Та ночь в бассейне всё ещё пульсировала осколками под кожей даже по прошествии времени, где-то под сплетением бледно-голубых вен на запястье отдавалась странными болезненными ударами сердца, которые Юнь никак не мог охарактеризовать. Все чувства, которые он знал до того, были совсем не тем. Ничто не могло описать те стуки внутри. Подготовка к фестивалю школьных клубов помогала приглушить, подавить слегка это жжение, застрявшее в кости незримым гвоздëм, но всё ещё не могло убить то до конца. Когда Чунь Юнь чего-то не понимал — он злился. Так было всегда, ещё с самого детства, когда что-то не выходило как следует, так, как требовали того родители. И сейчас раздражение внутри сидело тоже, от непонимания самого себя. Внутри всё что-то крутилось, а ночами не давали спать уже не кошмары и сообщения от матери, нет. Те стихи, написанные и рассказанные наизусть с теплотой, тот силуэт в окружении лазурных кругов на поверхности воды, звёзды-лампочки на дне неба, запах сигарет и дорогих духов… Не давали покоя и воспоминания об острых, дрожащих от слёз, плечах. Всё это село плотно внутри и никак не хотело уходить, как бы Чунь Юнь не старался зарыться носом в подушку и спрятаться от образов, посещающих голову. Даже сейчас ловил себя случайно на мыслях о раздувшихся рукавах-фонариках, что были так похожи на белоснежные и трепещущие на ветру крылья. Может, это всё проявление той гадкой зависти, что змеиным кольцом поселилась на дне желудка? Больше никакие причины в голову не приходили, сколько бы старания к их поиску не прилагалось.
— Как лучше будет? — Спрашивает вдруг Беннет, сидящий рядом на полу, вытаскивая за шиворот из воды того самого бассейна, прямиком из воспоминаний и смазанных звёзд под потолком.
— Чего?
— Вот, смотри! — Растягивает в руках кривую гирлянду из кленовых листьев, перепачканную клеем и обмотанную скотчем, и улыбается так, словно выглядит она лучше всех.
Сосед по комнате не отличался мастерством делать что-то своими руками. Да и вообще никаким мастерством он не отличался, разве что набивать себе новые шишки и находить на пятую точку неприятности, потому не состоял ни в одном из школьных клубов. Бродил только там и сям, предлагая всем подряд свою помощь где мог бы, стараясь показаться полезным. Чунь Юнь косится на его пальцы в кровоточащих порезах. Опять изрезал себе все подушечки ножницами в работе.
— Вот тут я использовал скотч, чтобы закрепить листья, а здесь — клей, — объясняет парень, — так какой вариант лучше?
Чунь Юнь хотел бы честно признаться, что никакой, но обижать его точно не хотелось. Слишком уж много он увидел и узнал о нём, чтобы бросаться колкими фразами вот так просто, лишний раз принося ему вред. Знал ведь, что они в одной лодке, стараются изо всех сил удержаться на волнах и не выпасть за борт, потонув в собственной черни.
— Оба хороши, — врёт Чунь, старательно натягивая кривую улыбку.
— Рейзору тоже нравится, — грубоватый сиплый голос с акцентом доносится из-за стола.
У Рейзора таланта к рукоделию было не больше, чем у Беннета, но тот также не вступал в клубы из-за своего знания языка, следуя по пятам за другом. Куда шёл он, туда шёл и Рейзор, точно прибившаяся к нему собачка без ошейника, оставленная плохими хозяевами на обочине дороги. Сегодня же по «счастливой случайности» оба забрели именно в клуб фотографии, и теперь сидели рядом с Чунь Юнем, помогая вырезать кленовые листья из цветной бумаги и украшать клубную комнату, совсем запылившуюся за то время, что её не использовали. Как оказалось, в клубе уже давно не было какой-либо активной деятельности, так что от своих странных мыслей Юню помогала отделаться эта самая деятельность, пускай и не очень активная. И пускай у этих двоих не очень-то и выходили сносные украшения, он был всё равно… благодарен? Да, именно так, ведь пустые разговоры помогали не отвлекаться и не уходить вновь с головой под воду бассейна, не уплывать из раза в раз в тот свободный от вечных оков день.
— Значит, оба и оставлю! — просиял одноклассник, сверкнув широкой улыбкой. Его рука всё ещё была замурована, но Чунь даже рад был смотреть на то, как она степенно заживает там, под коркой гипса. Это не мешало соседу по комнате радоваться происходящему и пытаться через силу делать всё обеими руками.
— Хорошо, — одобряет Юнь, отвлекаясь от зачирканной надписи на поверхности погрязневшего гипса.
Так как ментор клуба — профессор Альбедо — был слишком занят исследованиями в своей лаборантской, не в силах выделять время на поддержание жизни внутри клуба, многое легло на плечи Чунь Юня. Альбедо же только раздавал ученикам в клубе задания от себя, но, поняв, что никто не собирается их проверять каждый день и контролировать, те, кажется, просто забросили всё это, оставив позади.
«Оно и к лучшему» — думалось Юню каждый раз, как представлял себя в окружении других парней, с которыми пришлось бы разговаривать и работать в парах над чем-нибудь.
— А у тебя что получается? — Беннет придвигается, вытирая шортами, наверное, всю грязь с пола.
— Это, — Чунь Юнь сидел в окружении собственных распечатанных снимков, которые успел нащёлкать в пансионе за это время. Всё-таки, как было в правилах фестиваля, от кружка должно быть что-то, отражающее саму его суть. В их случае — фотографии.
Юнь не особо мог оценить свои способности здраво, не мог просто взять и взглянуть со стороны непредвзято, без постоянного поиска недостатков в своих работах, но постарался выбрать самые лучшие на его взгляд, те, в которых подмечал меньше всего недочётов. И сейчас самые неплохие из его фотографий лежали вокруг кучей воспоминаний, запечатлённых в плоском моменте на глянцевых прямоугольниках, бликующих под блёклым светом, сочащимся сквозь пыльные жалюзи.
— Ого! Рейзор, ты только посмотри, — парень жестом подманивает к себе, заставляя того оторваться от своей кривой работы, тыкая пальцем в ту самую фотографию точёной спины, облачённой в белую рубашку, неясно каким образом попавшую в кучу других, отобранных для стендов.
— Син Цю? — Тот присаживается рядом на корточках, сходу отгадывая, чья же смазанная фигура была здесь так сокровенно запечатлена.
— И правда ведь, он! А я ведь и не узнал, когда впервые фотку увидел! — восхищается Беннет в ответ.
Переносица неприятно краснеет от возгласов ребят, и Юнь спешно поднимает с пола их находку, неожиданную и для него самого.
— Не знаю, как это сюда попало, — оправдывается он, — эта фотография не входила в планы для стендов…
— Да ну брось ты! Оставь её, крутая ведь!
— Поддерживает Беннета, — неправильно произносит предложение Рейзор, а во взгляде читается такое же разочарование, как и в зелëных глазах рядом.
Смотрят на пару на него щенячьими взглядами.
Чунь Юнь же мнётся. Что о нём могут подумать, если он вывесит на всеобщее обозрение эту свою фотографию? Это ведь как прямым текстом сказать, что он… Нет, он и думать обо всём этом не желает. Его точно сочтут каким-то
неправильным. Выставят на посмешище, вновь он услышит то гадкое прозвище и кучу обзывательств. А если этот Винсент доберётся до его стендов? Тот уж точно не обойдётся без ядовитых подколов. А Син Цю? Что он на это скажет? Наверняка обзовёт тем самым словом, которое так часто Юнь видел на своей парте, написанное чёрным перманентным маркером, после того как тот парень из прошлого, чьё лицо он совсем позабыл, узнал о его чувствах к себе. И хоть черты его больше не помнил, но то слово, то проклятое слово до сих пор навещает в самых худших кошмарах, выкрикнутое тем парнем так громко, что сердце разбилось на осколки от резонанса, изувечив всё внутри так, что рубцы до сих пор иногда тёрлись о рёбра, как осточертелая колючая бирка на шве свитера. Повторения подобных сцен из прошлого он не желал.
— Не думаю, что стоит… — отнекивается он, — она не слишком, м… профессиональная?
— Я уверен, что среди остальных серых фотографий она будет хорошо смотреться! — предлагает одноклассник, сгребая снимки в кучу. — Глянь сюда.
— Тёплая, — утвердительно кивает Рейзор, проходясь по поверхности глянца пальцами.
И ведь правда — все фото пансиона были сплошь усеяны серостью, его собственными негативными чувствами, которые чернилами расплывались по ним и термитами выедали все краски, вытягивали из них всё, подобно комарам, высасывая всю жизнь и оставляя одну только безнадёжность. Фотография Син Цю, положенная Беннетом в середину хоровода безликости, в отличии от них выделялась тёплыми оттенками, согревающими, как свет из пекарни, стоящей среди унылых многоэтажек в пору холодной зимы.
— Может, оставить как есть?.. — Чунь всё ещё старается настоять на своём. Слишком уж не хочется услышать в свою сторону всë то, что в этот момент всё вьëтся вокруг без устали, подгоняемое ветром из приоткрытого окна.
— Это красиво, — обрубает Рейзор, не давая и шансов к отступлению. Конечно, его слова звучат грубо только из-за необычного говора, но на Юня это всё равно надавливает, подошвой чужого ботинка прижимая к полу. И почему они настроены так решительно?
— Она и правда красивая, Рейзор прав!
Чунь Юнь снова подбирает с пола прямоугольный лист и проводит пальцем по напечатанным лопаткам, проступающими на картинке так объёмно, точно те вот-вот прорвут бумагу остротой своих линий. Оглядывает те самые рукава-фонарики, проводит по блокноту в его руках, осознавая где-то в глубине колодца души постепенно, что именно эта — и есть самая живая и чувственная из всех его работ, которые он когда-то делал. Наполнена той свободой и теплом, что чувствовались так ярко в ту ночь. И вот брызги от того прыжка в воду вновь оседают снежинками на болезненно-бледную кожу, заставляя прочувствовать всё заново в который раз: запах хлорки, щекочущий нос, алеющий и потрескивающий огонёк сигареты, дымные кольца, уползающие под купол хрустального потолка и окружающие собой звёзды, заключая те в мимолётные клетки. Стоит отодвинуть от лица фотографию, убрать с неё пальцы — и перед глазами вокруг одно небо, а на языке растекается лазурь. Её можно попробовать, лизнуть, как мороженое на палочке, и почувствовать вкус облаков, но порыв уносит за собой все эти видения также быстро, как и принёс их, позволив прочувствовать одним моментом. Облака сладкой ватой тают во рту, спустя секунду этого привкуса как и не было, а брызгами оказываются лишь крошечные капли дождя, занесённые ветром.
— Пока лучше сделаю сами стенды…
****
Заперевшись в клубной комнате, Юнь уже около десяти минут слушал, как за её тонкими окошками, выходящими прямиком в коридор, постепенно собирались люди, а их разговоры сбивались в один спутанный и плотный комок шума, где было не расслышать ни единого слова, как бы не силился. Правила не запрещали выставлять что-то до самого фестиваля, наоборот, все украшения даже поощрялось вывешивать заранее, чтобы к пансионскому празднику всё было готово, но увидев, как народ всё прибывает и прибывает прибойными волнами, думалось лишь о том, что не нужно было ничего выставлять, как бы не наседали на него эти двое со своими щенячьими глазками и как бы они не говорили ему о том, что это прекрасно выглядит и достойно внимания прямо сейчас. Слушая весь этот вой за дверьми комнаты хотелось одного: спрятаться здесь раз и навсегда, никуда больше не выходить, ничего не украшать и не делать, забрать эту дурацкую заявку из клуба и сказать профессору Альбедо, что он больше не хочет заниматься всей этой бессмысленной ерундой. А ещё лучше было бы запереться здесь одному, оставшись наедине со своим ураганом мыслей, чтобы никто не мешал, ведь Беннет и Рейзор всё ещё были здесь, глупо хихикали, сидя по разным сторонам от него так, словно не они сейчас все втроём прятались под столом от чужих глаз по просьбе Чунь Юня. И, глядя на их спокойствие, было до боли тошно. Почему ему так страшно, если другие люди совершенно того не чувствуют? Хотелось бы уметь так же.
— Говорил же вам, надо было оставить эту фотографию в коробке… — тревога внутри всё не унимается. Что если среди них сейчас стоит и тот, кто на этой фотографии? Да ещё и смотрит на своё собственное отражение в самом центре из серых композиций архитектуры пансиона, такое выделяющееся на их фоне, украшенное кленовыми листьями вокруг.
— Перестань, — смеётся Беннет, — вон как людей много, значит есть на что посмотреть!
— Вот именно, — поддакивает его друг, пихая под рёбра локтем, унял бы тот уже своё глупое беспокойство, от чего Юнь даже давится воздухом. Манеры Рейзора по прежнему оставляли желать лучшего.
Из любопытства Беннет всё-таки пытается выглянуть из-под стола, но Чунь быстрым рывком хватает неугомонного соседа за побитую лодыжку, утягивая обратно в тень, только бы никто из учащихся не заметил их вдруг здесь из окон. Выдавать своё присутствие было страшно — слишком уж сильно боялся увидеть реакцию других, предчувствуя неловкие вопросы, от ответа на которые будет не увильнуть при толпе. Ещё больше боялся реакции самого Син Цю. От одних мыслей о том, как изменится при виде фотографии взгляд двух янтарей, как изогнутся тонкие тёмные брови, и как тот посмотрит в его сторону, сердце странно стучало, словно отплясывало чечетку в груди, а тело кидало в печь, от чего рубашка быстро мокла от жара и липла к коже, сливаясь с той в единое целое. Синяя форменная жилетка, надетая поверх, ухудшала положение, распаляя тело до немыслимой температуры. Оно вот-вот готово было сгореть и пеплом рассыпаться по прочим недоделанным декорациям, пока чувства кляксами расплывались внутри и мешались неустанно красками на палитре в один непонятный цвет.
— Мы так и собираемся здесь прятаться? — складывает руки на груди и недовольно урчит сосед, чью попытку в разведку пресекли на корню, — пропустим же всё интересное!
— Не вижу ничего интересного в том, чтобы смотреть на толпу людей… — Чунь Юнь совсем не разделяет его энтузиазма. Тыкается лицом в собственные колени, подтягивая к себе те руками, и прикрывает со вздохом глаза, — давайте просто переждëм, пока все не разойдутся.
— Значит, так и собираемся, — Рейзор разочарованно откидывается назад, упираясь спиной в пыльную стену.
Как удалось узнать, наблюдая за этими двумя, иммигрант тоже не очень-то и жаловал толпу, да и разговоры не любил по очевидным причинам, но вот за взбалмошной белокурой макушкой кидался в любое пекло, будь то разговоры с незнакомыми учениками или такая же куча людей, какая сейчас собралась у стендов. Даже перенял по щелчку от Беннета это разочарование от того, что никак сейчас было не влиться в этот жужжащий рой голосов в коридоре. Удивительно всё-таки, какое влияние на него оказывал этот шумный мальчишка.
Уведомлением пиликает спрятанный подальше мобильник, заставляя поднять голову с колен в момент.
Нет.
Только не мать.
Только не сейчас, когда сознание уже успело расслабиться.
— Поклонницы пишут? — хихикает игриво Беннет, реагируя на звук из кармана шорт.
Ага, если бы.
— Не думаю, что у меня они есть, — тупит взгляд в мигающий огонëк от сообщения внизу экрана, бездумно потирая тот пальцем. С девушками у Юня общение никогда не складывалось, да и не очень-то оно его интересовало, как и вообще общение с кем-либо.
— Поклонник? — подключается шутливо Рейзор, и от фразы этой пробивает на холодные и мокрые мурашки, белыми толстыми личинками расползающиеся вдоль лопаток.
Неужели он дал какой-то повод, чтобы парень так подумал? Не вышло скрыть? Слишком плохо прятал свои эмоции? Все эти вопросы водоворотом закрутились в один единственный — что он сделал не так? — и не успел Чунь глазом моргнуть, как вороном тот вырвался из груди и взмыл вверх к люстре, прямиком под потолок, не переставая кружить над взлохмаченной макушкой, то и дело пикируя на скорости вниз, пробить бы чужую плоть своим острым клювом. Он чуял его страхи, реагировал на каждую дрожь в теле, знал его лучше всех, размахивая огромными крыльями. Знал, какая гниль сидит в мыслях, и желал вытащить всё оттуда наружу, выпустить вместе с внутренностями и превратить животный ужас Юня в нечто большее. В что-то, что заставит его ещё больше ненавидеть себя за всё.
И Чунь Юнь перестаëт слышать, что болтают эти двое дальше. Пелена застилает глаза, звон сотрясает барабанные перепонки.
Всё привычно. Но таблетки слишком далеко, да и они бесполезны.
Остальные паршивые мысли одна за другой лезут наружу, эти вороны разрывают кожу изнутри, и взлетая взмахивают со всей силы крыльями, смахивают его алую кровь со своих блестящих перьев, точно налакированных. Кружат вокруг тела и осыпаются с потолка пеплом после пожара, цепляясь за волосы острыми когтями, растягивая те в разные стороны. Видимо, силясь оторвать.
Я не такой, мама.
Я не такой.
Я не хочу быть таким.
— …А вообще, не считаю такую ориентацию чем-то плохим!
Чернильные птицы подбитыми истребителями падают вниз, кляксами разбиваясь о пергамент пола. И только один, самый большой ворон, всё ещё нарезает круги где-то рядом, скользит невидимой тенью и трепещет крыльями, затерявшись на время за недоделанными декорациями и жалюзи.
— Согласен, — качает головой Рейзор, поддерживая их дискуссию, которая всё это время белым шумом гудела на фоне. Юнь её совершенно не слышал, ту застилала собой карусель из сплошной черни, вертевшейся вокруг.
Последний ворон является из ниоткуда также резко и неожиданно, как и пропал на мгновения из виду: деловито усаживается на плечо, угольными бусинами заглядывая в глаза так, будто задаëт вопрос.
— А ты как считаешь?
И первое время Юнь не может понять, кто спрашивает его, пернатое существо или сосед по комнате.
— Я не знаю, — отвечает он, — мне нет до этого дела.
Даже если они не такого мнения о его ориентации, как все вокруг, нельзя им раскрываться.
— Лжец! — гаркает птица на ухо, сотрясая каждую косточку внутри.
— Нейтрально? — любопытствует иммигрант.
— Да.
— Лжец! — ворон злобно хлопает крыльями, впиваясь в кожу когтями-бритвами. От перьев, что больно бьют в лицо, несёт чем-то гадким, мертвенным. Наверное, собственными мыслями.
— Понятно.
— Лжец! — слышится последний раз с плеча перед тем, как существо рассыпается на сотни пылинок, сгорая в вихре индигового пламени.
****
Тревога грела изнутри болезненным нарывом — Чунь Юнь так и не нашёл в себе силы заглянуть в телефон, а время всё шло и шло неумолимо быстро, приближая звонок от родителей. Он знает, что они непременно позвонят, если в скором времени он не снимет с экрана блокировку и не ответит на очередную пассивную агрессию, направленную в его сторону потоком под маской заботы.
Хорошо хоть, что в коридоре все разошлись. Возгласы оттуда больше не наседают на уши.
Беннет старательно вырезает из бумаги ещё какую-то ерунду. Они с Рейзором шутят о чём-то за работой, переговариваются и бросаются бумажками, смеясь беззаботно, а собственный взгляд всё уползает в сторону этого самого мигающего огонька, что битый час мозолит глаза. Честно, Юнь уже не старается ответственно следить за тем, что они делают, просто занимает чем-то руки и пытается не думать так много, как привык.
— Ты не собираешься отвечать? — обращается к нему белокурый мальчишка. В радужке читается неприкрытое беспокойство, — мы уже минут тридцать наблюдаем, как ты плавишь экран своего мобильника глазами.
— Старались разбавить остановку, — виновато тянет его друг.
— Да, просто хотели, чтобы ты расслабился. Но… игнорировать твою убитость дальше невозможно. Это не помогает. Что случилось?
Юнь смотрит на то, что он вырезал всё это время — в руках сплошь непонятные обрезки бумаги, а на полу под ногами кучка из маленьких клочков.
— Не хочу отвечать.
— Почему?
— Просто не хочу, — повторяет он.
— Я вот не хочу лезть не в своё дело, но…
— Ты
уже лезешь, — огрызается вдруг Чунь Юнь, сам не заметив, как агрессия слетает кинжалом с языка.
Беннет смотрит на него светлыми зелёными полями, а рот приоткрывается судорожно, как у декоративной рыбки за плотным стеклом аквариума, точно он хочет что-то ответить, но так и не слышится ни единого слова. Рыбки ведь не разговаривают.
Молча опускает глаза в свои кривые поделки, нелепо слепленные из всего подряд, и кладёт ножницы на цветной картон.
— Это грубо, — Рейзор не оставляет колкость без внимания, вступаясь без раздумий.
Зачирканная надпись вновь глядит на Юня с гипса, и горечь вины тут же растекается по глотке, обжигая гланды горькой микстурой. Это и правда было слишком грубо по отношению к нему. В его жизни также было достаточно боли, он уже думал об этом сегодня, но всё равно взял горсть соли и размазал по чужим незажившим рубцам, перемешав с кровью белоснежные кристаллы.
— Не знаю, что на меня нашло, — не в силах сказать «извини», то почему-то так и застревает стекловатой где-то в лёгких.
— Ничего, — Беннет мнётся, а напряжение в словах можно ощутить пылью на коже, — всё в порядке, я ведь тоже нагрубил тебе как-то, но… может, там сообщение вовсе не от того человека, о котором ты всё это время думаешь?
— А от кого ещё оно может быть, если каждый чёртов раз я получаю сообщения только от
неё? — раздражение вновь закипает из-за этой глупой наивности, но старается контролировать его на этот раз, пускай и получается из рук вон плохо.
— Может, это кто-то другой, — не даёт агрессии перелиться через край лишь неодобрительный взгляд Рейзора.
Да откуда им вообще знать.
— Ладно. Ладно. Хорошо, — шумно выдыхает Чунь Юнь. Больше не может терпеть, всё слишком раздражает сейчас, — я посмотрю, — сдаётся он.
17:23
Мне приятно было увидеть себя на том стенде, но ты мог бы просто попросить меня о фотографии
Брови изгибаются в удивлении.
Это действительно не мать.
Сообщение от того, от кого вообще не ожидалось.
— Так кто? — любопытствует обладатель глаз цвета виски, бесцеремонно заглядывая через его плечо в телефон.
Чунь Юнь не знает что ответить ни Рейзору, ни Син Цю. Удивительно, но это ещё даже не всё написанное, и он листает диалог дальше потеющими пальцами, капканом жадным уцепляясь за каждую букву.
17:23
Можем встретиться сегодня у фонтана в саду в полночь. Надеюсь, ты запомнил дорогу туда
17:24
И не забудь камеру
17:24
Буду ждать, если решишься прийти
— Мой сосед? — кажется, ничего отвечать и не придётся, тот и сам успел заметить от кого пришли сообщения.
— Да ну, — охает Беннет вслед за парнем, — видел уже стенды?
— Видел… — Юнь же всё пробегается по строчкам этим, повторяет в голове множество раз, крутит пластинкой виниловой в черепной коробке и сообразить не может: зачем ему вновь приглашать его? Почему Син тает по отношению к нему? Какая ему выгода от их общения? Понятия не имеет, но, кажется, вороны внутри него успокаиваются слегка после этих слов, усаживаясь на рёбра-ветки. Все опасения о том, что о его ориентации могут подозревать после этого снимка, кажется, оказались напрасны, и это главное.
— И как ему?
— Он сказал, что ему понравилось.
****
Вода тихонько журчала, поблёскивая при слабом свете хрустального шара луны, проникающего сквозь лёгкую дымку редких облаков, а ветер игрался любопытно с длинными прядями тёмных волос, что пропахли совсем табаком за время ожидания. Син Цю действительно ждал его. Сам не знал, правда, зачем же, раз время давно перевалило за полночь, а он так и не пришёл, но что-то внутри подсказывало подождать ещё немного. Каждую минуту, как хотелось ему встать, поправив пальто, и укутаться получше в шарф, зашагав обратно к пансиону по выученной наизусть дорожке, тут же появлялось чувство, что одноклассник вот-вот вынырнет из-за голых ветвей, на которых до осени красовались пышные алые розы. Поселившееся внутри чувство тепла, когда он смотрел в эти знакомые до боли глаза, заставляло его покорно оставаться на месте, пускай лодыжки и тряслись, а костяшки рук уже покрылись красными укусами холода. Но он не мог уйти. Хотел ещё раз взглянуть в два потухших синих омута, наполненных горечью доверху, и увидеть там не себя. Увидеть
его. Посмотреть на того, кого не видел уже так давно, а разговоры их временем жестоким стёрлись в пепел, развеявшись по ветру, и заменили их болтовню длинные монологи с молчаливой могильной плитой. Син ничего не мог с собой поделать. Да, его желание общаться эгоистичное, даже слишком, но они так похожи между собой, что лёд крошился по отношению к этому парню неимоверно быстро, с каждым учебным днём всё большие и большие куски отламывались от айсберга внутри и падали в тёмную воду его души, растворяясь белой пеной на поверхности. Если бы он не был так похож на брата… стыдно признавать, но вряд ли тогда он заинтересовался им. И с каждым днём желание находиться рядом с Юнем всё усиливалось и пульсировало болезненно в груди, а противиться оказывалось всё сложнее.
Но время шло, а парня так и не виднелось на мыльном сером горизонте. А он всё продолжал ждать, погружённый в свои мысли, не догадавшись даже написать.
В ту ночь, когда брат покончил с собой, горизонт был точно такой же: безжизненный, выцветший, тëмный. Всё, что он помнит с того дня, это крик матери, разрезавший холодную тишину, когда дверь в ванную на втором этаже их большого дома скрипнула; кровь, льющуюся реками из-за бортиков эмалированной ванны, яркий свет лампочки, обжигающий веки горячей свечой, сирены скорой и истеричные всхлипы, переходящие на завывания.
Он был слишком травмирован этим, чтобы происходящее запомнилось в деталях, а не леденящих душу урывках, сменяющих друг друга картин.
Его отец никогда не пил, но после той трещины, что расколола их счастливую семейную идиллию надвое, Син Цю каждый вечер наблюдал, как в мусорке копилось всё больше и больше блестящих стеклянных бутылок с чёрными этикетками. Такими же чёрными, как атмосфера в доме. Такими же, как их души теперь.
— «Не смей указывать мне, что делать» — рявкал отец, стоило Цю заикнуться о том, что с алкоголем тот перебарщивает.
В последний раз, когда он сказал ему об этом, голова потом сильно болела от звона разбившегося прямо над макушкой гранëнного стакана. Тот разлетелся о стену осколками, как разлетаются сейчас по груди старые воспоминания, впиваясь в давнишние раны.
Потому он всегда ищет чем себя занять, уделяя всё своё свободное время клубной деятельности, написанию стихов, выполнению домашних заданий. Оставаться наедине с самим собой слишком опасно и страшно: тяжесть травм придавливает многотонной железной плитой. И сейчас, когда Юнь не откликнулся на его приглашение, воспоминания накрыли с новой силой.
Время на наручных часах показывает половину второго ночи.
Наверное, пора возвращаться в комнату.
****
Камера уже лежит в полупустом рюкзаке, освобождённом от школьных тетрадей, а Чунь Юнь всё переводит взгляд на часы, стоящие на прикроватной тумбе: почти полночь. Стоит ли идти вообще? Перечитывает для принятия чёткого решения сообщения в их коротком диалоге, и прислушивается к ещё свежим чувствам вчерашней ночи, проведённой с ним наедине. Те трепыхаются, мечутся, вспыхивают и гаснут, загораясь после вновь, а щëки неумолимо краснеют, когда всплывают в голове случайно замеченные блестящие бëдра, когда шорты парня раздулись под водой и приподнялись, открывая вид на нежную фарфоровую кожу. Нет. Это неправильно. Он знает, но весь день эти очертания хрупкие занимают голову, а в крови отвращение к самому себе бурлит ведьминским зельем в котле. Мотает с силой головой из стороны в сторону и вытряхивает всё оттуда, как обрезки карандаша из заполненной точилки. Это не должно быть в голове, иначе как смотреть сейчас в глаза одноклассника? Он не может пойти на место встречи с такими мыслями и желает лишь, чтобы те выветрились на свежем воздухе по пути туда.
Прикрывает аккуратно дверь под храп соседа, выскальзывая уже привычно в сумеречный коридор, окутывающий плечи своей прохладной, и внимание сразу же привлекает тусклая смазанная тень, мелькнувшая в конце коридора, там, где душевые. От лëгкого испуга сердце пропускает удар, но после сразу следует выдох облегчения. Наверняка, Син Цю решил не ждать его на улице из-за скверности погоды за окнами пансиона. Но зачем же завернул за угол? Надеялся, что Юнь увидит? Всё это было странно, для чего такая скрытность? Они же… не какие-нибудь там голубки.
Сердце начинает набирать обороты с каждым шагом в сторону душевых. Сегодня Чунь отчего-то весь день на взводе после вчера, то ли от адреналина, ещё не ушедшего до сих пор после прыжков в воду, то ли от того, что немного приболел и весь день шмыгал носом из-за этой их выходки. Его иммунитет всегда был слабым, сколько он себя помнит, но проводить время так свободно было слишком приятно, чтобы заботиться о завтрашнем дне.
Шаг, шаг, шаг, ещё шаг. Душевые, в которых они курили вместе какое-то время назад, всё ближе. Щëки пылают сильнее, перед глазами чужая радужка с отблесками огня, что плясал искрами-демонами, утопая в растопленных слитках золота. Это было красиво.
Шаг, шаг, шаг, ещё шаг. Он совсем близко к двери. Перед глазами фонтан, одинокая каменная дева, залитая слезами, дым, вплетающийся в млечный путь на небе. Запах его вишнёвого бальзама и тепло его шарфа, который он ему отдал, так и забыв забрать. Юнь шёл на встречу с ним именно в нём, вдыхая аромат духов и стирального порошка. Надо бы отдать, но так… не хочется?
Шаг, шаг, шаг, ещё шаг. И только тогда приходит осознание, что он очень сильно вляпался. Все эти воспоминания не покидали его голову, как делали все остальные события, не важные для него. Видимо, встречи с Син Цю стали ему важны. Следует ли из этого, что в нём вновь зародились какие-то чувства?..
Паника от этих мыслей не успевает зародиться в черноте его нутра, ту толчком перебивает паника от чужих рук, с силой отправивших тело к противоположной стене. Плечо врезается в бетон, теперь там точно останется синяк, и птицы бьются внутри от страха. Как он мог быть так глуп? Ну конечно, Син Цю не стал бы ждать его в не назначенном месте. Оседает чуть, сползая по стене и держась за ушибленное место, а из-за угла выныривает в лунный свет тот самый, снившийся в кошмарах.
Винсент.
