«Не позорь семью»
«Почему не отлично?»«Ты ничего не добьëшься»
«Бездарность»«Этого недостаточно»
«Совсем от рук отбился» Слух ловит порывы ветра, шаги людей, лай собак и тревожное пение птиц, пейзаж рисуется и восстанавливается фрагментами на обратной стороне закрытых век, будто гравюра. Вдох, такой глубокий, что дыхание спирает, и бежит по лëгким свежий влажный воздух. Улавливает, как шелестит листва, опадая с ветвей мëртвыми перьями. Ещё один вдох. Гравюра всё ярче, пейзаж в воображении рисуется гораздо красивее, чем мокрая серая улица прямо перед носом. Хотелось бы, наверное, оказаться где-то в таком месте, солнечном и приветливом, где тебя будут с нетерпением ждать дома и встречать словами «как твоё самочувствие?», а не «что с оценками?». Слышит приближающуюся машину, слишком громкое её рычание вовсе не вписывается в его идеальный мир и заставляет вздрогнуть всем телом, сбив только что пришедшее в норму дыхание. Разноцветные поля цветов в голове и пение неизведанных птиц стихают, краски прячутся кто куда, впитываются в кожу и убегают, забираясь под дома и за изрисованными граффити мусорными баками. Теперь в глаза бьёт белый свет неба, застланного увесистыми дождевыми облаками, как будто Юнь смотрит старый чëрно-белый фильм на кассете. Нет ни птиц, ни цветов, ни зелёной травы, всë сменилось серостью рутинной, надоевшей до ужаса. В его реальном мире нет места краскам. — Привет, мам. **** Перемены не полюбились Юню ещё со средней школы. Гораздо лучше для него было сидеть и слушать даже самых нудных учителей в старых очках и с таким голосом, точно нос заложен у тех с времён второй мировой, чем все эти глупые детские насмешки за спиной и ловить затылком скомканные бумажки. Как и тогда, сейчас перемена ощущалась пустой тратой времени, слушать все эти идиотские разговоры и шум совсем не хотелось. Желание приложить руки к ушам, прижать их поплотнее и больше никогда не слышать чужих голосов, было сильнее его самого. Класс гудел ульем, жужжал, пищал, громыхал и клокотал вокруг, а волны чужого басистого говора разбивались о барабанные перепонки, как о скалы. Всë вокруг казалось чужим, не его совсем. Вероятно, лишним Чунь Юнь и являлся везде, куда бы не пошёл. — Эй, Юнь-Юнь, — знакомое до тошноты прозвище ударяет под дых со всей силы, припечатывая лицом к парте больно. Злость от него бурлит тут же лавой под кожей от одного лишь звучания, насмешливого такого и тягучего. Тот парень, снова. Точно он, Чунь готов поклясться, что запомнил эту манеру речи и мëдом растекающиеся в предложениях буквы, которые так мерзко и вязко затекают в уши. Он говорит протяжно и ядовито, кислотно так, что до невозможности. Не реагировать. Нельзя. Нельзя поворачиваться и отвечать. Никогда. Ни сейчас, ни потом. Как бы злость не давала знать о себе внутри, как бы не бурлила. Как бы не душила обида, схватив за шею и кольнув в глаза, чтоб слёзы предательски полились так не вовремя. — Ты что, не слышишь? Не слышит. Закрывает глаза, силясь найти спасение и защиту в старом проверенном способе и делает глубокий вдох. Голос глушится слегка на фоне, теряется понемногу среди остальных и вот уже убегает куда-то, ныряя почти в чëрную пряжу из чужих искажëнных гоготаний. Вдох. — О, что это тут у нас? Резкий оборванный выдох. Очередная яркая картинка его мира рушится, так и не успев нарисоваться где-то там, на пыльных полках сознания, заваленных уже тысячей таких картинок. По шелесту страниц тот понимает — блокнот со стихами оказывается в этих мерзких грязных руках, которые после случая на танцах он не мог даже видеть, не то что думать про них. — Отдай! — Чунь Юнь подаёт голос, кажется, впервые за всё время здесь. Да ещё и так громко, вскочив и уперевшись ладонями в парту, растопырив пальцы. Руки потеют стремительно, а карие глаза с бесами в их пучине глядят с прищуром хитрым и язвительным, тем же самым, один в один как на том занятии. Этого тот и добивался, кажется, а Юнь только и сделал, что сплясал под его дудку на эмоциях, даже не задумываясь хоть на секунду. Вакханалия звуков, заполонившая класс от пола и до самого потолка, вдруг смолкает в момент от резкого возгласа новичка, а в тело тут же втыкаются голодные взгляды, ожидающие чего-то интересного. Они предвкушают. Предвкушают, прямо как в его прошлой школе, глядят гиенами голодными, окружившими кольцом свою добычу. Смеются точь-в-точь как эти животные. — Что, важна вещичка? — Он наклоняется почти впритык, на уровне глаз. Чувствуется ярко дыхание гадкое на коже лица. Отступает назад, пятится куда-то, упираясь лишь ногами в стул позади. Зачем он сделал это? Почему эмоции спустя столько времени взяли верх? Откуда это всё появилось в нём… Не узнаёт сам себя, а страх ëрзает уже слизнями где-то на дне желудка, смешиваясь в единое целое с гневом и злостью, засевшими там червями уже так давно. Пальцы колотит дробью мелкой. Как бы он не чувствовал себя таким же неудачником как Беннет, водясь с ним, сейчас же трусливо бегает дрожащими зрачками по партам и ищет его по классу, где-то среди всех этих парней, на чьих лицах только знак вопроса висит плакатом, но… видит только зеркало, точно такой же страх как и его, дрожащий осиновым листом где-то внутри, среди органов. Понимает: помощи ждать больше неоткуда, но чего он вообще ожидал? Сосед точно также оцепенел где-то у доски зелëной, исписанной примерами, вжался в неё так жалко и обтëр уже наверняка весь мел мятым синим жилетом, не впутываться бы в эти разборки. Тому уже явно хватило, он всё понимает. А вокруг одни лишь глаза, глаза, глаза, глаза. И Юнь больше не знает, что ему делать. Всплеск эмоций тут же погасили все эти взгляды, мгновенно заставив закрыть рот и застегнуть тот на замок, выбросив ключ в ближайшую урну. — Он попросил отдать, Винс. (Теперь у его нового ночного кошмара есть имя — Винсент. Так, оказывается, его зовут.) За спиной раздаётся уверенный голос того, кто эти стихи и создал, поделился так любезно частью своей надежды, черными чернилами на желтоватых листах выведенной. Слова отточенные и звонкие, под стать поэту, не громкие, но разлетаются эхом по классу, как у опытного оратора. Наверное, хочет просто защитить своё творение, кровью и потом наверняка написанное, но никак не его самого, новичка, точно кучей снега свалившегося в выпускных классах им всем на голову. — Надо же, — криво ухмыляется тот, — кто же это вступился за нового члена клуба неудачников. С чего бы, Син Цю? Парень косится через плечо с опасной усмешкой на Беннета, стоящего позади, а Юнь сам ощущает на себе страх того, протекающий сейчас по каждой жилке. Винсент вновь возвышается прямо над ним высоким дубом, раскидывая свои громадные ветви. Сгущается темнота смоляная вокруг, а он всё качается пугающе из стороны в сторону, как на ветру, машет перед самым лицом блокнотом. И тело всё сжимается само по себе при каждом таком махе, готовится к удару по привычке, напрягаясь так, что конечности сталью наливаются в секунды и от пола не оторвать даже мизинца на ноге. Он так и стоит столбом, не зная совсем что делать и чего ожидать в следующие мгновения. — Хватит с него твоих дешëвых издëвок, — парень говорит спокойно, голос не повышается ни на тональность, но Чунь Юнь явно чувствует в нём такую пробирающую угрозу, которую не услышал бы ни в одном крике. Эта манера речи напоминает его отца, такая гораздо страшнее любой открытой агрессии. Она как тëмный синий океан — ты не знаешь, что там на дне. Никогда не знаешь. Силуэт Винса мелькает мимо, тот, кажется, направляется прямо в сторону к Син Цю. Только когда натиск большой фигуры отпускает, Юнь наконец может обернуться назад. Зачем ему заступаться за кого-то? Тем более за такого как он, кто несмотря на собственную злость просто прирос к земле, словно с зашитым ртом, не в силах проронить и слова в свою защиту. — Тоже собираешься к этим неудачникам в клуб, верно? — смеётся тот, а его шайка только подтрунивает в ответ, поддерживая хихиканьем. — Кажется, ты совсем забыл, у кого здесь худшие результаты, — возражает Син Цю, умело выхватывая у того блокнот из рук в секунды его растерянности. — Передавай нам привет из клуба неудачников. Лицо Винсента в один момент перекашивает злоба, когда слова обрабатываются в его голове и улавливается их очевидно лежащий на поверхности смысл, это наверняка видно каждому в кабинете. Шушуканья вокруг снова быстро притихают, штилем застыв в ожидании. Точно затишье перед бурей. — Держи, — Син Цю спокойно возвращает блокнот новому владельцу, всовывая прямо в одеревеневшие от эмоций пальцы. На мгновения Юнь чувствует, как блокнот… дрожит?.. — Спа- Предложение обрывается, растворяясь в слишком резком свисте кулака над ухом. Тот проносится прямо перед глазами, но Син Цю оказывается гораздо более ловким, чем казалось по его хрупкому телу на первый взгляд — отталкивает тут же «спасëнного» от себя, так, лишь бы никого из них не задело. Чунь Юнь совсем ничего не успевает понять: валится на парту спиной, слишком больно ударяясь позвонком об угол. Винс накидывается точно также — как гиена, самая большая и наглая — в одиночку и исподтишка, не дожидаясь помощи от остальной стаи. Сердце у Юня замирает, покрываясь коркой льда и в момент оттаивая, паром жгучим прокатываясь по каждому сосуду, когда на идеально отглаженном синем жилете смыкаются большие ладони, намертво стискивая ткань в кулаки. Рывком тот поднимает его за грудки и откидывает на чужие стулья позади себя. Летят искры из глаз, под телом разлетаются чьи-то вещи, падают учебники и шелестят тетради, а в лицо как молотком прикладывают — удар приходится чëтко в скулу, смазано лишь проходясь по уху. Звон колоколов гремит в голове, отзывается при каждом движении и попытке встать с кучи стульев, что пиками заточенными впиваются в позвоночник. В глазах мутнеет слегка, мелькают узоры калейдоскопа, чужие лица смешиваются с ними, эти взгляды ехидные — всё комкается несуразно в одно, пока (на этот раз настоящая) кровь из носа не заливает ворот белоснежной рубашки. Только тогда слышится наконец спасительный возглас вошедшего учителя, который удаëтся различить с трудом. Юнь надеется только, что не сильно вступившемуся Син Цю досталось из-за него, когда в глазах всё кружится и кружится без конца, как колесо сансары. Точно не фортуны. **** — И снова ты здесь. Колокола в ушах не стихли окончательно, но теперь слух хотя бы может различать голоса и окружающие его звуки. Моргающая над ним вытянутая люминесцентная лампа, так и обжигающая чувствительное после пробуждения зрение, говорит о том, что он вновь в медпункте. Это Ноэлль рядом?.. Фокусирует зрение на рядом сидящей девушке в белом халате и пытается приподняться на локтях, прямо как когда слёг сюда в первые дни с разбитым затылком, но сейчас всё выходит в разы лучше, что радует. — Хорошо, что не досталось тебе как в прошлый раз, — причитает та обеспокоенно. Наверное, это единственный человек, чьё беспокойство не звучит для него фальшиво, потому он просто выслушивает её. — Да… В скулу точно стреляют откуда-то с маленького пистолета, когда рукой он пытается прикоснуться к собственному лицу, которое так ненавидел каждый день видеть в зеркале. Ощущается припухлость и всё ещё сильно болит, на самом-то деле. В какой-то мере повезло, что к такому ему когда-то просто пришлось привыкнуть. Это терпимо. — Директор просил вас быть у него, как ты придëшь в себя. — Слово директора Чжун Ли здесь закон, видно, что оспаривать медсестра его не собирается, но очевидно не одобряет. Слишком уж заботится о своих пациентах. — А Син… — С ним все гораздо лучше, небольшие ссадины и синяки, — сразу же ставит в курс ситуации она, обрывая на полуслове, — он вместе с Беннетом ждал, пока ты придëшь в себя. Юнь виновато глотает комок, камнем застрявший посреди горла. На языке ещё чувствуется гадкий вкус железа. Ему досталось из-за него. Всё это было только из-за него. Всё произошло по его вине. Да и Беннет, который явно пережил такое не раз… ему пришлось увидеть такое ещё раз. И всё только из-за него. А что скажут мать с отцом на драку? Наверняка заберут документы отсюда, чтобы лишний раз их сын не позорился здесь, в лучшем пансионе. Назовут бездарностью, неспособным ни на что и закроют дома до конца его дней. — Не вини себя, — Ноэлль точно читает его чëрные мысли, залезает в забитую доверху копотью голову, подбирая нужные слова, — ты не при чём. Винсент, он… скажем так, не лучший ученик, но его не исключают благодаря родителям. — В каком это смысле? — Его родители финансируют эту школу, — вздыхает медсестра, прикладывая ещё раз компресс к повреждённому участку лица Юня, — директору просто приходится закрывать глаза на его выходки. Взрослые невыносимы. Чунь Юнь понял это давно. Наблюдают за издевательствами, но не исключают ученика только из-за положения его родителей в обществе. Что будет дальше? Он сломает Беннету ещё и ногу? Свернëт кому-то шею? Пырнëт кого-то ножом? Юнь смирился с такими правилами жизни давно, но сейчас просто не мог поверить в услышанное. Здесь всё точно так же, ничем это гнилое место от прошлой школы не отличается. Просто гадкая невкусная конфета в красивой обëртке. Никакой спокойной жизни, которую он так долго ждал, не будет. — Ясно, — он мягко отодвигает руку девушки от своего лица, вновь стараясь улыбнуться, но боль не даёт этого сделать вовсе. Выходит не очень, — я, пожалуй, пойду. Думаю, задерживаться нельзя. — Удачи, Чунь Юнь. «Спасибо» — возникает в мыслях. **** Пытливый взгляд директора проходится по мальчишкам и задерживается вдруг на кровавом воротнике. Он тяжело вздыхает, переплетая пальцы обеих своих рук и, упираясь локтями в стол, укладывает на них острый подбородок. — Что произошло? — спрашивает тот бархатным властным тоном, вглядываясь в глаза каждого. Чунь Юнь молчит, отводя взгляд куда-то в пол, на дорогой тëмно-коричневый паркет. Коричневая и почти засохшая кровь на белой ткани говорит всё сама за себя. Он всё и без того уже знает. Винсента же Юнь даже не видит в кабинете. Чёрт бы побрал всю эту ситуацию. — Винс… — начинает было он говорить, всё же решившись наконец открыть рот под взглядом золота этих глаз, но под столом неожиданно чувствует, как Син Цю впивается в его руку мëртвой хваткой, сжимая в своей. — Мы подрались. Чжун Ли удивлëнно вскидывает брови. Чунь Юнь непроизвольно зеркалит эту эмоцию, не понимая, о чём вообще сейчас идёт речь. Подрались? Они с Син Цю? Что ещё за чушь? — Вы? Между собой? — Да, мы, между собой, — твëрдо заверяет директора в своей правоте одноклассник. Где-то в венах вновь начинает закипать от злости кровь, хочется рассказать всё, как было, сказать, что это всё бред, но Син Цю только сильнее стискивает его ладонь, держится за неё, зачем-то без слов умоляя не рассказывать правду. — Хорошо, что не врёте, — хвалит их снисходительно мужчина, от чего только больше негодование греется в груди, — ваши одноклассники сказали, что вы устроили эту потасовку из-за блокнота со стихами. — Да, всё так, — кивает всё тот в ответ. Теперь всё ясно. Такое с Чунь Юнем уже случалось — все свидетельствовали у директора против него, лишь бы не попасться под горячую руку одноклассника-задиры и его шайки. Тогда Чунь Юнь впервые «сам завязал драку», по словам его добрейших одноклассников и впервые не вышел из дома в школу сразу после этого, потому что невозможно было замаскировать отцовские старания в виде синих пятен по телу. Он ненавидел тот день всей душой, как ненавидит и этот момент сейчас. Несправедливо. Больно. Унизительно и гадко. Жизнь долго собирается над ним издеваться? Стычка с родителями касаемо этого ещё только ждала впереди. Директор вновь вздыхает. Переводит взгляд на часы, оглядывает деловито и неспешно рабочий стол, запуская лëгким движением металлический маятник Ньютона и вглядывается в них пару секунд. Пару секунд, но для обоих парней они длятся целую вечность в этом гробовом молчании, что нарушается лишь тихим эхом постукивания шарика о шарик. Он точно восседает перед ними статно на большом кресле как палач, выбирая способ казни: гильотина или же топор? А молчание так и давит на уши, разгоняя вновь звон наковальни в них. — Я не буду сообщать вашим родителям, но надеюсь завтра увидеть объяснительные на своём столе, — наказание слишком мягкое, не гильотина и не топор, не исключение и вызов родителей, даже не звонок им. Сейчас становится ясно, что он наверняка знает истинную правду. Пытается им хоть как-то помочь и обойтись без ущерба финансированию пансиона, но всё-таки… Чунь Юнь теперь не сможет увидеть в нём того, кому можно было бы довериться. — Спасибо, директор, — отзывается Син, лестными речами благодаря его за такую снисходительность и благосклонность к ним двоим перед выходом. Юнь же совсем не горит желанием говорить ему что-то перед уходом. Все всë понимают и без лишних слов. **** — Спасибо, — нарушает наконец неловкую тишину Юнь. — За что? — изумляется в ответ одноклассник, когда они уже идут по коридору общежития к своим комнатам. Чунь Юнь никогда особо старался не показывать своих чувств, но сегодня кое-что странное вдруг произошло внутри него. Что-то точно встало с ног на голову, когда кто-то наконец вступился за него, такого жалкого. Он не доверял этому парню с глазами, точно изо льда, хоть и цвета те были совсем не такого, как у него самого. Они были тëплыми и холодными одновременно, противоречащими самим себе, казалось, что Син неясный до невозможности, заносчивый отличник и просто ужасен характером, но стоило узнать его получше… как вдруг всё оказалось совершенно наоборот. Он действительно заступился за него. Никто и никогда не делал такого, всем было ровным счётом всё равно, они не собирались делать с этим абсолютно ничего. Но он сделал. Тот, кто почти не знал его. Подставился за незнакомого человека в ущерб себе же. — Спасибо, что вступился, — выговаривает наконец Чунь Юнь уверенно, не мямлит и не выглядит незаинтересованным в разговоре. — Не нужно благодарить, — усмехается тот, — давно хотел поставить этого придурка на место. Коридор тих и пуст, лампы уже не горят, лишь огонь свечей на настенных канделябрах потрескивает тихо, заполняя этими звуками новую паузу, уже менее неловкую. Двери их комнат напротив всё ближе и ближе, стуки каблуков туфель по очереди отпрыгивают от стен и возвращаются к ним, а взгляды только стараются не пересечься ненароком, устремляясь куда угодно, но не друг на друга. — Ну… спокойной ночи? — Чунь Юнь понятия не имеет, что можно было бы ещë сказать, уже стоя перед своей комнатой. — Стой. Син Цю быстро скрывается от отблесков огней за дверью с блестящим на ней номером двести тридцать четыре, не закрывая ту, а спустя пару секунд уже выныривает из темноты с чем-то в руках. — Держи, — он протягивает вещи как-то несмело, впихивая в руки, — вот, теперь спокойной ночи. Парень исчезает в комнате также быстро, как и показался оттуда, закрываясь на замок прежде, чем Юнь успевает что-то сказать. Стоит теперь перед своей комнатой и хлопает изумлëнно глазами. Умеет же Син обрывать диалоги так необычно и неожиданно, кажется, не только к поэзии у него талант. В руках — чистая белоснежная рубашка и блокнот Син Цю.Он всё-таки забрал его из класса.