Любить Пожирателя Смерти

Октябрь 2005 года        Это были долгие семь лет. Но когда у человека есть надежда, находятся и силы ждать. Невыносимо мучительно было только первый год. Миллисента и не жила в тот год, а существовала по инерции. Весь мир отдалился, словно она погрузилась на дно океана и лежала там, придавленная толщей воды, без возможности сделать вздох. Ела, не чувствуя вкуса еды, смотрела вокруг, ничего не видя, что-то отвечала на разговоры родителей и Пэнси с Гойлом, приходившим её навестить, но не слышала и не понимала, о чём они говорят. И думала о том, что достать яд не так уж и сложно, крюк, на котором висит люстра в её комнате, достаточно крепкий, а ножи на кухне — достаточно острые… Но не решалась. Обнимала Амона перед сном и убежала себя, что ещё не всё потеряно, что есть надежда.        А потом миру действительно вернулись краски, и Миллисента стала постепенно возвращаться к жизни. Поняла, что нужно срочно чем-то занять себя, чтобы время не тянулось так убивающе медленно. Спохватившись, выяснила, что результаты её ЖАБА были очень даже неплохи. Решила попробовать поступить на курсы целительницы при Святом Мунго и поступила.        Родители недоумевали, почему Миллисента не хочет уехать куда-нибудь на время. Туда, где ей в спину не будут лететь шепотки, а то и оскорбительные провокационные выпады. Например, во Францию или ту же Италию, где её никто не знает. Многие ведь уехали. Но Милли твёрдо сказала — пока Рабастан жив, и есть хоть один шанс на миллион, что однажды он выйдет на свободу, она никуда не уедет.        Миллисента с отличием закончила курсы целительницы. Три года, что она посвятила учёбе, Милли не поднимала головы от фолиантов. Это помогало коротать длинные вечера и позволяло хотя бы на время забыть о Рабастане. Миллисента хотела стать целителем при Азкабане, но, увы, в этом ей было отказано — на остров брали только мужской персонал, поскольку дементоры вернулись и, как считалось, женская психика хуже адаптируется к их присутствию.        На третий год заключения Рабастана, после четырёх апелляций Миллисенты им дали право на переписку. И пускай письма бесцеремонно вскрывали, это всё же была хоть какая-то связь. Рабастан никогда не писал об условиях своего содержания — может быть, ему это было запрещено, или он не хотел огорчать Миллисенту. Зато он много и красиво изъяснялся в любви, почти что с былым красноречием. Подбадривал Милли, поощрял её интерес к целительству, просил писать почаще. Миллисента каждую неделю писала длинные подробные письма о том, чем занималась и что нового узнала, делилась своими новостями. Письма же от Рабастана приходили с перебоями — иногда каждую неделю, иногда раз в месяц.        Закончив учёбу, Миллисента не знала, чем себя занять. Работа в Мунго хотя бы давала возможность отвлечься, и Милли, не смотря на неодобрение родителей, осталась там в качестве помощницы целителя. Работала в детском отделении. Делала всё механически, но с холоднокровной собранностью. Зарекомендовала себя хорошо. Милли посоветовали повысить квалификацию, пройдя дополнительные два года обучения, и она согласилась. Ей нравилось выматываться за день так, чтобы вечером падать от усталости.        Пэнси Паркинсон, которой Долохов оставил вполне солидное наследство, попыталась сделать карьеру в Министерстве Магии. Но, учитывая дело, которое ей состряпали в девяносто восьмом году, успехом это не увенчалось. Паркинсон окончила курс журналистики и стала писать статьи для журнала «Ведьмин досуг». В её публикациях частенько проскальзывали томные вздохи о том, что живут они в тяжёлые времена, когда настоящих мужчин попросту не осталось.        Семейство Малфоев вернулось в Британию только через пять лет после Битвы за Хогвартс. Люциус Малфой, давно оправданный по всем статьям, вёл уединенный образ жизни в своём поместье, как и его супруга. Зато с Драко Миллисента несколько раз виделась, правда, издалека. Малфой всем своим видом показывал, что совершенно раскаялся в былых взглядах и не желает иметь ничего общего с Пожирателями Смерти или их близкими. Он женился на Астории Гринграсс, чистокровной девушке промаггловских взглядов, и они вместе изображали любовь к магглам на каждом шагу. Пэнси не без злорадства говорила, что эта Астория - просто настоящий кошмар для Люциуса и Нарциссы Малфой.        Грегори Гойл часто заходил проведать Миллисенту, время от времени предпринимая робкие попытки пригласить её развеяться. Часть Миллисенты малодушно находила в Гойле поддержку, и с течением лет Милли всё чаще задавалась вопросом — а не ждёт ли она зря освобождения Рабастана? Что, если она так и состарится одна, а потом горько пожалеет об этом? Но каждый раз, когда Миллисента начинала присматриваться к Грегорий или к коллегам из Святого Мунго, которые проявляли к ней интерес, она сама же отвечала на свои вопросы. В её сердце всё ещё безраздельно властвовал Рабастан Лестрейндж, и не было той силы, которая могла бы его оттуда вырвать. Заключенный в далёком Азкабане, общающийся с ней исключительно через пергамент и чернила, он всё равно был ближе и роднее всех. Милли всё равно помнила его улыбающееся лицо с горящими глазами, тепло его рук, тембр голоса. Помнила так, как будто они расстались вчера. И если где-то ей слышался запах похожего одеколона, Милли Булстроуд замирала и прикрывала глаза. — Это понятно, так устроена психология, — говорила ей уже очень образованная и очень уверенная Пэнси. — Он твоя первая любовь, вы переспали всего пару раз. Ты не успела насладиться своим чувством. А потом Рабастана отняли у тебя. Конечно, ты никак не можешь успокоиться и забыть, чтобы идти дальше. Тебя это держит за душу, ты горюешь о несбывшемся. Но, Миллисента, я начинаю волноваться за тебя: что, если ты так и не дождёшься? Или мистер Лестрейндж совсем состарится? Неужели ты хочешь до старости жить пустыми надеждами, а потом очнуться древней и одинокой старухой? Милли, дорогая, ведь годы не вернёшь…        Пэнси, видимо, давно готовилась к этому разговору. Слова были заготовлены заранее, на Миллисенту она смотрела настороженно и выжидающе. Взяла её за руку для верности. Миллисента криво улыбнулась. — Полагаешь, я сама не думала об этом? — тихо спросила она. — Но если я всё ещё люблю его? И, кажется, даже сильнее? Он жив, Пэнси, он может мне писать, он помнит и любит меня! Не говоря о том, что было бы предательством отвернуться от Рабастана теперь, когда у него ничего кроме меня не осталось… Я просто не хочу этого. Может быть, лет через десять мне и надоест — не знаю. Но сейчас мне кажется, что я готова ждать вечно, если есть хоть малейший шанс.        Паркинсон горько вздохнула и подпёрла подбородок кулачком. На подругу она смотрела с сожалением и не представляла, как ей помочь. И Лесстрейнджа Пэнси было очень жалко. Но за Милли она переживала всерьёз. Та как будто и не жила вовсе — никуда не ходила, ни с кем толком не виделась. — Гойл предложил мне выпить сливочного пива в пятницу, как в старые добрые времена, — заметила Паркинсон как бы невзначай. — Спрашивал о тебе. — Сходите вдвоём, Пэнси, — посоветовала Миллисента.        Пэнси замялась, крутя в руках круглый золотой медальон, который носила не снимая — его ей оставил Долохов вместе с некоторым запасом золота. — Это будет похоже на свидание, — неуверенно протянула она. — И что с того? — Грегори всё же считается твоим поклонником… — напомнила Пэнси. — Уверена, вы хорошо проведёте время, — грустно улыбнулась Миллисента. — Не ты ли в каждой второй статье жалуешься о том, что мужчины измельчали и традиционные ценности пришли в упадок? — Да, за это мне уже сделали выговор, — нехотя призналась Паркинсон. — И напомнили, что моя забота — писать о моде и сплетнях. Но разве я не права в том, что последних настоящих мужчин отняли у нас в девяносто восьмом? — Грегори вполне возмужал, и его точно нельзя упрекнуть в отсутствии семейных ценностей, — проговорила Миллисента.        Пэнси призадумалась, теребя свой любимый кулон. Она тоже частенько грустила о несбывшемся, но всё же Долохов был для неё отважным рыцарем из прекрасной сказки. Тем, кем она восхищалась в ранней юности и кого ставила в пример всем другим мужчинам, появлявшимся в её жизни. Но Пэнси не была скованна памятью о нём. — В любом случае, я буду рада, если ты к нам присоединишься, — заключила Пэнси Паркинсон.        Шло время, Магическая Британия менялась. Ужасы войны стали забываться, послевоенная политика Министерства сменилась на новую, мирную и либеральную. Дементоров выгнали из Азкабана, права кентавров, гоблинов и других разумных существ значительно расширились, поговаривали об освобождении домовиков. Когда близилась седьмая годовщина Битвы за Хогвартс, была объявлена амнистия некоторым из заключенным, осужденным на пожизненное. Эта новость стала для Миллисенты глотком свежего воздуха, новой надеждой. И она с новыми силами оббивала пороги в Министерсве, хлопоча за Рабастана. Пэнси Паркинсон, уже обзаведшаяся кое-какими связями, поддерживала подругу. За это Миллисента была ей очень признательна, поскольку у Паркинсон было не так уж много свободного времени. Она, собственно, была уже пару месяцев как Пэнси Гойл и радостно руководила ремонтом в своём новом доме. — Амнистируют многих, как я слышала, — рассказывала она, когда обе девушки сидели в кафе на Косой аллее, потягивая чай. — Рабастан ведь никого не убил, его вполне могут отпустить на свободу. — Я так долго ждала, Пэнси, что ещё несколько месяцев смогу вынести, — Миллисента подняла на подругу взгляд и попыталась улыбнуться; тоненькая полосочка шрама на правой щеке дрогнула.        На самом деле внутреннее напряжение Миллисенты достигло пика. Она понимала, что если и в этот раз её надежды рухнут, оправиться будет ещё тяжелее. — Рабастану уже лет сорок пять, да и Азкабан не мог не сказаться… — тихо проговорила Пэнси. — И всё же он по-прежнему мужчина моей жизни, — отрезала Миллисента.        Пэнси с пониманием кивнула и взялась за неизменный кулон рассеянным, ищущим движением. Милли не знала, ждала бы Пэнси Антонина Долохова, останься он в живых, но была уверена, что в этот момент Паркинсон точно вспомнила старого Пожирателя Смерти с голубыми глазами.

***

— Лестрейндж Рабастан, на выход, — приказал молодой аврор, отворивший дверь.       Он с надменностью молодости смотрел на то, как тяжело поднимается с койки заключённый с седыми висками. Аврор был молод и неопытен, откуда ему было знать, что этот мужчина сорока с лишним лет когда был одной из лучших палочек Тёмного Лорда? Даже фамилия Лестрейндж, некогда навевающая страх, теперь воспринималась иначе. Побежденные ведь уже не могут быть страшными, не так ли?       Когда Рабастана конвоировали по бесконечным длинным коридорам, он с тоской смотрел на двери остальных камер. О Рудольфусе ничего не было слышно — они содержались на разных этажах, и старший Лестрейндж считался особо опасным преступником. Вся информация о нём была засекречена. Только когда аврор вывел Рабастана, уже облаченного в его старую одежду, на улицу, Лестрейндж осознал, что наконец-то свободен. Быть на открытом пространстве казалось странным и непривычным. Ещё непривычнее было видеть собственное постаревшее и осунувшееся лицо, когда он брился в тюремном душе… Рабастан даже подумал, что не осудил бы Миллисенту, кинься она прочь при первой же встрече.       Милли ждала его у высоких тюремных ворот. Как он ждал её — смущающуюся семикурсницу Слизерина — у ворот Хогвартса множество раз в прошлом. Рабастан сразу узнал свою верную подругу, хотя она изрядно похудела и выглядела совсем взросло. Сдержанная серая мантия с высоким воротом, строгий пучок на голове. Но тепло её мягких карих глаз оставалось неизменным, как и улыбка, заставляющая светиться всё лицо изнутри.       Рабастан незаметно для себя прибавил шагу, готовый сорваться на бег, совсем, как мальчишка. — Кажется, вас встречают, — заметил аврор, сопровождающий его до ворот. — Когда кажется, следует заканчивать с выпивкой, — не без удовольствия ввернул Рабастан, шагая в ворота и обретая долгожданную свободу.        Он остановился перед Миллисентой, не смея коснуться её, глядя как на какое-то чудо. Столько раз он представлял их встречу, мечтал, как она упадёт ему на грудь, рыдая от счастья. Но его маленькая Милли стала взрослее и сильнее. Она теперь была молодой женщиной, а не наивной девочкой. И было совестно за то, что из-за него ей пришлось пройти через столько испытаний.       Миллисента взяла руки Рабастана в свои ладони и сказала твёрдым голосом: — Теперь не волнуйся ни о чём, любимый. Я сама всё устрою.       Одного прикосновения было достаточно, чтобы понять: их чувства остались прежними. Вспыхнули глаза Рабастана с былой страстностью, Милли чуть прищурилась от удовольствия. Наконец-то её Басти стал осязаемым и настоящим. И пускай он порядочно постарел за эти годы — Миллисента находила, что седина на висках ему к лицу. А что до того, что костюм висит, как на вешалке, так это они быстро исправят. Хорошее питание, отдых и умелый портной.       Рабастан склонился и обнял Миллисенту. Медленно и осторожно, словно боялся, что она исчезнет. Уткнулся лицом ей в волосы и зажмурился. Кажется, он здорово сдал за эти годы, раз в горле встал ком. От облегчения и неверия хотелось расплакаться, как мальчишке, но Лестрейндж подавил в себе это позорное желание. Нет уж, обузой, о которой надо заботиться, он не станет. Пускай он уже не тот, что прежде, но всё же он и не сломлен.       С печального тюремного острова они уплывали домой. Миллисента не оглядывалась, а вот Рабастан неотрывно смотрел на удаляющийся силуэт тюрьмы в тумане. Там он оставлял двадцать три года своей жизни. А, может быть, ещё и брата. Жив ли Рудольфус? Знает ли, что его освободили? Или, может, уже давно превратился в один из безымянных холмиков на западной стороне острова?.. — Мы потеряли слишком много времени, — проговорила Миллисента, мягко, но настойчиво поворачивая лицо Рабастана за подбородок к себе. — Теперь мы можем смотреть только в будущее, мой дорогой.       Рабастан ухмыльнулся. Да, его Милли стала намного сильнее и уверенней. Нужен ли он ей теперь? Постаревший, без кната за душой, ненавидимый обществом? Да, сейчас рука Миллисента крепко сжимает его руку, и кажется, что она никогда его не оставит. Но, быть может, вскоре чувство Миллисенты растает под гнётом действительности? — Могу представить, как твои родители будут мне рады, — заметил Рабастан хрипловато, и закашлялся.       Миллисента нахмурилась и погладила его по спине. Да, столько лет в Азкабане ещё долго будут аукаться подорванным здоровьем… — Они тактично остались у родных на выходные, — заметила Миллисента. — Я подумала, что тебе захочется отдохнуть сегодня без лишних глаз.       Она потупилась. Всё же после стольких лет ощущалась некоторая неловкость. Хорошо хоть мама оказалась достаточно догадлива, чтобы настоять на этой поездке к кузине…        Рабастан молчал. Думал о том, что в новом качестве приживальщика он сам себе неприятен. Нужно будет что-то придумать поскорее, чтобы не висеть грузом на семействе Булстроуд. Милли заслуживает лучшего. — Неужели они не возражают? — негромко спросил мужчина немного позже. — Я ждала тебя семь лет, глупо было бы возражать, — парировала Миллисента, сильнее сжимая руку Рабастана. — К тому же, ведь вы с моим отцом старые друзья. — Да, но обстоятельства изменились, — глухо произнёс Рабастан. — Кем я был раньше, и кем стал теперь? Не осталось ни фамильного замка, ни битком набитого сейфа, ни доброго имени… Всё, что я могу дать тебе, это презрение общества.        Миллисента сверкнула глазами, но ничего не ответила. Сопровождающий уже прислушивался к их диалогу, не хотелось веселить его. Её молчание Рабастан воспринял по-своему и отвернулся, чтобы вновь смотреть в том направление, где уже исчез силуэт Азкабана.        Особняк Булстроудов мог бы показаться раем после Азкабана. Но, глядя на богатую обстановку, Рабастан всё больше мрачнел. Лестрейндж-холл был для него потерян, как и всё состояние. Всё было конфисковано Министерством. И вот ему, последнему, быть может, Лестрейнджу придётся влачить жалкое существование на попечении у родни потенциальной жены? Да Булстроуды просто с ума сошли, если готовы отдать дочь за него! — Родители подготовили для тебя гостевую спальню. Тебе тут будет удобно и спокойно — окна выходят в сад, по утрам слышно, как поют птицы. Проходи, пожалуйста. Вот тут полотенца и одежда для тебя. Я распоряжусь насчёт ужина, — проговорила Миллисента, не глядя на Лестрейнджа.        Она поспешила выйти из комнаты. В груди саднило. Не так она представляла их встречу. Да, ожидала, что будет трудно поначалу, учитывая все обстоятельства. Но они ведь всё могли бы преодолеть! В конце концов, она-то единственная наследница своих родителей, и в шалаше ютиться не придётся. Почему Рабастану понадобилось говорить такие неприятные вещи?       Лестрейндж в это время прошёл в ванную и закрыл за собой дверь. Скривился на своё отражение в зеркале. Худое изнеможенное лицо, ввалившиеся глаза, зубы пришли в ужасное состояние… Что же, надо что-то с этим сделать.       Из ванной Рабастан вышел через добрый час, завязывая пояс плотного халата. Горячая ванна, приятная к телу ткань пижамы, теплый халат и мягкие тапочки. После Азкабана всё казалось необыкновенным и самые простые вещи приносили несказанное удовольствие. Комната была довольно уютной — мягко потрескивал камин, на кровати сияло белизной свежее белье. В шкафу была одежда — костюм и мантия на его размер. Предусмотрительно. Даже цвет шоколадный, который раньше ему шёл. Но переодеваться было слишком лень после ванной. Рабастан отправился на поиски Миллисенты как был — в халате и пижаме.       Планировку замка он помнил и нужную комнату отыскал без труда. Только Миллисенты там не оказалось. Рабастан всё же не спешил уходить, огляделся. Насколько он помнил, раньше были другие обои. Теперь комната приобрела другой характер — игрушки и безделушки заменили книги, расставленные и на столе, и на подоконнике. И всё комната юной леди — светлая, чистенькая, не лишенная изящества.       Заприметив два светящихся под кроватью глаза, Рабастан сперва вздрогнул от неожиданности. А потом, глядя на вылезающего Амона, рассмеялся. — Так ты всё ещё царствуешь тут, приятель? — обратился он к коту, как к старому другу.       Амон, уже с седоватой мордой, обошёл мужчину полукругом, настороженно на него косясь. Потёрся боком о правую ногу и, распушив хвост, надменно удалился. — Ужин на столе, — раздался голос Миллисенты от двери.       Рабастан не заметил, как она вошла, и опять вздрогнул. Стало стыдно за свои нервические повадки. — Хочешь, попрошу принести сюда? — неуверенно предложила Милли. — Спасибо, я вполне могу спуститься, — ответил Рабастан, и смягчил свой ответ нервной улыбкой.       Миллисента была уже в домашнем платье из чёрного кашемира. Волосы свободно лежали на плечах — густые и блестящие, какими их помнил Рабастан. — Ты стала ещё красивей, — вырвалось у Лестрейнджа.       Миллисента проникновенно посмотрела в глаза мужчины. Да нет же, смотрит он на неё с той же нежностью, что и раньше. Зачем же тогда тот разговор на корабле?       Стол в столовой ломился от множества блюд. Миллисента, желая сделать приятное Рабастану, велела приготовить всё, что он любил. У Лестрейнджа заурчало в живот при виде запеченной индейки, жаркого и бифштексов. — Милли, не многовато ли для нас двоих? — усмехнулся он. — Тебе нужно очень хорошо питаться, — назидательно заметила Миллисента.       Рабастан пододвинул ей стул и сел рядом. Отбросив стеснение, нагрузил свою тарелку и с аппетитом принялся опустошать её. Миллисента к еде не притронулась, поскольку её сковало волнение. Чтобы Рабастан не чувствовал себя неловко, она ковырялась вилкой в куске индейки, но не могла проглотить и кусочка. Хотелось обнять Лестрейнджа, прирасти к нему, удостовериться, что он реален и что всё теперь будет хорошо. Но Милли сдерживала свои порывы, понимая, что сперва Рабастану нужно отдохнуть, а потом их ждёт долгий, по всей видимости, разговор.       Закончив ужин, перешли в гостиную. Лестрейндж устроился в кресле у камина, и Милли заботливо укрыла его шерстяным пледом. — Миллисента, Морганы ради, я ведь не дряхлый старик и не больной, — попытался отшутиться мужчина.       Слишком трепетное отношение ставило его в неловкое положение. Он опять чувствовал себя не в своей тарелке. — Это простая забота, — проговорила Милли, хмурясь.       Она села на диван рядом и, скинув туфельки, подобрала ноги. Хотя Миллисента старалась вести себя спокойно, всем корпусом она неосознанно тянулась к Рабастану, буквально стекая по подлокотнику в его сторону. — О, я совсем забыла…       Миллисента достала из кармашка платья что-то блестящее и протянула Рабастану. Он сразу же узнал перстень брата. Тяжёлый, серебряный, с печатью их рода. — Всё что осталось от некогда великого рода Лестрейндж, — уронил он, надевая кольцо на палец.       Пришлось впору. У Рудольфуса пальцы были тоньше, но сейчас Рабастан был достаточно худым, чтобы перстень налез. — Род Лестрейнджей — это ты, Рабастан. Твои будущие дети. И отсутствие замка и сейфа ничего не меняет, — горячо произнесла Миллисента. — Это пока так кажется, Милли. Материальная составляющая не важна ровно до того момента, пока в Гринготте есть сейф с несколькими миллионами галеонов, — скептически заметил Рабастан.       Миллисента медленно вдохнула и выдохнула. — Люблю я не сейф в Гринготтсе, а тебя. И всё остальное второстепенно, — твёрдо произнесла она. — Ты на свободе, Рабастан. Мы не нищие. Теперь мы можем устроить нашу жизнь так, как захотим. — Мне предписано покинуть Британские острова в течение месяца, — напомнил Рабастан. — Даже бывший Пожиратель Смерти является нежелательной персоной. — Отлично! За мной всё ещё дают неплохое приданое. Купим домик где-нибудь в Европе, подальше отсюда. Где нас никто не знает, и никому нет до нас никакого дела! — пылко заговорила Миллисента. — Я уже всё придумала. Нашла несколько вариантов в Италии. Среди них есть одна чудесная вилла с лимонным садом… — Хорош же я буду, сев на шею молодой жены, — перебил Рабастан. — Найдём тебе какое-нибудь занятие, — упрямо продолжила Миллисента. — Да, вот только вряд ли глубокое знание темной магии и боевых заклинаний окажется востребованным, — хмыкнул Лестрейндж. — В какой-нибудь магической школе этому можно найти применение, — не сдавалась Милли. — В Дурмстранге, к примеру. Там тёмным искусствам всё ещё придают большое значение. И раньше бывали случаи, когда бывших Пожирателей Смерти брали в учебные заведения. А не получится, будешь писать мемуары про Тёмного Лорда. За это, во всяком случае, точно заплатят. — Никогда не стану спекулировать на его памяти, — тут же отозвался Лестрейндж. — В таком случае выстругаешь себе удочку и будешь ловить рыбу где-нибудь на берегах Сицилии, — раздраженно ответила Миллисента. — Чтобы чувствовать себя мужчиной, раз тебе это так необходимо!       Рабастан изумленно вытаращился на Милли, от которой никак не ожидал такой нападки. — Я ждала тебя семь лет! Семь! — горячо продолжала она, распылившись. — Не для того, чтобы сейчас слушать вздохи о том, что жизнь обошлась с тобой сурово! И так это знаю, и тоже хлебнула немало. Мы имеем то, что имеем, и этого вполне хватит для достойной жизни. Ты свободен наконец, мы можем быть вместе. И, думается мне, я заслужила своё право на счастье. Поэтому, Рабастан Лестрейндж, я не желаю слышать больше ни про какие причины, по которым мы не можем быть вместе. Впрочем, может быть, ты меня уже разлюбил, а свои красноречивые письма писал от скуки… — Нет, конечно! Что ты говоришь? — вскинулся Рабастан.       Он вскочил на ноги, плед упал на пол. — Только ты и поддерживала во мне желание жить все эти годы! Как я могу разлюбить тебя, Миллисента? Но я ведь хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы не пожалела…       Милли тоже встала и приблизилась к Рабастану. — Тогда для начала прекрати эти разговоры, пожалуйста, — проговорила она.       Главное Миллисента услышала. Рабастан всё ещё любил её, а остальное было совершенно не важно. И она наконец-то прижалась к его груди, крепко обняла, закрыла глаза. Лестрейндж обнял её, а сам задумчиво уставился в камин. Может, Милли и права… В любом случае, он на свободе, и это самое главное. Потом он уже придумает, чем заняться, чтобы не стать обременительным.

***

      Миллисенте причиталось приданное, которым она пожелала распорядиться по-своему: купить виллу в Италии. Чете Булстроуд было жаль расставаться с единственной дочерью, но они понимали, что в Магической Британии не дадут спокойно жить ни Рабастану, ни его семье. Да и Министерство предписывало Лестрейнджу удалиться восвояси.       Через месяц после освобождения Лестрейнджа все финансовые вопросы были улажены, Рабастан и Милли были готовы уехать, да в качестве молодожёнов. Свадьба была тихой, присутствовали только родители Миллисенты и Пэнси с Грегори. Причём Пэнси воздерживалась от алкоголя и загадочно улыбалась. Миллисента догадалась, что очень скоро Гойлы оповестят их о скором прибавлении в семействе.       Рабастан за месяц на свободе окреп, пропала болезненная худоба, держаться он стал уверенней и солиднее. Постепенно уходила нервозность. Он даже пытался шутить, когда вечерами всё семейство Булстроуд собиралось за ужином. Их отношения с Миллисентой выровнялись, хотя Рабастан всё ещё задумывался о финансовых вопросах время от времени. Но Милли, явившаяся в его спальню на второй же день его пребывания в замке Булстроуд, заставила Рабастана забыть о неловкости. — Больше я не намерена терять ни дня в ожидании, пока какие-то там формальности будут улажены, — заявила она, скидывая халат, под которым ничего не было.       В постели предрассудки были неуместны. Рабастан и Миллисента могли быть просто любящей парой.       Накануне отъезда из Британии Рабастан пожелал попрощаться с Лестрейндж-холлом. Сам замок был опечатан — там намеревались устроить первый в мире магии приют для детей-волшебников. К этой новости Лестрейндж отнёсся на удивление неплохо. — Хотя бы замок не придёт в запустение, — резюмировал он. — А мне будет достаточно посетить семейный склеп.       В большом фамильном склепе внимание Миллисенты привлекли резные надгробья и статуи на них. Рабастан же подошёл прицельно к большой надгробной плите, под которой лежал его отец. Статуи на ней не было, только запылившаяся гравировка с именем и датами жизни. С кряхтением наклонившись, Рабастан провёл пальцами по стыку надгробной плиты и пола. Мрамор казался монолитным, явно будучи спаянным навеки заклинанием вечного приклеивания. Басти мрачно усмехнулся: теперь он знал, где нашли своё последние пристанище останки Тёмного Лорда. — Идём, Милли, — позвал Рабастан, поднявшись. — Я закончил.       Миллисента с готовностью сжала его ладонь и прищурилась от удовольствия. Она никак не могла привыкнуть к роскоши касаться Рабастана всегда, когда ей хотелось. Последние годы ей так не хватало тепла его рук. Они под руку медленно шли по старинному кладбищу за замком и смотрели на возвышающиеся смотровые башни Лестрейндж-холла. Миллисента думала о том, что здесь они впервые были близки. Рабастан с тоской и грустью вспоминал дни детства и юности. И всё же понимал, что его уже ничего не держит на земле предков. Будущее было заключено в Миллисенте, и с ней он был готов уехать даже на другой конец мира.       Их уединение нарушил небольшой пухлый человечек в пенсне и с портфелем. Он спешил по дорожке от ворот поместья к семейному кладбищу. Завидев его, Рабастан с Миллисентой сошлись во мнении, что это какой-то местный смотритель, который хочет сделать им выговор. Но, приблизившись, коротышка отдышался и утёр пот со лба. — Слава Салазару, мистер Лестрейндж! Я боялся, что мы разминёмся и мне придётся искать вас по всей Европе! — оживленно проговорил он.       Рабастану показался смутно знакомым этот волшебник. Кажется, он уже где-то его видел. Только тогда этот коротышка не был лысым и таким пухлым. — Простите, моя фамилия О’Брайен. Я занимался финансами вашего брата. — Припоминаю вас, — заметил Рабастан.       В душе у Лестрейнджа зародилось смутное, но хорошее предчувствие. Неужели Рудольфус был настолько умён… — Нам нужно поговорить в спокойном месте, — деловито сообщил О’Брайен. — Дело в том, что ваш брат кое-что вам оставил. — Побеседуем в доме моего тестя, — с широкой улыбкой заявил Рабастан.       Он с бодростью мальчика прошествовал до антиаппарационного купола, чуть ли не таща за собой Миллисенту и заставляя мистера О’Брайена бежать вслед за собой. В замке Булстроуд заняли библиотеку. Туда подали чай. — От супруги у меня секретов нет, — заявил Рабастан, сжимая руку Милли. — Говорите же!       В его голосе вновь послышались былые властные нотки. Миллисента не смогла сдержать улыбку. — Дело вот в чём, — обстоятельно начал О’Брайен, вытаскивая из портфеля бумаги и раскладывая на столике. — Рудольфус Лестрейндж нанял меня ещё в девяносто шестом году, и я на протяжении двух лет помогал ему разрешать все финансовые вопросы. Однажды, весной девяносто восьмого года, мистер Лестрейндж велел подготовить отчёт по всем его денежным средствам и имуществу. Я произвёл полную опись содержимого вашего сейфа, оценку коммерческой недвижимости в волшебной части Лондона, Лестрейндж-холла и других домов и поместий. Вышла сумма около пяти миллионов галлеонов.       Рабастан присвистнул и алчно подался в кресле вперёд. — Затем мистер Рудольфус Лестрейндж распорядился продать поместье на острове Дёрси, охотничий домик в Уэльсе, а также большое количество ценных артефактов и антикварных вещиц из сейфа. На встрече с мистером Лестрейнджем я предоставил полный отчёт по его финансам. И мистер Лестрейндж велел мне открыть счёт в банке Швейцарии на фамилию Лестрейндж, а также перевести туда пятьсот тысяч галлеонов. Следовало оформить доступ к сейфу для самого мистера Лестрейнджа, леди Беллатрикс Лестрейндж, Рабастана Лестрейнджа и… детей оных при предъявлении одного из ключей от сейфа. — Каких детей? — не понял Рабастан. — Вероятно, для будущих отпрысков, — объяснил О’Брайен. — Довольно распространенная формулировка. — Так что же, вы успели выполнить поручение моего брата? — спросил нетерпеливый Рабастан. — Частично. Нужно было вывести деньги тайно, поэтому переводы я оформлял через третьих лиц и небольшими суммами. До Битвы за Хогвартс получилось вывести двести тысяч.       Рабастан не сдержал раскатистого смеха и опять сжал руку Миллисенты. Уселся в кресле вольготнее, откинувшись на спинку. — Значит, до этих денег Министерство не добралось? — ликующе вопросил он. — Даже если бы Британское Министерство магии узнало бы о них, то не смогло бы конфисковать. Деньги находятся в банке другого государства, а также сейф не оформлен на определенную личность. Это имущество всего семейства, в том числе и детей, рожденных указанными в договоре лицами. — Ох, Рудольфус, — покачал головой Рабастан. — Всегда был хитёр… — А о каких ключах шла речь? — пытливо поинтересовалась Миллисента. — В данном случае по настоянию мистера Лестрейнджа ключами являются только два артефакта, принадлежащих роду Лестрейндж. Два кольца, если быть точнее. Мистера Рудольфуса Лестрейнджа и леди Беллатрикс Лестрейндж.       Рабастан не мог скрыть своей радости, сжав кулак и глядя на перстень брата на пальце. Вот теперь он действительно ощущал свободу в полной мере. — Значит, есть и второй ключ, — проговорила Милли. — Без кровного родства он ничего не даёт, — успокоил её О’Брайен. — Можете быть совершенно спокойны.       Передав все документы, а также дав кое-какие объяснения, О’Брайен удалился. Стоило ему выйти за дверь, как Рабастан с былой прытью подхватил Милли и закружил. — Ну вот, моя девочка, теперь всё на своих местах, — торжествующе заключил он, опуская Милли на пол. — О, Мерлин, ты как будто рад этим деньгам больше, чем нашей встрече после Азкабана! — не удержалась Миллисента. — Конечно, я рад, — без тени смущения признал Рабастан. — Рад, что смогу о тебе позаботиться. И что Поттер и сотоварищи могут встать в очереди, опуститься на колени и…       Последовало витиеватое и грубое выражение, от которого Миллисента ахнула, а Рабастан стушевался. — Прости, дорогая, не сдержался. Но как же Рудольфус умён! — Можем ли мы брать эти деньги? — с сомнением спросила Миллисента. — Ведь мистер Лестрейндж, может быть, жив, и тоже однажды освободится. — Тогда мы примем брата с распростёртыми объятьями в нашем собственном доме, — просто ответил Рабастан. — Что до денег, то я рад уже тому, что имею что-то за душой. Без надобности мы можем и не тратить их, а положить под проценты, скажем… О, до чего же Рудольфус хитёр!       Рабастан ещё долго не мог успокоиться, и Милли радовалась, глядя на него. Ей было приятно видеть, что любимый мужчина вновь чувствует себя хозяином жизни. Да и новости об этом тайном счёте были весьма приятны, что и говорить.