Существуют люди, которые приходят в твою жизнь и не сыплют нравоучениями о том, что в обществе считается правильным. Они лишь присутствуют рядом и делают эти правильные вещи в проявлении беспричинной заботы. Заменяют теорию о морали практикой о ней. Ты противишься из чувства самосохранения перед неизвестным первое время, но они не останавливаются помогать. И в итоге ты сдаешься их альтруистичной самоотдаче. Эти люди пропитаны небывалой уверенностью в том, что они делают, и неосознанно хочется следовать их примеру. Молчаливая правильная помощь заставляет пересматривать приоритеты инстинктивно. Я и не подозревала, что мне выпадет такая роль молчаливого гостя, пусть и немного извращенная.
Прошло двенадцать дней с того момента, как карикатура на известного певца была передана в мои тайно безнравственные руки. Майкл стал выглядеть гораздо лучше. Макияж на его лице заметно поубавился из-за обретенного чувства комфорта. Спина почти полностью выпрямилась. Он стал чаще улыбаться и даже умудрился выгладить свои рубашки, теперь представая на обозрение в более менее ухоженном виде. Шляпу он надевал только спускаясь на первый этаж, оставляя ее у нижних ступеней лестницы на краю перил. Определенно, психиатры знали толк в том, что делали, Джексон стал даже выглядеть более умиротворенно. Если бы не его тихое ежедневное пение около четырех утра, синяки под глазами, которые он как раз и пытался скрыть под кремами, и нежелание прикосновений, то он мог сойти за нормального. Он сторонился, когда чужаки пытались влезть в его личное пространство, но мне, почему-то, позволял это делать. Возможно, причина была в немом эксперименте, в который я попала по воле случая с его легкой руки. Каждое мое прикосновение к мужчине сопровождалось его любопытным испытующим взглядом, в явном ожидании чего-то сверхъестественно. Частенько он переходил за грань нормы, прикасаясь, якобы случайно, к моему бедру или ягодице, вызывая смущение от накативших на меня волной желаний. И, когда его ожидания моей брезгливости не оправдывались, Майкл улыбался. Невесомо, почти незаметно, но уголки его губ приподнимались — возможно, даже без его на то ведома. Я еле как сдерживала себя, чтобы не переборщить в желании выбить из него настоящую голливудскую улыбку. Я могла себе позволить поправить его рубашку. Облизать свой палец и стереть с его лица след от краски после очередной арт-терапии в окружении акварели. Невесомо коснуться его руки своей, или положить ладонь на его плечо, что-то объясняя. Я позволяла себе многое, как и он. Певец постоянно пытался вогнать меня в краску, из раза в раз напоминая намеками о том инциденте, когда я распласталась на его постели в исступлении, не понимая, что я и без этого слишком часто этот момент вспоминала. Настолько часто, что от каждого несознательного его облизывания губ я сжимала колени в попытке сдержать рвущееся наружу томление внизу живота. Это переросло в подобие игры, и оба выжидали чего-то своего. В моем случае желание было понятно, а вот в его глазах будто нарочно крутился полнейший хаос мозгового штурма, за которым он умело прятал свои истинные мотивы, о которых я догадывалась. Игра в пинг-понг продолжалась бесконечно.***
Мы сидели и играли в карты глубокой ночью в спальне Майкла. С нарочно открытой дверью. То ли боясь возникновения неприятных слухов от нашего уединения, то ли для отсутствия соблазна создать эти слухи на правдивой почве. Под легкий свет ночника с прикроватной тумбы мужчина ловко меня обыгрывал во «все пятерки», объясняя это полученным кровью и потом опытом во время поездок по стране с братьями в The Jackson 5. — Да ты надоел выигрывать, будь уже джентльменом! — Я кинула в мужчину остатками карт под беззвучный смех Майкла. Это хихиканье почти завалило его на бок. — Джесс, — шепот со стороны двери заставил нас обернуться на гостя. Патриция, моя коллега, стояла в дверном проеме в пижаме и с интересом разглядывала Майкла. У нее практически не было возможности это делать, будучи приставленной к другому пациенту. А Джексону это внимание определенно нравилось, судя по его новой порции глухого смеха и любопытного взгляда на пришедшую. — Эй! — я шикнула, заставляя обратить внимание на себя. Девушка перевела неохотно взгляд на мою скромную персону, заметно нервничая. — Что надо? — Там это… Из Барчестера позвонили, тебя просят. В испуге глянув на Майкла, я под шорох смятого одеяла поднялась с постели. Это было последнее, что я ожидала услышать. Но певец, судя по непониманию в глазах, не знал этого места, что меня несомненно порадовало. — Там на линии ждут, я в гостиной взяла. — Спасибо, Пат. Девушка ушла, а я принялась в быстром темпе надевать кеды, что оставила у постели. Пальцы заплетались и никак не получилось сделать это оперативно, я боялась услышать вопросы, на которые не хотела давать ответов. — Что это за место? Почему ты так разволновалась? Потеряв надежду сбежать, я кинула недовольный взгляд на Майкла. И взяла в руки второй кед, уже медленнее и увереннее его надевая и завязывая шнурок. — Не важно. Моя личная жизнь тебя не касается. Сказано это было слишком жестко, но на реверансы я не была готова. Быстро спустившись вниз, я прошла в темную комнату и подняла трубку. — Здравствуйте, это Джессика. Что случилось? — Ваша мать снова заперлась в ванной. Зовет Ульриха, отказывается выходить, угрожает. Я устало прикрыла глаза и убрала упавшие на лицо волосы назад пальцами. Из-за угла на меня смотрели любопытные глаза певца. — Я не могу приехать сейчас, я не в городе, — сказала очень тихо в глупой надежде, что мужчина меня не услышит или хотя бы не поймет. — На вас вся надежда, не получается справиться… — Это не шло ни в какие ворота, захотелось наорать на сотрудницу. Вылить раздражение, переворачивающее внутренности, хоть на что-то. Но взгляд карих глаз любопытного слушателя меня сдержал — Джексон тысячи раз пресекал мою ругань, я не хотела быть снова отчитанной. Даже сейчас, когда дело касалось моей матери, я пыталась не пасть в грязь лицом перед Майклом! Встала под его каблук. Пообещав, что скоро приеду, я повесила трубку, во все глаза уставившись на мужчину. Дэн и Бичи уехали на срочную встречу до завтрашнего обеда, охранники разбирались со свитой Джексона в городе, отъехав с час назад, мне было нельзя оставлять Майкла одного. И нужно было срочно уйти. — Как ты смотришь на то, чтобы прокатиться? — Что случилось? — этот вопрос выдавил из меня измученный смешок. Моя очередная тайна, которая, как я планировала, должна была остаться тайной. Об этом не знал никто из моего окружения, даже близкая подруга, а Майкл словно магнитом вытягивал из меня все новые и новые признания. — Узнаешь по дороге. Мужчина даже не моргнул от увиденной дешевизны, усевшись на пассажирское сидение старенького пикапа. Потребовалась пара часов, чтобы доехать до города, а дальше на окраину. Два часа молчания, пока я вглядывалась в дорогу, подсвеченную фонарями, и слушала тихий скрежет кожаного сидения рядом от каждого ерзанья мужчины, пока тот что-то воодушевленно черкал в тетради тупым карандашом. Он не представлял, насколько я была ему благодарна за отсутствие вопросов и за отсутствие причитаний, насколько вредно курение. Нервы были на пределе, никотин помогал сдерживать в узде желание вдавить педаль газа в пол. Массивное темное трехэтажное здание встретило каменным холодом и одиночеством, лишь парой светлых окон, когда мы заехали на пустую парковку и вышли из автомобиля. Майкл посильнее натянул капюшон от мешковатой толстовки грязно-зеленого цвета и плелся тихонько следом за мной. Яркий свет помещения ударил в глаза, заставляя щуриться, пока я торопливым шагом приближалась к стойке ресепшена. Миловидная девчонка в красном свитере оглядела меня и одарила беглым взглядом Майкла, на странность не узнав его. Или узнав. Судя по заминке, медсестра почти догадалась о личности посетителя, но за неимением хотя бы отдаленно возможных причин его появления, посчитала свои догадки глупыми. — Вы мне звонили, где она? — На третьем этаже, комната триста семь. — Окей. Этот со мной. Кивнув мужчине, тот хвостом пошаркал за мной в сторону лифта. Мне было до ужаса стыдно перед ним, он наверняка успел прочесть название заведения и все понял, поэтому понимающе молчал и просто был рядом. Судя по его заминкам ему было так же неловко, как и мне. Это грех — стыдиться своих родителей, но когда стоишь перед звездой мировой величины, то все изъяны набирают в своих размерах и становятся в твоем понимании опухолью, которую так и норовит вырезать. Перед звездой хочется предстать так сказать «своим чуваком», а вместо этого прочерчивается четкая разделительная линия. Я набиралась смелости во время уединенного путешествия на расстоянии трех этажей, заметила, как Майкл в нерешительности хотел взять меня за руку, но не осмелился. Я чувствовала его пристальный взгляд, представляя, каким он мог быть сейчас — сочувствующим, с жалостью, без понимания. Поменялись ролями. Пулей выскочив на третьем этаже, я быстрым шагом добралась по заученному маршруту до необходимой комнаты. Легкий свет от ночников разносился по коридору, создавая мнимое ощущение уюта, в моем случае — затишья перед бурей. И никого не было рядом, никого! Никто из тех, кто получал мои болью добытые деньги, не пытался выполнить свою работу! Попытавшись толкнуть нужную дверь, та не поддалась. Хотелось выбить ее нахрен, взять под руку сумасшедшую женщину и отвести, наконец, в ее комнату, но я ее дочь. Она моя мать. Где бы не находился сейчас ее рассудок, она вырастила меня. Я попыталась мысленно успокоить себя, представила прекрасную поляну ромашек под палящем солнцем, как ветер ласково касается моего лица и развевает распущенные волосы, как вдалеке переливаются нотами пения птиц… Но застарелый аромат мочи, дерьма, протухших творожных муссов в пластмассовых стаканчиках возвращал в реальность, вставал самоуверенным олицетворением старости и скорой смерти. Многие писатели и поэты придавали концу жизни приторно сладкую красоту в мудрости и опыте, и упорно молчали о том, как пахнет наш конец. Это было не лучшее место для первой вылазки за стены названой психушки с изнеженным парнем, которому я хотела отдаться. — Мам, открой, пожалуйста. Это я, Джессика. — В ответ было молчание. Деревянная поверхность передо мной не дрогнула. Майкл облокотился о стену рядом и наблюдал за моими попытками, как за театральной постановкой. Я снова представила цветочный луг. — Выходи, мам, прошу тебя. Мы тут всех разбудим, если я буду орать, давай поговорим. Что у тебя случилось? — Моника? — послышался голос матери за дверью и та отворилась. Мама стояла передо мной в ночной сорочке, в развязанном халате, с неопрятным пучком седых волос и смотрела с таким ярким страхом в глазах, что мне стало стыдно. Перед ней, перед Майклом, перед персоналом и вообще перед всем миром, который довел ее до такого состояния. Стыдно за наличие клейма в виде сумасшедшей женщины. Когда то она пыталась привить мне любовь к Чайковскому, классической литературе, давала дельные философские советы и учила быть свободной и независимой девушкой. А теперь она даже не узнавала своего ребенка, которого носила под сердцем и растила. На этот раз я оказалась незнакомой мне Моникой. Пусть будет Моника. — Да, это я… Ты почему не в постели? Давай я тебя отведу? — Позволив мне взять себя под руку, мама пошла за мной в сторону ее комнаты. — Я думала, ты приедешь только через неделю… Как ты оказалась здесь так быстро? Ты же должна быть во Флориде на дне рождения мистера Стоуна… — Да, да, да. Ты ошиблась датами, день рождения был на прошлой неделе. Я делала все, чтобы вернуть эту женщину в оболочке моей матери на место, и поскорее свалить отсюда. Ненавидела это место. Ненавидела, что мать больше не помнит меня, свою единственную дочь. Ненавидела смотреть на свое будущее. Эта женщина была для меня всегда образцом нравственности, ума и красоты, мне не хватало сил для наблюдения ее падения в пучину маразма. Уложив ее в постель и успокоив, я выключила свет, пожелала спокойной ночи и вышла наружу. Майкл стоял в стороне и не наблюдал за мной. Рассматривал свою ладонь под тусклым светом. Он не представлял, как я была благодарна ему за молчаливое присутствие. Мы так же в безмолвии добрались до выхода с ощутимым витавшим в воздухе напряжением — я не хотела ничего объяснять, хотя, вроде как, и должна была, но Майкл заботливо не спрашивал. Ноги тут же понесли к стойке ресепшена. Девица сидела и скоблила свои когти пилочкой, раскачиваясь на стуле. И дрогнула, когда я обратила ее внимание на себя ударами ладоней по стойке. — Слушай меня внимательно. Я плачу баснословные деньги не для того, чтобы тащить свой зад через весь город сюда каждый раз, как вы не в силах справиться. Еще один такой звонок — и я нахрен разнесу эту контору, спалю дотла каждый дом, пока не доберусь до всех уродов с подделанными дипломами, что ходят здесь в белых халатах и возомнили себя врачами. Я тебя лично пущу по кругу, если еще хоть раз услышу твой голос на другом конце провода с просьбой приехать. Поняла меня? Давненько я не выливала столько яда, но стало гораздо легче. Почувствовала приятный сквозняк в практически полностью опустошенном словоблудном сосуде. Забрав пилку у медсестры и кинув в ее озадаченное лицо, я вышла быстро из здания, в котором за огромные суммы собиралась очередь на будущее погребение, и остановилась у автомобиля. Вдохнула поглубже свежий ночной воздух, собирая по крупицам разлетевшееся самообладание. Дернула плечом, почувствовав к нему прикосновение, отошла на пару шагов, но чья-то ладонь не унималась. Мне не нужна поддержка! Поддержка человека, который нихрена не знает и не понимает. Я продаю свое нутро, чтобы оплачивать заботу о матери, которую отправила в дом престарелых, после каждого клиента пересчитываю гроши и беру работы все больше и больше, после чего неделями могу лечиться от венерического букета. Сосу даже высокопоставленные члены, чтобы содержать полоумную мать, которая раньше была доктором филологических наук. Будучи прижатой к мужской груди, я не сдержалась и расплакалась. Дала слабину, почувствовав себя в крепких объятиях, которые так и кричали о защите. Пальцы ласково блуждали по моим волосам, успокаивающе поглаживая. А слезы все текли и текли рекой, как свозь прорвавшуюся дамбу. — Малышка, я рядом, — тихий голос обволакивал мой разум отсутствием игры. Я чувствовала заботу. Я впервые за несколько гребаных лет была в настолько искренних объятиях. Мне это было необходимо, чтобы окончательно не сойти сума от обиды и чувства несправедливости. Разделить хоть с кем-то свой не лучший момент из жизни. — Ты со всем справишься… Ты ведь такая сильная, умная… — шепот не заканчивался, Майкл говорил и говорил всякие глупости, но такие важные глупости.***
По дороге до особняка мы решили остановиться в придорожном кафе. Заказав самостоятельно гору еды, я принесла ее на выбранное нами место на террассе — в самой темени во избежание раскрытия присутствия звезды. Майкл елозил и оглядывался от радости совсем как мальчишка, которого впервые привели на аттракционы за отсутствием подобного опыта. И мужчина молчал об увиденном в Барчестере. Ни слова не сказал, ни одного вопроса не задал. Как будто он не мчался ручной кладью через весь Лондон, не присутствовал рядом с больной старухой, не утешал слезливую девчонку. — Да ладно… И этот тоже? — Ты даже не представляешь, сколько там мужчин нетрадиционной ориентации. — Пробурчал довольный мужчина, продолжая набивать свой рот теплым картофелем фри. — Наверное, очень сложно не поддаться влиянию такого количества народа… — мой комментарий заслужил кинутую в меня картошину. Набивая до отвала свои желудки вредной пищей, мы искренне смеялись и шутили. Майкл не оставлял ни секунды тишины, заполоняя все время своим безостановочным говором. Я была ему за это безмерно благодарна. Пациент со слегка поломанной психикой не позволял сломаться психике лечащей его медсестры. Я не понимала, где начинался его альтруизм и где заканчивался, да мужчина и не давал мне времени подумать об этом, оперативно переходя с темы на тему. И он ел. Съел два небольших чизбургера и огромную порцию картошки, за что я однозначно получила очередной плюсик в свою карму. Выкинув с подноса в урну оставшиеся упаковки, я подошла к автомобилю, у которого уже стоял Майкл. Он переминался с ноги на ногу в непонятной нерешительности и даже слегка вздрогнул, когда я коснулась его локтя. — Переел что ли? В туалет захотел? — тихо хихикнув, я достала ключи и пошла в сторону двери к водительскому месту, но Майкл остановил, взяв за руку. Я вопросительно уставилась на него, он — на меня. В тени, что падала от капюшона на его лицо под светом фонаря над нами, его глаза показались мне черной бездной. Стало немного не по себе. Его лицо превратилось в каменное изваяние. — Ты в порядке? — Моя свободная рука дотянулась до его щеки, которая была слишком холодной. Он упорно молчал и смотрел на меня в упор острым взглядом, начиная до одури пугать. Как будто в него вселился бес и, по всем правилам жанра, вот-вот внезапно наброситься на меня и свернет шею. Я нахмурилась. — Ты пугаешь меня, перестань… Мужская ладонь оказалась под моими волосами на шее, грубо притягивая к себе, заставив меня охнуть от резкости. От испуга не сразу ответив на поцелуй, я все же поддалась и дрожь исчезла. Я размякла от его натиска под шум редко проезжающих по ночной трассе автомобилей. Его мягкие, влажные и соленые губы терзали мои, языки закружились в танце, вытягивая из моей грудной клетки шумный выдох через нос. Попытавшись оторваться в желании глотка воздуха, Майкл укусил меня за нижнюю губу крайне ощутимо, и та защипала от попавшей на ранку соли. Его лицо было в паре сантиметров от меня, я смотрела на него во все глаза в непонимании, откуда возникла эта легкая жестокость. Мужчина походил на испуганного зверя, он смотрел на меня во все глаза в ожидании… Чего? Что он хочет? Я до слез не понимала, что от меня требовалось. — Перестань так смотреть на меня… — прошептала я и попыталась отвернуться, но мужчина грубо взялся за мой подбородок пальцами и пресек попытку. Те самые пальцы, что блуждали по моим волосам совсем недавно в попытке подарить успокоение, сейчас приносили ощутимую боль своей хваткой. — Почему ты продолжаешь быть такой? Такой… со мной. — Его настроение менялось слишком молниеносно. Теперь с каждым сказанным им словом от моей души отрывали по куску с влажным трескающимся звуком. Дернув головой, я заставила Майкла убрать от себя пальцы. Какая я с ним была? Такая, как хотел Бичи. Иногда позволяла быть себе такой, как хотела лично я — всем видом показывать свою тягу к нему. Майкл игрался мной, как марионеткой, дергал умело за ниточки и наблюдал за моими ответными движениями с нескрываемым любопытством. Попытался несколько раз отрезать эти нитки, но я связала части обратно, продолжая двигаться в такт его желаниям. Потому что мне нравилось то, что я видела. Потому что он, сам того не зная, напомнил мне о существовании утробной тяги, об исступлении, о самоотдаче, и я тянулась ко всему этому, как мотылек на огонь. Зная, что это все лишь обычный светильник-ловушка, на которой я могу найти смерть, если не пролечу мимо. Но надежда умирает последней. И я продолжала лететь дальше, не сворачивая. Как бы он ни пытался меня оттолкнуть, как бы ни пытался унизить в моем желании, испортить прекрасную картину о нем, что я создала в своей голове — его план был обречен на провал с самого начала от незнания, какой опыт я получила за закрытыми дверьми в вип-комнаты клубов. Майкл был слишком зеленым в таком начинании. Обреченно покачав головой, я отошла от мужчины, сканируя его взглядом — лишь бы тот не остановил меня. Было необходимо, наконец, придумать стоящий и действенный план, как заставить его довериться мне, не искать в моих невинных шалостях в его сторону подоплеку. Я обошла медленно автомобиль и села за руль, открывая дверцу Майклу. — Чокнутый профессор наверняка уже в курсе твоего исчезновения. Нужно поскорее вернуть тебя на место.