мать, 23:48 Завтра ты же идëшь на занятия, я надеюсь? мать, 23:53 Если так и будешь отлëживаться, то сам знаешь, что будет. мать, 23:55 Я позвоню директору и всё равно узнаю. мать, 23:55 Так что даже не думай делать как в прошлый раз.
Чунь Юнь косится боковым зрением в телефон, вглядываясь во вчерашние её сообщения. Прошлый раз. Всегда эта женщина не упускает возможности ненавязчиво ткнуть Юня в прошлое. Иногда ему даже кажется, что он уже живёт в нём, этом прошлом, каждый день своей жизни возвращаясь мысленно ко всему, что когда-либо происходило. Он помнит всё, от малейшей ноты эмоции, что пришлось испытать, до целой композиции их вихря, в которых довелось захлебнуться. Чунь Юнь не может как следует запомнить абсолютно ничего в настоящем, вечно забывает имена и лица, а расписания школьные всегда были для него просто белым пятном, чем-то совсем не важным для запоминания, но своё прошлое он, наверное, будет помнить всегда, лучше лица любого нового знакомого. Стоит ей только напомнить про тот самый «прошлый раз» — Юнь уже сидит на резном стуле с мягкой узорчатой седушкой. Ловит на себе укоризненный взгляд отца, что уселся прямо напротив него за столом с газетой и только наблюдает из-за неё, как тот старательно пытается подобрать слова для объяснения, но всё никак не соберёт назойливый пчелиный рой мыслей в голове в кучу, выцепив из них нужные. Загибает осторожно пальцы, почти не вдыхая, а взгляд вцепляется в них мëртвой хваткой. Потолок опускается всё ниже и ниже, вот-вот норовит задавить его своей тяжестью, он чувствует эту головную боль от неё, этой тяжести. Напротив пытливые глаза горят индиговым пламенем и заставляют хлебать воду, лëгкие ей заполнены, она льëтся через нос и заливается мерзко в уши, так, что ничего не слышно, кроме собственного сбивающегося с привычного ритма сердца, что бьëтся птицей бешено где-то в груди, чувствует, что не улети сейчас — буря застанет. Он точно не может дышать, пока эти огни направлены в его сторону. — Всё нормально?.. Вопрос извне, не родительский голос — пламя гаснет, задувается как свечка, и тело наконец отпускает, а взгляд может подняться от заломанных им самим пальцев. Стол из красного дерева тает на глазах за считанные секунды, вместо расшитой дорогими узорами седушки стула под ним обычная больничная простыня, а чёрно-белые обрывки отцовской газеты сгорают в тëмно-синем огне, пролетая тлеющими кусочками мимо в воздухе. Чунь Юнь и не старается зацепиться за них, они рассеиваются пеплом на ветру слишком стремительно, утекают сквозь пальцы и бегут быстро, подобно времени, и вот в глаза уже бьёт свет лампы. Выдох. Он в палате, сегодня выписка. Точно. Снова заблудился в мыслях, потерялся в прошлом. Хочется убедиться, что всё реально, оглядывается по сторонам неспешно: тусклые стены, жалюзи, отдающие желтизной от времени, а напротив человек на табурете скрипучем, уже привычном. Ноэлль смотрит на него ошарашенно и растерянно, изучая золотом сверкающих любопытных и слегка наивных глаз, хлопает в непонимании пышными ресницами. — Я в норме, — говорит скорее сам для себя, нежели для медсестры, — всё в порядке. Та не задаëт лишних вопросов, зрачки её лишь щепетильно скользят по накинутому на него одеялу и побелевшим костяшкам рук, сжатых в кулаки, когда она встаёт со стула, чтобы снять наконец с его головы уже точно приросшие к ней бинты. — Беннет про тебя опять спрашивал, — бросает девушка невзначай, еле прикасаясь к его макушке, снимая слой бинтов за слоем, — я сказала, что ты выписываешься уже сегодня. — Снова спрашивал? Все логические реакции в мыслях рушились в миг, стоило этому имени коснуться кончиков его ушей и ручьëм добежать до барабанных перепонок. Оно было тëплым дождëм в знойный июльский день, таким освежающим и отрезвляющим мозг, проливающимся над ослепительно ярким зелёным полем. Дождь в июле был непредсказуем, начинался даже тогда, когда в прогнозе была прописана самая ясная погода. Беннет был таким же, свалился в его жизнь прямо с неба вместе с тëплым ливнем, никаким прогнозам его последующих действий не поддаваясь, всегда выдавал что-то неожиданное, новое, что до него никто никогда не делал. — Конечно, ты же его единственный друг… — медсестра немного медлит, будто хочет сказать ещё что-то помимо этих слов. Её рука немного соскакивает с повязки, когда она открывает рот вновь: —…не считая меня. По движениям, ставшим резко скованными, видно — заранее ждёт осуждения и насмешек. Заправляет за ухо выбившуюся из общей массы серебристую прядку волос, прочищая кашлем горло. Ей ведь уже двадцать три, а она со всего пансиона дружит только с единственным мальчишкой, заинтересованным в ней как в личности, которому всего-то шестнадцать. Но Чунь Юню, на самом деле, и дела нет до этого, вовсе не пытается высмеять их разницу в возрасте, он всë пытается распробовать, какое же на вкус это слово — друг. Пытается понять какой у этого слова цвет, вызвать какие-то ассоциации, но их нет. В голове только тот самый мальчик, сосед по парте из средней школы, а перед глазами его лицо, перекрытое знаком вопроса, из-за которого внутри чувство опустошения ухает куда-то вниз, глубоко в душу. Как бы Юнь не хранил в полупустом альбоме воспоминаний именно это, время нещадно провело когтистыми пальцами прямо по нему, стëрло из памяти все его черты, обратило в пыль и песок, но забыло зацепить лишь одно: веснушки, почему-то не затерявшиеся, как всë остальное, в пыли, точно как у Беннета. Но был ли тот мальчик по-настоящему его другом? А станет ли настоящим Беннет? Он мог назвать его так ради приличия, воспитание не позволяло вслух говорить о ком-то таком «знакомый», но говорить и знать — явно не одно и то же. И он был именно из тех, кто говорил, разбрасывался словами, смысла которых не понимал и не знал совершенно. Так учили, а он лишь хотел быть хорошим сыном. **** Коридоры пансиона сразу после выписки встретили его абсолютной тишиной, а комната общежития лишь уныло стоящими в углу рядом с кроватью коробками, что Юнь так и не успел разобрать, прежде чем приложился о камень, притаившийся как назло где-то в траве. Помнится, Беннет предлагал помочь с тем, чтобы разобрать их, только вот разрешить копаться в собственных вещах кому-то постороннему он не мог, а у самого в силу обстоятельств и времени-то на это не было. И даже сейчас, когда Юнь уже стоял в дверном проëме и оглядывал комнату как впервые, лишнего времени на это всё также не оставалось: в конце концов, на занятия за него никто не сходит. Сосед по комнате наверняка уже был там, пускай шибко пунктуальным и не казался, но раз уж кровать его пустовала и была неряшливо сбита, даже не закинутая покрывалом, нигде, кроме них, он оказаться не мог. Мысли о занятиях плавно перетекли к главному вопросу: какой сейчас вообще урок? Расписание должно было быть где-то у него, помнит, что мать как-то присылала, только вот встречаться глаза в глаза с её сообщениями снова не хотелось, ему хватило сполна и того резкого скачка в прошлое в палате, когда в голову ударило всë то, что стереть из воспоминаний, как всë остальное, никак не получалось. Тогда Чунь Юнь лишь напряжëнно обвëл комнату взглядом, силясь найти хоть что-то, что могло бы дать ему ответ, только бы не опускать глаза на покоцанный дисплей, но вот его половина была абсолютно пуста как и в момент, когда он впервые зашёл сюда. В отличие от соседской. Наверняка там где-то висело и расписание, Юнь что-то припоминает о том, что видел мельком на доске с кривыми записями нечто на него похожее. Тихо прикрыв за собой дверь, он медленными шагами прошëл на середину комнаты, но что-то вдруг вспыхнуло, заставило остановиться. На мягком ковре была идеально ровно начерчена сияющим, насыщенно-красным линия, отделяющая его пустой мир от другого, заполненного доверху светом. Она не пускала, отторгала, твердя что Юнь чужак и ему здесь не место, не для него всë светлое, напоминая громко о его родном месте, той самой тени, в которой он прятался всю свою жизнь. Линия эта была начерчена всегда, понял он, правда, только сейчас, когда она засияла как никогда прежде предупреждением под ногами, а заступишь — тень та спасительная уйдёт и скрываться будет больше негде. Чунь Юнь не в силах был сопротивляться ей, зрачки сужались от багрового кровавого света, бьющего в глаза. Ещё немного, и в ушах зазвенит сирена. Застывшая над видимой только ему линией нога немела, кололась ëжиками, а на носке плясал солнечный блик. Его место близь раскидистой ивы около реки, отбрасывающей громадную тень своих ветвей на его тело, кажущееся таким маленьким по сравнению с возвышающимся до неба деревом, он это знает. Делает шаг назад, проигрывает очередной бой, ломаясь под гнëтом собственных мыслей и позорно отступает. Блик с противоположной и такой далëкой для него стороны уползает туда, откуда пришёл, теперь же ноги кусает лишь холод темноты. Линия исчезает, уходит обратно под пол, заползает в щели плинтуса и больше не видна, а в глазах загорается тускло отражение экрана мобильника. Придётся. На ту половину ему всë равно не попасть, не заступить никогда, смелости не хватит соваться туда, где он чужой.мать, 9:35
Я уже знаю, что ты выписался и точно не спишь
мать, 9:35
Вздумал игнорировать?
Новые сообщения окунают в омут сходу и с головой, быстро. Тени подступают нещадно со всех сторон, а ветки той ивы над головой раскачиваются, поднявшийся ветер срывает с них жалкие тонкие листья, унося куда-то глубоко в темноту, где их шелест никто не услышит. Сковывает движения. Напротив чëрная и мутная река, глубокая, где даже дна не видно, а если уж туда наступить, ил наверняка захватит ступни и потопит, заглушив крик ледяной толщей воды. В ней отражения родителей, яркие и чёткие, только рябь от ветра слегка размывает их, а стоит склониться над водной гладью сразу становится понятно: чего-то не хватает. Его самого. Чунь Юнь глядит в воду, в чëрную зыбкую жижу, но в ответ смотрит лишь тьма пустыми глазницами. Отражения нет, даже очертаний, Юнь не может увидеть ничего. Его нет. Вода подступает, изливается, потоком выходя из берегов, хватает за ноги мертвенно-холодными руками и тащит за собой. Не вдохнуть.мать, 9:37
Я вижу, что ты прочитал.
Видит. В пустых глазницах тьмы загораются слабые огни. Чунь Юнь может почувствовать, ощутить на себе взгляд блëклых глаз цвета тумана над рекой. Вокруг и правда туман, ползëт из ниоткуда, а ноги уже по щиколотку в воде. Нечем дышать. Таблетки в сумке, может в какой-то из так и не разобранных коробок, где-то рядом, но вокруг темно и двинуться никак. Ноги немеют. Свет позади, слабый, еле различимый под водой. Они там, Юнь знает, нужно только потянуться и заставить себя сдвинуться с места, но ступни схватывает ил, стоит сделать шаг назад, не даëт идти, тянет обратно в пучины. Вода поднимается по колено, ещё немного — и он потонет. Дëргает ногами со всей силы, что есть мочи, лишь бы отпустило, только бы не засосало снова. Получается, падает с плеском назад и тянется к заветной горящей банке — единственному лучу света здесь, в его голове и мыслях. Срывает крышку. Привычная доза в две таблетки. Глотает их с трудом, проталкивая вслед за комком в горле. Всё должно быть в порядке, Чунь Юнь точно не потонет. Не должен. Не должен. Не должен. Горящий дисплей виднеется под водой, хватает его обеими руками и вытягивает из тягучей грязи, она течёт по рукам мерзко и скользит до локтя, скатывается медными каплями. Ответить — его долг, он обязан, иначе не видать ему неба яркого, только лишь дно реки. я, 9:46 собирал сумку. Отправляет ответ, стоивший так много сил. В нём всё то, что только что захлестнуло с головой и с новой силой. Эти слова первые, что знают, что видели весь произошедший ужас, прокатившийся волной от ног до головы. И последние. Всë в порядке, всë должно быть в порядке. Перед ним нет никакой реки, за спиной не высится ива, когтистыми ветками скребущая небосвод, а Чунь Юнь на полу в обычной комнате, выравнивает тяжëлое и сбившееся дыхание. Ему невероятно сильно хочется откашлять всю воду из лëгких, только вот никакой воды в них нет, это всего лишь ощущения. Всего лишь ассоциации, фантазия, этого не существует. Существует лишь эта реальность: его вечно недовольные родители, его неправильность, ужасная ошибка природы или же просто неудачливый лотерейный билет, вытянутый им задолго до рождения, и уважение семьи, которое, как комету летящую, не схватить за хвост, лишь обожжëшь руки и упадëшь наземь со всего маху, разбившись в лепëшку. Такова реальность. И нет больше ничего, никакой воды, ивы и темноты.мать, 9:47
Тогда делай всë быстрее.
мать, 9:47
Даже не думай позорить нас.
Не позорить. Чунь Юнь и не собирается. Всё будет в порядке. В порядке. **** — Чунь Юнь! Ты где так долго был? Беннет сверкает, Юню даже страшно в глаза ему смотреть собственными, с покрасневшими белками и лопнувшим сосудом в правом. Тупит молча в пол зрачки, рот точно зашили, ответить ничего не может, а в голове каша из мыслей непонятных, спутанных в спонтанный клубок. — Недавно выписался. Расписание искал, потом кабинет, ну и… — голос слегка заторможенный, нитка мысли теряется неожиданно. Таблетки действуют и тело расслабляет, затягивая в сон медленно. — Ого, а с глазами что?.. — вопрос, который он ждал и готовился к нему старательно по пути к классу, только вот он всë равно бьëт под дых так, что и не разогнуться. Хотелось бы выждать какое-то время в комнате, пока краснота не сойдёт, избежать лишних вопросов. Но он не мог. — Да просто… попало в глаз что-то. Ничего оригинальней на ум не пришло, он не мог думать и соображать, это было чем-то нереальным сейчас. Озноб пробивал всë тело электрическими разрядами, хотелось лишь отключиться и проспать медведем в берлоге, завернувшись в тяжëлое пуховое одеяло. И больше всего Чунь Юнь боялся, что сосед начнёт расспрашивать, задаст вопрос в духе «в оба глаза что-то попало?» и хихикнет насмешливо, но белокурый мальчишка посмотрел на него так глубоко и понимающе, с сочувствием, как будто подглядел в душу или его мысли. Время на секунду застыло, пока он вглядывался своими полевыми глазами куда-то вглубь него и всë понимал. Юнь мог поклясться: он почувствовал его понимание своим чëрным мерзким нутром, точно Беннет точно так же, как и он, не спал ночами и давился солью слез, уткнувшись мокрым носом в подушку. Он не задал ни единого вопроса, получив этот глупый и совсем нелогичный ответ. Было видно, он знал, что это неправда, чистая ложь, поданная на тарелке без приправы и гарнира, но промолчал, не проронив ни слова, цепляя эту ложь на вилку и проглатывая. — У меня в аптечке есть капли для глаз. Чунь Юнь не ослышался? Это было предложение помощи, протянутая с поверхности рука утопающему. Слабый свет надежды не затеряться в этом гнилом месте. — Что?.. — Глаза твои, говорю, пошли закапаем в туалете, — сочувствия и такого глубокого понимания и след пропал, Беннет сделал вид, что ничего не понял. Вновь притворился слепым и глупым, глухим, не слышащим лжи и не отличающим её от правды. — Всё равно учитель ещё не пришёл! Веснушки на его щеках точно блестели от улыбки во всë лицо, Юнь видел. Кажется, полупустой альбом его воспоминаний пополнится этим блеском, он лишь надеется никогда этого не забыть. А если и забудет, откопать когда-нибудь глубоко у себя в голове, порыться в остатках спустя кучу лет после выпуска отсюда и вспомнить, почувствовать заново то, что кому-то не плевать, что кому-то не безразлично, почему белки его глаз красные, а сосуд в правом лопнул, расползаясь ужасным пятном. **** — Ну вот, вроде бы стало лучше! — заключил довольно Беннет, закручивая плотно колпачок капель. Он и правда ходячая аптечка, это уже даже неудивительно. — Вон, посмотри-ка в зеркало. В зеркало. Перед глазами лишь картина недавнего приступа, смоляная вода без единого намёка на его отражение. Так и в зеркале он не может себя разглядеть, стоит соседу развернуть его к нему. Вот сам Беннет, снежные волосы и пластырь на носу криво прилеплен, стоит рядом и придерживает его улыбчиво за плечи, но свои очертания Юнь определить не может, это даётся с трудом. Всматривается в себя, а видит только родителей, их слова, желания, черты, даже движения. Абсолютно ничего своего в нём нет и никогда не было, он целиком и полностью состоит из них. Чего только стоит одно отцовское безразличие ко всему и доставшийся от него Чунь Юню недовольный взгляд. А глаза почти прямо как у матери, очень похожи и достались вместе с её желанием прыгнуть выше головы, показать всем превосходство их семьи и заслужить всеобщее одобрение, ликование какого-то будто выдуманного ей самой высшего общества. И ведь все от него чего-то ждут, а он не понимает, чего именно. Он просто не знает, как ему точно также прыгнуть выше головы, как оправдать её ожидания, ожидания отца, брата, бабушки, деда, троюродного дяди и всех тех, кто смотрит на него так пристально каждую секунду его жизни в театральный бинокль, прямиком с задних рядов зала. Он сидит на этой цирковой арене, точно огороженный клеткой, как дикий зверь, и только и делает, что непонимающе смотрит за её пределы замыленным взглядом на свою идеальную и без единого изъяна семью, которая, конечно же, желает ему только хорошего, изредка бросая в клетку мясо и следя своими холодными глазами за каждым движением его тела, каждым вдохом и выдохом, эхом разносящимися по пустоте. Оно отскакивает от стен и бьёт по ушам так сильно, что Чунь Юнь хочет зажмуриться, а потом открыть глаза и наконец увидеть выход из этой чëртовой золотой клетки, сияющий и зовущий. — Да, действительно стало лучше, — безучастно мямлит Юнь, а сам себя не видит, не может рассмотреть, какого цвета теперь его белки. Наверное, Беннет не врёт и всё правда выглядит немного лучше. По крайней мере, он надеется. — А я что говорил! Капли Бенни никогда не подводят, вот и тут выручили, — самодовольно отвечает тот и закидывает мелкий бутылëк в карман. — Теперь можешь и перед классом показаться спокойно, — подмигивает хитро он и шагает в сторону выхода, утягивая за собой. Но стоит выйти за порог уборной, как в мыслях тут же закрадываются сомнения: правильно ли он запомнил следующий урок? Паранойя не давала покоя, всë как всегда. — Литература же, да?.. — выдавливает тихо Юнь, будто боясь, что кто-то ударит его газетой по рукам, если он вдруг запомнил всё неправильно и напутал что-то. Но в ответ последовал лишь жизнерадостный и спокойный голос, ни намëка на раздражение: — Да-да! Сегодня занятие в общем зале библиотеки, можно сказать самообучение, — на вопросительный взгляд Беннет продолжает, — мы часто просто читаем в библиотеке, когда проходим нужные темы наперёд и учительский план выполнен, вот! Мысли сами приводят его к ярким воспоминаниям о стихе, стоит услышать о библиотеке, том самом стихе, что заставил его лежать пол ночи и раздумывать над его смыслом. Пытаться понять, что же скрывается за строчками, оставляющими после себя особый образ, отпечатанный на сетчатке, какое-то странное послевкусие, что не разберëшь, и шлейф, который нежными касаниями ползёт вверх по шее и залезает под кожу тонкими иглами, попадая прямо в душу по хрупким сплетениям паутины вен. — Мне нужен будет отдел со стихами. Там такой есть? — Обижаешь! Там их кучи, штук двадцать, нет, целых сорок отделов! — воодушевляется тут же неудачливый мальчишка. — А что, стихами интересуешься? Юнь от его слов неожиданно для себя самого кое-что осознает, впадая в ступор моментально. Интересуется стихами? С каких пор? Наверное с тех самых, как этот глупый стих буквально спас его. Не знает даже что было в нём такого особенного, но это было единственное что смогло отвлечь, увести мысли в другое русло. Тогда не понадобились даже таблетки, Чунь Юнь смог противиться навязчивым мыслям, откинул их в сторону и подумал о другом. Это было прогрессом, несомненным, потому хотелось найти автора и зачитаться его стихами хоть до смерти, если это позволит принимать таблетки реже, позволит не давиться ими как последней надеждой на спасение, проталкивая в горло две ненавистные пилюли. — Одним?.. — Всего одним стихом? Да там всю библиотеку перерыть придётся! — Беннет развёл руками в воздухе, показывая жестами очень огромное пространство, не обращая даже внимания ни на один косой взгляд, брошенный на них со стороны компании ребят, стоящих у подоконника. — Во-о-от такая она, представляешь? Чунь Юнь же поëжился тут же, почувствовав мурашки, ползущие ядовитыми змеями по спине, а ноги подкосились от волнения, как ножки старой табуретки. Сердце забилось в груди куда быстрее обычного, пульс подскочил и застучал в висках противно. Он принял таблетки совсем недавно, но косые взгляды будто были их нейтрализатором, снимали их действие как рукой, просто по щелчку пальцев. Проходились по телу дрожью и заставляли искать любую опору, прижимали к стенке и принуждали ползти вдоль неё, плестись под насмешки. Как будто все смотрят только на него, а смех их не с какой-то глупой шутки. С его нелепой походки, с растрëпанных вечно волос, с синяков под глазами и с того, что он… «Педик», — послышалось где-то на подкорке сознания, прямиком из глубины прошлого. Нет, таблетки же подействовали, где его сонливость? Где вялость и отстранëнность от мира? Наплевательское ко всему отношение, что обычно давали эти ненавистные пилюли? «Педик», — всë ещё звучало откуда-то, насмешливо, тягуче. Точно стая гиен сбилась в кучу и обгладывала кости давно сожранного животного. Не может быть. Он не мог больше окунаться в события прошлого, не хотел. Хотел только отключить все чувства, как щëлкнуть свет выключателем. Нет, Чунь Юнь перевëлся и больше не позволит никому узнать это. Разве он такой? Разве педик, как его звали? Он не сделал ничего плохого, абсолютно ничего. Он не такой. Это всë не его, он правда не такой и не любит людей собственного пола, не испытывает к ним никаких чувств. Нет. Правда не такой. — Вот и библиотека! — голос искренний, солнечный, врывается в вакханалию мыслей, окружающих его звуков. Отрезвляет на пару мгновений. Они уже пришли? Когда успели? Юнь даже не заметил, ему нужно перестать зацикливаться, цепляться за мысли глупые, иначе ослабшее действие таблеток снимет одним махом, и он просто пропал. Нужно прекратить, но как же сложно. Библиотека… Стихи. Он обязан найти, хотя бы попытаться, важен любой спасательный круг, плот, за который можно ухватиться, ведь таблеток под рукой нет. Беннет распахивает одним размашистым движением две большие двери, видно, очень тяжëлые и старые, наверняка ещё с мохнатых годов, чуть ли не после самого основания пансиона, но явно отреставрированные. — Тада-а-м! — торжественно восклицает он. Кажется, насчёт её размеров он явно не преувеличивал, как украдкой, совсем на мгновение, пронеслось по пути сюда в голове Чунь Юня. Перед глазами сразу невольно возникла столовая, такая же громадная и исполинская, точно всë здесь строилось для великанов. Тысячи стеллажей и полок, уходящих под потолок, таких больших, что даже лестницы с колëсиками для удобства рядом стояли. Люстры, на этот раз с искусственными свечами, интересной формы… в виде оленьих рогов? Чунь Юнь понятия не имел, как кому-то в голову пришло сделать из рогов люстры — но не переставал восхищаться этим зданием, его архитектурой и эстетикой. Единственное, наверное, чем он был здесь доволен. Тревожность не покидала, навязчивые мысли тоже оставались на своём привычном месте, но теперь, когда они с Беннетом стояли на балкончике второго этажа библиотеки, куда и выходили те двери, с ними странно смешалось чувство невероятного восторга, будто кто-то растопил шоколад и щедро засыпал туда целую пачку соли без остатка, абсолютно не жалея её. — Видишь, отсюда всë видать! — Вижу, — у Юня перехватило дыхание, чувства друг другу слишком противоречили, разрывая изнутри на мелкие куски. Хотелось заплакать, но только вот никак нельзя было. Отсюда и вправду всë было как на ладони — стоящие у стеллажей с задумчивым видом люди, лестницы, перекатывающиеся по тëмному узорчатому полу и читальная зона с зелëными лампами на столах, прямо как в фильмах. — А вот там занятие проходит наше! Ой… — сосед вдруг ойкнул неожиданно и запнулся. Их занятие. Опоздали, снова. Восторг от здешней эстетики пропал куда-то сразу же, стоило это услышать. Спрятался куда-то за большие двери, подальше от библиотеки и занятия, на которое они опоздали, от новых учителей и учеников, которых Юнь и знать не знал, да и не хотел совсем. Теперь же прекрасная громадная библиотека казалась страшным существом, ужасным, которое тихо дышало где-то под ухом, скрипя старыми книжными полками и стульями, точно была одним целым организмом, что в любой момент поглотит, утащит за самые дальние стеллажи и завалит книгами, заставив задохнуться в пыли под их тяжестью. Нагоняй от родителей ждал Чунь Юня сегодня вечером, непременно, он уже предвидел. Через скол на стакане, что был разбит и склеен тысячу раз, просачивалась вода — страх, такой, что до застывания сердца в клетке из рëбер. Каждый день здесь, в этих стенах невероятно красивой тюрьмы, не обходился без этого всепоглощающего чувства, сжирающего его по куску и смакующего во рту медленно, еле двигая челюстями. Каждый день случалась какая-то дрянь, делающая из него полнейшего неудачника, такого, каким не должен быть человек из его семьи. С кем поведëшься, от того и… — Давай, бежим быстрее! — Беннет ухватил его за запястье. От прикосновения стало на секунду тошно, все эти касания были неправильными, хотелось выдернуть руку, но сил и уверенности не хватало. …наберëшься. Стук каблуков туфель по ступенькам витой лестницы разносился по огромной библиотеке глухо, почти не слышно, он терялся тут же где-то под столами, между стеллажей, почти не доходя до высоких люстр-рогов. Людей здесь было много, ещё больше, чем в коридорах по пути сюда. Беннет что-то болтал о том, что им влетит от учителя, ведь тот души не чает в собственном предмете и не позволит никому на него опаздывать, но Юнь только судорожно смотрел себе под ноги, не в силах даже поднять глаза и оглядеться по сторонам, рассмотреть детальнее всю прелесть пансионской библиотеки, так сильно пахнущей старыми книгами с шершавыми страницами и древесиной. До учительского стола оставалось всего пара метров, но эти пара метров ощущались километрами, длинной и плохо асфальтированной дорогой с кучей ям и кочек, которые то и дело попадались под ноги. И чем больше было кочек, тем тяжелее было бежать. Не увидел даже, глядя всё это время только на свои собственные лакированные туфли, как Беннет резко остановился, от чего стол преподавателя оказался перед самым носом, да так неожиданно, что Юнь потерялся от внезапно ударившего в нос сладкого парфюма и глубокого голоса, что был ласковым, но в то же время очень строгим: — Беннет и… новичок? Новичок. Он уже ненавидел это слово. Новое клеймо, очередное, что на нём поставили, разогрели над огнём железо и впечатали в кожу так, что моментально слово оказалось там кровавым ожогом. Чунь Юнь лишь кивнул неуверенно, совсем не готовый к встрече с ещё одним новым человеком. Глаза поднять всë ещё было слишком трудно, не хотелось сталкиваться с его явно строгим и изучающим взглядом, потому он вынужден был смотреть лишь на обувь. Тëмно-фиолетовые туфли, казалось, вот-вот посмотрят на него в ответ, если он так и продолжит прожигать в них дыру. — На первый раз прощаю. Вам, Беннет, почти каждый урок на протяжении нескольких лет прощаю, но вы, я смотрю, исправляться не собираетесь? — немного колко подметил тот, на что мальчишка лишь неловко посмеялся, выдавив с очевидным трудом очередную улыбку. Из-за столов послышались смешки, но явно не такие же добрые и беззаботные, каким смех был у самого Беннета. Из-за спадающих на лоб блëклых голубых волос Юню было видно: не смеялось всего несколько человек, знал из которых он лишь одного, и тот даже не смотрел в сторону учительского стола сейчас, лишь спокойно перелистывая страницу за страницей. Глаза его вдруг на секунду оторвались от слов на шершавой бумаге, он точно почувствовал чей-то взгляд на себе. Юнь не хотел выглядеть странным, так что отвернулся прежде, чем столкнулся с холодом зрачков, обрамлëнных янтарëм. — Выбирайте книгу и садитесь, — слова учителя помогли немного прийти в себя, на том ему и спасибо. **** Как назло, место Чунь Юню досталось в самой середине класса, под чужими изучающими взглядами было не сосредоточиться на чтении: слова убегали и размазывались маслом на холсте, а смысл предложений терялся в куче навязчивых несвязных мыслей. Его, кажется, изучали ещё более пристально после случая на верховой езде. Ужасно, как же хотелось сбежать. Тело было напряжено, точно натянутые струны гитары, по которым стоит только провести, еле касаясь кончиками пальцев, и те тут же лопнут. Даже не вдохнуть, собственное дыхание кажется слишком громким и раздражающим, мешающим остальным, потому Юнь задерживает его как может, стараясь дышать через раз. Не хочет мешать другим, не хочет мешать себе, никому не хочет больше мешать. В затылок что-то прилетело, мягко и совсем не больно, отскочив прямо на пол, заставляя стыд и обиду паразитом расползтись внутри. Неудивительно, что все решили снова поиздеваться над ним. Но что-то было не так, он услышал сзади не издëвки, какое-то… шипение? — Э-эй, — Беннет? Юнь через силу обернулся, выискивая источник звука. Точно ведь, он. Сидел и пытался позвать его как можно тише, не привлекая к ним лишнего внимания. Он не понимал, конечно, обязательно ли было Беннету кидаться бумажным комком, но зачем-то тот всеми возможными жестами пытался на него показать. «З-а-п-и-с-к-а» — прочитал Чунь Юнь по его губам. Точно, как-то он видел, как два друга из его прошлой школы перекидывались на математике записками. Друзья так делают…Ну как тебе тут???? Ответь в записке и обратно кинь пока учитель Элиз не видит!!!
нормально. элиз?..Да, так его зовут!!! Интересное имя, он как-то рассказывал что родители дали ему такое потому что думали что родится девочка и хотели назвать Лиза, но как видишь нет!!!
интересно…А ученики тебе как????
ничего необычного. Ничего необычного, потому что и здесь он чувствует себя в клетке, загнанным прямо в центр кольца из всех этих людей, окружающих его со всех сторон. Замечает, как часто поглядывают на него исподлобья ещё незнакомые люди за соседними партами, как изучают и пожирают глазами.Ну самого страшного в классе сейчас нет!!! Но все остальные вроде как приняли тебя
самого страшного?.. и да, тоже так думаю. Не думает, нисколько, только вот мысли о «самом страшном» приводят в ещё большее напряжение, чем те, что сидят сейчас вокруг, оглядывая его с головы до ног.Он часто отыгрывается на новеньких так что будь лучше всегда аккуратен!!!
Значит, падение на верховой езде и молчаливое осуждение одноклассников ещё не самое страшное, что успело произойти. Чунь Юнь чувствует, что Беннет явно чего-то не договаривает, какую-то очень важную деталь, но не хочет настаивать, чтобы тот рассказал это, потому в который раз выбирает из двух вариантов молчание, самый лучший и правильный. Ему лучше всегда молчать, так действительно будет лучше для всех, он уверен. Только вот почему-то кажется, что узнает он эту деталь на своей собственной шкуре. Просто предчувствие, и Юнь надеется, что ничего такого не будет. К чëрту это предчувствие. ладно, постараюсь.