Винсент глядит с тем самым прищуром, с каким смотрел тогда на танцах. Выражает то самое превосходство над ним, как тогда у директора, когда всё, что он сделал в классе, сошло ему с рук. Тëмный силуэт вырастает над Юнем, снова возвышается высоченным деревом, раскинувшим над ним свои ветви. Всё как во все их встречи.
— Ну привет, — он подает голос первый. Юню нечего сказать, рука только сжимается на рукаве куртки с кучей нашивок, а плечо болью отзывается, как если бы оса ужалила со всей своей злобой. Винс и правда похож на осу, его ядовитое жало тоже бесконечное, всё жалит без устали. Себя же Чунь видит маленькой пчелой — один укус, и он труп.
— Что тебе снова нужно от меня? — ему действительно непонятно, обида и злоба смешиваются в тоне голоса. Тот уже не раз втоптал его в грязь, показав, где его место. Так чего же ещё ему нужно для того, чтобы полностью удовлетвориться раз и навсегда, оставив их всех в покое?
Винс наступает волком на добычу, загоняя ту в угол. Бездонные чëрные глаза сверкают опасностью, ухмылка уже привычно тянется от скулы до скулы.
— Знаешь, таким, как я, особо не нужны причины, — начинает он, — просто хочется почувствовать превосходство. Например, как с твоим дружком неудачником, или с его собачонкой иммигрантом.
Юнь знал о Беннете, осознавал, что всё это рук дело этого ублюдка, но… что он сделал с Рейзором?
— Ты бы слышал его крики, когда кость затрещала под подошвой моего ботинка, — сейчас одноклассник больше похож на психопата, в зрачках его, сливающихся с тëмной радужкой, сверкает истинное блаженство, когда он говорит об этом.
Чунь Юнь невольно представляет хруст и перекошенное болью лицо вечно весёлого мальчишки, из-за чего внутри все струны душевные натягиваются от искреннего сожаления. В ушах звенит, будто взаправду слышит его ужасающие крики. Страх приклеивает подошвы клеем к полу, не позволяя отступиться, но отступать и некуда, он прижат к стене, а бежать с его физическими навыками бесполезно.
— Но, хоть причин я особо и не ищу для подобного, — чем он ближе, тем тише его громкий басистый голос, — для того, чтобы доебаться до тебя, одну я всё же нашёл…
Нет. Нет, нет, нет, нет, нет.
— …педик, — продолжает он, склонившись к самому его уху, прямо как в первую встречу, и шёпот этот обжигает холодными мурашками, заставляя волосы встать дыбом на всех конечностях и затылке, как у испуганного кота.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Откуда.
Откуда ему знать?
Откуда он взял это?
Из головы тут же с треском выбивает все приятные воспоминания прошедших дней, что они с Син Цю провели вместе, мысли о возможных чувствах к нему забываются, и одни страх с паникой бьются внутри.
— Когда я впервые увидел тебя в классе, то до меня долго доходило, кого же ты мне напоминаешь, — он жестикулирует в воздухе руками с длинными паучьими пальцами, неосознанно приковывая к ним всё внимание Чуня. Он не в силах оторваться от до мерзости плавных движений, точно входя в транс, — но чем больше я наблюдал за твоим поведением, тем больше видел в твоих повадках кое-кого.
Поперёк горла сухостью застревает немой вопрос, но озвучить его не поворачивается язык. Слишком боязно. Слишком жутко, что все-таки это окажется правдой, но и без его глупых вопросов эта правда летит копьем в грудь из потрескавшихся уст.
— Был в моей первой школе один мальчик, которого никто и не замечал до одного слуха, что быстро зазвучал с каждого угла, — он щелкает перед его глазами пальцами, выводя из транса и окатывая с ног до головы ледяной водой прошлого, которое накрывает волной.
— Ты думаешь, что это… я? — Юнь чувствует холод стены позади острыми лопатками и жмётся к ней всё сильнее. Почему. Почему его прошлое достало его и здесь? Почему бежать от него всегда так бесполезно?!
Винсент усмехается, сверкая кривоватыми клыками.
— Я не думаю, я знаю. Ты считаешь, вас никто не видел и не слышал всё это время? Да каждый дурак знает, что вы как голубки мечетесь ночами по пансиону.
Внутри что-то трескается от этих слов, крошась на пол. Он считал, что ночь способна не только пугать его своей чернотой, но и окутать ею, скрыв от чужих глаз все его секреты. Все
их тайны. Но та оказалась предательницей, и всё это время они были как на ладони, раскрытые и уязвимые.
— Это неправда.
— Да что ты? — большая ладонь хватает его за подбородок, вздёргивая кверху так, что их зрачки втыкаются друг в друга, схлёстываясь лезвиями. Искры летят в разные стороны, — Как ты заговоришь, если все узнают о твоих чувствах к этому ботанику? Продолжишь отрицать?
— У меня нет к нему никаких чувств! — Чунь Юнь отчаянно режет правду надвое и натрое, на мелкие кусочки, только бы спрятать её в себе и закрыть теперь навсегда. Он не может в этом признаться даже самому себе, не то что постороннему.
Глаза Винсента закатываются от раздражения. Кажется, ему начинает надоедать весь этот лживый спектакль, и это заставляет колени предательски подгибаться и дрожать от страха. Каким будет его следующее действие, предугадать невозможно. Он не знает, в какую же секунду ждать кулак под ребро, а в какую очередной осколок нежеланных воспоминаний, впивающийся в сердце.
— Ты жалок, — по-змеиному шипит он, — и я расскажу об этом всем.
— Хватит, — не остаётся ничего, кроме как умолять и становится ещё более жалким, преклоняя перед ним голову, — прекрати…
Юнь больше не вынесет всего того, что пришлось пережить. Меньше всего на свете он хочет, чтобы что-то подобное вернулось в его жизнь.
— Я подумаю над этим, — довольно хмыкает Винс, отпуская наконец его лицо. Место соприкосновения горит адским пламенем, настолько сильно он впился в его кожу пальцами, — но ты кое-что сделаешь для меня.
— Что должно случиться, чтобы ты наконец оставил меня в покое?
— Когда-то Син Цю сделал одну очень плохую вещь, — расплывчато начинает он, — и мне очень повезло, что теперь и я нашёл точку давления на него.
— Говори конкретнее, — голос хрипит от напряжения.
— Ты должен сломать его. А раз уж у тебя есть к нему какие-то чувства… — он морщит лоб на слове «чувства», словно стараясь сдержать рвотный позыв, — заставь его влюбиться. И размажь его чувства по стене.
Солёные дорожки режут кожу щёк похлеще мерзких прикосновений одноклассника, он чувствует. В чём он так провинился в прошлой жизни, что его нынешняя настолько ужасна? Он не хочет делать этого, ведь действительно испытывает к Син Цю в последнее время что-то… что-то очень светлое, что-то такое, что заставляет его просыпаться по утрам и идти на уроки, чтобы вновь увидеться с ним там. Он не назвал бы это любовью, симпатией или чем-то ещё, эти слова, наверное, были бы слишком громкими. Это что-то неуловимое, такое, что вынуждает мысленно возвращаться к чёткому образу чужого лица в собственной голове. Но не успел он этого осознать как следует, не смог ещё даже принять эти свои неясные чувства, как его заставляют откинуть их прочь и растоптать подошвой собственного ботинка, не дав и разобраться. Тело опять сползает вниз по стене, обрушиваясь на пол упавшей колонной. Чунь не чувствует ног, не ощущает теперь и боли от ушиба в плече, не испытывает ни-че-го, кроме беспомощности своего положения и сплошного тупика. Рука стискивает волосы, оттягивая те на макушке до колющих иголок под кожей. У него нет выбора, и это привычно, но всё ещё до жути больно, просто невообразимо.
— Я согласен.
— Вот и славно. Скажешь кому-то о нашей сделке — сломаю что-нибудь и тебе. Поверь, мне сойдёт это с рук, как и в первый раз.
****
Даже спустя несколько дней после этого разговора складывалось впечатление, что на шею надели ошейник с встроенной в него бомбой — одно неверное движение, и она тут же рванёт, оторвав голову. Винсент держал его на коротком поводке, не давая расслабиться и на секунду. Юнь ловил его взгляды на себе за обедом в столовой, на занятиях и во время перемен, тот не давал и вздохнуть без его ведома, оттягивая поводок назад, стоило лишь рвануться вперёд, подобно непослушному щенку, не следуя его гнилому плану. Он знал, как и куда нужно давить, чтобы договор точно оставался в силе и их тайна не утекла к тому, к кому точно не должна была. Да и если бы Чунь Юнь хотел раскрыть все карты, то каким образом? Признаться Син Цю, что Винс выбрал именно его для подставы, потому что у него вдруг образовались неясные ощущения в районе груди? Нет. Он не мог вот так взять и признаться в этом, тем более сейчас, но и как выполнить всё это не понимал точно также. Влюбить в себя? Господи, да его максимум любовных отношений это игра в дейт-сим «True Love», которая зацепила его своей эстетикой старых аниме и рисовкой с выразительными глазами, больше у него и не было никакого опыта в подобных делах. Во что его вообще угораздило вляпаться…
— Эй, — Беннет двигает к нему тарелку с обедом, к которой он даже не притронулся, — мне казалось, что ты наладил контакт с нашим колким заучкой, но ты вот уже дня три его игнорируешь. Что между вами произошло?
— С чего ты взял, что у нас был какой-то контакт? — Юнь отводит взгляд от еды, старательно притворяясь, что они совершенно не проводили времени вместе.
— Знаешь, я не дурак, каким меня считают все, кому не лень. Я просыпался ночью, но тебя не было в кровати, и так было не один раз. Я видел, что он писал тебе. Видел и то, как вы цеплялись друг за друга взглядами. Если в первые дни между вами была огромная стена льда, то сейчас от неё осталась одна лужа. Может… ты что-то не договариваешь о себе?
Чунь Юнь резко встаёт из-за стола так, что тарелка со звоном прокатывается по поверхности в сторону от него, и он тут же ловит на себе два чёрных омута со стола напротив. Поводок натянулся ещё сильнее прежнего, оцарапав белоснежную кожу. Сейчас нельзя привлекать к себе чужого внимания, верно. Он прокашливается в кулак, прочищая горло, и шёпотом проговаривает:
— Сейчас французский. Я, пожалуй, пойду, — подхватив полупустой рюкзак, парень двинулся к выходу из столовой, оставляя Беннета наедине с двумя тарелками: его — с одними крошками, и Юня — с так и нетронутыми спагетти. Он выпил только пару стаканов воды, а в кармане форменных шорт его ждала жвачка.
Что же касалось Син Цю, так о той ситуации они больше не говорили. Да и вообще, общение после этого как-то само собой сошло на нет, а всё медленно но верно шло к тому, что вскоре они просто перестанут общаться и вовсе, Чунь Юнь был стойко уверен. Это ещё больше затрудняло сделку с Винсентом, и потому тот продолжал неустанно написывать Чуню о том, что его очень расстраивает такой расклад дел. Две его цели отдалились друг от друга, и как же здесь быть? Он дал всего пять дней, чтобы снова наладить отношения с одноклассником, но вот идей как с ним заговорить не было от слова совсем. Пять чёртовых дней, когда на налаживание отношений после их первой встречи у них обоих ушло гораздо больше. Всё в одночасье стало сложно настолько, будто на него скинули небывалых размеров наковальню, которая переломала все кости и размозжила его лёгкие, смешав остальные органы в кашу. Дышать было нечем.
Может, стоило бы извиниться за то, что он так и не смог прийти к фонтану, но каждый раз как он об этом задумывался, то вспоминал о своём предательстве, лишь и мог что думать о собственной мерзости и лицемерии, потому не подходил к Сину ни на шаг всё то время, что они не общались. Не мог ни физически, ни морально, настолько было стыдно перед ним за всю ту кашу, что заварилась как-то сама собой.
Урок французского не был чем-то приятным. Юню не повезло и здесь, по велению родителей он обучался японскому и китайскому, но до французского так и не добрался, попросту не было времени, из-за чего таскал на все уроки разговорник. Ему разрешалось. Конечно, учитель Кэйа составил для него план дополнительных занятий, которые он исправно посещает, но пока его положение в классе по знанию языка всё также было самым плачевным.
— Рассаживайтесь попарно так, как видите на схеме на доске, — начинает Кэйа, — так как в классе есть отстающие, я оценил ваши навыки владения языком и рассадил вас, опираясь на эту оценку. Слабые ученики сидят с сильными.
Юню уже стоило начать молиться о том, чтобы его не посадили вместе с тем, с кем он вопреки притяжению внутри меньше всего хотел бы сидеть в данный момент. Но, втиснувшись в толпу учеников, рассматривающих схему, он получил очередной плевок фортуны в его лицо. Его чёртово имя было рядом с его собственным.
— Только попробуй сесть с кем-то другим, — зловонное дыхание облизывает мерзко щёку, заставляя поморщиться, а острый локоть давит под рёбра до тошноты сильно. Кажется, зубы Винсент чистил так же нечасто, как и проявлял к кому-либо доброту. Иначе говоря никогда, — ты помнишь наш договор.
— Помню, — хрипит Чунь, надеясь, что в шуме класса никто не услышал эту фразу.
Оборачиваясь на парты позади, в глубине класса замечается
он. Кажется, он пришёл самым первым, как и надлежало порядочному старосте. Син Цю смотрел на него всего секунду, но даже секунды хватит, чтобы утонуть в золотом океане его радужки, и Юнь тонет неминуемо, со скоростью кривого бумажного кораблика, отправленного в плавание по быстрому ручью. Как он мог поступить так предательски с тем, кто ищет в толпе его спину среди прочих? Одноклассник же утыкается в книгу, пододвигая ту поближе к себе, не подавая виду, что мгновение назад мысленно вырезал на лопатках Чунь Юня иероглифы, понятные лишь ему одному. Удивительно, что он не попросил учителя пересадить его к кому-то другому, обменявшись местами с кем угодно.
— Прошу по местам, — торопит учитель, и ноги загипнотизированно волочатся в сторону их общей парты.
Как ни странно, Син Цю не здоровается. Юнь тоже не пытается заговорить с ним первым. Но раздражённое и нетерпеливое подёргивание поводка, что тянется куда-то на задние парты соседнего ряда, явно даёт о себе знать. Винсент хочет шоу. Желает посмотреть, как Чунь собственными руками будет всаживать в чужое сердце шприцы с ядом, впрыскивая содержимое медленно, по одному делению. И ему придётся выполнять всё это. Родительские кукловодские нити, всю жизнь привязанные к его конечностям, сменились новыми, на этот раз прочнее прежнего привязанными к телу. На кону не только его безопасность, и он не может допустить, чтобы по его вине кто-то пострадал.
— Тема урока…
Учителя Кэйю, безусловно, было интересно слушать, практически каждый присутствующий в классе просто обожает то, как профессионально звучит его французская речь, включая и Юня. Он долго был под впечатлением после первого урока, но сейчас все его мысли заняты совсем другим.
— Pourquoi tu n'es pas venu? — внезапно заговорил сосед по парте шёпотом на французском, спустя около двадцати минут после начала занятия. До этой фразы Чунь Юнь старался не дышать лишний раз рядом с ним, страшась сделать вдох слишком громким, но теперь находиться рядом было ещё невыносимее. Его акцент был всё также прекрасен, а Юнь всё также растерян, как и впервые, когда он обратился к нему на этом языке.
Пару секунд парень потупил взгляд в парту, а затем нашарил рукой разговорник на самом краю парты, но по случайности скинул тот на пол от волнения.
— Сейчас я, — оправдывается тот еле слышно, неловко ёрзая под столом. Тело готово вот-вот воспламениться от стыда и сжечь дотла весь класс, лишь бы никто не видел его позорной возни на коленках.
— Мистер Юнь, — учительские шаги отчётливо приближались к нему, — вы ищете там своё знание языка? Если нет, прошу сесть вас на место, — усмехается Кэйя, подкидывая одну из коллекции своих старинных монет в воздух. Это было в его духе. Нельзя было назвать его компетентным, он слишком часто язвил ученикам в шутку.
Подняв злосчастную книжку с пола, он вернулся на место, усевшись на жёстком стуле. Класс же подхватил учительскую шутку, уже успев знатно над ней погоготать. Ну спасибо, учитель Кэйа.
Беннет, сидящий с Рейзором, жестом попытался подбодрить его, а Рейзор в свою очередь просто мотнул ему головой. Что бы это ни значило, теперь было не так уж стыдно и погано.
Когда мужчина вернулся к теме урока, Чунь быстро пролистал пару страниц, выискивая похожую на слова Сина фразу. Водя пальцем по шершавым страницам туда-сюда, та наконец нашлась среди прочих. Он медленно очертил подушечками каждую букву в ней, словно читал по шрифту Брайля — «Почему ты не пришёл?»
Почему не пришёл? Как он может ответить ему, что продал его доверие ни за грош? Что выкинул карту с их маленькими шажками навстречу друг другу в топку? Он даже не представляет, что ответить на этот вопрос.
— Я…
— Je n'accepterai pas vos excuses en anglais, — он хитро улыбается. Это уже хорошо, кажется, Цю не настроен враждебно. Укусы совести же становятся всё больнее, разжигая адскую войну в проводах мыслей.
У него уходит минут пять, чтобы расшифровать эту фразу с помощью своих подручных книг. Как же сложно. И такое он придумал наказание для него за проступок? Просто кошмарно, эти словари и разговорники будут сниться ему в кошмарах. Но после того, что он сделал, это самое безобидное из того, что может получить.
Не примет извинений… на английском.
Юнь округляет глаза, и Син Цю не сдерживает тихого смеха. Все ученики отрываются от своих заданий в тетради, оглядывая их обоих как самых диковинных птиц в зоопарке, с немым вопросом «какого чёрта происходит?» и выглядят так, будто никогда не слышали смеха Сина. Учитель даже прекращает писать что-то на доске, стука мела больше не слышно, и гробовая тишина виснет в классе.
— Что смешного? — недоумевает Кэйа, поднимая одну бровь. Хотя кто знает, не поднял ли он вторую. За его повязкой, скрывающей его глаз, который он травмировал в своём детстве по рассказам, ничего и не увидишь.
— Простите, — выдыхает Цю, — этого больше не повторится.
— Не на такой результат я надеялся, сажая вас вместе, — разочарованно мотает головой учитель, — больше не проси меня посадить вас вместе.
В голове замирает каждая мысль, снежинкой в метели вертевшаяся в черепной коробке. Он не ослышался? В момент метель внутри замирает, и мысли размеренно осыпаются вниз спокойным снегопадом. Это Син попросил его посадить их вместе, в том и причина, почему же он не отсел от него брезгливо.
— Итак, продолжим.
Все возвращаются к выполнению заданий, а Юнь даже забывает как дышать, не то что фразу, которую он только что хотел перевести с родного языка по словарю.
И, кажется, сосед по парте совсем не хотел, чтобы это узналось.
— Ээ… — Чунь Юнь с трудом возвращает себе возможность говорить после услышанного, — pardonne-moi…, — на ломанном французском произносит он, глупо читая по буквам из разговорника.
Впервые румянец проступает на фарфоровой и вечно холодной коже. Это так завораживает, что весь класс пустеет на его фоне. Зависть к его навыкам пропадает куда-то, падая под парту глупыми словарями иностранного языка. Во всём классе тихо, не слышно ни стука мела, ни чужих вздохов, ни перелистывания страниц, ни голоса учителя. Он слышит только стук собственного сердца, что тлеет незримым огоньком сигареты «Лаки Страйк» внутри груди, и магма плещется в венах, пробивая земную кору его межреберья. И становится трудно дышать, как выброшенному киту на побережье. Вы знали, что киты иногда взрываются, попадая на берег? Сейчас он готов взорваться точно так же, разлетевшись кроваво-вишнёвыми ошметками по сахарному песку пляжа.
— Я прощаю, — голос кажется слишком нежным, а шёпот добавляет интимности моменту, накаляя температуру воздуха вокруг них до предела.
Юню кажется, что всё это происходит не с ним. Всё это сон, а люди скоро вернутся на свои места. Но те не возвращаются, а напротив одни шелковистые тёмные пряди, хрупкие руки, мягкая улыбка и подрумяненная кожа. И хочется остаться в этой реальности навсегда, где у них двоих вечная юность и никаких забот. Никаких сделок. Никакого Винсента. Только его голос и книжка со стихами, только запах его сигарет и бассейн. Только свобода, которую он дарит ему изо дня в день хотя бы на момент.
Одни они.
Будь что будет. Он не может выполнить эту сделку, просто не в силах разрушать всё то, что сейчас строится между ними по маленькому кирпичику прямо на его глазах. Даже чёртов Беннет заметил какую-то искру между ними, и это что-то да значит, раз не один Чунь Юнь всё это видит. Какой бы тряпкой и нытиком он ни был, но в этой ситуации всё зависит от одного него, и их пока что дружественные отношения держатся на краю обрыва, с вероятностью в любую секунду рухнуть вниз и раствориться в песках времени на дне бездны, как дружба с тем самым мальчиком из первой школы. Больше Юнь не допустит этого. Пора брать в руки ножницы и резать чёртовы нити вместе с удушающим ошейником, что затягивается всё туже с каждым днём. И пусть его так же затравят, пусть Син Цю отвернётся от него как и все остальные, но он будет знать, что всё порушилось от правды,
не лжи.
Винсент сидит через парту от них и внимательно наблюдает, навострив свои облезлые гиеньи уши, и говорить о таком вслух нельзя, поэтому на мятом листке вскоре после долгих раздумий вырисовывается неровная фраза, нервно написанная обломком карандаша.
мне нужно будет кое-что рассказать тебе после занятий.
На лице Сина вместо румянца возникает сначала недоумение, прекрасно понятное в этой ситуации (Чунь Юнь на его месте от такой фразы сидел бы весь день, как на иглах) но стоит пробежаться по фразе зрачками и в них незаметными искорками разгорается толика любопытства.
Хорошо. Встретимся в душевой?
Краем глаза косится на Винса позади так, чтобы он ничего не увидел, и в мыслях вспыхивают отвратительные воспоминания.
лучше у тебя. может… обменяемся соседями и комнатами? ну… беннет как-то предлагал
Слишком рискованно встречаться где-то вне комнат, он точно не оставит их так просто.
Цю явно удивлён такому смелому шагу и предложению, но не отказывается, согласно кивая головой. Юнь удивлён не меньше него. Это вынужденная мера на время, пока за ними обоими так пристально наблюдают.
Значит, договорились. Только не игнорируй меня как в прошлый раз, ладно?
Он пририсовывает рядом язвительный смайлик, показывающий язык — «:р»
Это… мило. Смайлики — последнее что можно было ожидать от Сина, они так не вписывались в его характер, что что-то внизу живота перьями внутри щекоталось от того, что он узнал его получше.
хах. не буду
****
23:07
я отменяю сделку.
