Dirty Angel

В одной палате в полной и абсолютной изоляции от людей находились две девочки, которых вот уже три года держат в психиатрическом отделении больницы. Четырнадцатилетняя Саша сидела на своей кровати у окна, записывая что — то в своём дневнике, рисуя незамысловатые узоры и цветы, которые она увидела на одной из страниц детской книжки — другие ей попросту не давали. Доктора считали, что ей всё ещё рано приниматься за чтение любимых детективов и психологических триллеров. По их мнению, её психика была всё ещё нестабильна, но вот девочка была об этом иного мнения. Иногда, прогуливаясь по коридорам больницы, брюнетка заходила к уже знакомым пациентам в кампусе, где лежали не душевнобольные люди, а люди, которых туда упекли насильно. Либо же это были дети — беспризорники, либо старики, которых отправили в больницу, будто бы в дом престарелых. Так как гулять можно было только Саше — Аня была не в том состоянии, чтобы самостоятельно передвигаться по больнице — девочка ходила в тот самый кампус, общаясь с детьми и взрослыми, развлекая стариков, которые угощали её несладкими печеньями и булочками — Саша не любила сладкое. Временами именно там Саша и брала у некоторых взрослых и подростков книги, чтобы почитать что — то помимо сказок. Ей было всё равно, что читать — главное, чтобы не те сопливые сказки, которые ей приносят, чтобы убить скуку. О том, что произошло с Сашей и Аней знали все в больнице — только маленькие дети не понимали всего сказанного. Первое время многие сторонились девочек и даже обходили стороной их палату, особенно в те моменты, когда у Ани начинались припадки, но после всё изменилось. Саша, оправившаяся быстрее старшей сестры, начала временами гулять по больнице, чтобы убить скуку, так она и начала понемногу знакомиться с остальными пациентами: кому-то поможет сесть в инвалидную коляску и довезёт до палаты, кого — то угостит лишней булочкой с полдника, кому — то поможет присмотреть за детьми. Так очень скоро все привыкли к нелюдимой и неразговорчивой Саше, которая после инцидента с маньяками-насильниками стала ещё более замкнутой и даже холодной. Однако природная доброта и сострадательность никуда не ушли — за это её и полюбили. Волосы Саша больше не отращивала. Теперь её смольно — чёрные кудрявые волосы всегда доходили её до плеч или же чуть ниже подбородка, кроваво-красные тусклые глаза часто были прикрыты тёмной чёлкой, а и без того бледная, словно белый альбомный лист, кожа теперь казалась ещё бледнее, почти серой, болезненной на вид. Под глазами пролегли серые полоски, похожие на круги под глазами, которые так отчётливо виднелись на её бледной коже, а одежда полностью скрывала шрамы на обоих запястьях. Саша безумно хотела стереть их, но это было невозможно. Аня так и не смогла придти в себя после истории с изнасилованиями. Девушка в свои 19 лет всё чаще лежала на больничной койке, скрываясь от внешнего мира. Общение с мужчинами ей было строго противопоказано — теперь у неё была развита фобия на мужчин, и любое прикосновение, да даже присутствие противоположного пола в одной комнате с ней вызывало в девушке животный страх, у Ани начинались панические атаки. Ко всему прочему её мучили припадки и ночные кошмары, от которых её спасало только присутствие младшей сестры под боком. Блондинка разговаривала только с Сашей — на врачей и медсестёр внимания почти не обращала, была отстранённой, словно и не в сознании находилась. Отвечала неохотно и то только по просьбе сестры. Если Сашу обещали выпустить из больницы в ближайший месяц, то вот Аню они отпускать не решались — слишком опасно было ей находиться в обществе с фобией на мужчин, ещё опаснее было подпускать к обществу психически неуравновешенную особу. Ане предстояло прожить в больнице, по меньшей мере, 5 лет. Несколько лет назад длинные цвета платины волосы потускнели, напоминая пепельно-серебристый цвет, как если бы пряди платиновых волос смешались с седыми старческими сухими волосами. Некогда яркие голубые глаза, так похожие на цвет дневного безоблачного неба, потускнели, приобрели сероватый мутный оттенок. Бледные запястья были привязаны мягкими и длинными, но крепкими лентами к кровати, чтобы во время припадка девушка не смогла навредить ни себе, ни тем более окружающим. Саше оставалось только беспомощно смотреть на бьющуюся в истерике сестру, помогая врачам её успокоить, усмирить, привести в чувство. Однако кроме Ани у Саши был ещё один человек, с которым она могла поговорить не как бедная, измученная трагедией девочка, а как нормальный человек с ненормальными психическими отклонениями. В больнице оставался человек, которого другие — адекватные — пациенты боялись пуще смерти. Этим человеком была девушка — ровесница Ани. Судя по тому, что успела узнать Саша из уст других пациентов и из уст самой девушки, Вивиан — а именно так звали эту девушку — француженку, которую когда — то удочерила русская семья — жилось Вивиан не так уж сладко, как можно было бы подумать, раз её удочерила очень богатая семья. Вивиан жила под опекой известного бизнесмена и его красавицы — жены, которая не могла родить сама, а потому согласилась на удочерение, но росла Вивиан как беспризорница. Приёмным родителям девочки было всё равно на неё, главное, чтобы одевалась красиво и вела себя подобающе. Вивиан была всего лишь красивым дополнением к образу «примерной и образцовой семьи». На людях её опекуны играли роль заботливых и добрых родителей, что за не имением возможности зачать самим опекают неродного ребёнка, которого (О, Боже!) «любят — больше — собственной — никчёмной — жизни». Так было до тех пор, пока Вивиан не исполнилось пятнадцать. Она знала, что её день рождения в декабре, но точной даты не знала, да и родители её не знали. В один из таких дней между её обожаемыми отвратными родителями произошёл конфликт, в результате которого приёмная мать девочки ушла из дома, заявив мужу, что у неё уже есть любовник, и что она подаёт на развод, а он пусть сам обеспечивает дочь эту мелкую сумасшедшую суку. Оказалось, что у Вивиан появилось странное увлечение, которое началось с распотрошения внутренностей мягких игрушек, а закончилось, потрошением внутренностей животных, которых девочка ловила на заднем дворе дома. Приёмная мать Вивиан всё это видела и не раз жаловалась мужу, но тот отмахивался от неё, как от надоедливой мошки. Вот к чему это привело. Никто не потрудился отвести девочку к психологу и выяснить причину подобного поведения. Все просто поставили на ней крест, а затем упекли её в психбольницу… Когда она выпотрошила своих родителей. И вот уже 4 года Вивиан лежит в больнице под строгим надзором врачей и мозгоправов, принимая таблетки и распугивая народ. Одно оставалось неизменным: её широкая, ничем не омрачённая улыбка, обнажающая ряд белоснежно белых зубов и клыков. Казалось, ничто не способно снять с лица эту широкую улыбку. И только чёрные бездонные глаза, в которых притаились какие — то странные розовые вкрапления безумия и необоснованного веселья, от которых у обычных людей всё внутри сжималось от накатывающего страха. Но Сашу это не пугало. Она совершенно спокойно смотрела на психопатку, своими меланхоличными тусклыми красными глазами, совершенно спокойно реагируя на то, как Вивиан хватает её за руку и гуляет с ней по коридорам больницы, игнорируя шугающихся её пациентов. Вот и сейчас девочки, вдоволь нагулявшись, сидели в палате Вивиан и о чём — то мило беседовали, пока Саша заплетала такие же кудрявые и чёрные, как у неё самой, волосы Вивиан в густую косу. — Саша… — Обратилась вдруг к девочке Вивиан. — А ты боишься умереть? — Что? Сашенька так и замерла на месте, прекратив заплетать волосы Вивиан. Взглянув на старшую подругу, девочка невольно напряглась. На лице Вивиан не было привычной улыбки. Не было на лице её широкого задорного оскала, не было больше и безумия во взгляде. Вивиан смотрела в открытое окно, на открывающийся им из окна вид, а именно на задний двор больницы, больше напоминающий какой — нибудь скудный садик с неровно стриженным газоном и нелепыми кустарниками, наполовину лысыми деревьями и разбросанными по едва различимым тропам камни. Чёрные бездонные глаза девушки смотрели на сад задумчиво, немного нерешительно, словно она обдумывала что-то, что должна была сделать. На что должна была решиться. — Не знаю… — Честно призналась Саша, всё же повязав волосы Вивиан резинкой и переведя взор туда же, куда и собеседница. — Может быть, всё зависит от того, как умереть? Ведь если тебе суждено умереть, ты не хочешь умирать долго и мучительно. Тебе кажется, что лучше умереть быстро и безболезненно. — Но ведь есть люди, которые не хотят умирать, разве нет? — Есть… И, думаю, это хорошо, когда ты хочешь жить. Это значит, что у тебя есть какая-то цель, необязательно осознанная. А когда тебе нечего терять и незачем продолжать бессмысленно существовать, а не жить, то, конечно, умереть не страшно. Хотя, это как сказать… Некоторым перед смертью всё же ударяет мысль о том, чтобы продолжить жить, а не умирать вот так. — Говоришь так, словно ты и есть такой человек… — … Возможно. Кто знает? — Понятно… Спасибо. — За что? — Удивлённо вскинула брови Саша, наблюдая за поворачивающейся в её сторону Вивиан. — За то, что была рядом всё это время. — Улыбнулась брюнетка свое привычной широкой улыбкой. Но взгляд её изменился. Саша была готова поклясться всем, что у неё осталось, но она была уверена… Что увидела в её взгляде некую решимость. — А зачем ты спросила меня об этом, Ви? — Вопросительно склонила голову Саша, надеясь услышать ответ, но Вивиан только улыбнулась чуть устало и печально, после чего погладила Сашу по голове и, чмокнув в лоб, ответила: — Да так… Просто было любопытно… Саша не поверила подруге, но поделать ничего не могла. Не заставлять же её насильно, правда? Но очень скоро девочка пожалела, что не была настойчива в тот день. Все через три дня после их разговора, на утро после очередной процедуры Саша вновь направилась в палату Вивиан, как и всегда, на протяжении этих трёх лет. Но в коридоре, где находилась палата Вивиан, стояла суматоха. Все столпились и метались из стороны в сторону. Саша, предчувствуя неладное, стала пробираться сквозь толпу, прямо к палате Вивиан. Но прежде чем успела выйти из — за спины какого — то мужчины из толпы, услышала разговор двух врачей, один из которых занимался наблюдением за Вивиан: — Не понимаю, почему это произошло… Последние несколько недель у неё не было никаких отрицательных показаний, она вела себе нормально и вменяемо… Чёрт! — Не казнись так. Ты же знаешь, с какими симптомами она сюда попала. Да же если бы ты смог как — то сгладить и «поправить» ей психику, она бы вряд ли смогла и дальше жить как нормальный человек. — Да, но… Боже… Совсем же ещё молодая… Могла ведь выйти отсюда и попробовать всё начать заново! — Может, оно и к лучшему? Учитывая то, как она страдала, прикрываясь безумством… Возможно теперь она больше не страдает… — Хочу надеяться… Саша, наконец, протиснулась сквозь толпу и взглянула в сторону открытой палаты, тут же замирая с широко раскрытыми глазами. Санитары больницы на носилках выносили из комнаты чьё — то тело, скрытое под белой простынёй, а следом вышел и следователь с верёвкой, повязанной в петлю, что находилась в специальном пакете. Из — под простыни, под которой скрывалось тело, высовывались только мертвецки бледные и худые изящные руки, так же такие знакомые Саше чёрные непослушные кудри. Девочка с ужасом осознала, что ещё один близкий ей человек исчез из её жизни. В тот день, а затем и последующий месяц в больнице судачили лишь об одном… Вивиан повесилась.

***

Привычно проснувшись с утра пораньше, я протяжно зеваю, отдалённо понимая, что всё ещё прижата к чему — то мягкому и тёплому. В нос ударяет уже приевшийся, по — видимому, за ночь запах почти выветрившегося одеколона, но всё ещё стойкий запах чего — то приторного сладкого. «Отдалённо похоже на клубничную пастилу…» — Осознаю, наконец, что же это за запах и немного ворочаюсь, пытаясь то ли поудобнее устроится в чужих объятиях, мягко сжимающих за талию, то ли выползти из них. Я всё — таки выползла из объятий того, кто меня обнимал во сне и, потянувшись до хруста в хрящиках, взглянула на Энджела. Даст всё ещё крепко спал, тихо посапывая и мило жмурясь во сне, подложив одну руку себе под голову. Видимо, мы как заснули, так ни разу и не меняли позы во сне. «Рука наверняка затекла» Решив не будить паучка, я тихо, почти бесшумно вышла из его комнаты и пошла в свою комнату, чтобы привести себя в порядок и пойти готовить завтрак. На моё счастье Ниффти уже проснулась и вовсю наводила порядок в столовой, где мы вчера отужинали. Пожелав демонессе доброго утра, я вошла в помещение кухни, где меня уже ждал Аластор, замешивающий массу для блинов. — Не стоило приходить сюда, чтобы помочь с завтраком. — Сказала я демону, надевая фартук. — Завтрак это не ужин, я бы и сама справилась. — Полно, чертёнок! Мне нравится готовить, так что я только с удовольствием помочь тебе даже с лёгким завтраком! — Улыбнувшись своей фирменной (насколько я поняла, лыбой), Ал щёлкнул пальцами, и в моих руках тут же материализовались ингредиенты для приготовления сладкого сиропа. Тем временем Радио-Демон начал делать блинчики. — Хорошо, я поняла. — Киваю головой и начинаю делать сироп, попутно напоминая себе, что надо сделать тосты с маслом и нарезать фрукты и ягоды. Готовка завтрака проходила в уже довольно обыденной атмосфере светской беседы. Что довольно необычно: два серийных убийц готовят сладости на кухне, в цветастых фартуках, мило беседуя и находясь при этом в Преисподней. Аластор вообще, пожалуй, один из немногих моих нынешних знакомых, рядом с которыми мне не хочется матюкаться. Как отметил Энджел, я довольно сдержана в общении и почти не употребляю нецензурной лексики (мои мысли не в счёт), что в общем-то правда. Я росла в обществе, где почти никто так не выражался, а если и выражался, только в порыве неконтролируемых эмоций. В остальном же всё было прилично. Наверное, дело в воспитании, потому я не позволяю себе разбрасываться ненормативной лексикой… Но, блять, это нормально, когда ты материшься, пытаясь донести до людей свои чувства так, чтобы поняли С ПЕРВОГО РАЗА. А как это сделать лучше, если не через маты? «Хотя в кругу друзей себе и не такое позволишь… Ха…» Друзей? А они у меня были? В моей жизни были разные люди. Были люди, которые были мне семьёй, были люди, которые сделали из меня ту, кто я есть… Были и люди, которых я могла назвать своими наставниками и товарищами, но друзьями… Наверное, не было таких людей. Или это я их таковыми не считала? Откинув в сторону ненужные мысли, я снова принялась за готовку. Блинчики и сладкий сироп были уже готовы, поэтому мы просили Ниффти накрыть их чем — нибудь, чтобы сильно не остыли. Пока я делала тосты с маслом и фруктовым джемом, Аластор нарезал фрукты и складывал их на тарелку, после чего начал проверять омлет в духовке. Когда и тот был готов, мы порезали его на небольшие порции и отдали Ниффти, чтобы она увезла всё в столовую, пока мы прибираем кухню. Завтрак готов и подан, мы с Алом прибрали кухню и вымыли руки, после чего вместе вышли в столовую, где уже собрался весь народ. Чарли и Вэгги что — то бурно обсуждали, поедая приготовленные нами блинчики, на которые они проливали не только сироп, но и шоколад с ягодами. Ниффти о чём — то мило щебетала Хаску (она вообще была одной из немногих, с кем он, можно сказать «ладил», или же просто сносил), а тот либо молча и внимательно слушал, либо не слушал и просто уплетал свой завтрак за обе щёки, запивая ромом (удивительно, как он не пьянеет от такого количества спиртного). Энджел и Молли тоже о чём — то болтали, но заприметив меня, снова потянули к себе, усадив на стул — и вот я снова между ними. Аластор сел рядом с Чарли, которая теперь сидела между ним и Вэгги. — Ну, и куда ты делась? — Недовольно взглянул на меня Даст, буравя своими разномастными глазами. — Ты меня киданула, как!.. — Парень осёкся и покраснел, стыдливо отведя взгляд. — Как девушка на час другой, которая ушла, стащив у тебя деньги? — Смотрю на то, как он краснеет, прекрасно понимая, что он хотел выразиться грубее, за что ему теперь стыдно. Мне приятно, что он стал фильтровать речь рядом со мной, но мне немного неловко: я не просила его этого делать, но он всё равно старается лишний раз не материться при мне. «Милашка» — Всё нормально. Думаю, ты на самом деле не имел это в виду. — Улыбаюсь и протягиваю ему блинчик намазанный шоколадом и с клубникой поверх. — Угощайся. — Ты слишком добрая, Лекси. — Пробурчал Энджи, но блинчик съел, испачкав рот в шоколаде. — Просто ты меня злой не видел. — Усмехаюсь, подавая ему салфетку. — Увидь ты меня в ярости, ты бы так не говорил. — А тебя вообще реально разозлить? — Вскинула брови Вэгги. — Ты постоянно спокойна, как удав. Даже когда на нас напали Истребители, ты голоса не повысила от страха. Да, ты была обескуражена, но даже тогда была пиздецки спокойной. — Я в своей жизни всякого дерьма повидала, так что меня так просто не удивить и не разозлить. — Ответила я, пожав плечами и отправив в рот свою порцию омлета, запивая долгожданным чёрным чаем с нотками яблока и без сахара. — Поня — я — ятно. — Протянула Вэгги, подозрительно сощурив единственный глаз. «Всё ещё не доверяет?» — А почему ты не ешь блинчики, Алекса? — Вопросительно склонив голову, обратилась ко мне Ниффти. — А… — На секунду я растерялась, не ожидая от розоволосой столь тривиального вопроса, но после ответила: — Я не люблю сладкое. Только если горький шоколад, остальное либо не ем, либо в очень маленьких количествах. Например, если эту будет торт из горького шоколада, но с добавлениями или украшения из обычного молочного шоколада или же белого. — Да? Тогда понятно, почему ты и чай горьким пьёшь. — Сорт чая, который я предпочитаю, не настолько горький. С привкусом яблока, так что сам по себе имеет сладковатый вкус. Мне этого достаточно, чтобы не добавлять сахар. — Правда? Можно попробовать?! — Просияла Шарлотта, на что я только усмехнулась и решила ради надёжности дать ей отпить глоток из своей кружки. Зачем лишний раз наливать, если ей всё равно не понравится? Так блондинка взяла в руки кружку и сделала глоток чая, но тут же немного скривилась и зажмурилась. — Горьковатый. — Честно призналась девушку. — Хотя сладость есть, он всё равно горький. — Принцесса протянула мне кружку. — Всё потому, что ты сладкоежка, Чарли. — С губ моих слетела очередная снисходительная ухмылка, как если бы я была старше неё на несколько тысячелетий, а не она меня. — Вот тебе и кажется, что у чая недостаточно сладости. Видишь? Аластор же тоже его пьёт без проблем. — Александра права — этот чай вкусен и без сахара. — Фыркнул Радио — Демон, водя пальцем по чашке. — Благодарю за то, что угостила меня этим чаем, чертёнок. Похоже, в 21 веке умеют делать хороший чай! — А ты сомневался? Мужчина лишь громко и шипяще рассмеялся своим жутким смехом, но, похоже, это уже никого не смущало. Когда завтрак окончился, я вместе с Ниффти пошла на кухню, чтобы отмыть посуду. Ал извинился перед нами, а затем ушёл в свой кабинет, где его должна была ждать Чарли с новой стопкой документов. Когда с делами на кухне окончательно, а точнее до обеда, было покончено, я вышла в холл, где меня ждали Энджел и Молли. — Что — то стряслось? — Вопросительно склоняю голову на бок, наблюдая за тем, как брат и сестра обнимаются, словно на прощание. — Нет, просто мне нужно домой. — Улыбнулась Молли и тут же набросилась на меня с объятиями. — Береги Энджи. — Хорошо, но почему ты говоришь так, словно мы можем больше не увидеться? — Осторожно отстраняюсь от новоиспечённой подруги и смотрю на неуверенные переглядывания Молли и Энджела. — Ты помнишь, я говорил тебе о том, кем я тут «работаю»? — Спросил Даст сиплым голосом. — Что ты местная и известная порно — звезда? Да, я помню. И? — Я… — Обречённо и громко выдохнул паучок, проводя ладонью в розовой перчатке по белой чёлке. — Короче, я должен своему боссу и… Если продолжу избегать работы, то он либо заставит меня, разыскивая по всему городу, либо я загнусь без дозы! — Ты зависим? — Хмурюсь, задавая ему этот вопрос. — … Да… — Энджел отводит взгляд. — И как это связано с тем, что вы не увидитесь? — Когда Вэл злится на Энджи из — за долгов или невыполнения работы… — Тихо начала отвечать за брата Молли. — Он начинает посылать к нему своих вышибал или ещё кого — то, чтобы вытрясти из Энджи деньги… Или опять заставить работать. — «Вэл»? — Валентино… — Отвечает мне Энджел. — Владелец самой крупной и известной во всём Аду порно — студии. — Ясно. И? — Бросаю многозначительный взгляд на Молли. — И Энджи боится, что Вэл узнает обо мне и начнёт трясти деньги с меня, ну, или шантажировать Энджи мною… — Девушка неуверенно теребит края своей одежды, смотря на меня в точности так же, как и Энджел: будто нашкодившая малолетка, разбившая окно в школе. — Замкнутый круг, короче говоря. — Раздражённо вздыхаю, переводя взгляд на умолкшего Даста. — А ты всё никак не определишься, хочешь ты продолжать в том же духе или бросить порнографию, я права? Энджел неопределённо и как — то неуверенно прикусил губу, снова отводя взгляд сторону, не зная, что ответить на мои слова. «Сколько бы он не отрицал — в глубине души он хочет получить шанс на очищение. Как бы он не кривился, ему хочется с этим покончить: покончить с зависимостью не только наркотической, но и зависимостью прогибаться, в прямом и переносном смысле, под теми, кто способен как — то облегчить его существование, пускай и цена этому соответствующая, но такая… Мерзкая… Чего же ты действительно хочешь, Энджи?» Внезапно из-за дверей отеля послышался звонкий и певучий, а ещё до боли знакомый мне полный безумного веселья женский голос: — Э — Э — Энджи — и — и? ~ Ты здесь, а? ~ Вэл попросил тебя проведа — а — ать ~ — Прозвучало за дверью. «Что?..» Я резко обернулась туда, откуда доносился голос. Ноги непроизвольно понесли меня к дверям, которые я тут же распахнула, игнорируя возгласы Энджела. Перед моим взором тут же предстало удивлённое, но красивое лицо девушки демона, которая тоже показалась мне до потемнения в глазах знакомой. Это была очень стройная и красивая девушка — демон с серовато — коричневым цветом кожи. Она обладала очень пышными густыми и непослушными длинными бордово — белыми волоса, убранными в два высоких хвостика на макушке, перевязанных кружевными повязками чёрного и белого цвета. Длинные изящные руки и запястья, аккуратные пальцы с длинными острыми чёрными ногтями- коготками, бордовые тени на веках, белая подводка в уголках глаз, длинные и густые кукольные ресницы, а также тонкие чёрные губы, пару секунд назад изогнутые в такой задорной, игривой, немного шкодной широко улыбке, оголяющей ряд белоснежно — белых зубов… Такая знакомая улыбка… И такие знакомые глаза… Не по цвету, совсем нет. У неё белые радужки глаз и красные белки с серыми узкими, как у кошки зрачками — щёлочками. Но эти вкрапления безумства и задорства… Такие до боли знакомые. На девушке было платье чёрного, вельветового и белого цветов с короткими рукавами — фонариками, разными узорами и кружевом по низу. Ко всему прочему на длинных и изящных руках она носила вельветово — белые полосатые перчатки и чёрные колготки с красными переливом поверху. Обувью же ей служили вельветового цвета балетки с белыми милыми помпонами. Куколка одним словом. Где — то с минуту шокировано смотрю на девушку, игнорируя встревоженные взгляды Энджела, Молли и остальных ребят, что стояли у меня за спиной. Девушка смотрела на меня также удивлённо, но её глаза ещё шире распахнулись от удивления, когда с моих губ слетело знакомое нам обеим имя: — Вивиан?..