Кровь на танцполе

Звёзды пьяные пылали Пели пули, пили кровь Понарошку умирали Воскресали, бились вновь Кровь на танцполе - Mujuice

Находиться в уютном доме Инженера было странно. Видеть всю эту старую мебель, коллекцию дешёвых статуэток с олимпиады, кружевные шторы и праздничную скатерть, советскую хрустальную люстру и обои с отклеивающимся уголками. Главарь будто бы вернулся домой после долгого отсутствия. Куда-то к маме в обветшалую деревню, где всегда к его приезду был накрыт стол и где ему всегда были рады. Однако Инженер, конечно, готовил всё для Особы, и это заставляло кровь Главаря вскипать. Ему хотелось разгромить квартиру, смести её фотографии, всю еду со стола, всё, что он делал для неё. Но кто он такой, чтобы рушить их хрупкое счастье? Главарь банды Железные Рукава, вы скажете. Беспомощный калека в кресле, ответит он. "Я ему не нужен. Зачем ему я? — думал Главарь, поправляя немного скосившуюся набок рамку. На выцветающей картинке Инженер обнимал Особу за плечи на лесной опушке. — У него есть она, и он по уши в неё влюблён. Что ещё надо для их рая в шалаше?" Главарь взял какую-то книгу со стола и принялся нервно ждать его возвращения из магазина, сам не зная зачем. Проще уже было просто всё бросить и забыть, зарыться в бандитские дела, завалить себя работой, как золотая антилопа завалила буржуя-раджу, и умереть, покрывшись фальшивым золотом счастья. Но он почему-то всё равно сидел и ждал, пытаясь вчитываться в слова, написанные в книге, чувствуя, как мозги с каждой строчкой всё больше и больше превращаются в тягучий кисель. Вечность спустя дверь открылась, и в квартиру забежал радостный Инженер, держа в руках какую-то картину. Когда заиграла проклятая мелодия, он вздрогнул и обернулся на Пианиста, а затем заметил и Главаря, который изо всех сил пытался сделать вид, что читает. — Здорова, отец. А Инженер изо всех сил пытался сделать вид, что не испугался, прислонившись спиной к стене. — Здрасьте... — пробормотал он. Подельники окружили его с двух сторон. — Что ж ты в прошлый раз сбежал? Даже номерок не оставил, пришлось тебя искать. — Т-так я же торопился! — ляпнул Инженер и тут же прикусил язык. Главарь усмехнулся, осматривая его. — А ты смешной, отец. Как говорят американцы, хорошо смеётся тот, кто... Инженер судорожно поправил очки, и Главарь осёкся, следя за этим движением. — А кто хорошо смеётся? — недоумевающе спросил сын. — Неважно. Посадите-ка его. Поговорим. Инженера усадили на старое продавливающееся кресло, накрытое пледом, и Главарь подкатил своё, чтобы быть напротив. В голове у него было удручающе пусто. Он не знал, о чём говорить, хотя всю вчерашнюю ночь планировал, о чём же таком можно поговорить с Инженером. В любом случае, все эти подготовленные невинные разговорчики были не к месту. Главарь должен был как-то пригрозить Инженеру, сказать что-то пугающее, а в идеале вообще достать пистолет и застрелить. Но разве он сможет? Главарь попытался ответить себе на этот вопрос и не смог подобрать ничего внятного. Что-то внутри отчаянно шептало "я ему не нужен", и медленно затягивало в груди узел сомнения. Усталый вздох Главаря всколыхнул воздух, и Инженер нервно выпрямился, ожидая каких-то слов. Все от него ожидали каких-то слов. А каких? — Ты же у нас умный, да? Книжек у тебя много. Ты какой-то там учёный, да? — Н-ну, да... Инженер-химик... — Что ж тебе в своём маленьком кабинетике не сиделось? — Да у меня нет кабинета... Главарь вдохнул полной грудью. Не выдохнул. В груди бушевало опять накатившее чувство ревности. — Дохимичился ты, умник, понимаешь? — Понимаю... И снова молчание и опущенные глаза. Только старые часы тикали на стенке, и этот звук раздражал Главаря ещё больше. Жёсткие морщины возле рта становились всё отчётливее. "Я ему не нужен". — А ты читал Тараканище? Он не знал, причём тут были вообще сказки Чуковского, но они почему-то ассоциировались у него с возмущением, поднимавшемся откуда-то изнутри, и он стал говорить жёстко, напористо. Хотя оружие, направленное в сторону Инженера, безусловно, говорило красноречивее. Инженер весь сжался в кресле и смотрел такими испуганными глазами, что Главарь невольно проникся. Миг его страха и колебания будил в нём чувство, не схожее ни с чем в мире. Голод снова был с ним. "Я ему не нужен". Пистолет словно стал продолжением руки, и весь мир будто бы сузился до пальца, готового нажать на спусковой крючок. В момент триумфа вся ярость и боль, терзавшие Главаря, казалось, могли вырваться на свободу вместе с пулей, но снова что-то пошло не так. Оглушительный хлопок раздался на всю квартиру. Все в комнате инстинктивно прикрыли головы и закрыли глаза, а открыли — Инженера и след простыл. — Что за... фокус? Главарь как мог старался держать себя в руках, чувствуя, как в душе все буквально ходуном ходит от злобы. Неправильной и едкой, но он не собирался от неё пока избавиться. О не-е-ет! Сначала Инженер! "Я ему не нужен! А-ха-ха-ха!" — За ним. *** Инженер снова ускользнул после погони, и Главарь имел полное право впадать в отчаяние. Его захлестнули разочарование и обида, в груди будто образовалась чёрная дыра. Он попытался работать и решать дела, но периодически ловил себя на том, что даже не понимает слов, которые ему говорят. Секунды, минуты, часы, дни сливались один в другой, сколько бы раз он не смотрел в календарь и не вглядывался в циферблат. Волна безразличной ненависти, не направленной ни на что конкретно, затмила всё перед глазами. Он ненавидел всё и одновременно ничего. Инженера, Особу, Нателлу, подельников, себя, всю свою бесполезную жизнь, Судьбу! Ох уж ему эта Судьба! Будь она живым существом, он бы лично избил её и оставил умирать в подворотне, потому что именно так она с ним поступила! В ванной он смывал с себя утреннюю апатию, как какой-нибудь прилипчивый одеколон, и пытался просто продолжать, остро ощущая отсутствие в своей жизни чего-то очень важного. Главаря как будто накрыло тяжёлым глухим одеялом, от которого не было тепла. От него нельзя было спрятаться, убежать, его нельзя было убить. Оно просто было, и оно съедало Главаря живьём. И вот так одним весенним днём в поисках занятия, способного развеять тоску, Главарь оказался среди подельников, которые с восторгом смотрели очередную мыльную оперу. Всё было в порядке вещей — обычная заставка, обычные актёры, и тут внезапно: резкая вспышка и хлопок, разумный мир накренился и полетел в пропасть. Подельники вскочили со своих мест, как по мановению руки, отыскали паспорта, и через пять минут вся банда Железные Рукава зачем-то мчалась на избирательный участок, не проронив ни слова. Главарь смутно помнил и сборы, и дорогу, и серую шторку голосовательной кабинки, и то, за кого вообще голосовал. Гипноз сошёл, и Главарь будто вынырнул из кошмарного сна и наконец вздохнул свободно. Первое, что он увидел, было лицо Инженера, медленно искажающееся паникой. — Здорова, отец! — озадаченно проговорил он, чувствуя, как в груди медленно расползается веселье, граничащее с счастьем. О, он не собирался упустить такой шанс! Инженер быстро оклемался и побежал, надеясь оторваться, но Главарь обладал удивительной способностью приводить в чувство своих подельников, ведь один в поле — не воин. Таким образом, очень скоро фора, данная Инженеру, ничего не значила. Их машины поравнялись, и Главарь успел крикнуть, чтобы он тормозил, прежде чем началась сумасшедшая погоня с подрезаниями, перепрыгиванием между машинами и дракой на капоте. Адреналин и вездесущий голод скользили по венам. Он чувствовал что-то впервые с той последней погони и с ужасом отдал себе отчёт, что жил от встречи к встрече с Инженером. А потом всё произошло слишком быстро, чтобы Главарь успел понять. По встречной полосе мчался другой автомобиль, так что обеим машинам пришлось свернуть, чтобы не врезаться в неё на полной скорости. И они все вместе полетели прямиком в озеро. Главарь думал, что умрёт. При погружении он глотнул воды; салон тоже очень быстро наполнялся; инвалидное кресло застряло и фактически приковало его к тонущей машине; а подельники в страхе за собственную жизнь не собирались ему помогать. Да и что бы это дало? Его бесполезные ноги всё равно не позволили бы ему нормально всплыть. Сделав последний вдох, прежде чем машина полностью наполнилась водой, Главарь попытался открыть заевшую дверцу, но кроме потери сил это ничего не дало — выбраться из кресла самостоятельно он не мог. Главарь чувствовал, как гремит в висках сердце; как он с каждой секундой теряет драгоценный кислород; как легкие горят огнем и ужасно давит грудь; и как он инстинктивно пытается вдохнуть, но его ожидает лишь грязная озёрная вода. Он чувствовал близость смерти, и ничего не мог с этим поделать. Даже думать было тяжело, будто вода уже забралась в голову. А потом появился Инженер. Неуклюже подплыл, открыл дверцу, с поразительной лёгкостью вытащил Главаря из кресла и уверенно поплыл на поверхность. Главарь не помнил, как очнулся, но помнил, где. У Инженера на коленях под его растерянным взглядом, не знающим, как ещё помочь. Главарь отвернулся и выплюнул воду, кашляя. Он судорожно глотал воздух, и всё же нашёл в себе силы сказать: — С-спасибо. Лицо Инженера тут же озарилось светлой улыбкой. — Да не за что, ч-чего уж... Главарь почувствовал, что внизу живота шевельнулось что-то. Странное волнующее чувство захватило его, и ему никуда не хотелось уходить. Он готов был всю оставшуюся жизнь провести вот так — лёжа на коленях Инженера. И тут прибежали остолопы-подельники, направляя стволы на Инженера. Главарь поспешил их успокоить: — Убери пушку... Он мне жизнь спас. Как говорят американцы, кто жизнь кому-то единожды спас, тот... Они встретились взглядами. В глазах Инженера отражалось нечто похожее на теплоту, и Главарь понял, что окончательно увяз в этом болоте. — Будет... его... тоже как-нибудь потом... спас... Когда Главаря попытались отнести в машину, он заметил, что намертво вцепился в ворот рубашки Инженера. Ощущения постепенно возвращались в онемевшие пальцы, и Главарь с усилием разжал их, хотя хотелось прижать Инженера к себе и больше никогда не отпускать; благодарить тысячу раз и зацеловывать его лицо, пока он смеётся от щекотки. Но он позволил себя поднять и унести от сидящего на берегу Инженера, и всё, что ему оставалось, это сказать: — На связи. Инженер улыбался ему, устало махая рукой, и казалось, что не было ничего прекраснее этой улыбки.