01:23 Надеюсь, что не потревожил. Ты не спишь?
В голове проносятся все-все плохие слова и самые грязные выражения, которые только можно вспомнить. Всё это время он сидел в пустом диалоге и подбирал слова, стирал раздражённо и стыдливо, думая как это глупо, после старательно набирая снова, а сейчас приходит осознание, что по ту сторону экрана чужое сообщение тут же пометилось галочкой «прочитано», что наверняка поставило написавшего в ступор. Это ведь не выглядело для Цю так, будто он круглыми сутками сидел и ждал сообщения от него? Надеется что нет, пока щёки алеют неотвратимо от подкравшегося стыда, а пульсацией в висках всё стучит фраза «и что теперь делать?». Времени на раздумья над ответом не оставалось совершенно, что лишь больше заставляло сердцебиение учащаться. 01:24 нет. Температура комнаты уже не кажется чересчур холодной в момент, когда фарфоровая кожа горит, за считанные секунды окрашиваясь в бледные оттенки красного, а ползущий из всех углов комнаты сквозняк, который до этого Юнь считал невыносимым, сейчас буквально спасает, остужая горячий лоб и не давая расплавиться окончательно, и безнадёжно растечься восковой свечой по снежным простыням. Отправив короткий ответ уже не повторяет своих ошибок, тут же нажимая на стрелку выхода миллионы раз, не попасться бы вновь в этот же капкан неловкости. Откидывает мобильник куда-то на противоположный край кровати, так, чтобы затерялся в волнах одеяла и вышло хоть немного отдышаться, а руки тянутся к лицу сами собой, прикрыть бы глаза. Отправил в ответ одно лишь жалкое короткое слово, а у самого чуть сердце в панике не остановилось, вот глупость какая. Глядя на спокойный сон соседа хочется того же — заснуть сейчас таким же крепким и безмятежным сном, не продолжая диалог. Чунь Юнь понимает, что будет только ощущать стыд за себя и свои же слова, не имея абсолютно никакого опыта в подобных переписках. И что ему теперь сказать? О чём написать? Что спросить? И надо ли вообще, или это покажется навязчивым?.. Да и зачем Син Цю вообще сам написал ему? Кутается получше в одеяло, будто этот кокон сможет спасти от всех мыслей и тревог, как мог спасти в детстве от монстров, нарисованных собственным воображением где-то в темени комнаты. Безнадёжно утыкается и зарывается носом в подушку, не думать бы ни о чём и не чувствовать всего того, что путается день за днём бессвязно в груди и мыслях. Син Цю долго думал, отправлять ли этот кусок текста, совсем ему несвойственный, или просто оставить всё как есть, пустив всё на самотёк, и бросить и дальше теряться в догадках новичка, не знакомого совершенно с негласными законами пансиона. Кому-то что-то объяснять, доказывать и оправдываться? Его учили совсем иному: оставлять все подобные объяснения слабакам и неудачникам, а если кто-то чего-то не понимает или не знает, то это и неважно совсем, точно уж не его это проблемы — только их. Но почему-то само по себе, отдельно от него, желает что-то в душе объяснить и изложить ему всё как есть, совсем не даёт покоя беспокойный айсберг чужих потухших глаз, словно всё ещё глядящий на него непонимающе с тусклых картинок воспоминаний сегодняшнего дня. Потерянные зрачки, смотрящие будто и не на него вовсе, такие отрешённые от реальности, что и невооружённым глазом видно. Что-то внутри, воспитанное и взрощенное с малолетства, удобренное подобно цветку вечными тычками в ошибки, надломилось слегка, стоило столкнуться неосторожно с этим взглядом утопающего. Чувство вины, ранее незнакомое ему вовсе, теперь жужжащей пчелой кусало больно и непривычно, хотелось рассказать и выложить правду: зачем же наврал там директору Чжун Ли, почему выставил их обоих в плохом свете, для чего и почему поступил так по-змеиному, укусом лжи кольнув куда-то прямиком в спину. Все эти чувства были так неблизки, новы и необычны, что хотелось закрыться от них, убрать этот ворох гадкий в мусорный мешок и выкинуть на свалку собственных чувств внутри, которые так старательно он складывал там все эти долгие, монотонно тянущиеся за собой день за днём годы. Если бы не тот самый взгляд из прошлого, врезавшийся пламенем в память, кажется, навсегда, то наверное… он и не стал бы делать ничего из этого. Не стал бы пытаться перешагнуть через себя и воспитание, оставил бы его теряться в догадках, да что там, даже внимания бы на него попросту не обратил. Но с первой встречи в этих льдинках он видел только те самые зрачки. Отличали эти взгляды друг от друга только совершенно разные цвета — пылкий янтарь, какой был у него самого, и тëмное, глубокое море, без единого на его поверхности солнечного блика. Увидев их тогда в столовой впервые… он и слова сказать не мог, даже похлопать новичкам вместе со всеми как было положено, за что директор наградил его не очень-то довольным взглядом. И ему действительно было малость стыдно, но пальцы в тот момент сжались на ручке сами собой, будто вот-вот фарфор лопнет и чашка гулко разлетится об пол мраморный под ногами, заплескав горячим чаем идеально сидящие на лодыжках белые гольфы, а взгляд опустился в блокнот тут же судорожно, не встретиться бы с этими глазами вновь. Прошлое должно было оставаться прошлым, он явно это понимал, потому больше не хотелось сталкиваться с ним лицом к лицу, но всё больше он натыкался на эти зрачки, отчего-то обращëнные в его сторону. Как бы Син Цю не старался, прошлое словно само желало быть вытащенным из недр его внутренностей. С самого дна. С той могилы, где когда-то он захоронил его, пообещав больше не приходить и не класть цветы, проливая над ней солëный хрусталь. Смотрит в написанные собой слова, вчитывается в уже около тысячи раз переписанное сообщение, но с каждой строкой ощущает их все более жалкими. Нет. Оправдываются только неудачники, так ведь? Всё в голове спутывается, не даёт отправить этот текст, и каждая написанная с трудом буква всё же исчезает постепенно под тонкими пальцами, тает снегом в руках и солью едкой на языке растворяется. «Мне пришлось поступить так у директора. Прости.» — набирает взамен всех тех слишком уж откровенных слов, что с таким огромным трудом оказались вытащены с вскрытой грудной клетки. Жаль только так и не показались на свет, заперевшись вновь в сейфе надëжном, сокрытом в клетке из рëбер.«Прости...»
01:33 Мне пришлось поступить так у директора.01:35 можешь не оправдываться, я… понял, что это, вероятно, нужно было для чего-то
Верно. Для чего-то. Такого мерзкого, что не хотелось бы про это и думать. Он привык лишь закрывать глаза, не придавать этому особого значения, закапывать обиды и чувства в безжизненную почву без единого цветка и травинки. Так было положено, а по-другому было нельзя. Просто никак. Не дозволено. 01:35 Я рад, что ты не подумал обо мне ничего плохого. На самом деле, Син Цю бы и дела не было бы до его мыслей и что он там может подумать, если бы не один фактор. Ему было дело до мыслей того, взгляд которого Юнь вобрал в собственную радужку, сам того не осознавая. Словно Цю нашëл его снова, только в другом человеке. Эта их схожесть, их глаза, их даже одинаковые слова и манера речи… Всë сильнее и сильнее казалось, что эти двое были совершенно идентичны. Точно кто-то свыше, там, на небесах, в чьё существование он давным давно перестал верить, дал ему второй шанс открыться кому-то снова и просто… поговорить? Обсудить какую-нибудь ерунду, чего сам себе и воспитание ему никогда не позволяли, накидывая на тело тысячи невидимых, но таких ощутимых цепей, закрывая те на замок амбарный, тяжестью железной повисший с детства на шее. Хотелось бы, очень хотелось найти когда-то ключ от него. И почему-то Юнь казался тем, кому можно было бы хоть чуточку доверять, кто мог дать хотя бы намëк на то, где взять этот самый ключ или хотя бы отмычку, пускай и знакомы они были всего ничего. Хотелось верить, что и правда такая до невозможности хитрая судьба дала Сину наконец шанс сказать всё то, чего когда-то давно он не успел и не смог.01:36 я и не собирался так думать
С каждым его ответом Син Цю только больше начинает ощущать, как прорастают ростки на этой самой могиле где-то в глубине, там, где никто и никогда не бывал. Куда никому не удавалось заглянуть, а стоило только попробовать, как он сам хлопал дверью перед чужими лицами, прищемляя их пальцы и отдавливая носки ступней, готовые вот-вот заступить за порог. (Наверное, если бы в душе у каждого человека действительно была какая-то дверь, за которой всё терзающее годами копилось, то на своей собственной он бы убрал дверную ручку и запаял надëжно все щели.) 01:38 Знаешь, я иду курить. Не хочешь пройтись? Чунь Юнь перечитывает это внезапное сообщение снова и снова, кажется и не замечая совсем, как сменяются потихоньку числа на часах в уголке мобильника, слегка размытые от трещины, делящей экран на неровные половинки. Пройтись? С ним? Зачем ему это нужно? Не понимает, сжимая телефон лишь сильнее и застревая обречëнно по колено в сугробах вопросов в собственной голове.01:44 Ты уснул?
Время с ужасом замечается только с приходом нового сообщения, которое Юнь вновь читает по глупости сразу же, напрочь забыв выйти из диалога. 01:48 просто отвлëкся Отвечает так, будто ему абсолютно всё равно, когда пульс по ощущениям перевалил уже за двести сорок от всей сумбурности происходящего.01:49 Так… что насчёт пройтись?
**** — Ничего, что вытащил тебя так поздно? Син Цю уже стоит в коридоре прямо перед дверью, стоит выйти за порог. Пунктуален, как и всегда. Чунь же немного задержался — переоделся как можно быстрее во что-то кроме пижамы, нащупанное судорожно в темноте. Тогдашнее смущение от собственной футболки с росомахой всё ещё зудело внутри после прошлого раза. — Ничего, — отмахивается в ответ, взъерошивая лохматые волосы на затылке. Забыл причесаться в спешке. Как же неловко, — я не собирался ложиться спать. Ночные бессодержательные разговоры, холодный подоконник, шлейф дыма растворяющийся где-то под потолком и оседающий на плечи, и абсолютная мягкая тишина без единой души вокруг: всё это казалось Юню таким странным в тот самый разговор в душевой, до невозможности непривычным, но почему-то сейчас в прохладном воздухе витают мысли о том, что к такому можно было бы привыкнуть. Когда-нибудь. Спустя время. — Пальто?.. — Интересуется Юнь, осторожно касаясь взглядом чужих тëмных очертаний, стараясь держаться чуть на расстоянии, поближе к стенке коридора, не чувствовать бы себя таким уязвимым в обществе одноклассника. — Я часто хожу к тому фонтану в саду, — объясняется он, наматывая на шею длинный шарф, — разве не хочешь посмотреть на него поближе? Повезло, что в этот раз на нём была кофта потеплее его пижамы, но даже так он был абсолютно уверен, что не стал бы возвращаться переодеться или взять что-то накинуть и себе. Слишком уж было бы стыдно задерживать его, точно знает. — Ну.. хочу, — честно, и сам не знает, чего же ему хочется на самом деле. Просто отвечает то, что первым приходит в голову, чтобы вновь не затянулось между ними молчание. — Здесь нет какой-то охраны? — Не переживай так, нас не поймают. — успокаивает тот, а в лунных лучах, сочащихся сквозь оконные рамы, Юнь успевает заметить хитрую полуулыбку, играющую на лице. — Учителя делают обходы после отбоя, а внизу действительно есть охрана, но обычно те как сонные мухи, до нас им дела не будет. Да, мысль что их поймают действительно пугала и заставляла переживать, одноклассник снова верно распознал его эмоции, что не могло не напугать также, как и происходящее. Он будто взаправду видел насквозь всё, что происходило внутри. После того, что случилось сегодня, им обоим меньше всего нужно было бы нарываться на такие приключения. Не хотелось, чтобы родители получили очередную дозу разочарования от сына, на которого так много надежд возлагали. Юнь всë это прекрасно понимал, но отчего-то всё также смиренно продолжал двигаться за парнем, чьи длинные ноги так уверенно преодолевали ступени. — Чëрный ход. — А? — взор отрывается от чужих налакированных ботинок, не школьных. — Чëрный ход, говорю, — более чëтко отчеканивает Син Цю, — ты же уже слышал о нём? Точно, в самые первые дни здесь они часто ходили через него с Беннетом. — Ага, — ведëт рукой по слегка шершавым деревянным перилам лестницы, замечая, что ступени вот-вот закончатся. — Тогда не надо тебя предупреждать, — усмехается тот, — когда я впервые проводил здесь Рэйзора и Беннета, те с грохотом свалились вниз. Представляя, как те вдвоём катятся по ступеням, его вечно опущенные уголки губ невольно поднимаются точно также, как и у собеседника. — Наверное, это не очень-то приятно, — по привычке прикрывает чуть рот ладонью, не позволяя заметить собственной улыбки, которой и сам не ожидал от себя. — Да уж, — смеётся Син Цю, даже не заботясь о громкости и что их может кто-то услышать, — но нам такое не грозит, не волнуйся. В руках его со щелчком загорается та самая громоздкая зажигалка, освещая тëмные ступени хода тут же, как дверь открывается. На улице пахнет приближающейся с каждым днëм зимой, хвоей тянет из леса, окружающего пансион по периметру, и бьёт свежестью, заполняя лëгкие до отказа. Первые вдохи даются тяжело: воздух обжигает всё внутри и заставляет сердце почему-то биться чаще раза в два точно. Но чем дальше они продвигаются в молчании к саду, чем ближе становится шум воды и шелест ещё не опавшей до конца листвы, тем легче становится вдыхать. Звëзды открыты, разбросаны по ночному полотну как в первые дни, что были проведены здесь, в этих стенах, и почему-то пробирает вдруг та же тоска, взявшаяся невесть откуда. Сам не понимает по чему тоскует, ведь тосковать и нет причин. Сейчас он далеко от места, которое положено называть домом, и должен быть только рад тому. Далеко и от тех, кто разрушил всё в голове и душе, растоптал и проехался тысячи раз, оставив одинокий пустырь, лишëнный всего. Но чувство это странное не покидает даже с осознанием всего того, что натворили эти люди, которых другие в его окружении привыкли звать родителями. — О чëм задумался? — Разрывает тишину фраза, подброшенная монеткой в воздух. — Мы уже почти пришли, — слова приземляются решкой на землю под ногами, не дожидаясь от Юня ответа. — Да так, очередная ерунда. Шум воды уже заполняет уши во всю, когда показываются на глаза первые статуи, покрывшиеся листьями, которые не так давно он мог увидеть только издалека, с высоты здания из-за окон. Вот она — плачущая дева, как в прошлый раз назвал её одноклассник. Он не совсем помнил ту легенду, что тот рассказывал о ней, но точно помнил, какой прекрасно-печальной та показалась. И сейчас, глядя на её впалые щëки, по которым лилась и струилась вода, устремляясь потоком в чëрную глубину фонтана и разбиваясь о ту брызгами, то размытое чувство в груди вновь приобрело глубокие синие краски, усилившись стократ. Ветер приносит ещё пару листьев на её худое тело, окутанное в каменные одеяния, заставляя Чунь Юня самого поëжиться. Становилось холоднее, тепло огромного здания постепенно покидало его тело, а на смену приходило ясное ощущение осени, мурашками мелкими пробегающееся по коже. — Нам точно можно здесь находиться? — Срывается как-то само собой, пока Син Цю устраивается поудобнее на холодном мраморе фонтана, протерев своей такой же холодной ладонью поверхность перед тем, как приземлиться на край своего же пальто. — Нельзя. Но кого это волнует, правда? — Улыбается тот, вытягивая из чуть смятой пачки тонкую сигарету. Чунь Юнь лишь подмечает, что никогда не видел, чтобы тот улыбался так много в учебное время. В ночное время он какой-то... совсем, совсем другой. На малейшие секунды искры и огонь озаряют лицо как Син Цю, так и статуи. Замечается случайно, что их черты лица почему-то так схожи между собой... Дыхание задерживается непроизвольно в горле от непонятных и незнакомых раньше чувств, глядя на картинку перед собой, отражающуюся огоньком в голубой радужке. — Присаживайся, — длинных краëв его кремового пальто оказывается хватает, чтобы поместиться на нём могли они оба. Очень неловко принимать это предложение, но делать нечего, стоять и мëрзнуть на ветру не хочется от слова совсем. Дым убегает вверх к когтистым ветвям деревьев от каждого шумного выдоха, смешиваясь с клубами пара. Слишком близко чужое тело, слишком ярко чувствуется чужое дыхание над кончиками ушей. Слишком много нового. — Тут куча богатеньких детишек, таких, как я. — Начинает вдруг Син. — И моя мачеха сотрудничает с компанией Винсента. Мне нельзя иметь с ним конфликты, я наследник. Как и он. Краем глаза Чунь Юнь видит, как сигарета, дымящаяся оранжевым огоньком в руке сбоку, вздрагивает то ли от неожиданно поднявшегося ветра, то ли от сказанного парнем вслух только что. Он сказал мачеха?.. — Мачеха?.. — Вторит Юнь своим же мыслям, что мешаются сейчас в голове, так неосторожно и нерешительно вырываясь наружу. — Это не так уж важно, не бери в голову. — Улыбка всë ещё играет на его тонких губах, но теперь же очевидно, что искренней та уже никогда не будет для Чуня после этих откровенных слов, в точности как у соседа по комнате. — Важно лишь чтобы этот конфликт не дошёл до наших родителей. Нам не нужны такие проблемы. Ветер завывает с новой силой как дикий зверь, срывая пепел с тлеющего кончика сигареты и унося куда-то далеко: мимо деревьев и кустов сада, мимо других статуй и мимо окон, за которыми сейчас мирно спят другие ученики, не имея никакой возможности подслушать этот откровенный разговор, что как-то слишком неожиданно пришёл вместо тех лëгких и бессодержательных, по-детски невинных разговоров в душевой. — Потому ты и... — Да, потому я и врал так отчаянно директору, — усмешка очередная разрезает издевательски воздух, — он тоже неглупый, всё понимает. Ему точно также нужны наши денежки, что спонсируют пансион, так что он только поспособствовал сокрытию этой ситуации, не упустить бы таких дорогих спонсоров, как мы оба. Мысли роятся в голове, рождаются и умирают там же, не смея облачиться в слова, так и разбиваясь об гробовую тишину, нарушаемую только звуками ночной жизни. — Он наблюдает за всем этим, — изрекает Син Цю, — смотрит, как бы его денежные кошельки не переубивали здесь друг друга, но ничего не делает с этим, максимум покрывает от родителей взамен на нашу ложь и молчание. В этом все взрослые, — делает глубокую затяжку, откидывая голову к небу. — Это так глупо, — единственное, что может ответить Юнь на всё это. — Да, глупо. Взрослые глупые. А мы ещё глупее, раз не можем ничего с этим сделать. И правда ведь, ничего. Чунь Юнь всегда осознавал, что если ты не достиг совершеннолетия, то все твои высказывания будут казаться другим лишь детским лепетом, бессвязным и нелепым, несерьëзным набором букв, будто все твои чувства — это детская игрушечная машинка, у которой отлетело колëсико. Но сейчас от его слов как током прошибает это осознание с новой силой. Эти слова как ничто другое даëт прочувствовать всю свою беспомощность и ничтожность. — Ладно, что-то я совсем заболтался, — делает последнюю затяжку, а после тушит сигарету прямо в воде фонтана. — Извини, я просто немного... не умею в диалоги, — оправдывается тут же Чунь, — постоянно путаюсь в собственных мыслях и даже не знаю, что могу сказать в ответ. Но Син Цю глядит на него как-то странно этими своими янтарными огнями, пробирающими до глубины души, будто сейчас с губ его сорвалось что-то слишком нелепое, нелепее обычного. Такое ощущение, что ему вовсе и не нужны были ответы, лишь тот, кто мог бы просто послушать его. Тот, кто не сказал бы в ответ, какие его рассуждения неправильные. Тот, кто просто согласился бы и послушал бесконечный поток его мыслей, глядя на звёзды вместе с ним. — Довольно тебе извиняться, — бархатный тон, лëгкая улыбка. Тем холодом, что был в первую их встречу, не веет сейчас совсем, — лучше надень, дрожишь как осиновый лист. Ничего ответить не успевается — в ноздри уже бьëт запах одеколона и другого человека, щекочет приятно самый кончик носа нагретая от чужой кожи ткань, такая мягкая, что хочется закутаться в неё и так и лечь спать с шарфом на лице, окутанным вокруг головы. — Можешь не благодарить за шарф, — Цю поправляет его аккуратно, завязывая получше на шее, — всë-таки это я вытащил тебя на улицу в таком виде. — Ну, здесь красиво, — клубы пара от морозного воздуха вылетают откуда-то из-за ткани, закрывающей рот, а вместо слов комкается что-то непонятное. И весь мир в груди застывает, обрушиваясь в ту же секунду, когда чужие руки касаются по неосторожности лица и стягивают шарф с его губ. — Что? — Глаза в глаза, так близко, что Юнь буквально может уловить запах сигаретного дыма от чужих губ на таком небольшом расстоянии, измазанных, кажется, тем же вишнëвым бальзамом. — Я не жалею... — руки потеют, осознавая, как сейчас неправильно может выглядеть картина, если бы кто-то мог увидеть всё это со стороны, — не жалею, что вышел сюда так. Здесь красиво. Син Цю странно медлит, прежде чем отнять свои руки от его плеч. Те ледяные, но почему-то пламенем горят и ощущаются через одежду, будто тот касается сейчас кончиками пальцев его оголëнной кожи, да что там, костей, тлеющих сигаретой под этими хрустальными ладонями. Всë зудит и плавится, неясно отчего. — Идëм, — кожа перестаëт изнывать от жара, стоит тому убрать наконец руки и пройти вперёд, ещё раз поправив напоследок обмотанную вокруг шеи Юня ткань, — хватит тебе мëрзнуть на улице. — А, да... — язык кое-как ворочается во рту, а ступор никак не может уйти прочь. И что это всë было?.. Глядит потерянно в точëную спину одноклассника, что удаляется вперёд него к пансиону по выложенной плиткой дорожке, наблюдает, как развевается на порывах ветра чуть грязный от фонтана подол пальто, и тëмные волосы играют бликами под луной. Вдыхает запах одеколона с шарфа, прикрывая чуть глаза в раздумьях, и отчего-то ему кажется, что сегодня заснуть он совсем не сможет.