Помоги мне принять себя

— Ладно, я уже понял, что верховая езда совершенно не твоё, — выдохнул Син Цю после тысячи попыток чему-то научить подопечного. Он слушал его, вроде как даже понимал о чём речь, но как только теория сменялась практикой — Чунь Юнь то застревал в стремени, то переворачивался вместе с плохо закрепленным седлом, то конь начинал играться и пытаться скинуть с себя неумелого наездника. — Знаешь, я и сам это давно понял, — стыдливо и малость резковато произнёс в ответ Юнь, не в силах разобраться с длинными поводьями. Казалось, будто даже конь над ним смеялся, когда фыркал несколько раз подряд и тряс головой. У Чуня в такие моменты сердце готово было остановиться. Никто ведь не знал, что это животное могло провернуть в следующую секунду. Син Цю заметил и это. Наверное, от его взгляда ничего нельзя было скрыть, какие бы старания к этому не прилагались. Он лишь забрал уздечку из рук новичка и ловко перекинул вперёд, через шею животного. — Хорошо, раз теорию вы не понимаете, — и снова юноша перешёл на «вы». Юнь напрягся, он явно выглядел более строгим, когда обращался именно так, — просто держитесь в седле, я поведу. Так вы быстрее сможете привыкнуть к лошади. Теперь его вели, точно какого-то ребёнка катали на лошади, как на празднике «Морских Фонарей», который по обыкновению проводили в родном городе Юня. Ученики глазели на него издалека, тыкали пальцами и шептались, смеясь. Лучший ученик, староста, воспитанный богатенький парень сейчас только что выставил его посмешищем перед новым окружением, заставил чувствовать то самое — когда хочется провалиться сквозь землю, закрыться руками, забраться в свою раковину — что угодно, лишь бы только не чувствовать на себе тысячи взглядов, впивающиеся в тело намертво. Они ожидают ошибки, ждут, пока оступишься, а потом треплют труп на дне ямы как стервятники. И всё, нет тебя. Ты пустое место, пускай вся школа и говорит о тебе. Тебя никто не замечает, пускай ты у каждого на слуху. О твоей ошибке, о твоей неправильности, об этом слышно отовсюду. Но тебя самого, настоящего, нет и больше не будет. — Всё в порядке? — в голосе «ледовитых глаз» впервые слышится лёгкий отголосок мягкости, будто на секунду он приподнял какую-то маску. Только сейчас Чунь Юнь осознает, что на пару минут отключился от реальности и вновь стал нагнетать и делать себе только хуже. Как же тяжело он дышит и как лëгкие наполняются воздухом через силу, а на грудную клетку точно скинули огромный булыжник по ощущениям — до него тоже доходит не сразу. Он снова раздул из мухи слона, уже даже не удивляясь таким резким наплывам и смене настроения на совершенно противоположное. — Всё в норме, — отмахивается, а сам не знает как закрыть чем-то губы, которые могут с лëгкостью выдать его дурацкими подрагиваниями уголков. — Раз так, то замечательно, — видимо, не очень-то убедительно звучало его это «в норме». — Первое занятие, думаю, так и закончим, в следующее вновь попробую чему-то вас научить, — Син Цю кидает строгий взгляд янтарных глаз в сторону Юня, будто намекая тому, что если не освоит что-то на втором занятии — будет пенять сам на себя. До окончания же первого занятия оставалось всего ничего, около двадцати четырёх минут. Только вот для Юня эти двадцать четыре минуты могли стать ещё большим позором, если сейчас он вдруг сдастся, не сможет выдержать напора этих дурных мыслей. И ведь что послужило причиной? Простые взгляды новых одноклассников и лëгкие смешки, которые он даже не слышал, только по их виду и можно было всё понять. Такая ерунда, а послужила спусковым крючком для (почти) панической атаки. Если она и не наступит сейчас, в течение этих двадцати четырёх минут, он чувствовал, всем телом ощущал, что после того, как останется один, она точно вернётся, чтобы закончить начатое. Она всегда возвращалась, Чунь Юнь знал это липкое мерзкое чувство на дне души лучше всех. Сначала оно обволакивало всё внутри, а затем тут же вырывалось наружу, рвало волосы на голове, рассекало кожу на невидных местах — это всё давно стало рутиной. Син Цю аккуратно ступал рядом, украдкой поглядывая в сторону новичка. Ему казалось, будто тот выглядит даже слишком обеспокоенно. Неужели из-за того, что он как-то надавил на него? В любом случае, спрашивать он не торопился, навязываться не хотелось. — Следующим история, — прокашлялся, пытаясь разрядить обстановку, но получилось не очень, честно говоря, — учитель там не такой строгий, как инструктор Дилюк, но опаздывать всё равно не стоит, — посоветовал он. — Ладно, — прозвучало совсем безучастно. Сейчас Юнь, кажется, полностью был в своих мыслях. Всё больше они увлекали его куда-то за собой, погружая в такую мерзкую и надоевшую пучину самобичевания. Последующая тишина очень давила на обоих, но как бы Син Цю не старался её нарушить и разговорить подопечного, всё было без толку — собеседник полностью замкнулся в себе, что заставило его задуматься: «Что же я сделал не так?» Быть может, был слишком строг? Может, новая обстановка так влияла на парня? А может новичку просто было некомфортно в компании занудного отличника? Спрашивать причину он вновь не собирался, предпочитая размусоливать вопросы и возможные ответы только лишь у себя в голове. — Почему инструктор доверил тебе обучать новичка? — вдруг ни с того ни с сего спросил Чунь Юнь, при очередном движении коня боязливо хватаясь вспотевшими руками за его гриву. — Так вот о чём ты так старательно думал? — тут же как ни в чём не бывало ответил Син, точно оживившись, пускай и понимал, что думал он точно не об этом. — Как я уже слышал от классов старше, он доверяет лучшим ученикам таких как ты, чтобы не тормозить учебный процесс для общей массы класса. Таким способом продолжают изучать что-то новое и уже наученные ребята, и переведëнные новички, — подробно изъяснился он. — Ясно. Говорить с этим парнем Чунь Юню было попросту не о чём, да что там не о чём, даже просто слушать его было как-то неловко. Наверняка будь с ним Беннет, он бы сейчас слушал кучу его громкой болтовни и не балансировал с трудом между панической атакой и спокойным выражением лица. В обществе такого идеального человека он только больше чувствовал себя никем, мокрым местом, букашкой, которую так просто раздавить, которая только и способна, что замыкаться от других и пытаться переждать своё явно нестабильное эмоциональное и психическое состояние. Трудно было признавать, да и Чунь Юнь и не признал бы это вслух никогда, но в обществе Беннета он чувствовал себя гораздо спокойнее, не только потому, что знал его чуть дольше и успел даже немного привыкнуть, нет. Он не чувствовал себя так жалко на фоне неудачника, как на фоне успешного отличника, с которым у них практически равные результаты. Но Юнь знал, что не дотягивал до его уровня по способностям. Мама говорила ему, что хочет, чтобы он был лучше всех, потому когда он видел кого-то лучше, такого как Син Цю, его «одолевало желание бороться за титул лучшего». По крайней мере, должно было — так думала мать. Чунь же, когда видел человека успешнее во всем, чувствовал только свою ничтожность и нежелание больше заниматься тем, в чём тот человек оказывался лучше. Его держала лишь мысль о том, что родители хотят видеть его лучшим, и он просто обязан делать для этого всё, иначе уважения к себе в семье ему не добиться. Мать помимо него самого вырастила старшего брата — он сейчас успешный человек с хорошим заработком для своего возраста, с семьëй и хорошей квартирой. Она им определëнно гордится, вечно ставит Юню в пример, как идеальный образец для подражания, как идеал того, кем он должен стать в будущем. Завести семью, обрести карьеру, купить жильë, — так по её мнению и стандартам и выглядела хорошая, достойная жизнь. Никакого другого исхода она не принимала и не приняла бы, Юнь знал. Но кто самого Чунь Юня спросил, какой он видит свою «достойную жизнь»? Никто. Никого не волновало, как он будет себя чувствовать, волновало только то, что будут говорить другие, совершенно посторонние люди, глядя на их семью. Никого не волновало, что ему нравились парни — мать и отец чуть ли не пророчили ему ребëнка в двадцать три года и красавицу-жену, которая обязательно должна уметь вовремя заткнуться, не краситься и не носить короткие юбки. «Почему бы девушке самой не решать, как ей выглядеть?» — всегда искренне интересовался он у родителей. «Ничего, поймешь когда вырастешь», — всегда отвечали они ему. Он вырос, но так и не понял, к чему вся эта показная ерунда. «Почему мы переживаем за то, что о нашей семье подумают?» — всё также спрашивал он. «Вырастешь — поймëшь», — отвечала ему эта старая заевшая кассета. Чунь Юнь вырос, но так, блять, и не понял, зачем всё это. Но, по всей видимости, воспитание родителей на нём отразилось сполна, он стал бояться сам, точно так же как они. Осуждения, внимания к своей личности, людей, окружения, чужого мнения. Всё это сжирало изнутри и он позволял этому происходить день ото дня, даже сейчас, молча наблюдая как его нутро превращается в чëрное, похожее на сажу, скопление страхов и переживаний. Особенно он боялся, что однажды покажет какую-то эмоцию, которая с лёгкостью выдаст его настоящие чувства к своему полу. Чунь Юнь не позволял себе влюбляться, почти никогда такого не происходило. Всего лишь один раз, в средней школе, он влюбился настолько неосторожно и глупо, что и представить невозможно. В своего соседа по парте. Он точно помнит, как тот любил отлынивать на уроках и вечно дëргал Юня, обращаясь за помощью, а сам Юнь и не был против — с удовольствием помогал, придвигаясь поближе, сам того не осознавая шёл на физический контакт. Позже они даже поладили, а потом и вовсе стали близкими друзьями: ходили друг к другу на ночёвки, смотрели фильмы, прогуливали школу. Этот парень как-то даже лежал у Юня на коленях и смотрел ему в глаза, тот момент он помнит отчётливее и ярче всех прочих. Но какой в этом всëм был вообще смысл? Чунь переступил свой страх, который навязала семья, и что получил? Боль. Этот сосед по парте попросился отсесть от него сразу, как только Юнь признался в своих чувствах к нему. Он был к этому готов, но не к тому, что начало происходить дальше. Наверное, как бы бережно Чунь Юнь не хранил эту память о таких светлых и первых романтических чувствах, того парня он никогда простить не сможет. Просто не готов. Связь он оборвал, как ни странно, сразу же, и не было больше никаких прогулок по паркам вместо скучных уроков математики и хихиканья ночью под одеялом на ночёвке, когда они рассказывали друг другу всякую ерунду при свете ночника в виде какого-то животного. Позабыл, правда, какого, и постоянно думал о том, как хорошо было бы точно также позабыть и травму, которую ему принесла вся та ситуация. — Уже привык немного? — аккуратно нарушает тишину Син Цю. — А? К чему? — Юнь поначалу даже не понимает, что тот имеет в виду, пока не вытряхивает из головы все ненужные сейчас размышления. — Наверное да, только вот… просто сидеть на лошади и управлять ею — совсем разные вещи. Когда он представлял себе следующее занятие — даже в жар бросало, ведь считал, что явно опозорится ещё больше, когда будет вновь пытаться управлять лошадью сам. «Хотя, куда уж больше», — только и думалось ему. На самом деле, больше всего он не любил допускать ошибки и показывать кому-то то, как обучается чему-то совершенно новому. С детства мать учила его стараться не показывать своих слабых мест, потому-то сейчас Юнь и был в каком-то ступоре и внутренней панике из-за того, что это просто приходится делать. — Естественно, ведь… — Эй-эй! — Син Цю не успел закончить начатую фразу, а Юнь даже выдохнул от какого-то резкого облегчения, когда в поле зрения вдалеке показалась белобрысая макушка. Беннет изо всех сил размахивал правой рукой в воздухе над головой, даже слегка приподнимаясь в седле. Ладно, радовало то, что хотя бы не пришлось выслушивать, что собирался сказать этот идеальный во всём парень. Чунь Юнь был уверен — как только Син Цю открыл бы рот, оттуда вылетело бы целое занудное эссе, такое заумное, что даже с такими мозгами он не разобрал бы ни одного слова. — Урок уже закончился! Давай сюда быстрее, пойдём в столовку ещё раз сходим! — он улыбался во весь рот, как будто выиграл в лотерее кучу денег — по-другому его вечную улыбку от уха до уха было и не назвать. — Иду, — себе под нос ответил тот, точно Беннет, кричавший издалека, что-то мог услышать. Оставалось только слезть с лошади и всё, позор наконец окончен, по крайней мере до следующей недели, или когда там было следующее занятие по расписанию, но удача сегодня явно была не на его стороне, да и шутки у неё сегодня были какие-то по-особенному глупые. Глупее обычного. Нога предательски подвернулась в стремени, стоило только попытаться перекинуть вторую. Момент падения с лошади, кажется, длился вечность. В эту вечность Юнь уже успел подумать, как же будет смеяться та толпа ребят, что ещë не успела уйти, как лучший ученик Син Цю будет смотреть на него свысока своим самым холодным взглядом, как сосед-неудачник назовëт его самого ещё большим неудачником и даже о том, как инструктор Дилюк отстранит его от занятий верховой ездой, назвав самым бесполезным учеником, что тот когда-либо видел — а дальше мысли оборвались, провалившись в темноту вместе с Чунь Юнем, как если бы кто-то выдернул старый телевизор из розетки, и остался только звенящий шум помех в ушах. **** Голова раскалывалась так, будто Чунь Юня как следует приложили ею об землю. Ах, да. Ну, хотя бы от панической атаки это его спасло, поэтому спасибо удаче и на том, что шею ему таким вот оригинальным способом не свернуло. — Пришёл в себя? — в ушах всё ещё звенело, но Юнь точно мог определить, что это не был голос Беннета. И снова судьба свела его с тем, от кого и пошли все беды — Син Цю. Чуню уже даже было интересно, зачем она так старательно пытается привести его к этому заучке с медовыми глазами. Он попытался встать, но в голове что-то резко отдалось, точно стрельнуло, и Юнь лишь зашипел, как кот, от этого неприятного чувства в затылке. Проведя рукой по нему, еле касаясь, он понял, что на голове была плотная повязка из бинтов — повезло так повезло. Если мать узнает, или же уже узнала об этом, ему явно будет не до шуток: так опозорить её в первый же день, да ещё и занятия прогулять из-за такой ерунды. — Мне нужно на занятия, — только и смог сказать он, всё ещё пытаясь подняться с больничной койки. Выходило не очень, учитывая что боль никуда не делась. — Издеваешься? — Син Цю, до этого мирно сидевший напротив на табуретке, тут же отложил в сторону книгу и лишь одним толчком в грудь откинул его обратно на подушку. — Ты себе чуть шею не свернул, упав с лошади. Я с тобой с того самого момента и сижу, занятия давно закончились. «Давно закончились». Охуеть не встать — во всех смыслах этого самого выражения сейчас, если посмотреть на ситуацию Юня. И правда ведь не встать: либо этот книжный червь уложит обратно, либо придёт какая-нибудь медсестра и даст ему по голове ещё сильнее, так, что точно сотрясения не избежит. В крайнем случае, сам сляжет обратно из-за этого противного головокружения, что оказывалось менее сильным в лежачем положении. — Матери уже сообщили? — единственное, о чём Чуню сейчас и остаётся спросить, так это об этом. Если сообщили, позора он явно не оберëтся. — Конечно сообщили, — как-то странно смотрит на него Син Цю. — Хотела приехать, но слишком уж далеко, потому директор Чжун Ли её вежливо остановил, заверив, что всё будет в порядке. Как-никак, в пансионе у нас и медицинское крыло есть, со всем необходимым. Медсестра Ноэлль сразу же тебя подлатала, когда мы тебя сюда принесли. Ужасно. Теперь вся семья узнает о его нелепом позоре в первый же день учëбы, а отец по-любому будет просто в бешенстве. Да что там, мать, несмотря на то, что хотела приехать, наверняка тоже отчитала бы его и вновь поставила бы в пример старшего брата, как и обычно. Неудачи ведь не для их идеальной семьи, такое просто недопустимо. Брат никогда не позорил родителей и всегда был единственным, от кого они даже не ждали безупречного результата, ведь и без того знали, что такой результат он им и принесёт. В отличие от Юня, которому считали своим долгом вечно напоминать о том, чтобы он был лучшим. Иначе в их семье было и никак — либо лучший результат во всём, либо никакой. — Ясно, — лишь вздыхает и прикрывает устало глаза. — Сотрясения, конечно, нет, но приложился ты знатно, — парень вновь берёт в руки книгу, бегло проходясь глазами по строчкам на странице, — в следующий раз постарайся быть более осторожным. Инструктор также переживал, но не смог остаться присмотреть за тобой из-за занятий. Потому я и здесь, всё-таки именно моим просчётом было твоё падение с лошади. Кончики ушей точно воспламенились от стыда. Не только сам опозорился, но ещё и других заставил переживать и напрягаться — цензурных слов под ситуацию было вообще не подобрать. Но вот самое страшное поджидало впереди, о чём он подумал, переведя взгляд на тумбу рядом с больничной койкой. Телефон, мирно на ней лежащий, также пострадал при падении, видимо, как-то выпал из кармана. Сейчас он отдалённо напоминал Чунь Юню телефон Беннета с этой чёткой трещиной посреди экрана, тянущейся из одного его угла в другой. — Тебе стоит позвонить, — посоветовал Син Цю, проследив за движением его полуприкрытых глаз, — наверняка твои родные переживают. Да что он вообще знает, чтобы так говорить. Первым делом Юнь ожидал услышать то, как его отчитают за прокол, когда он позвонит, о каком волнении вообще может идти речь. Конечно, если его мобильник вообще был в рабочем для звонка состоянии. — Не важно, позвоню позже, — он тут же отвёл глаза куда-то в другую сторону, явно демонстрируя ему своё нежелание звонить прямо сейчас. — Как знаешь, настаивать не буду, — вновь отложил книгу на тумбу, — сейчас позову медсестру Ноэлль, нужно сообщить, что ты пришёл в себя. Юноша поднялся с табурета и выпрямился, осторожно разгладив форму руками перед тем, как покинуть медпункт. Даже в его жестах читалась эта самая идеальность, Чунь Юнь подмечал это уже не раз с момента, когда впервые его увидел. И снова мысли привели лишь к размышлениям о том, как бы он хотел быть хоть отдалённо похож на таких идеальных людей, как Син Цю, ну что за проклятие. Если говорить откровенно, он и сам от этого слишком часто уставал, но не мог обойтись без этих навязчивых мыслей хотя бы день, из-за чего частенько проклинал своё воспитание. Он так ужасно завидовал идеальным людям. Так ужасно, что иногда даже хотелось приложить себя чем-нибудь тяжёлым по голове со всей силы, чтоб раз и навсегда эти мысли его оставили наконец, пока Юнь в конец с ума не сошёл от них. «Кажется, сегодняшнее падение с лошади было демоверсией этого способа избавиться от навязчивых и надоевших мыслей», — подумал тот и как-то грустно усмехнулся, прикрывая глаза от лучей тыльной стороной ладони. Закатное солнце неприятно светило прямо в них сквозь жалюзи, но так даже было лучше — если вдруг зайдут медсестра с Син Цю, можно будет спокойно свалить слёзы, что застыли сейчас в уголках глаз, на то, что они просто неожиданно заслезились от пробившихся в палату медпункта лучей. — Вот и ты, мальчик, который выжил, — спустя какое-то время, в течение которого Юнь бесцельно лежал на койке, дверь наконец-то открылась, и в палату вошла пепельноволосая девушка с яркой улыбкой, озарявшей её округлое лицо. Явно какая-то фанатка Гарри Поттера, судя по первой услышанной от неё фразе и значку пуффендуя на белом халате, — можешь звать меня просто Ноэлль, не люблю формальности, — она подошла ближе и уселась на белые простыни. Син Цю вошёл следом и первым делом забрал с тумбы свою книжку. Не зря Чунь Юнь дал ему ещё одно прозвище — книжный червь. Уж больно оно ему подходило, судя по тому как он носился со своей книгой. Юня даже интерес слегка пробирал, о чём же он там так увлечённо читает, что ни секунды свободного времени не упускает без неё. Метнув на него быстрый взгляд, он подумал лишь о том, что всё же стоило как-нибудь об этом спросить, если судьба снова решит свести их друг с другом в очередной нелепой ситуации. — Голова, наверное, всё ещё горяченная, — обеспокоенно произнесла Ноэлль и заботливо приложила руку к лбу парня, пока тот и не знал, как себя вести, — да уж. Я думала сменить тебе повязки на голове и отправить Син Цю сопроводить тебя в твою комнату, но, кажется, сегодня переночуешь в медпункте. Если наутро жар спадёт, можешь спокойно идти на занятия, — подытожила медсестра, похлопав Чуня по взъерошенной макушке. — А если не спадёт? — Юнь совсем не горел желанием нагружать всех своими проблемами, которые были лишь мелкой ерундой. Да и что сказали бы ему родители на его прогулы? Звонить им с этими новостями было ещё страшнее. — Если не спадёт — будешь отлёживаться дальше, — встрял Син Цю в разговор, на что Ноэлль лишь утвердительно кивнула, забивая этим кивком последний гвоздь в крышку гроба парня, — здоровье — это не шутки, знаешь ли. Как Чунь Юнь и думал, в этой школе всё точно также пойдет по одному месту. — Ладно, — ответил так, как он и привык, без каких-либо протестов, откидываясь обратно на подушку, устремляя взгляд в полок. — Я останусь с тобой, можешь не волноваться, — Юнь не смотрит в их сторону, но даже так буквально слышит, как Ноэлль добродушно улыбается. И откуда тут взялись такие хорошие люди? Почему-то от голоса этой девушки становится чуть легче, как будто она точно как в какой-нибудь игре исцеляет его, поднимая хп. — Позвольте мне, — рука дëргается от таких слов. Зачем это вообще нужно этому книжному червю? Юнь и понятия не имеет, — по моей вине он сюда попал. Ясно, вот и причина. То, что из-за Чунь Юня кто-то теперь чувствует вину, тяготит его только сильнее вкупе с другими мыслями, воющим роем пчëл скопившимися в раскалывающейся от боли голове. — Я побуду с ним до утра, — продолжает он, — только позвольте взять сюда тетради и книги, мне нужно будет выполнить домашнее задание к утру. Ноэлль удивилась не меньше самого Юня на такое, но, конечно, отказать не смогла — юноша обладал странной способностью заговаривать зубы своим приторно-вежливым тоном. Но что-то в его просьбе всё-таки казалось Юню нечистым, будто чувство вины за инцидент — только предлог для настоящей причины. Да и просто принять тот факт, что кто-то только из-за чувства ответственности за его падение готов просидеть с ним всю ночь, Чунь Юнь не мог. — Хорошо, но… — замялась слегка Ноэлль, ухватившись пальцами за подол платья, — это мои прямые обязанности, потому постарайся не попасться директору на глаза. Уверена, меня отчитают за то, что позволила кому-то остаться в качестве сиделки на ночь вместо меня, тем более ученику. — Не волнуйтесь, всë будет в лучшем виде, — заверил её Син Цю, — а теперь позвольте мне отлучиться за необходимым. Когда ученика и след простыл, медсестра принялась старательно искать что-то в белоснежном шкафу напротив койки, попутно причитая себе под нос о том, что «точно была уверена, что положила их сюда», в то время как Чунь Юнь только и думал, как его вообще угораздило свалиться с лошади. Он, конечно, прекрасно понимал, что с первого раза ничего точно не выйдет — это тебе не в игры играть, где предсказуемая механика управления и ты только и делаешь, что жмëшь на кнопки — но вот так упасть, да ещё и отрубиться… Такое ощущение, что Беннет заразил его своей неудачей, которая ходила за ним по пятам. Кстати, о Беннете. — Извините, мой… друг, — Чунь Юнь и сам удивился тому, что так кого-то назвал, но подумал, что было бы как-то невежливо называть его знакомым, учитывая, что он был первым человеком, который так по-обычному относился к Юню. — Ты про того шумного мальчишку, которого не пустили, и он уснул у двери палаты? — засмеялась та, не успел он и продолжить вопрос, вытаскивая из самого нижнего ящика плотные бинты и аптечку. Уснул у палаты?.. Чунь Юнь мог увидеть в нём шумного мальчишку, неудачника, соседа по комнате, разгильдяя, и даже неряху в какой-то степени, судя по его вечно мятой одежде, но такого он от него определëнно не ждал, да и даже представить не мог, что кто-то поступит так из-за него. Ведь кому он такой сдался? Неправильный, замкнутый, вечно с недовольным лицом и заспанным мутным взглядом. В его прежней школе он не общался ни с кем, от него отвернулся каждый из-за того случая, каждый успел сказать о нём очередную дрянь, ранящую до боли в сердце, потому он даже и подумать не мог о хорошем отношении к себе. — Да, про того… — О, он отдельная тема для разговора, — Ноэлль подсела поближе, жестом прося Юня подняться с подушки, — каждую неделю заявляется в медицинское крыло. То руку сломает, говорит, с лестницы упал, то занозу посадит, ещё глубоко так, что не достанешь с первого раза, то опять за пластырями прибежит, — мягко снимает бинты с головы, но Чунь Юнь всё равно щурится от боли в затылке, — одним словом — катастрофа, а не мальчик. Мне его даже жаль, но сегодня ты его точно затмил по полной программе, — смеëтся она. От её слов даже сердце сжимается, вот настолько сейчас стыдно парню. Да и про Беннета слушать самому больно, даже непонятно, как он вот так умудряется попадать сюда каждую неделю, как по расписанию. В глубине души Чунь Юнь надеется не стать точно таким же, ведь занятий по верховой езде впереди ждëт ещё целая куча (если его после этого инцидента от них и вовсе не отстранят, конечно), а учиться предстоит слишком уж многому. — Сейчас будет больно, потому что надо промыть рану, но постарайся не дëргаться, — девушка достаëт из аптечки щипцы, вату и баночку с какой-то жидкостью, — понятия не имею, как ты ударился о камень в траве, если садовники регулярно проверяют всё поле для занятий. Поразительный везунчик. Юнь старается молчать, закусывая губу, но шипения всё равно срываются с них время от времени. Видимо, кровь запеклась под бинтами, пока тот отлëживался в отключке, потому светлые волосы слиплись на затылке и образовалась мерзкая корочка, которую медсестра сейчас и промакивала смоченной ваткой, зажатой щипцами. — Ты же тот самый новичок, которого сюда перевели день назад? — спрашивает внезапно она, убирая щипцы от раны, чтобы заменить вату. Чунь Юнь сразу отводит глаза в сторону, куда угодно, лишь бы не смотреть на мерзкую окровавленную вату, ту, которой она только что касалась затылка. Тошнотворно. — Да, — Юню становится как-то неловко от «тот самый» — Ух ты, всего день назад перевëлся, а уже такую шумиху поднял, — усмехается она. Что верно, то верно. Он даже боялся думать о том, какой переполох навëл и сколько людей в пансионе об этом уже знают. — Но близко к сердцу не принимай, это я так, — тут же меняется в лице Ноэлль, — шучу просто. Да как тут близко к сердцу не примешь, когда вся жизнь построена на общественном осуждении и упрëках родителей о том, что нужно понравиться всем и каждому, всем и каждому угодить? Правильно, никак. Юнь не винит эту медсестру, она не в курсе той огромной кучи тараканов в его голове и семейных проблем, да и в конце концов по-доброму к нему относится, лучезарно улыбаясь. Он и не знает, что делал бы, если бы на её месте был какой-нибудь ворчливый любитель обвинять во всех бедах того, кто пострадал. На его памяти был один такой врач — его психолог. Юнь ненавидел любые напоминания о нём, потому, если бы здесь оказался похожий, наверняка флешбеки не заставили бы себя долго ждать. Ему хватило подобной практики, потому он лишь мысленно благодарил судьбу за такую замечательную медсестру здесь и молча сидел и ждал, пока Ноэлль закончит своë дело. **** Когда Чунь Юнь проснулся, за окном уже было совсем темно, а палату медпункта освещала только маленькая тусклая лампа с мягким оранжевым светом, щекочущим нос, стоящая на тумбе у другой кровати. Затылок болел и пульсировал уже не так сильно, но теперь, кажется, голова раскалывалась уже от переизбытка сна. Слишком уж долго он провалялся сегодня в отключке, а потом ещё и уснул после ухода Ноэлль. Сам он этого, правда, не помнит, но наверняка где-то в это время его и отключило повторно. — Проснулся? Кое-как прищуривщись, с трудом сфокусировав взгляд на месте, откуда шëл голос, Юнь вгляделся в другой угол комнаты: на той кровати напротив сидел Син Цю, сложив ноги в позе лотоса. Вокруг лежала куча тетрадей и учебников, уже закрытых. Кажется, домашку он уже давно доделал. Был ещё вариант, что пока даже и не начинал, но что-то не верилось, чтобы этот книжный червь упустил шанс сделать всё и сразу, за один присест. — И давно ты тут сидишь? — просипел Чунь Юнь, сам испугавшись своего охрипшего после сна голоса. — Прилично, — ответил тот, переворачивая страницу книги. Парень задумчиво посмотрел в потолок. Какая этому Син Цю выгода с того, что он сидит с каким-то покалеченным неудачником? Наверняка ведь сейчас сидит и думает, как же Чунь Юнь его достал и насколько он лучше его во всëм, восхищается сам собой и своим успехом. А посидеть пришëл просто из жалости. Какие здесь ещё могли быть причины? Юнь не понимал. Тараканы в голове активно бегали туда-сюда, ворошили не самые лучшие воспоминания и мысли. Ночью его особенно ломало, потому нахождение кого-то ещё в комнате, кто бодрствовал, сейчас очень напрягало. Любая слишком триггерная мысль, любой неосторожный вопрос этого отличника, и он сорвëтся, перестанет отдавать себе отчёт о том, что говорит и что делает. Так было уже не раз, он боялся самого себя, собственных мыслей, собственных движений, которые порой не мог контролировать. Больше всего пугала та мысль, что Чунь Юнь просто не может и никогда не мог уследить за всем. Если сейчас он мог контролировать движения и действия хотя бы благодаря боли в затылке, что не могла позволить ему двинуться в случае чего, то контролировать слова даже при желании не вышло бы, он уверен, даже не сомневается. Не мог раньше, не сможет сейчас и никогда в будущем, очевидно, тоже. — Ты же не просто из-за чувства вины со мной посидеть притащился, да? — руки вспотели от собственной прямолинейности, но Юнь просто не мог поверить в то что с ним, таким беспомощным, согласились сидеть просто вот так, без причины и своей выгоды. — Знаешь, я живу в одной комнате с Рэйзором, — заговорил тот, осторожно закрывая книгу обеими руками, — он недавно привëз приставку из своего родного города, и теперь к нему ещё больше стал ходить твой шумный сосед. Покоя мне там не найти никакого, а вот с тобой в палате… — задумчиво произнëс Син Цю, — с тобой гораздо тише, ты не громкий и почти не болтаешь, — признался он. Ну конечно. Конечно, он пришёл не просто так. — Ясно. Так и думал, — выпалил Чунь Юнь, переворачиваясь на другой бок, лишь бы его идиотского лица не было видно. Не было видно, как он еле держится, чтобы не сорваться. Он ненавидел ночь. Ненавидел её так сильно, что хотелось умереть, когда луна медленно поднималась над пансионом, а на улице загорались фонари. Его ломало, чëрные мысли лезли наружу, вытекая из глаз и рта. Чунь хотел бы укусить себя за руку прямо сейчас, проснуться в палате одному, но только жаль что это была реальность и собственные чувства, накопившиеся внутри, сейчас нельзя было выпускать наружу как и обычно, когда рядом кто-то находился. Парень не хотел, чтобы кто-то видел его таким ужасным, когда он захлëбывается в полукрике, зажимая самому себе горло, только бы никого не разбудить. — Я принёс тебе печенье от Беннета, — слышится из-за спины голос Син Цю, — сам приготовил, но на деле то, что он мне передал, было просто углями в красивой коробке, потому я купил новых в столовой. Они на столе, а ещё там стакан молока. Тебе ведь наверняка хочется пить, верно? Юнь сейчас не хочет ни пить, ни есть, только лишь остаться наедине сам с собой. — Ты снова уснул? — спрашивает, когда в ответ следует молчание. — Нет, — кое-как выдавливает из себя Чунь Юнь, а после этого уже думает, что лучше бы промолчал. Может быть, так Син Цю ушёл бы из палаты, когда понял бы, что бессмысленно сидеть с таким как он. — Тебе нужно хоть немного поесть. Да и медсестра Ноэлль настаивала. Поесть, как же. Только этого ему сейчас и не хватает, естественно. Он сам вправе решить, что ему необходимо. Сам решить хоть что-то, хотя бы раз в своей никчемной жизни, чтобы никто не мог пойти ему наперекор и сказать, что это неправильно, сказать, что он должен поступить иначе. Хотелось бы просто взять и послать всех, кто пытается что-то ему указывать. — Не хочу, — Юнь чувствует, как начинает отвечать более резко. И ему это не нравится. — Тогда я больше не знаю, что тебе предложить. Чунь Юнь не смотрит в его сторону, но думает, что тот определённо вновь уткнулся в свою книгу. — Что ты читаешь всё время? — ему явно нужно отвлечься, а вопрос о книге с самого знакомства не даëт ему покоя, так что лучше темы для разговора сейчас, наверное, не найти. Удивлëнный вздох в ответ, выдающий каплю, самую малость радости его обладателя. Видимо, книги — это действительно его страсть и способ отвлечься от реального мира, наверное, прямо как и игры у самого Чунь Юня, благодаря которым он смог хотя бы как-то пережить все самые худшие эпизоды жизни, которых у него уже было слишком много для его-то шестнадцати лет. — Только не смейся, — сразу же говорит тот, а Юнь уже не узнаёт в интонации его голоса того холодного парня, что сидел сзади пару секунд назад, — это сборник стихов. Сборник стихов, боже. И это он всё время читал так старательно и увлечённо, точно читает какой-нибудь из томов «Войны и Мира»? Чëрные мысли действительно отступают, ведь Юню правда хочется засмеяться с такой глупости. Этот Син Цю правда книжный червь до мозга костей, такой, какого ещё поискать. — Сборник стихов? — усмехается Чунь Юнь. Хорошо, что он лежит на другом боку и этот парень не может заметить его идиотскую кривую улыбку и дорожку от прокатившейся слезы рядом, — Боже, я думал ты читаешь там что-то более… умное. — А стихи и не что-то глупое, — отвечает он, — ты только послушай… Чунь пугается, когда кровать позади громко скрипит и Син Цю встаëт, еле слышно цокая каблуками форменных туфель. Он что, даже в свободное время в школьной форме ходит? — Светись, светись, далёкая звезда, чтоб я в ночи встречал тебя всегда, — он двигается медленно, кажется к окну, судя по звуку шагов и скрипу половиц, — Твой слабый луч, сражаясь с темнотой, несёт мечты душе моей больной. Чунь Юнь сразу понимает, что лучше успокоится прямо сейчас, так быстро, насколько только сможет, ведь окно находится слева от него, прямо в той стороне, куда он и развернулся в попытках скрыться, спрятать своë настоящее «я», старающееся проснуться, вынырнуть из глубин чернеющей души. — Она к тебе летает высоко, и груди сей свободно и легко… — парень выдерживает паузу, прежде чем продолжать. Медленными шагами он уже доходит до подножья больничной койки Юня и попадает в его поле зрения. Сердце бьëтся быстрее, стоит парню только подумать о том, что тот вдруг заметит блестящие дорожки слёз на щеках, но как только он видит в его руке закрытую книгу все мысли сами собой отрезвляющим щелчком пропадают из головы. Он помнит стихи наизусть? — Я видел взгляд, исполненный огня, уж он давно закрылся для меня, — его собственный взгляд даже не падает в сторону Чунь Юня, лишь устремлëн вперед, на ночной лес вокруг пансиона, который виднеется в щëлках жалюзи, — Но, как к тебе, к нему ещё лечу, и хоть нельзя — смотреть его хочу… Руки Син Цю раскрывают жалюзи одним элегантным и аккуратным рывком, а в застывших медовых глазах проскальзывает блëклая пелена странной и непонятой никем тоски. Чунь Юнь приподнимается на локтях и только и может, что ошеломлëнно наблюдать за его сникшей фигурой, пока тот всë стоит неподвижно, вглядываясь в тëмные кроны елей за окном, освещаемые лишь неполной луной — он точно в одно мгновенье изменился, превратившись из холодного отличника в парня, настолько влюблëнного в стихи, что помнит их наизусть, а рассказывает их так, как будто только для этого и был рождëн, открываясь с новой, живой стороны. — Надеюсь, теперь ты не скажешь подобное о стихах, — печально говорит Син Цю после минутного молчания, продолжая стоять у окна. — Ну, ты заставил меня поменять мнение, — честно признаëтся Чунь Юнь и глупо усмехается, вытирая красные глаза рукавом, пока никто не может этого увидеть, — не думал, что ты знаешь их наизусть. Он ложится обратно на подушку и всё ещё не может отойти от услышанного, слишком уж эти строчки… невероятные. Стихи, оказывается, правда не такие уж и глупые, как он всегда считал. — Рад, что смог поменять чьё-то мнение. Главное — прочувствовать сердцем, а дальше душа сама всë осознает, — поэтично говорит тот и отрывает глаза от окна, так и не закрывая жалюзи, — а теперь давай спать, иначе к утру твой жар так и не уйдёт. «Главное — прочувствовать сердцем, а дальше душа сама всë осознает». Чунь Юнь будет думать об этом всю ночь, снова и снова прокручивая в мыслях по миллиону раз, пока сон и головная боль не возьмут своё.