был в шоке на его месте, и он осторожно отвечает:              — Доброе. Я тебя разбудил? Прости.              Мью отрицательно качает головой, явно еще не проснувшись.              — Завтракать будешь?              Бурчание голодного желудка в ответ на вкусные ароматы разогревающейся еды все сразу проясняет, поэтому Галф даже улыбается сквозь накатывающее волнение, не дожидаясь словесного подтверждения очевидного факта:              — Тогда иди в ванную, умойся — и за стол. Сейчас все будет готово.              Завтрак проходит в непривычном для них молчании, потому что обычно Мью не затыкается, стоит им только встретиться. А сейчас тот тихо жует рис с овощами и даже не поднимает голову.              Галф холодеет внутри: он помнит???       Но спросить безумно боится, потому видит, что его сотрапезнику явно неловко тоже…              — Давай я помою посуду?              Мью?       Помоет посуду?       Галф недоверчиво хмурится, потому что обычно парень не выказывал стремления к домашним делам, когда они проводили время вместе, а тут неожиданно такое рвение. Но осторожно кивает:              — Да, хорошо, я пока постель застелю.              Краснеет.       Потому что невольно касается столь чувствительной для них обоих темы. Потому что раньше им не случалось ночевать вместе в одной кровати. Да, Мью часто оставался допозна, когда они смотрели фильмы или играли, но при этом ни разу не ночевал, а все-таки шел к себе спать, пусть и шатаясь от усталости. А сегодня ночью они впервые вот так остались вместе — пусть даже его сосед об этом может только догадываться, но Галф-то помнит и тепло обнимающих его рук, и реакцию собственного тела на эту отчаянно желанную близость.              Мью… тоже краснеет?       И отворачивается, но затем снова обращает свой взор на смущенного соседа, чтобы уточнить:              — А что вчера случилось?              Так, приехали.       Галф не готов к тому, что ему придется проговорить все то, что между ними произошло, поэтому делает осторожный ход конем:              — А что ты помнишь?              Он все еще сильно надеется на амнезию. И что ему не придется краснеть еще сильнее.              — Эмммм… Я помню, что был у себя. Потом мне стало… плохо, — видно, как тщательно Мью подбирает слова и снова не может поднять глаз, поэтому Галф еле сдерживается, чтобы не обнять того в поддержку. — Потом все как в тумане, но я помню тебя. Как ты обнимал меня. Твой запах. И вот я проснулся здесь…              Парень растерянно разводит руками, а Галф очень старается не выдохнуть облегченно, потому что казнь отменяется — по крайней мере на время. Он неловко улыбается, потому что очень не любит врать, но так будет лучше для самого Мью — тому не стоит знать эту постыдную правду:              — Да, тебе было… нехорошо, поэтому я отвел тебя сюда, ты принял душ и поспал. Я не хотел оставлять тебя одного в таком состоянии.              Вот так кратко и невинно, потому что кто-то пропустил один нюанс: душ они принимали вместе. И спали тоже.       И в душе занимались не только водными процедурами. Потому что рука Галфа не только “терла спинку”, а губы все-таки украли несколько вожделенных поцелуев.              Галф отворачивается, чтобы румянец не выдал его с потрохами, но его останавливает и побуждает оглянуться теплая ладонь на плече.              — Спасибо тебе.              Вот такие простые слова заставляют трепетать его сердце, потому что он до слез счастлив быть полезным для Мью — как угодно:              добывать тому “сырье” для духов из собственного отмирающего организма-цветка       быть рядом как друг       давать необходимую поддержку       быть утешением в сложную минуту       подставлять свою руку, чтобы лишь ему доставались эти вспышки душевной боли, что приводят к селфхарму              Галф робко улыбается в ответ, потому что в эти моменты он даже забывает, что умирает — настолько радость возможности помочь перебивает страх смерти. Но Мью удивляет его еще больше, порывисто обняв и притянув к себе. Он сначала было дернулся от неожиданности, а потом застыл, потому что тот начал говорить — сначала очень тихо и неуверенно, но потом голос постепенно набрал силу:              — Это впервые случилось, когда я был еще в школе.              Что “это” — пояснять не надо.       Вероятно, настал тот самый момент, когда Мью смог ему довериться, поэтому Галф осторожно обнимает в ответ и поощрительно поглаживает напряженные плечи: “я тут, я тебя слушаю”.              — Я очень сильно разволновался из-за какой-то проверочной работы — настолько, что меня начало трясти. Я не мог дышать, мне казалось, что воздух куда-то исчез из комнаты, а перед глазами все плыло. Но мне никто тогда не поверил. Учительница подумала, что я притворяюсь, чтобы не писать тест, поэтому отругала меня и потом еще рассказала родителям, а они были недовольны, что я “засветил” их имя как обманщик в попытке смухлевать. С тех пор я это скрываю от всех, насколько это вообще получается.              Галфу очень горько это слышать, он прикусывает губы, чтобы сдержать их дрожь, и продолжает скользить успокаивающими ладонями по каменным мышцам в надежде помочь тем расслабиться. Мью почти до боли сжимает его талию, впивается в бока пальцами, но он понимает, что это неосознанно — просто так выходит внутреннее напряжение. Поэтому откидывает голову немного назад, давая доступ к нежной коже шеи: “да, ты можешь пригубить свой любимый аромат”. И Мью приникает: с жадностью, голодно вдыхает, как будто этот запах — его кислород, который помогает гасить тревожность.              Спустя несколько живительных “глотков” тот немного успокаивается и продолжает:              — Для того, чтобы выходить из этого состояния, я начал… воздействовать на себя. Потому что только боль помогала начать чувствовать свое тело и возвращаться в него. Поэтому я сначала бил себя, скручивал жгуты из подручной одежды, царапал — только чтобы вернуть чувствительность. Но это не всегда помогало...              Галф вспоминает эти жуткие отметины, что он целовал вчера, и горестно вздыхает: это и правда шрамы от битвы Мью с самим собой. Но главные сражения у того еще были впереди:              — А потом я начал сваливаться в состояние ненависти к самому себе. Когда я лежу в постели и просто задыхаюсь от отвращения. К тому, насколько я слабый и ущербный. Насколько не могу себя контролировать, что впадаю в этот коматоз, из которого с каждым разом все сложнее выбраться. И тогда я начинаю хотеть себя уничтожить, вырезать все то, что делает меня беспомощным и убогим.              Порезы.       Те многочисленные шрамы на руках и, как потом вспомнил Галф, на бедрах тоже белыми полосками исчертили жизнь Мью и сделали его таким особенным. Хрупким, как цветок, что всеми силами старается выстоять под порывами ветра, надламывается, но продолжает стоять.       Вопреки всему.              Он научился плакать совершенно бесшумно, даже не всхипывая, поэтому лишь ощущает, как соль сопереживаний разъедает кожу лица и трещинки на сухих искусанных губах. Но он не имеет права это показывать, потому что Мью сейчас намного хуже: плечи трясутся под его ладонями, а футболка намокает от водопада высвобождаемых эмоций.              — Это абсолютно дико: понимать, как что-то убивает тебя изнутри, а ты ничего с этим не можешь сделать. Как будто какой-то дьявольский организм подселился к тебе, прорастает там и уничтожает своего носителя… И чтобы избавиться от него, нужно вырезать с корнем. И себя тоже, вероятно.              Галф замирает, потому что не верит своим ушам: Мью описывает его же состояние, слово в слово.       То, что убивает тебя изнутри, прорастая глубоко, и тебе нужно умереть, чтобы избавиться от этого.       Ханахаки в его случае.       Для Мью — это его собственные демоны.              Не удивительно, что их с первого дня тянет друг к другу: они настолько похожи в своем страдании. И если в его случае медицина, скорее всего, бессильна, то уж своему любимому человеку он точно сможет помочь: быть рядом до последнего вдоха, давать успокоение своими объятиями и ароматом.       Это так просто и легко: делать другого счастливым.       С маленькой надеждой, что тебя будут помнить потом. На взаимность он и не надеется.              Поэтому Галф немного отстраняется и вытирает большими пальцами прекрасное заплаканное лицо:              — Теперь ты не один — я с тобой. Я тебе верю. Вместе мы справимся.              Эта боль в темных глазах просто невыносима, но он старается улыбаться, чтобы хоть немного ободрить и самому поверить, что у них все получится. И убедить в этом Мью:              — Ты мне веришь?              — Верю, — тот кивает, и это наполняет сердце Галфа теплом благодарности за доверие.              — А вчера… что с тобой случилось?              Он боится спрашивать, потому что любая мелочь может откинуть парня обратно в ту бездну, но ему нужно знать.       Чтобы понимать, от чего защищать.       Чтобы знать, как помочь в следующий раз.              Мью нервно сжимает губы в тонкую полоску — Галф понимает, что тому сейчас больно даже вспоминать, поэтому тут же машет руками:              — Не надо, не говори! Прости, что спросил. Прости!              Но тот качает головой:              — Я должен уметь с этим справляться — в том числе говорить об этом. Рассказывать кому-то.              Галф почти не дышит от волнения и от радости, что ему оказана такая честь. Особенно, когда слышит:              — У меня с родителями… все сложно с детства, потому что я никогда не соответствовал их чаяниям и надеждам. Вчера позвонил отец, чтобы узнать, как я готовлюсь к экзаменам, а я был так рад, что ты приезжаешь, что закончил наконец составлять аромат, и сказал ему об этом. А он… не одобряет мое хобби.              Закончил? Уже???       Сердце Галфа болезненно сжимается, потому что он мазохистически собирал лепестки, что исторгал его организм, промывал их и высушивал, чтобы дать Мью нужные граммы сырья для получения эфирного масла. Но втайне надеялся, что тот не завершит духи, потому что это означает одно.       Признание в любви той девушке.              Мью же не знает, что происходит в его голове, и замолкает, прекрасные миндалевидные глаза вновь начинают подозрительно блестеть, а Галф тут же тянется рукой, чтобы гладить эти буйные кудри, успокаивая. Мью через несколько вдохов продолжает хриплым голосом:              — Поэтому, когда я снова услышал, какой я неблагодарный сын, что не оправдал их ожиданий, что я — эгоист, который думает лишь о себе… — горько улыбается, как будто сам над собой смеется, но это черный юмор. — Поэтому я снова почувствовал себя ненужным. Отбросом. Бракованным. От которого отказывается собственная семья, потому что он им не соответствует. А потом я просто не справился с ненавистью к себе. Снова.              Галфу безумно больно это слышать: такой удивительный и талантливый человек считает себя незначительным и каким-то неполноценным… У него просто в голове не укладывается, как такое может быть, потому что он смотрит на Мью как на божество, что снизошло до него, простого смертного. И плотину прорывает:              — Не смей так говорить! Ты добрый, умный и очень талантливый! Твои родители просто слепые, раз этого не видят. Ты не должен себя наказывать за то, что ты не разделяешь их мечты и цели. Ты — отдельная уникальная личность, которая может идти по своему пути вне зависимости от того, чего ждут от тебя окружающие. Это не ты какой-то не такой — это наш мир не достоин тебя…              Галф испуганно замолкает, потому что фактически признался в любви. Потому что он и правда может говорить часами о том, какой Мью замечательный. Но тот лишь неверяще качает головой, уголки губ печально опущены вниз:              — Ты правда так думаешь?              — Я в этом уверен! — он надеется, что сила голоса заставит поверить в то, что идет от самого сердца.              Мью в ответ благодарно трется носом о подставленное плечо. И следующая фраза заставляет снова ритм влюбленного органа зашкалить:              — Можно я останусь тут? Поживу у тебя несколько дней? Пожалуйста...              Потом отрывать от себя будет еще больнее, потому что прирастет наживую, но Галф готов на такие жертвы, чтобы побыть хоть немного рядом:              — Конечно можно — я же твой друг. Я всегда рядом, я всегда поддержу тебя.              Мью довольно(?) вздыхает и вновь утыкается ему в шею. Теперь ладони сжимают талию нежно, почти бережно, поглаживают.              А Галф думает о том, что хреновый из него друг, который ранее уже предал оказанное доверие, а теперь смертельно боится, что его обман вскроется.