Этажи

              Можно представить, насколько нелепо мы с ней смотрелись. Я, пятнадцатилетний парень, и она, пятилетняя девочка в сиреневой пижаме. Более чем странно. Отец не сразу смог понять, несмотря на мой рассказ о нашей встрече и просто о ней. Выяснилось, что я ничего про неё не знаю. Более того, её полное имя мне довелось узнать только при встрече Саши и отца.       Папа настаивал на том, чтобы я расспросил девочку, откуда она, кто её родители и чем болеет. Я не стал сбивать с толку заинтересовавшегося ребёнком отца и поддержал его идею, пообещав, что в скором времени непременно расскажу ему все подробности. Однако, несмотря на данное отцу обещание, я не стал ничего спрашивать у Саши. По её рассказам мне было мало что понятно, но о многом я догадывался сам, читая её жизнь по подсказкам. Откуда она — из Англии, а о больших подробностях что может знать маленький ребёнок? О родных Саша не упоминала ни разу во время разговора. О её болезни я тогда решил, что никогда не спрошу — достаточно было знать, что она из Могильника.        Девочка приходила ко мне почти всё время, редко когда пропуская день. Но когда такое случалось, я словно застывал, боясь, что вот оно, наступило то время, когда она исчезла навсегда. Однако вновь и вновь из груди вырывался радостный вздох, стоило мне увидеть её личико, заглядывающее в палату.       В один день отец принёс мне конфеты, крупные, размером с грецкий орех. Все разные: одни сплошь из шоколада, другие покрыты песочной крошкой, некоторые были с кремовой и карамельной начинками. Отец хотел меня порадовать, заставить улыбнуться. И я честно пытался, но стоило папе попрощаться, как вновь нападала печаль. Саша не появлялась третьи сутки, а мне даже не у кого было спросить: лечащий врач большую часть времени работал во втором больничном корпусе и ничего не знал о лежащих здесь.       На следующее утро первым, что я услышал, было осторожное, медленное шуршание обёрткой. Приоткрыв глаза, я увидел сидящую рядом Сашу. На её ладони лежала шоколадная конфета, и девочка, затаив дыхание, смотрела на неё восхищённым взглядом.       Не знаю, то ли дитё не решалось съесть чужое, то ли просто не хотела, чтобы маленькое чудо кулинарии навсегда исчезло. Что творилось у неё в голове — неизвестно, но она испуганно вздрогнула, когда я притронулся к тонкому плечу.        — Я не хотела, но она была такая красивая, золотая и так вкусно пахла, даже сквозь обёртку, что я не смогла удержаться! Прости, Серхио.        — Тебя долго не было. Я думал, что-то случилось.        — Долго? Да, наверное, — задумчиво откликнулась она и перевела взгляд на конфету, а затем обратно, уже просящий, на меня, — можно?        — Ешь, — потерев переносицу, довольно улыбнулся, осознавая, насколько обрадовался ребёнок.       Мечтательно прикрыв глаза, Саша уже облизывала пальцы и ладонь, на котором задержался растаявший шоколад.        — Я самый счастливый человек на свете, — заявил ребёнок, довольно растянув губы.        — Правда?        — Точно-точно! А ты переживаешь, когда меня долго не бывает?        — Ещё бы! Мне каждый день страшно, что ты больше не придёшь.       Саша перебралась к моей груди, неожиданно легла рядом, попытавшись обнять моё тело маленькими ручками. Прижавшись, она вздохнула и, подняв голову, чтоб выловить мой взгляд, серьёзным тоном произнесла, не отрывая голубого взгляда:        — Никогда не переживай за меня, не бойся, что со мной что-то случится. Никогда, запомни! Не смей.        — Почему?        — У меня в жизни было счастье, оно есть, и знаешь, оно меня всегда защищает. Оно словно моя броня, как у рыцарей на картинках.       Увидев мой послушный кивок, девочка заметно расслабилась и, заёрзав на койке, поудобнее устроилась.        — Прости, что меня не было. Надо как-то придумать, как тебе передавать, если прийти не получается. За эти три дня столько всего случилось! Сперва мне стало плохо, голова кружилась, мутило. Ты только никому не рассказывай, говорю только тебе, по секрету, но когда врач и сестрички ушли, я расплакалась. Уже на следующий день мне стало настолько хорошо, что я смогла выйти в гости к Смерти. И представляешь, что он мне рассказал? К нам вернулся наш синьор доктор! Поэтому мне стало лучше. Он приказал вновь лечить меня по старой методике. Ой, ты же ничего не знаешь! Год назад у нас забрали моего, самого хорошего, любимого и лучшего доктора. Он, знаешь, какой добрый был? Обо всех нас заботился, каждого любил. Он умел лечить, раньше у меня приступы намного реже случались. А потом его уволили, я так и не поняла, почему. Просто исчез. И пришёл плохой врач. Ох, если бы ты знал, сколько мы от него натерпелись! Он не умел с нами общаться, много запрещал. Даже хотелось из-за него нарушить одно из правил больницы. И тут, наконец, к нам вновь пришёл синьор доктор. Ой, как мы все радовались, облепили со всех сторон и с новенькими познакомили. А потом узнали, что они с плохим врачом будут работать посменно. Ооо, тут мы разозлились. Ночью мы созвали Большой Совет, собрались все обитатели Могильника. А утром, после завтрака и таблеток, мы отправились к синьору Омарелли.        — К кому?        — Главному врачу. Ведь кто кроме него мог нам помочь? После того, как вернулся синьор доктор, мы не могли мириться с плохим врачом. Ты бы видел наше шествие! Каждый нацепил на себя простыню, ночью мы нарисовали плакаты: «Долой произвол!!!», «Долой синьора Федерико!», «Больницу — калекам!», и тому подобное. Ребята сочиняли надписи под предводительством Эстер, а она очень мстительная. Мы все пошли в бой, даже лежачих с собой взяли, мы им в руки сунули всё, что только могло громыхать.       Тут я как раз и вспомнил, как вчера, где-то около полудня, я расслышал крики и режущий слух грохот, но в тот момент решил, что это опять на другом конце коридора парни из Общежития веселятся. И никак не мог подумать, что этот грохот устроила моя маленькая англичанка.        — Мы остановились напротив двери синьора Омарелли. Ой, ты бы нас слышал! Стоял жуткий грохот, выкрики, топот ног! Мы очень старались. Сбежались врачи, сестрички. Даже народ из Общежития появился и тотчас к нам присоединился. Правда, я не уверена, что они знали, за что мы боремся. Но помощь нам не помешала. Главный врач сопротивлялся недолго, и уже скоро я сидела в его кабинете. Там не очень красиво, знаешь, белые стены, шкаф с какими-то толстыми, пугающими книгами, широкий стол и много-много папок. Мы требовали убрать с нашего этажа плохого доктора. Ой, как синьор злился, он весь покраснел, нос раздувался, глаза полыхали. Я чудом усидела на месте. Он ругался, отказывался, но когда я пригрозила, что мы день и ночь будем караулить поочерёдно, отрядами, у его кабинета, так он тотчас сдулся. Так что прости, но теперь у вас появится новый врач.       Не выдержав, я расхохотался от картины, представившейся мне. Сперва детёныш ораторствует, стоя на кровати, заставляя пойти верное войско в бой. И вот они уже рисуют плакаты, крадут на кухне кастрюли и идут, громыхая, к кабинету врача. И там огромный, усатый мужчина проигрывает хрупкой пятилетней девочке в сиреневой пижаме, с красными, воспалёнными глазами, с болезненными тонкими ручками и тельцем.       Саша смеялась вместе со мной, громко, чуть похрипывая. Она привыкла быть громкой и ничуть не боялась, что кто-то услышит её надломленный смех. Впрочем, когда кто боялся в пять лет чужого мнения?        — Знаешь, из тебя бы получился неплохой политический деятель. Министр! По внешней политике. Устраивала бы переговоры и выходила из них с блеском.        — Наверное. Ой, но я бы не хотела быть министром. Мне кажется, это не очень интересно. Я бы хотела стать сыщиком, как Шерлок Холмс или пали-поли-логи, ну, в общем, раскапывать кости динозавров.        — Ты знаешь, кто такой Шерлок Холмс?        — Конечно! Мне синьор доктор читал книжки и даже, когда мне было три года, меня научил. Я знаешь, как люблю книги? Вот больше всего! Только из-за них я и спускаюсь в Цветник, у них есть своя библиотека! По-моему, это несправедливо. Им — всё. Всегда. Так что, быть может, я стану библиотекарем. Фух, какое длинное слово. Я хочу стать всеми. А ты?       — Я? Не знаю.       Саша фыркнула, по привычке почесав нос ладонью, и недоверчиво смерила меня взглядом.        — Так не бывает.       — Просто не всё случается так, как мы хотим.        — Я знаю. Мне очень хочется синюю пижаму, заместо сиреневой, но её не будет, как бы этого ни хотелось. Но никто не запрещает нам мечтать о том, чего мы желаем. Иначе мы были бы более несчастными.       Задумавшись на секунду, я понял, что она права. Да, я не выздоровею и не смогу исполнить свою мечту, но никто не запрещает мне думать о ней, взращивать и дарить ей краски, если не будет будущего.        — Я хочу стать профессором математики, преподавать её в Принстонском университете.       Саша чуть нахмурилась, видимо, представляя это, и, наклонив голову, слегка что-то зашептала. Будто про себя. Округлив глаза, она села и резко отодвинулась от меня.        — Ты любишь считать?        — Очень. Это интересно, математика — величайшая наука, раскрывающая тайны бытия. Изучив её, ты сможешь всё.        — Получается, когда мы вырастем, я стану Шерлоком Холмсом, а ты профессором Мориарти…       Саша продолжала хмуриться, смотря как бы сквозь меня. Пытаясь, быть может, принять мою мечту. Ту, в которой я строю свой замок, прекрасный и величественный. И только мне он принадлежит, со всеми своими красотами. Никто не может мечту отнять, она бережно скользит по сознанию, врываясь в мысли и сны. И сладкая, глубоко сидящая внутри нас надежда, верит, что мечта сбудется.       «Но никто не запрещает нам мечтать о том, чего мы желаем. Иначе мы были бы более несчастными».       Что же, эта, случайно сказанная фраза также навсегда пополнила мою копилку. На всякий случай даже записал её в блокнот, чтобы точно не забыть. Кто знает, откуда ребёнок взял фразу. Прочитал ли в книге, либо сформулировал сам, чувствуя сердцем. Но это было и не важно. Главное, что она есть.       Дверь в палату распахнулась, и вошёл незнакомый доктор. Высокий, загорелый мужчина, с лёгкой щетиной на подбородке. Он приветливо улыбался, входя в палату, так, что тотчас захотелось доверительно улыбнуться в ответ. Выражение его лица разительно поменялось, стоило девочке повернуться навстречу. Будто передёрнулось, обратилось в жуткий оскал, глаза полыхнули гневом.        — Мелкая…       В этот вечер мне впервые довелось увидеть иную Сашу. Ту, которая гордо сидела на кровати, окидывая вошедшего неприязненным взглядом. Ту, что презрительно передёрнула плечами и смогла показать парой невидимых жестов ему своё отношение. Ту Сашу, которая заставила мужчину вздрогнуть и отступить на шаг. Ту, которая звалась Вожаком.