Этажи

              До первого июня осталось десять дней, три часа и тридцать четыре минуты. Приучился на Этажах игре в секунды. Сегодня был финальный раунд. Выигравших, как в прошлый, и в позапрошлый раз, не было. Сама игра будто была придумана маленькой англичанкой для того, чтобы приучить детей следить за временем. Пациенты больницы часто забывались, забрасывали время и зачастую из-за этого страдали. Не оказывались на процедурах, в час приёма таблеток, даже могли пропустить ежедневный обход лечащего врача, что для меня казалось чистым кощунством. И так как в больнице лежали пациенты с тяжёлыми заболеваниями, подобное заканчивалось плачевно. Сеньорита Фонойоса ввела игру в секунды ещё в первый год своего появления в больнице, и играли в неё безоговорочно, в специально объявляемые дни, оба Этажа: Общежитие и Могильник. Пожалуй, Цветник о ней даже и не знал, собственно, оттуда никого никогда не звали. Лето я ждал яро. Правда, с неким двойственным страхом. Ни на секунду не забывалось как-то проговорённое Сашей о моём выздоровлении, а к тому же, когда Энрике, не задумываясь, подтвердил её слова, я окончательно в этом уверился. Она обещала. Первого июня я должен буду выйти за пределы больницы на своих ногах. А что, если я ошибся? Ведь вдруг это всё окажется неправдой. И я не видел ни звёзд, ни горизонта, ни странного пекаря в Ночь, которая сбывается, да и самой Ночи тоже не было. А Саша? Саша ведь была! И то благоговение, появлявшееся вокруг неё, тот страх в глазах чужих, и то, как она могла одним взглядом заставить заскулить и тем же взглядом приласкать… Это всё было на самом деле! Наяву. Я знаю. Правда, это знание не мешало мне сомневаться. Больше всего мне хотелось безоговорочно верить. И да, среди больничных проводков, бесконечной череды уколов и таблеток, наводящей уныние химиотерапии, я всё сильнее, как ни странно, начинал верить. Брат бы высмеял. Наверняка это знаю. Несмотря на его странную, не совсем ясную привязанность к Саше, он никогда не верил в силу Этажей. Не знаю, как ещё это назвать: сила Саши, света? Привить эту способность Этажам казалось наиболее правильным. Она видит между строк. И даёт шанс на новый поворот.  — Посмотри, Лондон от нас не так уж и далеко. Несколько пальчиков — и мы там. Саша валялась на полу, задрав тонкие ноги: одна штанина пижамы внаглую соскользнула вниз до острой коленки. Пушистый тапочек балансировал на носке, готовый при мельчайшем движении сорваться. Перед девочкой на полу лежала развёрнутая старая, местами с жёлтыми от южного солнца пятнами, карта мира. Очень точная, англичанка водила детским пальчиком от одного города к другому, а их было множество. Маленькая ладонь пересекала Атлантический океан, входила в Балтийское море и приближалась, прорываясь сквозь шторма, к Финскому заливу, пришвартовываясь у берегов огромной страны. Это было её излюбленное направление. Последние пару недель она часто притаскивала ко мне в палату карту, и мы подолгу её разглядывали. То и дело представляли себя мореплавателями, открывающими новые земли в глубине Тихого океана, после того, как его волны чуть не утаскивали нас на корм Белой акуле. Под кораблём проплывал огромный кит и дарил нам фонтан брызг. Мы гадали, где может находиться тот самый архипелаг, пытались даже вычислить его местонахождение по звёздам, проводя невесомые линии от небес к морским глубинам. Забывалось, что мне пятнадцать, а ей пять. Саша казалась иной. Что ли, грустной слишком, а может и напротив, спокойной, открытой. Поглаживая ветхую карту пальчиками, она призадумалась, невидимой линией соединяя города.  — А у тебя не будет города.  — Что? — По привычке непонимающе откликнулся.  — Не знаю… Просто не будет и всё. Саша взглянула на меня с лёгким интересом, и, поманив, отвернулась к карте.  — Смотри и запоминай. Это важно. Вздохнув, она быстро провела рукой по карте. И указала на город в Германии.  — Берлин. Первая твоя остановка. Запомни и береги. Намного сильнее остальных он, но и слаб. Видишь, вокруг него крутятся две реки: Эльба и Орёл. Он может умереть из-за себя, но за других. Ты его любишь. Она говорила медленно, уставившись в город на карте. Задумчиво, будто читая по книге.  — Любить? Город? Я никогда особо не рвался в Германию.  — Не отвлекай! Жалеть будешь через много лет. Недовольно шикнув, она оторвала на мгновение взгляд от карты. И чуть прищурившись, вновь посмотрела на страны и материки. Сосредоточилась так сильно, что высунула кончик языка от напряжения. Тень от маленькой ладони вновь легла на карту.  — Смотри, если бежать вверх от Берлина и вот, повернуть неожиданно чуть в сторону, то можно наткнуться на Стокгольм, холодный и загадочный городок, где живёт Карлсон… В принципе она и сама появится неожиданно.  — Он. Стокгольм — это он, город.  — Всё возможно. Саша улыбнулась той фирменной улыбочкой, и вновь пришла в голову мысль, что я в этом мире абсолютно ничего не понимаю.  — Смотри, по одну сторону от Стокгольма лежит Осло, он очень холодный изнутри город, и прямо у Северного моря. А с другой стороны, гляди, Стокгольма, раз и два, всего два моих пальца и вот, уже Хельсинки! Он словно разрезает страну напополам. Наш кораблик покачивался на волнах Балтийского океана из стороны в сторону. Было прохладно, но веяло шёпотом сказки, голос мягок и обволакивает теплотой яркого мёда. Мы готовы плыть дальше, куда бы нас ни занесло, и наша сказка точно не захочет заканчиваться.  — Наклонись чуть-чуть, да, вот так. — Саша зашептала мне на ухо, пальцем указывая направление. — Гляди, Хельсинки стоит на параллели, и от нее, если считать, под углом семьдесят градусов, стоит Москва. Вокруг неё бегают две реки, два продолжения. А в совершенно другой стороне, далеко-далеко, так, подвинься чутка, да, вот тут, в Штатах, стоит Денвер. Знаешь, эти два города так далеко друг от друга, но связь нерушима. В Денвере жарко. Но не внешним огнём, а внутренним! Он полыхает, танцует, поёт! Он не подведёт, он добр. Саша призадумалась. Синие глаза заволокла паутинка. Она сейчас далеко. А мне было страшно вздохнуть. Я плохо понимал, что происходит, подобного ни разу не происходило, и больше всего происходящее напоминало предсказания. Однако, не думаю, что сам ребёнок мог объяснить слова. Она просто вела меня по миру, и я пытался удержать в памяти города.  — Поплыли дальше! Ой, нет, чуть назад! В Африку! — Очнулась лишь в тот миг, как упал с ноги тапочек. — Там жарко, там прекрасно, там ярко. Найроби. Город сидит на востоке, кажется грозным, но на самом деле тёплый, душевный. Очень нравится. Дорожи. И готовься расстаться. Но ты нигде не увидишь больше так много красок. Она не хотела грустить и вновь кинулась в путь по карте, перерезав солёные воды.  — Это Токио. Знаешь, Тихий океан редко соблюдает штиль. — Фыркнув, она подлезла под руку и выползла на другом краю карты. — А это Рио де Жанейро! Сколько там песен, и кажется, будто вечно молодой. Но он далеко от всех, не готов принять остальной мир. Город красок и карнавала. Точно такой же Палермо! Вот он, смотри. Только он какой-то не такой, хм, нестандартный. Он в самом низу страны, хах, вверх ногами. Она рассеяно пробежалась взглядом по карте, прислонившись к моей руке. По её телу пробежала короткая дрожь, она устала. Но упорно указывала на города. Ухватив мою ладонь, она потянулась к Португалии, и уже мой палец застыл в точке города.  — Лиссабон. Как ни странно, ты её полюбишь. Город одинок, видишь, только он отмечен в стране. Я не одобряю твой выбор, но не мне решать. Знаешь, если ты решишь с ними объединиться, то назад пути уже не будет.  — Но что это?  — Даже не знаю. Голос задумчивый, словно на это раз она и правда не знала, что говорила. А синий взгляд кричит о неожиданно навалившейся усталости. Она подняла голову навстречу майскому солнцу, тёплые, с каждым днем, становящиеся всё сильнее, лучи, касались детских щёк, согревая. Создавая некое подобие румянца. Очень осторожно поднявшись, и, опираясь на спинку кровати, я подал девочке руку.  — Он очень красивый. И очень старый.       Саша, прислонившись лбом к стеклу, не отводила взгляда от могучего тополя, росшего посреди больничного двора. Вокруг всё пространство было усеяно его мягким пухом. Он казался белоснежным и словно снеговые перины, как в январе, заново накрыли наш маленький мир до кованых ворот.        — Когда-нибудь я бы хотела забраться на его верхушку. Уверена, оттуда видна вся Испания! Точно, точно. Я бы установила там воробьиное гнездо, как у пиратского корабля и смотрела, смотрела вдаль. — Девочка прижалась ладонями к окну, и пристально наблюдала за тёплыми небесами, теряющихся в кроне тополя. Слабая улыбка застыла на болезненном лице, но, несмотря на накинувшуюся на неё слабость, синие глаза сияли ярче, чем всегда. Они наполнились глубиной тех самых небес, слившись в единое целое. А может, она забрала у них частицу? Или наоборот. — Серхио, прости меня, но я не уверена, что смогу в точности исполнить своё обещание.        Это еле слышно. Шёпотом. Не находись я с ней плечом к плечу, то и не расслышал. Но негромкие слова чётко прозвучали в моей голове. В тот день и на следующий, ничего не спрашивал, не уточнял. Хотелось, возможно, верить в эту сказку, немыслимую и сверхъестественную.        «Первого июня я провожу тебя до ворот больницы».        Может, и правда нет той удивительной силы? Она поднимет меня с постели и я не почувствую боли, смогу промчаться по коридорам больницы, а за мной будет ехать, горланя песни, Энрике на своей коляске. Сколько раз я представлял эту картину. Но её слова… Словно в какой-то миг забрали воздух, выбили из лёгких жизнь и развеяли по ветру.        Но, что хуже всего, я перестал в неё верить. Мой маленький английский ангел потерял белоснежное оперение и больше не помогал мне летать. То и дело я протирал очки, но оставался слеп. Свет уходил вместе с надеждой за считанные секунды, ниспадая звёздными песчинками. Её глаза… Словно пустые зеркала, в них я не видел отраженья. Только не теперь.        То и дело я повторял свою маленькую мантру, уже, собственно, и, не веря в неё:        Ангел.        Июнь.        Свобода.        — Слушай, а Саша умеет предсказывать?        — На какой срок? — Оживился Энрике, прервав процесс принятия солнечных ванн. К лету его лицо полностью оказалось усыпано маленькими веснушками, и несмотря на своё природное отторжение солнца, упорно пытался загорать. Ведь конец мая в этом году был очень жаркий.        — Ну, наверное, на несколько лет вперёд.        — Сомневаюсь. Она же не ведьма. — Тут на хитром лице друга отразилась растерянность. — Наверное.        — Просто она недавно говорила очень странные вещи. Я ничего не понял, а она, как всегда, не стала ничего объяснять! Как будто и так всё понятно. Хотя на самом деле ничего не было ясно! Какие-то города, любовь, выбор. Полная чушь. И ещё она постоянно улыбается. Всегда. Ну-у, не всегда, но большую часть времени. Это точно!       Возмущённо запыхтев, я замолчал, понимая, что ничего не понимаю. Состояние отвратительное, но ничего больше я не был в силах сделать.        — Серхио, друг мой. — Энрике полностью обмяк в коляске, готовясь к явно трудному монологу. — Я иногда удивляюсь, как ты проснулся в Ночь, которая случается. Ты словно и не чувствуешь. И за этот год ты, как оказалось, толком ничему и не научился. Ты забываешь правила. Тем более, практически полностью игнорируешь главное — радуйся. Ты подвергаешь сомнению слова Вожака и вообще его самого. Нельзя нарушать правила. Не будь ты под опекой Саши и не испытывай я к тебе симпатию, бесспорно, ты бы был наказан. Но — радуйся.        С этими словами парень гордо выехал из палаты, оставив меня на койке в полной растерянности. Я чувствовал его обиду. Она буквально впиталась в воздух палаты. А я не знал, как быть дальше. Испугался до дрожи. Захлёбываясь, ревел. Ведь я осознал, насколько груб был, и что именно, значили мои слова. Я не верил в Вожака. Я не верил ей.        Как-то прочитал в книжке, что феи умирают, если в них не верить. Страшно было подумать о том, что с ней может произойти то же самое. Через три дня наступит первое июня, а Саша уже несколько суток не появлялась у меня.        Я понимал, что иду на риск. Подняться в Могильник, всего лишь на этаж выше. Такая мелочь для человека и настолько опасное действие для меня, для моих хрупких костей. Но я встал, делал робкие шаги, силился, и шёл вперёд. Это моё искупление. Не знал, поможет или нет, но я должен сделать, я провинился. Водопад. Чудовищно больно, он падал на меня со всей мощью. На которую только способна бушующая стихия. Она меня задавливала. Я не мог поверить.       «- Привет, как ты себя чувствуешь?       Вежливым тоном осведомилась девочка, стоило мне открыть глаза. Это была наша первая встреча, и, разумеется, она стала незабываемой.        — Привет, — неуверенно ответил, осматриваясь, пытаясь сообразить, кто впустил в мою палату ребёнка.        — Ты должен был ответить: спасибо, хорошо, — неодобрительно прицыкнув, возразила девочка, и, удобнее расположившись на кровати, добавила: — чему только учат в нынешних школах.        Она требовательно на меня посмотрела, ожидая то ли моего раскаяния, то ли исправления ошибок, но я же стал рассматривать мою нежданную маленькую гостью. Я был более чем уверен, что она — одна из пациенток больницы. Коротко постриженные, светлые, необычные для солнечной Испании, волосы, слишком худая для домашнего ребёнка; чуть красные, воспалённые глаза смотрели с любопытством, словно на нечто диковинное, что редко увидишь из-за больничного окна. И судя по всему, она привыкла быть королевой бала.        — Я — Саша».        Я — Саша.        Два слова застыли во мне. Пытался прорваться к ней, но меня не пускали. Медсёстры, оказывается, очень сильные, они ухватили меня под руки и пытались увести в Общежитие. Я вырывался, кажется, сейчас припоминаю, как в какой-то миг оторвал рукав сестричке.        Я не видел лиц, мир был застелен пеленой слёз. Слышал окрики сестёр, неловкие утешения. Но громче оказался голос врача, её любимого, синьора доктора. Он мне и сказал, что шанс на жизнь есть. Она может выжить, и завтрашняя операция совершенно безопасна, приедет какой-то там врач… Но я не слушал. Зацепился за одну фразу: она может выжить. Остальное совершенно не имеет значение. Моя маленькая англичанка, Александрия Фонойоса, должна жить. Ведь ангелы не могут умирать!        Звонок раздался, стоило мне только опустить голову на подушку. На дисплее телефона высветилось имя старшего брата.        — Серхио, папа погиб.