Помоги мне принять себя

— Я здесь. Син Цю давно перестало быть страшно. Страшно — когда ты всё ещё борешься. Когда хранишь надежду и пытаешься противостоять кошмарам, преследующим в ночи. Когда назло всем сопротивляешься тому, что тянет на дно. И страшно перестаёт быть тогда, когда надежда и борьба сменяются смирением. Лишь это чувство помогает преодолеть неистовый ужас, сковывающий паучьей паутиной, и лишь это чувство может стать стеной. Забором, за которым можно будет спрятаться, оградиться от происходящего, будто всё происходит не с тобой. Словно всё вокруг — фильм, а ты обычный зритель, такой же, как и все в кинотеатре на местах вокруг тебя. Не участник. И даже не свидетель. Нужно просто смириться. Принять происходящее и спрятаться в себе, где-то там, за твёрдой скорлупой, где никто не сможет увидеть сжавшееся в комок беспомощное тело и прочитать истинные эмоции. Так ты хотя бы будешь выглядеть сильным. А может потом и вправду станешь таким, каким хотелось казаться, утратив себя. Кто знает? — Я ждал тебя, — в комнате темно, но этот взгляд можно прочувствовать кожей и ощутить всем нутром. Голодный, жаждущий, уже уставший от ожидания. — Ты припозднился. Проходи. Син Цю не страшно. — Извините, — осторожно произносит он, — больше такого не допущу, — отчитывается, а у самого в горле пересыхает и еловыми иголками режет, как лезвиями. — Да, не хотелось бы. — Сверкают из глубин покоев зелёные глаза. — Садись. Кровать скрипит жалобно пружинами и проминается под ученическим телом, которое выглядит хрупким белоснежным мотыльком по сравнению с фигурой, такой большой и тёмной, зловещей, окутанной мраком и розовым дурманящим шлейфом приторно-сладких духов, оседающим на одежды росой яда. Чужая рука опускается на плечо, погружая в сон все его чувства одним касанием, как чайник электрический щёлкает сам по себе, механически. Син Цю больше не страшно, нет. Син Цю просто немного устал. И нашёл в себе силы, чтобы смириться. **** В голове ничего не укладывалось. Совершенно. Как бы Чунь Юнь не хотел, но рассовать свои мысли по коробкам и уложить их на полки не получалось. Те маленькими воробьями метались в голове, назойливо чирикая над ухом и переворачивая на своём пути всё, что только можно было там перевернуть. Так продолжалось слишком уж долго для того, чтобы и дальше смиренно лежать на кровати лицом в подушку и пытаться утихомирить и запихнуть куда подальше каждую из всех этих мыслей, потому кроме как пойти и вновь потихоньку прогуляться по уже знакомым коридорам этого громадного здания идей не возникало. Только вот эти самые коридоры, как и ожидалось, совсем не были к Юню приветливы: холод стен обжигал пальцы, стоило провести по ним рукой; свечи, плавясь на канделябрах, предостерегающе шипели дикими кошками, отпугивая от себя; кляксы теней от свечей чертями скакали по поверхностям и играли в догонялки, перепрыгивая с одной на другую, не давая поймать себя ни друг другу, ни неожиданному ночному гостю, которому давно пора было спать. Но как бы не была обстановка пансиона враждебно настроена к Чунь Юню, в груди его отчего-то постепенно начинало зарождаться какое-то совершенно необычное чувство. Чувство, словно чем больше времени он здесь проводит, тем больше всё же становится частью всего этого. Будто само это место становится чем-то большим, чем просто пансион, куда скинули его со своих острых плеч родители. Будто и он сам становится кем-то большим, чем просто «новичок». Это прозвище незаметно даже для него самого отходило на второй план с каждым днём, улетая куда-то вслед за последними кленовыми листьями и календарными листками с цифрами дней. Всё реже оно стало срываться с губ окружающих его людей, и всё меньше оно гуляло гулом по толпам учеников и перескакивало из компании в компанию, являясь главной темой обсуждения. Новичок. Он прокручивает эту неприметную кличку в голове ещё и ещё, снова и снова, пока она не стукается болезненно об непонятные угловатые мысли в черепной коробке. Везде и всегда он был лишь «новичком», тем, кому не суждено влиться в общую картину серого мира перед собственными глазами и слиться с толпой, жужжащей и вечно торопящейся куда-то массой. Картинки уже прожитых тут (тёплых) моментов растекались воображением на шероховатых стенах, наслаиваясь и наползая друг на друга, мешаясь в единое целое, как если бы он крутил в руках маленький калейдоскоп, а стекляшки в нём с каждым прокрутом создавали всё новые узоры из друг друга. Ощущение покоцанного джойстика от приставки Рейзора в руках, приятные на ощупь страницы подаренного блокнота под подушечками пальцев, вкус его первой в жизни сигареты, тлеющей на губах, и разговоры с Беннетом, на удивление становящиеся слишком откровенными — всё это было другим. Отличалось от того, что заполонило колодец в груди ещё так давно. Все эти мимолётные и, казалось бы, ничего не весящие для других моменты, были ярче всего остального. Они были окрашены блёклыми красками и засели в памяти, в отличие от прочего. Может, не такой уж он и «новичок»? — Думалось ему. Может, просто хотел бы в это поверить. — Напоминали ему шрамы. Спуск с лестницы напоминал о худых ногах Син Цю в изящных блестящих ботинках, что вышагивали так уверенно, точно всё это здание сейчас пустовало и находились в нём лишь они одни, такие крошечные по сравнению с его величественными колоннами и шпилями в окружении статуй на крыше. И никакой охранник, никакие ученики и учителя не существовали. Ни его родители, ни его «друзья» с прошлой школы, а кабинет с потёртой кушеткой и зелёными стенами в первую очередь утонул в омуте пустоты, наконец погрузив за собой и эти ужасные гипсовые головы, что стояли на шкафах и всегда раздражали его своими любопытными взглядами, обращёнными к нему. Проводя по последнему сантиметру перил рукой Чунь Юнь вспомнил его беззаботную улыбку, играющую на губах. «Свобода» — вот первое слово, появляющееся на языке, когда образ его худой фигуры вновь дымкой растягивается над ступенями в последний раз перед тем, как лестница пропадает из виду. «Он свободен» — так думал Юнь. Одноклассник был стройным, талантливым, начитанным, воспитанным, из богатой и влиятельной семьи. У него было всё. Но главное он был свободным. Наверняка его никогда не волновали чужие сплетни и издёвки, мысли о похудении не изводили его ночами, а родители не зудели над ухом сутки напролёт, принуждая стать идеалом, и это была главная причина той колкой зависти, морским ежом гуляющей по каждой жилке. И какого же было увидеть это живое для Чуня олицетворение свободы в очередном из бесчисленных коридоров, по которым он успел побродить, среди картин и высоких колонн, смотрящих свысока. Чужие всхлипы неожиданно отозвались в груди щемящим ощущением, а ладони вспотели быстрее, чем пришло полное осознание происходящего. Идеальные руки прикрывали янтарные глаза, идеальные худые ноги были подтянуты и прижаты к груди, а идеальные аккуратные плечи вздрагивали, как если бы окна были открыты нараспашку. Всё в его силуэте по-прежнему было идеальным со стороны, даже когда слёзы градом лились с щёк, разбиваясь об узоры мраморных полов. Но идеальность на деле трещала по швам с каждым сдавленным дрожащим выдохом, доходившим прямиком до конца коридора, где Юнь и стоял рядом с картиной девушки со странным украшением в волосах и платком в руках. Она тоже была красива. Она тоже плакала. Чунь Юнь нашёл в них сходство: две разбитые идеальности. А действительно ли Син Цю был свободен, как думалось некоторое время назад? Теперь так могло показаться с трудом, а стыд за всю эту зависть сигаретой прожёг дыру где-то в районе сердца, окутывая его то дымом, то искрами, пачкая в пепле. Что ему нужно сделать сейчас? Одноклассник не заметил его, верно? Так ему развернуться и уйти? Нет, нет. Это будет неправильно? Подойти? Но все его собственные эмоции давно высосали из него все сочувственные слова, которые он мог бы сказать кому-то, и это заставляло чувствовать себя гранитным камнем без эмоций, просто бездушной и бесчувственной сволочью, что не может оказать никому помощь, в то же время эгоистично желающую получить её самому. Так что же ему… — И долго ты собираешься стоять там? Напряжённое тело, вот-вот уже собиравшееся развернуться в обратном направлении, пронизывают колкие льдинки, вновь появившиеся в знакомом голосе. Заметил, всё-таки. — Не знаю, — признаётся Юнь, потирая локоть мокрой ладонью, — подойду, если подпустишь. Секунду назад он собирался снова сбежать, поджав хвост как жалкий трусливый пёс, кого он вообще обманывает. — Подходи, — теперь спокойнее отвечает тот. Льдинки степенно тают, — если хочешь. Парень аккуратно разглаживает рубашку руками и выравнивает осанку и тон голоса, прикладываясь затем обратно к стене спиной, стараясь выглядеть как всегда. Как обычно, ведь не он же только что заходился плачем, сжимая лицо ладонями. Проходя мимо картин Юнь вновь косится на девушку с платком, склонившую голову в плаче. Та не меняется, это ведь картина. Она нарисованная. Син Цю — нет, но как бы не менял сейчас своё положение, запечатлелся всё равно в памяти рисунком той разбитой идеальности, идентичный этой девушке. Холод пола разгоняется по паху, взбираясь вверх по пояснице к спине, когда парни оказываются рядом. Чунь Юнь вляпывается во что-то на полу, тут же поднимая руку чтобы проверить. Откуда здесь может быть грязь? Но нет, это слёзы другого человека сияют на ладони осколками стёкол, и он неспешно вытирает их об запястье другой руки, загоняя себе под кожу, словно ожидая увидеть кровь на этом месте. — Что ты здесь делаешь в такой час? — Интересуется Син Цю, отворачивая голову в противоположную сторону и шмыгая покрасневшим носом. — То же я могу спросить и у тебя. — А тебе это важно? — А тебе? Одноклассник спускает вырвавшийся смешок в кулак. — Так и будешь отвечать вопросом на вопрос? — Может быть, — Юнь откидывает голову назад, тоже усмехаясь сам не зная чему. С фрески на потолке, выложенной из цветных плиток, за ними наблюдает белокурый ангел. — Ладно, я здесь прогуливаюсь. Не спится, — выдаёт он, просто наивно надеясь, что это сойдёт за ответ. Солёные дорожки, тянущиеся по щекам от красных глаз, говорят совсем о другом, но Чунь решает тактично умолчать и отвести от них взгляд обратно к ангелу, играя с ним в гляделки. Это не его дело, раз тот не хочет говорить о таком… личном. Хотя, припоминается, подарил свой блокнот он ему именно в то время, когда Юнь судорожно глотал горстями практически бесполезные лекарства в туалете, забивая ими всё горло так, что безудержно хотелось блевать опять. Ну до чего же смешно вышло, оба застали истерики друг друга. — А ты? — Спрашивает, так и не дождавшись ответа. — Я тоже… прогуливаюсь, — ну и глупые же у них обоих отмазки. Все всё и без них понимают, слова совсем не требуются. — Не боишься заблудиться, как было в прошлый раз? — Рукав его рубашки шуршит, потираясь о кожу лица. Вытирает следы недавнего, так и не поворачивая головы к нему. — Не думаю. Более менее изучил ближайшие коридоры. Молчание служит ответом, а фреска всё так же смотрит сверху несколькими парами глаз ангелов, внимательно подслушивая чужие бессмысленные разговоры. — Юнь, — по спине сами собой пробегают мурашки. Он впервые зовёт его вот так? Кажется, да. — А ты видел новый корпус? — Что видел? — Переспрашивает. — Бассейн. Обычно он закрыт до весны, сейчас там проходят только занятия по плаванию. Кружок. — Объясняется Син Цю. Беннет про такой корпус и словом не обмолвился, а сам Юнь и не интересовался подобным от слова совсем, спорт не привлекал его. — Не знал, что здесь и такое есть. — Я могу показать, — предлагает Син. — Ну… завтра у меня свободный день, — никаких планов на завтра Чунь Юнь не строил. Да что там, будто бы он вообще строил их когда-либо. — Прямо сейчас. Сейчас? Опускает наконец глаза с потолка на землю, а сбоку горят огни миндальных глаз с покрасневшими белками. Как знакомо. Интерес и лёгкий привкус отчаяния читаются во вкраплениях другого цвета, камнями застрявшими в его радужке. Его собственный взгляд спотыкается об эти камни, падает нерешительно вниз, на его руки. На свои руки тоже. На своё запястье. Осколки чужих слёз ноют больно под кожей, как настоящие. — Прямо сейчас, идёт, — на что он вообще соглашается? А если их увидят? Только надеется унять эту странную пульсацию под кожей на месте солёных капель, нарастающую неотвратимо. Надеется и на то, что его согласие на непонятные авантюры поможет хоть немного унять и боль Син Цю. **** — Откуда у тебя вообще ключи? Чунь Юнь вот уже минуту «наблюдал» за тем, как одноклассник копошился в полной темноте, а сквозь её плотный густой слой слышались только лязг металла и его возня, иногда прерываемая тихими ругательствами, выдавленными сквозь зубы. — Ключей нет, — бросает тот, не отрываясь от дела, — это отмычка. Вернее, моя заколка. Юнь на секунду опешивает от такой новости. Он ведь правильно понял, что они сейчас собираются проникнуть со взломом на закрытую территорию в учебном заведении? — Ты взламываешь замок… заколкой? — Когда жизнь катится к чертям, то я просто хочу сделать что-то безбашенное, — отвечает тот, — это что, так странно? Да. Странно. Более чем. Даже более странно нахождения у него заколки. — Нет, — идёт вразрез со своими мыслями, — совсем нет. — Вот и хорошо. Лязг, лязг, ещё один, и замок, кажется, поддаётся. На удивление. Цепи, обматывающие ручки дверей, падают со звоном вниз и Юнь чуть ли не подпрыгивает на месте от слишком громкого звука. Кто-нибудь точно придёт и вышвырнет их за шкирку отсюда, обеспечив не то что новый поход в кабинет директора, но наверняка и вылет из пансиона за такие подлые выходки, судя по тому, какие здесь были строгие правила. В виски ввинчивался винтами один вопрос: зачем. он. согласился. Чувствовал, как всё сильнее потеют ладони и мокнет от мандража одежда. Впервые он участвовал в чём-то таком. Родители бы не одобрили уж точно, вот он уже чувствует откуда-то из-за угла их пугающие и укоризненные взгляды, а их зрачки прожигают в нём дыру, заполняя её горькой смесью из чувства вины и угрызений совести. Но свобода всё ведёт его куда-то за собой, а он и не понимает зачем же идёт с ней рука об руку, заходя в большое помещение, пахнущее моющими средствами, водой и хлоркой. Свежестью. Жизнью? Да, наверное. Почему-то именно сейчас, тогда, когда ему страшно и он так боится что их поймают, он чувствует себя живым. — Ты умеешь взламывать замки? — Спрашивает Чунь Юнь самое глупое из того, что могло посетить его голову сейчас. — Не умел, — просто отвечает Син, — но, как видишь, теперь умею. Ещё одна улыбка, такая же, как и на ступенях, там, под лучами луны, огибающих его острое лицо. Говорят, чем больше ты разбит, тем ярче сияет твоя улыбка. Улыбка Син Цю сияла ярче любого солнца в день летнего солнцестояния. Пульсируют вновь осколки под кожей на запястье, и так странно, что хочется задержать воздух и больше не выдыхать, так и задохнувшись. Или это сердце так бьётся? Не понимает, но и не хочет того понять, обращая взор к бассейну за спиной одноклассника. Лампы освещали его воду прямиком со дна, из глубины, а синяя плитка придавала бесконечно прозрачный лазурный оттенок, кристальный, такой чистый. Как небо. Точно, как небо, прямо как в детстве, когда ты ещё совсем наивный маленький ребёнок, а всё вокруг кажется таким ярким и новым, что на всё-всё хочется смотреть безустанно. Лампы же висящие под потолком не были включены, что и понятно — территория была закрыта сейчас. Но они были здесь. Одни, как будто вновь весь пансион принадлежал только им обоим. В груди что-то грело изнутри лавой, трескалось искорками и теплотой разливалось по рёбрам. Впервые Чунь Юнь такое ощущал. — Кто первый? — Выпалил внезапно Син Цю, когда шёл вперёд Чуня вдоль самого края бассейна, расставив широко руки для удержания равновесия. — Нет, спасибо, — отмахнулся он, улыбнувшись уголком губ, — и тебе не совет… Брызги ударили в лицо, затыкая своей прохладой и заставляя проглотить назад все неозвученные слова вместе с редкими каплями, попавшими по неосторожности в приоткрытый от удивления рот. Открыв глаза и убрав от лица руку, выставленную рефлекторно вперёд, он увидел лишь смазанный силуэт под толщей бликующей лазури. Волосы его колыхались, переливаясь на свету, а широкие рукава раздулись и были больше похоже на крылья птицы, что парила высоко, там, где её никто не достанет. Он будто летел, разводя руки в стороны и поднимаясь к звёздам-лампочкам. Дно стало новым небом. Также как и небо вдруг может стать новым дном, если подняться слишком высоко и быстро. — Ну, что стоишь? Глядя на его мокрые волосы, слипшиеся и повисшие на лбу тонкими нитками, на то, как стекали капли с них обратно в бассейн, оставляя на глянцевой поверхности маленькие круги, как облепляла его худое тело рубашка, а шорты раздувались как и рукава, Чунь Юнь вдруг окончательно убедился — он правда идеален с виду. Даже разбитый. Даже похожий на мокрого кота, попавшего под дождь. Но пора бы ему уже было окончательно разбить свои розовые очки и прекратить возводить его в абсолют. Он такой же человек, что в очередной раз доказывали его подобные выходки. Зависть искоренить будет непросто, Юнь это прекрасно знает, но он должен справиться. — Не хочу мокнуть, — мнётся Юнь, потирая плечи руками, — и без того холодно. — Да брось, — хихикает парень, — тогда не увидишь самого интересного. — Чего? — Этого, — Син указал на потолок пальцем и Юнь доверчиво взглянул наверх, поняв свою идиотскую ошибку только тогда, когда в ногу вцепилась холодная рука, а звёзды в небе смазались и рухнули вместе с ним в воду. Хлорка ударила противно в нос и залилась в уши, создавая шум помех и колокольный звон, а глаза резануло ярким светом у дна. Вот и приплыли. — Совсем тронулся?! — яростно махая руками и расплёскивая воду в разные стороны, Чунь Юнь уже не заботился о громкости своего голоса. Никогда, наверное, он не был таким громким. Не заботился уже и о промокшей насквозь одежде, и о взглядах родителей, куда-то улетучившихся из сознания в момент столкновения с их новым небом. Смех Син Цю разносился по большому залу, а Юнь уже и не был так зол на эту его выходку. Не часто он чувствовал себя таким живым, как здесь можно было долго злиться? Бассейн диким зверем хватал лодыжки ледяными лапами и царапал когтями стопы, а сердце дрожало и жалось к рёбрам поближе, согреться бы, но всё было тщетно. Да и неважно. Холодно было только телу. У Юня же на душе впервые было так тепло. **** — Это была не просто уловка. — Ты о чём? Вода уже не казалась такой уж холодной, тепло внутри разогрело тело как-никогда раньше. До сих пор они плавали туда-сюда и то останавливались у бортиков, то вылезали просто посидеть на плитке в молчании, выжимая края одежд и даже не боясь теперь, что кто-то из охраны или учителей додумается сюда заглянуть. Никогда прежде Чунь Юнь не чувствовал такой же свободы, какую видел до этого у Син Цю. — Когда я показал наверх, ты увидел звёзды? Звёзды? Да, в этой суматохе он и забыл о них. Посчитал, что наверняка показалось. — Ложись, — приказал смело Цю и улёгся на плитку спиной, свешивая ноги в бассейн. — Ложусь, — повторил зачем-то его слова Юнь, дублируя и действия. И правда, звёзды. Прозрачная крыша?.. — Моя мама спонсировала этот проект, — вздохнул он. Мама Син Цю… Что с ней стало? Спрашивать об этом было не очень уместно, такие темы и вопросы Чунь Юнь избегал как огня, но любопытство было настолько сильным, что он не мог не задать этот вопрос. — Что стало с твоей матерью? — Долгая история. Да, Чунь Юнь всё прекрасно понимал. И у него самого было столько же долгих историй. Он не давил и не настаивал, его интерес узнать был не настолько важен. — Она в психбольнице, лечится после смерти брата, — одноклассник достал сигарету из пачки, которую выложил из кармана вместе с зажигалкой зиппо незадолго до своего прыжка, чтобы те не намокли. Взял её в рот, аккуратно сжав губами, поднес зажигалку и раскрыл, поджигая самый кончик сигареты. Чунь слышал, как трещит сигарета при затяжке, но не слышал даже собственных мыслей от полученной информации. Психбольница? Смерть?.. Выпустив совсем неровное кольцо дыма, он продолжил: — Это всё, что осталось от моего брата, — шмыгнув носом, одноклассник покрутил между пальцев зажигалку, — а эти сигареты он любил, — добавил Цю, показав сигарету и быстро вернув её обратно на место, опять втягивая дым. — Ясно, — протянул задумчиво Юнь. Явно не такого он ожидал услышать от того, кого совсем недавно считал идеальным во всём и завидовал ему, завидовал его наверняка идеальной как и он семье. — Да. Ясно, — повторил он. Звёзды смотрели на них, прямо как те ангелы с фрески, а Син Цю всё продолжал курить, наплевав на системы пожарной безопасности. Юнь смотрел, как медленно и неспеша его ядовитые дымные колечки растворяются и улетают под высокий потолок. Потолок, который когда-то спонсировала его мама. Потолок, за которым звёзды. Звёзды, за которыми его брат.