Хочется ближе. Хочется теплее.
Почему? Не знает.И он поддаётся.
Будь что будет. Двигается на сантиметр, маленький и жалкий, совсем незаметный, но такой огромный для человека, давно не испытывающего таких ярких эмоций. Для того, кто так боится проявлять чувства, воспринимая те собственной слабостью. Все те фантазии глупые, возникшие в голове от простой дурацкой шутки, кажутся такими близкими сейчас и далёкими одновременно. Их руки недалеко друг от друга, в миллиметрах, протяни — и коснёшься своей кожей его, но в то же время обрыв разрастается, ползёт по полу гремучей змеёй, разводя их в разные концы комнаты. Нельзя переступать черту. Если он не такой же, как Син Цю… то уйдёт. И больше не вернутся никогда ни он, ни те чувства, разбуженные из вечного сна одним днём, по странному стечению обстоятельств. А змея всё гремит своим ядовитым хвостом, как детской погремушкой, предостерегая от неверных действий, но пальцы сами подползают ближе к пальцам Юня, готовые накрыть их собой в любой момент. Согреть и разгореться, сжечь всё дотла, обратить в пепел и возродиться фениксом в новых вспыхнувших чувствах, до которых Син стал так жаден в последние недели, познав их вкус вновь. Но это всё только жалкие фантазии. Рука лежит смирно на месте и поджимаются пальцы обратно, не осмеливаясь на следующие шаги. Двигается ещё чуть ближе, и на этом замирает, боясь предпринять что-либо ещё. — Мой любимый момент, — смеётся Юнь, указывая пальцем на то, как новоиспеченный супергерой пытается понять, как пользоваться своей паутиной. Даже дождь за окном перестает лить так громко, барабаня по крыше едва слышно от его редкой улыбки. Или это собственный пульс гудит в ушах, заглушая посторонние звуки? Не понимает, но что-то ликует внутри, узнавая его на процент получше. И внутри всё тянет непреодолимо, будто приворотные чары подействовали. На самом же деле вся эта обстановка сорвала оковы с непонятных чувств, зародившихся ещё в ночь, когда он намотал мягко шарф на чужую хрупкую шею. Как бы он ни отрицал в себе это влечение, оно не останавливалось, ища встречи. — Так… о чём ты хотел поговорить? — хочется наконец-то разорвать этот порочный круг сумбурных грёз, потому Цю вспоминает то, зачем они вообще собрались здесь. Юнь сглатывает камень, поднявшийся за секунду со дна желудка и застрявший где-то в районе гланд. Тяжело. Придавливает к полу, словно притяжение земли стало сильнее в момент. Эта фраза ранит глубже, чем собственные отношения с родителями, куда больше, чем тогдашний разговор с отцом. Чем любая их ссора и предательство человека, которому доверял когда-то. Даже больнее ударов физических этот эмоциональный удар поддых. Но он должен быть сильнее. Теперь он готов отвечать за свою вечную слабость и расплачиваться. Есть ради чего. Так хотелось приберечь этот разговор до конца фильма, оттянуть бы момент окончания их общения ещё хоть ненадолго. Но правда, видимо, отчаянно желала быстрее вырваться наружу, подобно паразитирующему насекомому в трупе жертвы, и он не мог этому воспротивиться. Это было бы слишком эгоистично по отношению к Син Цю — обманывать его дольше положенного и мило проводить с ним время, на самом-то деле держа за его спиной наточенный нож, готовый упиться его плотью и утопиться в алой крови в любую секунду. И раз он хочет знать правду сейчас, то заслуживает её получить. Глубокий вздох. Ещё один. Грудь вздымается тяжело. Время пришло? Наверное. Но он понимает, что по-прежнему не готов, как бы не старался себе это внушить. — Я хотел сказать… — Стой, не говори, сначала сбегаю в уборную. Весь фильм терплю, — неловко останавливает Цю, выставляя перед ним руки, — я быстро, — опять ухмылка привычная, доступная только ему, и так сердце сжимается от осознания, что видит её в последние разы. Син Цю слишком напряжён, и до дрожи в руках хочется сейчас одного — плеснуть холодной воды себе в лицо, перестать бы надумывать лишнего. После той записки и фразы, написанной в ней коряво, весь день думалось об одном единственном. Он прекрасно понимает, что самонадеянно думать о том, что разговор будет о чувствах, но… ничего плохого в этом нет, правда ведь? Нужно остудиться. Син выскальзывает в коридор, оставляя парня наедине с пониманием того, что как только дверь скрипнет ещё раз по его приходу, они разойдутся по своим комнатам снова, как в море корабли, и больше не заговорят вновь. Но проходит уже пять минут. Десять. Пятнадцать. Цифры на часах сменяют друг друга бесконечной вереницей, но одноклассника всё нет и нет, дверь так и остаётся неподвижна, а тишину не разрезает её жуткий скрип. И грудь обдает жаром, расходящимся по каждому сплетению капилляров под тонким тюлем кожи. Осознание бьёт в виски сильнее любого боксёрского удара. Винсент. Как он мог расслабиться настолько, чтобы забыть о нём. Коробки с дисками разлетаются также, как летят монеты из-под копыт золотой антилопы, когда Юнь срывается с места, спотыкаясь обо всё подряд. Если это он задержал его? Если Син Цю уже узнал всё? Если он уже возненавидел его? Если, если, если, одни предположения смазанным туманом застилают всё перед глазами, но тот спадает разом, когда он оказывается в коридоре и видит спокойного парня, направляющегося в его сторону. — Ты чего? — Тебя долго не было, вот я и… Видимо, всё в порядке. Он улыбается, ничто не омрачает его светлое лицо, подсвеченное лунными лучами из-за окна. — Вот ты и? Вот ты и что, Юнь-Юнь? Прозвище, эхом разнесшееся по коридору, тыкается иглами в барабанные перепонки, заставляя вздрогнуть всем телом. — Винсент? Что ты тут делаешь? — в непонятках оглядывается на него Син, — забыл дорогу к своей комнате? — поддевает он. — Нет, но вот Юнь-Юнь видимо забыл кое-что, вот я и пришёл об этом напомнить. Теперь же Син Цю оборачивается обратно в сторону Чунь Юня, непонимающе глядя уже на него. — Что здесь происходит, Юнь? Син Цю всем своим видом в этот момент напоминает ему птицу, которую Юнь прикармливал когда-то вместе с братом в детстве: её доверие было трудно завоевать, она долго не подходила ближе, не ела с рук. Только спустя какое-то время начала клевать зёрна при них. Потом она стала осторожно забирать зерно из руки, тут же убегая. А ещё позже она полностью стала доверять им, взлетая на руки за едой. Но одна оплошность, одна попытка Чунь Юня однажды её поймать, когда брат отошёл за кормом, и та больше не прилетала. Так же и он сейчас, смотрит на него без прежнего доверия, подорвавшегося от подозрительных слов Винсента, а в радужке горящей скользит немой вопрос. Не успел Чунь Юнь и моргнуть, как небольшая трещина под его ногами, что в скором времени превратилась бы в ничто, разверзлась в пропасть, растянувшись на метры, на разных краях которой они оба стояли сейчас. Почему. Ну почему всё происходит именно так? Он уже был готов рассказать обо всём, даже наплевав на то, что придётся поведать и о своих ничтожных чувствах вместе с этим. Он был готов на всё, только если бы ему отвели чуть больше времени. — Ох, — наигранно вздыхает Винс, а его брови вздёргиваются издевательски кверху, — он ещё не сказал тебе? А я всё переживал, что не успею опередить его сегодняшние планы. Ну что ты смотришь так безнадёжно, Юнь-Юнь, правда думал, что я не узнаю? Хочется зажать поганый рот Винса рукой, заткнуть любыми способами, не узналось бы от него, закричать что есть мо́чи правду, но подать голос невероятно трудно, внутрь глотки будто залили раскалённый клей. Всё слиплось намертво так не вовремя, и вновь страх одерживает над ним верх, заползая по ногам тысячей мелких жуков. — Не рассказал чего? — Син пятится к Юню, когда одноклассник идёт на них угрожающе медленными шагами, сдвигается ближе так, что их пальцы соприкасаются по неосторожности разрядом чистого тока, такого сильного, что вышибает холодные мурашки. Не спрашивай. Не говори. Всё вокруг плывёт и вертится, стучит набатом в черепе, а уколы в сердце становятся более явными. Он не должен узнать это так. Только не так, как угодно по-другому, но не от него, пожалуйста. Чунь готов встать на колени прямо сейчас, но умолять слишком поздно. Парень не сжалится. — Он тебя променял, — скалится по гиеньи Винсент, — как дешёвку. — Я не понимаю… — Син недоверчиво отшатывается в сторону и от друга, целя глазами то в одну тёмную фигуру, то в другую, чувствуя себя загнанным в угол своей золотой клетки. Чунь Юнь схватил бы сейчас его руку, стиснув хрупкие пальцы, сказал что всё не так и он врёт обо всём, слёзно попросил бы прощения, но это не поможет. Уже нет, ведь впервые он видит его настолько разбитым, и это не сравнится даже с тем, когда он застал его плачущим в коридоре. Птица взмыла в небо, оставив на прощание кучу перьев на грязном асфальте и недоклёванное зерно, рассыпанное из человеческих рук в попытке ухватить её за крылья, и с этим уже ничего не сделаешь. — Это неправд… — не сдаваясь мямлит Юнь, но его обрывают на полуслове. — Неправда? Но кто же согласился на нашу сделку? — не прекращает давить Винсент. Замолчи. Кончики пальцев леденеют, смотря на то, как солёный хрусталь обрамляет изящные черты лица, разбиваясь о кафель. — Кто же согласился влюбить в себя нашего дорогого старосту, чтобы разбить его сердце? Заткнись. — Кто это был, если не ты? Заткнись же! Син Цю хочется осесть на пол, прикрыв уши, не слышать бы Винсента, чьи слова дротиками прилетают в его ослабевшее тело, врезаясь под кожу поглубже, так, что не вытащить. Никогда. Но он продолжает стоять назло всем и смотреть на предателя. Пускай слёзы текут сколько хотят, но он не слаб, больше нет. Его предавали, бросали, швыряли туда-сюда, словно он был шариком для игры в пинг-понг, осуждали за спиной, потому он слишком привык, чтобы опускать руки. Тем более после того, что случилось в его жизни. Какая ему разница? Уже никакой. Это всё его месть? Винсент говорил, что найдет способ как разбить ему сердце, прямо как Син Цю разбил когда-то его сестре своим откровенным признанием о том, что он совсем не той ориентации, какой может показаться. И вот Винс наконец нашёл его слабое место, из-под земли достал того, к кому Син Цю неожиданно сам для себя стал неравнодушен. Он так боялся проявлять эти чувства, заперев их на все замки, только бы такого никогда не произошло, но всё-таки это не миновало. Угрозы прошлого стали явью. И он прекрасно знает, кто здесь виноват на самом деле, но… как Юнь мог согласиться? Чем он заслужил, чтобы тот так обошёлся с ним? — Син… — Чунь двигается с места, протягивая к парню руку, желая успокоить его, но конечность лишь колется о шипы, выпущенные прекрасной розой в самозащите. Место удара на руке щиплет как от ожога, настолько сильным тот был. — Отойди от меня! — одноклассник больше не заботится о громкости, и Юнь уверен, что каждая комната слышала этот крик, схожий с воплем птицы, подстреленной стрелой. Она лежит прямо перед его ногами, истекая кровью. Ноги окрашиваются в красный неминуемо, хлюпая по полу, и огромная стрела торчит из её крыла, что проткнуто насквозь. Не удалось ей улететь далеко. Из комнат начинают выходить заспанные ученики, образуя маленькую кучку зевак. Среди них и Рейзор с Беннетом, ошарашенно пытающиеся понять происходящее. Не хочется разочаровывать их, но Юнь мысленно успел подготовиться к тому, что и они отвернутся от него из-за этой выходки. — Думал, самый умный? Расскажешь ему и он простит твоё предательство? Как бы не так. Винсент лыбится, выдерживая паузу, кажущуюся бесконечным поездом из миллиона вагонов, перед тем как сказать: — Ну, бывайте, — он машет на прощание, как ни в чём не бывало. — Ублюдок, — шипит Чунь Юнь сквозь зубы, смотря в спину удаляющегося силуэта. Кровь бурлит в венах, плавя их изнутри, и она тоже изливается на пол, смешиваясь с чужой, а в голове одна мысль: броситься на него. И от адреналина он делает быстрее, чем думает. — Не надо! — Ты этим ничего не добьешься! Голоса знакомые, но размытые до ужаса, доносятся до него словно через пелену, обволакивающую тело с ног до головы, но и их заглушает внутренний голос, нет, крик, который прогрызает себе путь наружу из недр его груди. Ударь. Ударь его. Ударь его! Что-то схватывает тело, удерживая его цепями, и он не раздумывая отправляет к стене это препятствие, отпихивая от себя со всей силы. Хватит с него цепей. Бросается из последних сил в сторону удаляющейся тени, которую уже почти не видит, но что-то оглушает по голове сзади, порождая звон колоколов в ушах. **** По пробуждению всё происходит в точности как в дне сурка, это уже похоже на пытку: он снова просыпается в медпункте, снова его встречает добродушная Ноэлль, отшучиваясь, что он стал попадать сюда даже чаще Беннета, снова говорит ему показаться у директора, пытаясь всё сгладить не сходящей с её лица улыбкой. Снова, снова, снова. Всё повторяется, но ему уже всё равно, ведь не повторяется единственное, вытащившее его со дна в первое попадание сюда — Син Цю. Его стихи. Его мягкий голос. Теперь он наверняка ненавидит его. Да и сам себя Юнь ненавидит тоже. — Что между вами происходит? — задаётся вопросом Ноэлль, промакивая очередную шишку на его голове, — что толкает вас на драки? В прошлые разы Чунь Юнь не ответил бы, умолчал и ткнулся взглядом куда-то в сторону. Сейчас он глядит прямо ей в лицо затуманенным взглядом с вновь погасшими бликами, что подарила ему та ночёвка, и говорит чётче обычного: — Я согласился на ужасную сделку от Винсента, но потом отказал, ведь… не могу так. — И получил сполна? — Скорее получил по заслугам, — вздыхает он, опуская после взгляд на свои руки. На одном из пальцев пластырь. И где он успел его поцарапать? Адреналин и злоба настолько запутали его разум вчера, что он даже не помнит произошедшего в подробных деталях. Помнит один только взгляд, успевший стать чем-то особенным и согревающим, который постепенно превращался из мягкого пледа в копья, обращённые в его сторону, по мере того как узнавалась горькая на вкус правда. Ноэлль внимательно наблюдает за сменой эмоций на его лице, замечая то, как дрожат тонкие светлые брови. Мальчишка держится из последних сил, не выпустить бы наружу собственную боль, и от этого сердце сжимает рёбрами внутри. Юнь не успевает сообразить, как руки медсестры накрывают его по-родительски, укутывая собой. Она будто создаёт над ним купол нерушимого щита, укрывая от суровости реального мира, что преследует неминуемо. Его родители редко позволяли себе искренние и так нужные ему объятия, разве что только ради приличия на людях. И он утыкается в её плечо носом, всхлипывая слегка, вдыхая аромат свежезаваренного чая с ромашками и овсяного печенья с шоколадной крошкой. Она пахнет уютом и добротой, солнечными лучами над полем пшеницы и летом. Прямо как Беннет. У них похожие запахи, оба пахнут искренностью. — Всё хорошо, ты не виноват. — Я очень виноват, — наперекор её словам говорит Чунь, и девушка чувствует, как под её пальцами дрожит его позвоночник, — Син Цю не простит меня. — Не плачь, — успокаивает она, крепче прижимая того к себе. Мягко водит по волосам и спине, а тон голоса бархатной тканью стелется поверх его тела, — всё можно изменить, если поговорить начистоту. Искренне. Чунь Юнь никогда не пах искренностью, как эти двое. От него исходил только лишь смердящий запах гнилой лжи, что можно было учуять за километр. Он врал везде и всем, подстать своим родственникам, потому понятия не имел, как выкладывать правду на блюде перед другими. — Я хотел рассказать ему, — плечи дрожат, но Ноэлль продолжает их оглаживать, подавляя его позывы подорваться с места и выблевать в туалете всю свою мерзость наружу, — но не успел. — Попробуй ещё раз. — Син теперь не подпустит меня к себе. Он ненавидит меня больше, чем я сам. — Поверь, если ты будешь с ним искренен, — спокойно проговаривает медсестра, — он почувствует это своей душой. Да, над восстановлением доверия нужно будет работать, долго и упорно, но за свою ошибку ты должен быть готов платить. — Но как мне всё объяснить? — Здесь я тебе не помощник, ты должен найти способ сказать ему всё сам, чтобы понять свою ошибку. И исправить. Ноэлль раздражала его своей улыбчивостью. Выводила из себя её упорность и вера в лучшее, когда все медбратья видят в ней только ходячий кусок мяса без мозгов, но с красивыми формами. Он не понимал, как она справляется, от того и раздражался, веря в то, что всё, что она делает, бесполезно, пока мужчины не воспринимают её всерьёз. Но теперь он видит, что был не прав, и только и может восхищаться её мудростью и теми качествами, которые она воспитала в себе сама. Пора и ему воспитать себя уже наконец. И в голове усиленно складывается один пазл за другим, быстро крутятся шестерёнки и вращаются стрелки — близится конец осени, подготовка, фестиваль клубов… — У меня есть одна идея. Спасибо, Ноэлль. — Не за что, мальчик, который выжил, — смеётся она, отсылаясь на первое его попадание сюда.Спасибо…