— Или тоже хочешь с гипсом походить?
Очередной кошмар неприятными разрядами пробегается по телу, заставляя волосы встать дыбом, в точности как у испуганного кота. Вскрик же так и остаётся стоять мерзко поперëк горла, потушенный ещё до того, как успел бы разгореться и полыхнуть неконтролируемо наружу из грудной клетки. Юнь честно устал бояться. Хмурит только брови и куда-то в тëмный потолок утыкается красными глазами. Подушка мокрая неприятно липнет к щеке, заставляя брезгливо поëжиться под одеялом и сбросить с себя его жаркую тяжесть. Удивительно — в этот раз кошмар был новым, не похожим на старые о родителях и прошлой школе. Кажется, тот парень с урока танцев с его ядовитыми смешками и кривыми улыбками теперь добавится к коллекции страхов, ведь даже проснувшись Юнь будто ощущает его присутствие. Словно и сейчас он смотрит этим недобрым взглядом откуда-то из самого тёмного угла комнаты и тянет свои костлявые руки с неухоженными ногтями прямиком к его кровати. Точно вот-вот они вылезут откуда-то со стороны и схватят снова за бок, а ногти в миг превратятся в настоящие заострённые когти дикого зверя, да вонзятся поглубже, куда-нибудь под рёбра, вытаскивая внутренности. Все эти эпизоды с того злосчастного урока мелькали всё ещё картинками из фильма перед глазами, а фантазия так и добавляла масла в огонь, рисуя гадкие образы. Касания чужих больших ладоней так и горели пламенем синим на коже, она ощущалась не своей, такой грязной и мерзкой, что хотелось бы залезть в душ и простоять там не меньше дня, оттереть их с мылом самой жёсткой мочалкой — стекли бы только вместе с пеной эти фантомные ощущения. Жаль только оттирать на самом деле было нечего, всё это было только лишь в его голове. Беннет же как и обычно безмятежно храпел где-то там, на другой стороне комнаты в смоляной темноте ночи, что застилала глаза и не давала увидеть ничего дальше собственного носа. Чунь Юнь, конечно же, не мог знать наверняка, мучают ли кошмары его, но определённо завидовал тому, что видел. Всего лишь раз тот бодрствовал ночью, в остальные же сладко спал, раскинув руки и ноги в странных позах. Хотелось бы ему тоже спать вот так спокойно, не подрываясь среди ночи в холодном поту. Сердце всё ещё колотилось бешено, словно в груди его была миниатюрная наковальня, отбивающая в темпе удары, а пижамная футболка с эмблемой росомахи — любимого героя марвел — неприятно липла к спине из-за пота. В душ теперь хотелось ещё больше. На каждом этаже общежития были просторные и хорошо оборудованные душевые, находящиеся в конце коридора, их Беннет показал ему ещё в самые первые дни здесь. По правде говоря, Чунь Юнь никогда не ходил мыться утром, по понятным причинам конечно. Он не мог находиться со всеми даже в раздевалке, что уж было говорить о душевой. Всегда и приходилось делать точно также, как сейчас: красться на цыпочках через весь коридор, прижимая к груди полотенце и чистую одежду. Наверняка со стороны это выглядело глупо и даже смешно, но по другому было просто невозможно. Стоило лишь на мгновения представить что будет, пойди он в душ утром со всеми, как вновь бросало в пот. **** Стоит заступить за порог душевой, как в нос ударяет едкий запах сигаретного дыма. Сигаретного дыма?.. Откуда ему тут взяться? Отец тоже курил ужасно пахнущие дорогие сигары, вонь от которых стояла по всему дому и пропитала собой каждую вещь, которая там вообще была. Юню всегда казалось, что и он тоже насквозь пропах этим тошным запахом, почувствовав который хочется одного — убежать тут же в тёплую кровать, накрыться одеялом и зарыться в подушку, как бы этот запах не достал его. Так же и сейчас внутри зудит желание развернуться и добежать прямо по коридору до спасительной комнаты. Но вот незадача: дверь скрипит, наверняка привлекая внимание того, кто вот так нагло стоит там у открытого окна, ветер из которого сквозит по полу и холодит до мурашек ноги. Сбежать? Войти внутрь как ни в чём не бывало? Сделать вид, что ничего не видел? Мысли вихрем бегут в панике одна за одной, цепляясь друг за друга, а тело не слушается и не понимает, что же из этого нужно сделать. Юнь лишь подаётся вперёд на свой страх и риск, решаясь выбрать самый несвойственный самому себе вариант. Наверное, не выбей его всё это из колеи резкими воспоминаниями об отце и доме, он бы трусливо дал дёру оттуда сразу, как заметил бы ещё чьё-то присутствие.Чего?..
Холодные медовые глаза, округлённые так непривычно в удивлении, смотрят через плечо и сами за себя говорят всё, что не выходит озвучить. Чунь Юнь тоже и слова выдавить не может, глядя на эту картину, но, вероятно, и по его глазам всё точно также можно прочитать. Весь тот образ идеальности, выстроенный им самим вокруг Син Цю, кажется, просто разлетелся сейчас осколками по этой самой душевой, вдребезги разбившись о тлеющую сигарету в тонкой изящной руке, которая совсем не вписывалась в его представление касаемо этого книжного червя. — Не говори никому, — обрывисто и резко вставляет Син Цю, стоит Юню приоткрыть рот. — Не буду, — удивительно твёрдо заверяет он, сам не понимая, откуда такая решимость взялась. Рука Цю дёргается как-то напряжённо и пепел неряшливо валится куда-то за оконную раму, в секунды растворяясь в ночи. Луна сегодня не светила привычно, печально глядя с высоты на пансион, а скрылась где-то за тяжёлыми осенними тучами, так что освещала парня только одна-единственная длинная люминесцентная лампа, то и дело мигающая на потолке с характерным звуком. Он действительно выглядел слишком необычно, сидя вот так с сигаретой у открытого окна в одной только синей пижаме, точно шёлковой, так и переливающейся богато на свету. И как давно он вообще… — Извини, из-за меня здесь теперь всё пропахло, — виновато усмехается тот. — Я… не думал, что кто-то придёт сюда в такой час. — Ничего, я привык к дыму, — ответ срывается с кончика языка сам, но осознание приходит слишком поздно. Глаза же теперь глядят на него более спокойно, даже заинтересованно после этой фразы, — отец… тоже курил. Чунь Юнь подмечает, что настолько опешил от такого зрелища и всё ещё стоит в дверях, стискивая пальцами собственные вещи. Не знает точно, правильное ли это решение, но раз сегодня все решения были ему несвойственны, то можно сделать и ещё одно такое, ничего ведь не случится? Проходит вперёд, к подоконнику, шаркая тёплыми тапками по полу, а зрачки в янтаре, будто скрывающие в себе что-то неизведанное, всё также внимательно следят за ним, словно он проник в вражеское логово под прикрытием и его вот-вот разоблачат. Немного неловко. Опирается в молчании поясницей о подоконник, упираясь в него вспотевшими слегка ладонями, а в мыслях возникает похожая картинка. Ну и везёт же на подоконные посиделки. Ветер из открытого окна треплет волосы на затылке, ерошит приятно и до мурашек, а длинная прядка Син Цю покачивается размеренно, подхватываемая редкими всполохами ветра посильнее. Лампочка на потолке мигает снова ещё пару раз, а после с щелчком выключается, полностью погружая душевую в тревожную темноту. Хотя бы это помогает разорвать затянувшуюся неловкую тишину. — Не бойся, такое бывает. Свет в пансионе иногда отключают ночью, — спокойный бархатный тон чужого голоса касается ушей, прерываясь лишь на затяжку. Тонкие губы обхватывают фильтр сигареты мягко и аккуратно, а слабо проступающий на шее кадык дёргается, когда тот втягивает ядовитый дым глубоко в лёгкие. Алый тлеющий огонёк светится в темноте только ярче, а при затяжке вовсе разгорается так, что озаряет красным свечением гладкую бледную кожу. Чунь Юнь на мгновение застывает. Как кто-то может выглядеть настолько красиво с чёртовой сигаретой в зубах, буквально отравой и ядом для организма? Не понимает. Совсем. Син Цю же выпускает дым неспеша, тот медленно валит клубами, срываясь с губ и утекая за окно, куда-то под тёмный небесный купол, украшенный брошками с яркими камнями из звёзд. — Обеспечивать всё это здание электричеством наверняка недёшево, — продолжает тот самозабвенно обсуждать сам с собой, — потому и выключают. А ты думаешь, зачем здесь нужны подсвечники? Чунь Юнь не совсем слушает. Всё смотрит на сигарету меж его пальцев, изредка переводя взгляд на губы когда тот затягивается неспешно, никак не переставая удивляться этому зрелищу. — Что, хочешь попробовать? — недоверчиво спрашивает Син. Не верится ему что-то, что кто-то вроде Юня горазд на такое. Хотя… не ему судить, когда сам выглядит таким же невинным. Юнь чувствует, кожей ощущает эту не верящую интонацию. Да, всегда он был таким паинькой, сегодняшние решения для которого не свойственны от слова совсем, всегда старался сохранить этот образ идеального сына, идеального брата, пытался его хотя бы создать. Пытался, но на кой чёрт, так ведь? Даже если завтра он пожалеет, даже если завтра станет тем же забитым мальчишкой, даже если… Да плевать уже на эти «даже если». — Хочу. Эта сигарета уже доходит до самого фильтра, потому парень умелым щелчком пальцев выстреливает той за окно, доставая из пачки «Lucky Strike» ещё одну, сразу протягивая в руки Чунь Юня. Удивлён он или нет — сейчас и не разглядишь без огонька, что так удачно подсвечивал его точёное лицо в темноте. Фильтр неприятно обжигает губы, а это ведь ещё он и затяжки ни одной не сделал. И как они вообще курят? Чёрт знает. Сигаретный дым он ненавидел всё также. Да, привык за столько времени с курящим отцом, но всё ещё не жаловал его. Сам не понимал, для чего и почему он делает это сейчас. Поддался странному порыву? Пытается этим что-то доказать? Но кому? Себе, что может выбирать любые решения, не вешая на них ярлыки «свойственное» и «несвойственное», или чего тогда он собирается этим добиться? Когда тревожные мысли снова мешаются в голове с обычными, хочется тут же отступить назад. Решимость та, кажется, захотела подшутить и пропасть точно также спонтанно, как и появилась. Только вот в совсем неподходящий момент — отступать было поздновато. Ещё не хватало, чтобы этот мистер отличник подумал, что он трус какой-то. Трусом он действительно был, конечно, но вот падать лицом в грязь перед соперником в учёбе не хотелось вовсе. Син Цю выудил из кармана большую железную зажигалку зиппо и одним движением руки раскрыл ту в ладони, вновь слишком уж умело. Вероятно, курил он всё же не первый год. Его лицо вновь озарилось светом, на этот раз жёлтым и тёплым, который… освещал драгоценные камни глаз так, будто те переплавили из настоящего золота. Они сверкали, переливались, контрастируя с сажей ночи, освещая своим светом всё. Парень как-то незаметно для самого Чунь Юня приблизился, заправив ту самую прядь за ухо, не опалить бы её открытым огнём. Проинструктировал, заглядывая в глаза Юня так, что лёд голубых и холодных глаз, полных противоположностей его, казалось, сейчас расплавится за секунды: — Как подожгу — втяни в себя, чтобы разгорелась. Юнь совсем не знал до этого момента, как же ощущается сигаретный дым во рту, потому вдыхает резко и как следует, так, что горло обжигает в момент, а глаза слезятся с непривычки. Сильный кашель же, колющий раздражённое горло, вырывается стремительно наружу, а в мыслях так и отдаётся: «Ну молодец, всё-таки в грязь лицом ударил». — Кто же так курит! — забирая сигарету из его рук, Син Цю, кажется, впервые на его памяти смеётся и разговаривает теплее обычного, не так сухо и натянуто, выдавлено нарочно из себя. Как-то необычно совсем. — Просто не делал этого никогда, вот и… — Чунь Юнь прокашливается как следует ещё раз, но продолжить не успевает. Одноклассник прерывает его, как-то слишком резко меняя интонацию на более серьёзную: — Как тебе мои стихи? — Он делает ещё одну затяжку, а после тушит почти целую сигарету об оконную раму. — А?.. — Теряется даже с такого внезапного вопроса, хлопая ресницами. Син свешивает босые ноги с подоконника и всё держит зажигалку в руках не закрывая, кончиками тонких пальцев проводя над огнём так, будто эта вещь — самое ценное, что у него есть и когда-либо было. — Мне они нравятся, — без обычной для себя неловкости отвечает Юнь, — есть в них что-то… успокаивающее, но в то же время они не менее тревожны. Такие, точно там между строк просьбы о помощи, но одновременно и твёрдое «я справлюсь сам»… Он не любитель много болтать, но когда говорит о его стихах, язык будто сам по себе развязывается и хочется продолжать и продолжать этот монолог, говорить и говорить, объяснять, как видит каждую строчку, рассказывать о любимых из них и прочее прочее. — …А ещё… — он вдруг поворачивается лицом к Син Цю и замолкает, смыкая покусанные шершавые губы в тонкую линию. Что-то блестящее на чужой щеке бросается в глаза, но ускользает от цепкого взгляда тут же, как будто и не было ничего. — А ты, оказывается, занятный, — изрекает тот с усмешкой лёгкой, совсем беззлобной. Перекидывает ноги обратно и спрыгивает пружинисто с подоконника холодного, ступнями шлёпая о плитку звучно, — не думал об этом раньше. Чунь Юнь недоумевает совсем. Вот так бесцеремонно сбил с темы, да ещё и уходит, вот так прерывая разговор? Да и… занятный? Как это понимать? — Мне… приятно, что кто-то ценит мои стихи, — запинка в слове тоже выглядит слишком необычно для лучшего ученика. Зажигалка потëртая всё ещё горит в его руке и маленький рыжий огонёк удаляется к выходу. — Спокойной ночи, — мягко прощается он. Чунь Юнь не успевает и слова проронить, как снова остаëтся в тишине сам с собой. Только порывы ветра за спиной нарушают её и становятся всë необузданнее, с силой отодвигая тяжёлые дождевые тучи, ширмой повисшие вокруг луны. Первые её пробившиеся лучи будто специально залезают нагло в открытое окно душевой, освещая оставленную Син Цю сигарету, фильтр которой испачкан слегка каким-то сладким бальзамом.— Спокойной.